Больно касаться тебя

      По утру бруксы уже не было, а были — горячие руки под сорочкой и губы на шее, щеках и висках. Лютик поморщился, сонно что-то пробурчал и пнул Ламберта в грудь.       — Отвали, у тебя изо рта пахнет.              Ламберт рассмеялся, но руки убрал.       — Вставай давай, уже утро давно. Любишь же ты валяться до полудня.       Лютик поморщился и едва не простонал, пряча лицо от солнечного света в выделке. Какое-то время он лежал неподвижно, и Ламберт его не трогал, собирая все вещи. Пускай валяется, ему не жалко.       Внезапно Лютик странно дернулся и уставился на Ламберта.       Тот вздернул бровь и, прополоскав рот мятным раствором, выплюнув, спросил:       — Что?       — Я вспомнил, что мне снилось.       Ламберт кивнул, вспоминая, что снилось ему. Прекрасные сиськи прекрасной бруксы. Он грустно выдохнул, однако говорить вслух об этом не стал. Да и в самом деле, он сам Лютика выбрал, и как-то уж переживет, что у него нет груди и естественной смазки.       — И что тебе снилось?       Лютик шмыгнул и медленно присел на выделку. Он нахмурился и закусил губу:       — Я наблюдал за каким-то мальчиком… Ну, знаешь, мне казалось будто это я и есть тот мальчик, но смотрю на все со стороны. Он, знаешь… Был такой пугающий. Его никто не любил, но это не самое страшное.       — А что самое страшное?       — Он не любил никого.       Ламберт хотел фыркнуть, показывая свое пренебрежение, но не стал. Он давно, еще в двадцать лет понял, насколько, на самом деле, было важно любить. Это единственное, что делало тебя человеком, потому что, иной раз, потеряв человечность, можно потерять себя, можно разрушить жизнь и остаться на одном сплошном существовании. А существовать Ламберт не хотел и боялся.       — Мг, так бывает. И что с того?       — Он… знаешь. Он был как старик в детском теле, — продолжал Лютик, вставая и взяв выделку. Ламберт наблюдал за ним с мягкой улыбкой. Каждый раз, когда Лютик начинал вести себя просто и легко, будто совсем его ничего не тревожило, не давило, Ламберт ощущал себя счастливым и позволял себе немного помечтать о том, что они самая обычная пара и все у них хорошо. Ламберту думалось, что где-то в параллельной вселенной — если таковая есть — они, наверняка, были бы счастливы. Где-то есть такая вселенная, он в это верил. — Ребенок был вечно хмурый. И, знаешь, он ел фактически всякий мусор, был худым, спал на полу. Он болел чем-то тяжелым, его тело было в шрамах от оспы, которую он чудом перенес.       Ламберт кивнул, застегивая сумку, смотря как Лютик уложил во вьюки выделку и достал флягу с водой и булочку. Откусил приличный кусок и сказал, жуя:       — Его даже пытались убить. Три раза. Но он не умирал.       Ламберт фыркнул и повел плечом.       — Ну сон как сон.       — Да, — согласился Лютик и, заглянув в сумки, осознав, что больше еды у них не было, разломил булочку напополам и всунул Ламберту. — Да ешь давай, не беси меня.       Ламберт поморщился, но еду принял. Его бесило, когда Лютик делился с ним, заботился или ухаживал. Или, вернее будет сказать, ему просто было от этого непривычно, это его пугало. И что самое ужасное: он не понимал мотивов такого поведения в Лютике.       — А потом я кое-что понял. Что этот мальчик не я. Я стал разглядывать его внешность. Он был темным и бледным, у него были ядовитые желтые глаза, как у змеи, — Лютик проследил за тем, как ведьмак переменился в лице и сказал: — да, это был ты, Ламберт.       Ламберт пожал плечами, откусывая сразу половину своей порции, агрессивно жуя, будто бы ненавидел этот кусок булки и хотел избавиться от него как можно скорее.       — Ну и что?       Ничего же такого, в самом деле.       