Больно касаться тебя

      Лютик не хотел с ним разговаривать после пробуждения. Честно говоря, не хотелось даже видеть. Прятал взгляд, отворачивался, демонстративно вздрагивал на каждое касание.       Ламберт тяжело выдохнул и закатил глаза.       — Обижайся, если хочешь. Можешь не говорить со мной сейчас, но когда мы спустимся — ты будешь отыгрывать счастливую женушку на глазах у Геральта, понял?       — Отсосать мне может у тебя еще при нем?!       Ламберт презрительно фыркнул.       — Поцеловать можешь, сосать мне не надо, хотя я бы не отказался от минета, ты меня этим совсем не радуешь.       — А я и не хочу тебя ничем радовать. Будь моя воля, я бы загадал у джинна, если он существует, чтобы тебе вообще никогда ничего не смогло принести радость.       Ламберт ответил не сразу, и Лютик заинтересовано глянул на него краем глаза, вскинув бровь. Ламберт выглядел так, будто эти слова в самом деле смогли его задеть. Но в итоге он просто дернул плечом, будто пытался что-то с него скинуть, и сказал сухим, безэмоциональным голосом:       — Да меня и так ничего не радует последние лет десять…       А потом добавил:       — Кроме тебя.       Лютик оскалился.       — Отлично, продолжу дальше тебя игно…       — Что хочешь, делай что тебе угодно, Лютик. Я буду радоваться любому твоему настроению, главное, чтобы ты был жив.       Лютик отвернулся от него, сжав зубы. Его доводила до бессилия это отчаянная симпатия Ламберта к нему. И, что было еще хуже, Лютик не знал, притворялся Ламберт или нет, врал или нет. Наверное какая-то часть в Лютике все-таки хотела, чтоб он не притворился, чтобы он был честен.       Такая собачья верность, и такое вожделение даже было… приятно. Опасно, страшно, но приятно.       Лютик тяжело выдохнул.       Он мазохист.       — Если бы у тебя была возможность, ты бы сбежал от меня не думая?       Лютик вздрогнул от этого вопроса, и он настороженно посмотрел на Ламберта через плечо. Как всегда великолепный, он внушил доверие, заставляя забыть обо всем. Даже о вчерашнем. Но Лютик хмыкнул и сказал:       — Ты красив, Ламберт, у тебя великолепное тело, ты чуткий и очень понимающий любовник. У тебя классный член и ты даже особо не воняешь. У тебя приятный характер, ты преданный, как псина, и умеешь любить, как в книгах. Но все, послушай меня, все это, нахрен, перечеркивается тем, что ты больной на голову уебок, который как бы не старался человечнее ко мне относиться, видит во мне лишь вещь, за которую можно решать.       — Неправда, Лютик, неправда, что я обращаюсь к тебе как к вещи.       — Ты не даешь мне выбора.       — Даю. Даю, но только там, где ты не ошибешься.       — Ах так?! — воскликнул Лютик, вскочив на ноги.       Ламберт проследил за ним внимательно и спокойно. Лютик выглядел, как взбешенный зверь.       — Кто ты, блять, такой, чтобы решить, какой выбор правильный или нет?! С чего ты решил, что что-то знаешь обо мне или моей жизни?! Я хочу свободы, Ламберт, а ты!..       — О какой свободе ты говоришь?       — Свободе всего! Хочу иногда быть один, трахаться с девушками, делать, что мне угодно, но я… я…       В дверь постучались. Ламберт хмыкнул и развернулся, будто проигнорировав все слова Лютика, будто не принимая их всерьез, будто бы… считал все эти истерики всего лишь капризом, манерой поведения.       Ламберт открыл дверь и уставился на Геральта.       Геральт, который тут же посмотрел Ламберту за плечо, на Лютика, а потом в глаза Ламберту.       — Что там Лютик кричал про отсутствие выбора?       