Разные сны людям снятся. Как-то Ламберту приснилось, что он был пышногрудой девушкой. И с кем бы он не переспал во сне — все потом подыхали. Едва ли это значит, что он хотел себе заиметь смертоносную вагину.       — Просто мне стало так тебя жалко и так захотелось тебя обнять. Будто бы твои страдания как-то могут оправдать твое поведение, и…       — Лютик, не неси бред. Сон это сон, и он никак не относится ко мне.       — Что, совсем никаких попаданий? — искренне удивился Лютик, будто бы считал, что его сон был пророческим.       Ламберт зажевал внутреннюю сторону щеки, потупил взгляд.       — Я любил, Лютик. Все детство любил.       — Кого?       Ламберт доел свою булку и, смотря на свои сапоги, сказал, пожав плечами:       — Маму.       Лютик ощутил, что у него снова разбилось сердце.       Он поспешил отвернуться, закончить диалог, но главное — сбежать от преследующего его желания обнять Ламберта.       Однако очень проблематично сбежать от того, что ты не можешь изменить. Он пытался занять руки, заплетая Густаву косички, пока Ламберт собирал вещи, но мысли занять ничем другим так и не вышло. В последнее время образ Ламберта был до того противоречивым, что Лютик даже перестал его бояться.       Будто бы он и впрямь так легко и просто отпустил ему все грехи.       Он напрягся, когда заметил, что копошение за спиной прекратилось, на себе он ощутил пристальный взгляд. Он нерешительно глянул краем глаза в сторону, и почти что покраснел. Ламберт стоял в двух метрах, склонив голову к плечу и с мягкой улыбкой разглядывая то, чем он занимался.       — Что? — брякнул Лютик. — Что ты так смотришь?       — Ничего.       — Тогда так не улыбайся.       — Не могу.       — Почему?       Ламберт пожал плечами и подошел ближе. Прицепил свою сумку к вьюкам и, уложив руку на его талию, поцеловав в висок, прошептал:       — Потому что ты самое, клянусь, самое милое, что со мной случалось.       Лютик покраснел сильнее, что-то забурчал, пнул его локтем, потом ногой и до смеха комично заполз на лошадь. И снова пнул его ногой. Ламберт рассмеялся.       Потом привычный сценарий. Таверна, скучное задание, снова таверна. Небольшое выступление. После того, как он смог переломить себя и выступить по просьбе Жозефины, ему стало легче. Он не получал прежнего удовольствия, но это было куда приятнее абсолютного бездействия.       Он пел для всех в таверне, для пьяных мужчин, веселых девушек и уставших женщин. Он пел для них всех, но смотрел только на Ламберта. Он ни с кем не заигрывал, по большей части он даже ни с кем не общался. Просто сидел за одним из столиком, с нетронутой чашкой пива и, сложив руки на груди, следил за ним с мягкой улыбкой.       Лютик много думал в этот день о происходящем между ними, но так ничего не понял.       В голове эхом еще стояли слова той бруксы. Он был уверен, что это шутка, или она что-то придумала, потому что он был уверен, что любви между ними, с любой из сторон, быть не может.       — Сто крон, неплохо, не находишь? — усмехнулся Лютик, звеня мешочком с деньгами. — Могу снять себе комнату.       — Можешь.       Лютик замолчал, осматривая Ламберта. Он оперся бедром о столик, глядя, как спокойно Ламберт выглядел.       — Хм, и вправду могу?       — Да, комната стоит двадцать крон.       — И еще останется на… еще одну комнату. И еще у меня есть деньги с прошлого выступления. Могу сам себя обеспечивать несколько дней. Жить один и независимо от тебя, а?       — Да, ты можешь.       — И ты не против?       Ламберт только хмыкнул и пожал плечами.       — Честно, я хотел бы провести эту ночь с тобой, но если ты хочешь побыть один, то я понимаю. Мы двое суток с тобой вместе, я не против.       Лютик огляделся и неуверенно спросил:       — Ты… говоришь о сексе?       Ламберт оглядел его с ног до головы таким взглядом, что Лютику даже стало на миг неловко, и он пожелал чем-то прикрыться.       — Да, о нем тоже.       Лютик уставился на Ламберта. Так или иначе, сегодня или завтра, или через неделю, они снова займутся сексом. Точнее Ламберт займется с ним сексом, не то чтобы Лютик пылал желанием участвовать в этом шоу уродов. Он мог уйти в комнату, мог провести ночь один, посвящая ее себе, но… но он решил, что прибережет деньги на действительно нужный момент. Когда он чертовски устанет от Ламберта, когда почувствует, что рядом с ним находиться не безопасно.       Сейчас лучшее будет остаться, сэкономить.       — Как хочешь, — пожал плечами Лютик.       — Это согласие или…       — Безразличие, Ламберт, — перебил он его, глядя как ведьмак медленно вставал со скамьи.       Он оглядел его снова, и Лютик пояснил:       — Нет, я не хочу заниматься сексом с тобой, если тебе интересно. Сопротивляться я не буду, потому что знаю, что это бесполезно.       Он хмыкнул и с вызовом посмотрел в глаза.       Секс не вызывал отвращения, он вообще, откровенно говоря, больше ничего не вызывал. Догадывался, что в процессе войдет во вкус и, захлебнувшись в животном желании, будет желать Ламберта, его касаний и специфического подхода. Но это все, что он чувствовал. Или около-чувствовал, потому что сильных эмоций и желания в нем это не вызывало.       Ему бы хотелось раздеть Ламберта, но не так.       Если Лютик и желал чего-то от Ламберта, кроме его смерти, так это залезть ему в душу. Слишком много деталей его интересовало. И протертая лента, и пережитое насилие, и его любовь к матери говорили о том, что в Ламберте куда больше человечности, чем он показывает.       Возможно, Ламберта даже можно любить.       Но уже не Лютику, уже не ему.       Едва они успели зайти в комнату, Ламберт взял его за талию, и, прижав к двери, поцеловал. Не глядя он закрыл на ключ дверь, продолжая целовать. Внезапно целовал он медленно и нежно, не так, как в прошлый раз перед их первым (технически вторым) разом. В комнате было темно, а на улице так тихо, что Лютик слышал лишь их дыхание и звуки от поцелуев, и только где-то вдалеке — шум на первом этаже в таверне.       И от этого момент показался ему таким интимным, таким теплым, что он даже ощутил в себе какое-то наслаждение, какое-то желание к происходящему. Ламберт отдалился буквально на несколько миллиметров, коснувшись его лба своим. Дыхание было хриплым, пахло мятным самогоном — не едко, скорее как чай с добавлением спирта и мяты.       — Я... я хочу сделать это нежно сегодня. Очень хочу, — голос Ламберта прозвучал почти как исповедь, как мольба, как просьба. — Тебе… тебе понравится так?       Почти неуверенно.       Лютик смотрел ему в глаза, невольно скребя ногтями по двери, не решаясь ответить на это, считая, что в таком случае даст слабину. В любом случае… так или иначе, через десять минут или больше он все равно ее даст.       — Мне все равно, Ламберт. Просто сделай это и все.       Ламберт досадливо поджал губы. Его сильные руки огладили бока, забрались под сорочку.       — Ты в самом деле сейчас будешь относиться к сексу… так? Просто закроешь глаза и будешь представлять Туссент?       — А как ты еще хотел?       — Не знаю… Тебе нравилось в прошлый раз.       — И сейчас в процессе понравится. Это физиология, Ламберт, естественная реакция моего тела на такое к нему внимание. Но хочу ли я этого сейчас? Нет. Для меня это просто неприятный эпизод, который я должен претерпеть.       Ламберт тяжело выдохнул, а потом, решив не тратить время на диалоги, снова его поцеловал. Он вообще не очень доверял словам Лютика, потому что его эмоции и его реакция была совершенно иной. Даже сейчас, пока он целовал его, он ощущал, каким податливым становилось его тело, ощущал расслабление. Сегодня Лютик в целом… в целом был с ним немного нежнее, чем обычно. Будто бы что-то в нем разглядел и это его грело.       