Лютик не видел лица Ламберта, но он чувствовал, буквально знал, что Ламберт буквально ни единой мышцой не повел. Он так мастерски умел скрывать свои эмоции, что иной раз казалось, что Ламберт и вовсе ничего не чувствовал.       Раздался хмык.       Ламберт сказал:       — Хочешь послушать про наши предпочтения и распределения в постели? Лютик, расскажи, в какой позиции ты любишь трахаться.       Ламберт кивнул Лютику в сторону Геральта, и оба они смущенно отвели взгляд, быстро заморгав. Ламберт еще раз хмыкнул.       — Прежде чем вырывать фразы из контекста и нестись бить мне лицо, подумай дважды, Геральт, хочешь ли ты узнать подробности. И зачем ты пришел, кстати?       — Мне… мне предложили тут один хороший договор, но надо задержаться на неделю примерно. И. Лютик, ты хочешь остаться со мной? Или вы оба задержитесь?       — Я же сказал, что мы уезжаем сегодня.       — Ламберт, я спрашиваю мнение Лютика.       Лютик нервно улыбнулся, посмотрев на Геральта такими широко раскрытыми глазами, что у Геральта что-то в груди екнуло. А потом в Лютика впился и взгляд Ламберт, напряженный, бешеный, пугающий.       Он сглотнул и едва не дрожащим голосом промямлил:       — Я хочу остаться здесь.       Ламберт невольно цыкнул, а Геральт мягко улыбнулся.       — А ты, Ламберт?       — Полагаю, у меня нет выбора, — раздраженно сказал он.       — Договор на несколько гнезд какой-то твари, поделим пополам, если хочешь.       — Мг.       — Отлично.       — Пойдем завтракать? — улыбнулся Лютик, проходя вперед и быстро глянув на Ламберта.       — Мг, идите, сейчас спущусь.       Лютик пожал плечам, искренне удивленный, что Ламберт отпустил его одного с Геральтом. Он кивнул ему и, пожав плечами, пошел вперед. Закрыв дверь, и Лютик, едва она успела закрыться, обнял Геральта. Так крепко, как только смог.       На секунду ему даже показалось, что все сделано, Ламберт остался позади, вместе с проклятьем, и он продолжит путешествовать с Геральтом.       От Геральта пахло так спокойно, пахло свободой, пахло воспоминаниями, и это было так хорошо и уютно.       Геральт мягко похлопал его по спине и тоже обнял.       — Пошли, пока ты мне ребра не сломал, — мягко усмехнулся он.       — Я так по тебе скучал, Геральт, представить не можешь.       Геральт кивнул.       Когда они уселись и заказали завтрак, Геральт внезапно стал очень серьезным и спросил, хрипло и низко:       — Лютик, у тебя все в порядке? У тебя с Ламбертом?       На мгновение Лютик застыл, глядя растерянно на свои руки. Что говорить? Что ответить?       Он помнил о вчерашней угрозе Ламберта, но сейчас она казалась такой глупой и неправдоподобной. Вообще вся сила и влияние Ламберта куда-то исчезли как только он остался с Геральтом наедине. Внезапно Лютику показалось, что если он расскажет Геральту, то он сделает все-все, чтоб спасти его, чтобы защитить в дальнейшем.       В конце концов, он сказал, уверенно и твердо:       — Нет, Геральт, ничего не в порядке.       — Я так и понял, — кивнул Геральт, все еще выглядя серьезным. — Что именно?       — К сожалению, я не могу об этом сейчас сказать, но мне…       Тишина. Лютик в ужасе раскрыл глаза, схватившись за горло. Геральт спохватился, но Лютик… дышал нормально, ритм сердца почти не ускорился, просто будто бы Лютик чему-то удивился.       А Лютик очень удивился. Он даже не мог сказать, что ему нужна помощь.Он был уверен, что говорил это уже сотню раз.       Он говорил портной, что ему нужна помощь в выборе кроя, продавцу, чтобы тот помог с выбором сыра, и сотню раз Ламберту. Помощь, чтобы донести тяжести, чтобы что-то застегнуть, что-то сделать, расчесаться, даже порой надеть сапоги, когда он считал, что издеваться над ним было забавно.       