Ламберт не знал, что именно, но его задачей было вычленить это из себя и сделать из этого абсолют.       В этот раз он в самом деле был с ним нежным, совсем не так, как в прошлый раз. Несмотря на то, что в прошлый раз они оба получили от этого удовольствие, Ламберту никогда так не срывало голову от секса, но в этот раз… В этот раз не хотелось портить то, можно сказать, романтическое настроение.       Лютик сначала лежал бревном и в самом деле просто смотрел в потолок, пока Ламберт вылизывал его грудь, его живот и бедра, пока наглаживал его и легонько покусывал. Он почти отчаялся, решив, что надо снова быть властным, вжимать его лицом в покрывало, шлепать, душить, бить по щекам и все такое.       Но Лютик внезапно, будто задумавшись, зарылся пальцами в его волосы, и Ламберт вздрогнул, по шее прошлись мурашки и он сдавленно простонал в его живот, крепче сжав бедра. Лютик, может быть, и остановился бы на том, что просто зарылся в его волосы пальцами, но заметив такую неоднозначную реакцию, провел легонько ногтями по коже головы, и Ламберт снова вздрогнул — при чем крупно, а потом извернулся, сбросив его руки со своей макушки и уставившись горящими глазами на Лютика.       Свечи они так и не зажгли, но Лютик все равно, из-за лунного света, различил то, каким смущенным и растерянным было лицо Ламберта.       — У тебя что, на голове эрогенная зона?       — Нет у меня никаких эрогенных зон, — буркнул смущенно Ламберт и снова припал губами к его животу, желая забыть об этом. Но длинные пальцы Лютика снова зарылись в его волосы, легонько ногтями проскальзывая вниз. Ламберта снова подернуло и он едва не заскулил. — Лютик, еб твою мать, хватит!       Лютик рассмеялся, а потом внезапно подтянул его лицо к себе. Пристально посмотрел ему в глаза, поглаживая щеки кончиками пальцев. Сегодня он все-таки решился сделать исключение для него, для Ламберта. Ведь день был такой легкий, Лютику было так хорошо ощущать тепло в душе, и Ламберт был с ним таким человечным и мягким, будто бы и вправду раскрылся, что Лютик… после всей этой ласки в постели, сдался.       Он все еще не считал, что это было добровольным актом, потому что Ламберта видеть в своей постели он все еще не хотел.       — Ты стесняешься того, что тебе может быть хорошо?       Лютика это в самом деле рассмешило. Черт возьми, Ламберт взрослый мужик, и он не знал своего тела, не знал своих эрогенных зон, и даже больше — стеснялся своего удовольствия от ласк.       Это было настолько забавным, смешным и карикатурным, что Лютик ощутил азарт.       — Я не стесняюсь, Лютик.       Лютик закусил губу, посмотрел в глаза, а после, погладив кончиками пальцев его виски, проскользнул по одному языком, и Ламберт снова вздрогнул, издав неясный звук сквозь зубы.       — Самые распространенные эрогенные зоны у мужчин — виски, шея и пальцы. Знал об этом? А у тебя еще и целая голова.              Ламберт зарычал, выпутавшись из его рук, словно раздраженный кошак, которого намочили, и спустился к его бедрам, пытаясь заняться истинно мужским занятием. Лютик рассмеялся и погладил его по плечам.       Он выждал мгновение, пока Ламберт не начал его растягивать и, с силой притянув его к себе, зарылся одной рукой в его волосы, массируя, и принялся вылизывать его шею. Та не подвела.       Ламберт мычал, издавал неясные звуки, вновь и вновь пытался отдалиться от Лютика, будто боялся его, боялся взаимности, которая даже для Лютика стала шоком, но тот вновь и вновь прижимал его к себе. А уж когда Ламберт нерешительно застонал от того, что Лютик лизнул ключичную ямку, Лютик и вовсе чуть глаза не закатил.       Сейчас так хорошо представлялась другая реальность, где они просто вместе и просто наслаждаются друг другом. Где Лютик первый, абсолютно первый, кто узнает тело Ламберта, ведь и сам Ламберт не знал свое тело, и это было… забавно.       Во время секса Ламберт двигался медленно, но глубоко, входя до самого основания, выходя на несколько сантиметров.       Для Лютика стало почти откровением, что Ламберту нравилось, когда он сжимал его бедра, прижимая к себе, немного царапая.       Лютик вспомнил, что ему самому так раньше нравилось с девушками — когда тонкие пальцы с длинными ногтями впивались в бедра или ягодицы, прижимая к себе ближе.       — За задницу хватать вовсе необязательно! — почти испуганно крякнул Ламберт, даже замерев на миг, когда ощутил на своей неприступной накаченной пятой точке крепкую хватку.       — Продолжай двигаться и не ной, — шепнул ему на ухо Лютик и надавил на ягодицы сильнее, подгоняя к действиям.       На самом деле, как бы Ламберта не напрягало такое внимание к своей нижней части тела, за которую его никто, блять, раньше так постыдно не хватал, это было мало того, что удобно (Лютик задавал тот ритм, как ему хотелось), так еще и... возбуждающе, блять.       Ламберт ощущал себя настолько беззащитно и открыто во время этого секса, что это превратилось для него в какую-то пытку. Но в сладкую, желанную, тянущуюся пытку.       Да и в целом… да не было это сексом, черт возьми.       Это было чем-то иным, незнакомым для Ламберта. Незнакомым даже не сколько необычно нежный и медленный темп, а то, сколько внимания было уделено его телу. Даже когда он ощущал, как мелко дрожали бедра Лютика, когда тот начал проваливаться в забытье, в то чувство, когда ты забываешь обо всем, и все, что для тебя имеет значение — невероятные чувства меж ног. Но даже в этот момент Лютик гладил его, сжимал, ласкал виски и уши, покусывая и вылизывая.       А когда Лютик аккуратно вобрал два пальца в рот, не сося с пошлыми звуками, а мягко посасывая и покусывая, Ламберт кончил с долгим стоном, ощутив странную дрожь по всему телу.       Лютик усмехнулся, выпуская пальца изо рта.       Ламберт проморгался, глубоко вдохнул и, прижавшись к его животу теснее, прошептал почти пораженно:       — Ты что… не кончил?       — Нет. Такое бывает, Ламберт. Твой партнер не обязан всегда кончать раньше тебя.       Ламберт что-то проворчал, заерзал и спустился ниже, к его бедрам, обхватывая его влажный от смазки, изнывающий член. Лютик простонал, а после, сжав руку Ламберта, медленно подтянул к себе, снова вылизывая его пальцы и покусывая. Ламберту это нравилось несмотря на то, что он только что кончил.       Лютик, впрочем, кончил через несколько мгновений, больно сжав его руку в своей, откинувшись на подушки и зажимая бедрами голову Ламберта.       После, пытаясь игнорировать и смущение, и долгие насмешливые взгляды Лютика, Ламберт обтер и себя, и его. А потом грохнулся на кровать, обняв Лютика за плечи. Тот выдохнул и уложил голову на его грудь, легонько поглаживая. Еще было непривычно Лютику ощущать под ладонью не нежную девичью кожу, а грубоватую мужскую, к тому же в волосах.       Ламберт молчал, поглаживая его по плечу, и Лютик вскинул голову, смотря на его лицо. Тот выглядел задумчивым и как всегда красиво. Вот что-то в нем, в этом сукине сыне, такого было приятного и хорошего, что Лютику было приятно на него смотреть. И причина была далеко не в правильных чертах лица.       Что-то было внутри него. Что-то, что Лютик сегодня нащупал.        — О чем можно думать с таким лицом после секса? — усмехнулся Лютик, уложив руки на его грудь и оперевшись о них подбородком.       Ламберт фыркнул.       — Это для тебя это просто секс, а для меня… Зачем ты это делал, Лютик? Ты же сказал, что не хочешь меня, и тебе вообще… не хочется.       Лютик тяжело выдохнул и согласно кивнул. Да чего греха таить — если бы Ламберт прямо сейчас дал бы ему уйти, он не думая схватил все свои вещи и прямо так бы убежал с голой жопой.       Наверное.       — Мне больше интересно, почему у тебя такая реакция на ласки? Ты вообще что ли совсем о теле своём ничего не знаешь? Искренне думаешь, что у тебя член единственная эрогенная зона?       Ламберт поразмышлял немного, а потом уверенно сказал:       — Да. Думал, что так.       — Ты всех только насиловал, что ли?       — Нет.       — Так а что, тебя шлюхи что ли ни разу в шею не целовали? Да черт с ними, с шлюхами, у тебя связей никогда не было никаких, что ли? Отношения в смысле. Нормальные, а не как у нас.       — Были. Была одна…       — Не ее ли эта лента?       Ламберт уставился на него так, будто сейчас он совершил какой-то ужасный, страшный грех.       — Побойся Бога, ей было пятнадцать!       — Ой, — затушевался тот. — Ну, а мне откуда было знать. Так, а девушка твоя что?       — Она молодой была.       — И что? Боялась тебя трогать, что ли?       — Не знаю, наверное. Я у нее первый был. Вроде ласковая, нежная, а в постели едва не каменела от каждого моего касания. Никогда не говорила, как ей нравилось, не объясняла, как ей хочется, чтоб я ее трогал. Стеснялась и меня, и себя. Да и в целом там ситуация такая у нее была… ей тяжело было. Морально. Секс для нее был почти не интересен. Вот и вышло… что она даже своего тела не знала, о чем речь.       Лютик присвистнул.       — Не думал, что ты можешь быть с таким человеком.       — Любил ее сильно. Секс мне не главным был.       — А где она сейчас?       Ламберт выдохнул.       — Ответ зависит от того, веришь ли ты в Бога.       — Не знаю. Никогда об этом не задумывался.       — В любом случае… хочу верить, что она в лучшем месте.       Лютик открыл рот, а потом закрыл его, резко осознав. Он поджал губу, нерешительно спросив:       — Что с ней случилось?       Ламберт не ответил. Он смотрел в потолок, его рука замерла на плече неподвижно. Лунный свет, лениво освещавший комнату, не давал четко видеть каждую его эмоцию, но глаза его блестели странно и непонятно. Так глаза во тьме не блестят.       Единственное, что он потом сказал было сухое, сказанное странно, буквально с треском в голосе:       — Все, кого я любил, умирали. Умирали медленной, ужасной смертью.       Лютик ощутил какое-то странное, не поддающееся описанию чувство. По телу его прошелся холодок, а сердце болезненно сжалось, в странной непонятой истоме. Какое-то время он не знал, что говорить, и что еще более ужасно — он не знал, что чувствовал. Поэтому он лишь молча уложил голову на плечо и… наконец, он обнял его.       И почему-то ощутил легкость.       Он смотрел в противоположную стену, слушая ритм его сердца, медленный, и дыхание — глубокое и размеренное. Его грубые натруженные ладони гладили его по плечу, а тело грело.       Сейчас он не хотел, чтобы Ламберт умирал. Даже наоборот, ему хотелось как-то ему помочь, правда как — не знал. Да и не был уверен, что это было возможно.       Ламберт искалечен. Искалечен тяжело, и в первую очередь — морально. У него искажено представление о мире, даже о себе. Он, хоть и насильно удерживал Лютика, хоть и думал, что делал это во благо, все равно считал себя не достойным взаимности от Лютика, боялся его ласки.       Ламберт был умным и смекалистым, у него была поразительная, даже по ведьмачьим меркам, быстрая реакция, а его тело было фантастически пластичным и выносливым. Казалось, что Ламберт в самом деле был создан для тех условий, где обычно никто не выживает. Как бы ты его не дави, как бы не избивай — Ламберт будет жить.       Что-то в его движениях, словах и взгляде имело в себе необычайную уверенность и непоколебимость. Даже когда он совершал отчаянный поступок, он все равно был уверен, не боясь ни проигрышей, ни потерь. Он будто знал будущее, знал, что все будет оправдано.       Это и пугало, и заставляло ему доверять.       Он неуверенно снова начал поглаживать его грудь, выводить какие узоры, и даже почти не вздрогнул, когда Ламберт крепко, но аккуратно, сжал его руку в своей.       — Зачем ты это делаешь, Лютик? Не подумай, я просто хочу видеть ситуацию максимально правдоподобной.       Лютик тяжело выдохнул, и поднял взгляд вверх, когда Ламберт чуть склонился так, чтобы видеть его. Их лица были близки, от обоих все еще веяло жаром, хотя они валялись так уже, кажется, добрых полчаса, просто прижатые к друг другу и думающие свои мрачные, темные мысли, не имея ни выходов, ни входов.       — Я… приспосабливаюсь, Ламберт. Ты не тот, кого я бы смог полюбить, не тот, кого я хочу, но я уже понял, что неважно, как сильно я буду отталкивать тебя — это не поможет. Ты будешь становится злым и бешеным, а так… Что ж, я просто смирюсь с мыслью, что да, сейчас я буду с мужчиной и я буду пытаться получать от этого мужчины комфорт и удобства. Просто чтобы не сойти с ума.       Ламберт кивнул и улыбнулся. Какая-то неясная тень сомнения коснулась его лица, будто бы Ламберт занервничал.       И Лютик сказал, как зачарованный глядя в его глаза:       — И еще кое-что…       — Да?       — Я… я чувствую что-то странное к тебе. Это не любовь, но так же это не отвращение, не страх и не отторжение. Когда ты… становишься тем, кто ты есть. Вот такой вот — неловкий в каком-то смысле, немного мальчишка. Стесняющийся и трогательный. Раненый, перебитый, изнеможенный. Даже боящийся. Когда я вижу в тебе это все, я… я начинаю чувствовать это. Я не знаю, что это, но из-за этого я хочу тебя обнять. Но это и не жалость, и на сострадание оно не похоже. Порой…       Он осторожно коснулся его щеки, выпутывая свою руку из его хватки. Коснулся так, будто боялся спугнуть: не то Ламберта, не то свой настрой.       — Иногда я вижу в тебе своего отца, иногда — злого мужа, и иногда… сына. Иногда ты бываешь Ламбертом, и в этот момент я хочу, чтобы ты умер.       Сердце Ламберта пропустило удар. Лютик это почувствовал, потому что примерно уже выучил его ритм.       — Но… все это не отменяет того, что ты все еще путаешь меня, я не знаю, кто ты. Я даже не уверен, что сейчас настоящий ты. Судя по всей этой неловкости… да, вот это ты.       Он сделал паузу, посмотрев на его медальон, прислушиваясь к ритму его сердца. Удар в пять секунд превратился в один в четыре секунды. Ламберт нервничал, но Лютик не мог понять, почему.       — Но я не могу быть уверенным. Ты холоден и тебя терзают сомнения — это все, что я знаю о тебе по-настоящему. И меня пугает это. Пугает, что я не знаю о тебе ничего, не знаю твой следующий шаг. Ты как тень от самого себя. Поэтому я тебя и не хочу на самом деле. Я не знаю, кто ты. Конкретно эта твоя часть, которая сейчас… что-то дергает во мне, но что это и как это я не знаю.       Он тяжело выдохнул, а потом сморщился, когда Ламберт обнял его обеими руками, прижимая к себе теснее, подминая к себе под бок. Теплые губы поцеловали в лоб, и Ламберт так и замер в такой позе, прижимая его к себе так близко, будто боялся потерять, будто бы считал, что если ослабит хватку сейчас, то потеряет его навсегда.       На этом их диалог и кончился. Скоро Ламберт засопел ему в макушку, а Лютик, тоже чувствуя сонливость, лениво погладил медальон на его груди.       все, кого я любил, умирали медленной смертью.       Лютик закрыл глаза.       В голове раздалось будто шипение не его голосом.       «Этот ведьмак, он любит тебя, всем сердцем любит».       Лютик крепко заснул, во сне жмясь к Ламберту сильнее.