Сейчас он не мог.       Теперь он понял, почему Ламберт задержался.       — Лютик? Ты в порядке?       Нет. Я не в порядке.       И это он сказать не смог. Он просто уставился на Геральта, но у него вышло кое-как покачать головой.       — Я не понимаю, Лютик, что произошло? Ты ведешь себя странно!       — Геральт, я…       Он снова заозирался, а через мгновение пришел Ламберт, оглядев их спокойным взглядом, только вскинул брови, глядя на их удивленные взгляды.       Геральт нахмурился, хотел, кажется, спросить у Ламберта о происходящем, но Лютик отрицательно покачал ему головой. Нет, нельзя было, чтобы Геральт выдал ему, что Лютик пытался его попросить о помощи.       Геральт застопорился, но рот закрыл и резко потупил взгляд, сбитый с толку.       Лютик молился на то, чтобы Геральт что-то понял, чтобы осознал, что что-то не так и чтобы ему хватало мозгов не выяснять это на глазах у Ламберта.       Насчет последнего ему и впрямь хватило мозгов, но насчет остального Лютик совсем не был уверен.       Они почти нормально позавтракали и даже сходили к какому-то войту уточнить что-то о заказе.       Лютик с удовольствием понаблюдал за ними за работой, когда они разворошили чье-то гнездо, и уже без восторга смотрел за тем, как Геральт копался во внутренностях, что-то там ища. Он, вытерев кровь с лица, спросил у Ламберта:       — А ты себе не хочешь ничего припасти? Это печень для…       — Обезболивающих самое прекрасное, что можно вообще сыскать, да-да, — закатил глаза Ламберт. — У меня все нормально с зельями, и я предпочитаю покупать.       Геральт вскинул бровь.       — Доверяешь неизвестным торговцам и травникам?       — У меня свои связи.       Геральт фыркнул.       — Можно потратить деньги на что-то более нужное, нежели на то, что ты можешь сделать сам.       — Я никогда не дружил с алхимией, ты знаешь, — пожал он плечами, без интереса оглядывая все, что делал Геральт. — Если есть возможность не затруднять себе жизнь, то почему нет?       — Откуда у тебя столько денег?       Лютик аж напрягся, чтоб услышать ответ. У Ламберта и вправду с деньгами в большей степени было хорошо. Один единственный раз он ушел в минус, когда Лютик валялся в кровати и Ламберт не мог заработать, и то, все равно как-то же нашел способ продержаться.       — Спрос, Геральт, рождает предложение. Может, если бы Весемир читал нам не только об алхимии, но и об экономике, то ведьмаки бы не подыхали с голода. Хотя, может, это был его хитрый план, — хмыкнул Ламберт и глянул краем глаза на подошедшего поближе Лютика, чтобы получше услышать разговор.       — О чем ты? — Геральт вытер меч о дерево, упаковывая что-то в толстую бумагу. Лютик поморщился.       — Избегай бедных деревень, всегда швартуйся возле богатых имений и следи за тем, чтоб рядом не было других ведьмаков. Чудовища есть везде, и всех они давно заебали, но когда есть тот, кто может предложить меньше — берут его, и неважно, что он моложе и глупее. Но если есть только ты, а люди обеспечены, ты можешь качать их деньги сколько душе угодно.       Лютик опомнился, что они и вправду… ни разу не ночевали в подрипаных тавернах, все деревни, где они останавливались, были достаточно хорошими, там всегда была неплохого качества еда и выпивка, не ходило бездомных, даже пахло чуть лучше, чем в других в местах.       А в случаях, когда такой деревни не было, они делали остановку в лесах. Видимо, чтоб не тратить время и деньги зря.       Геральт хмыкнул.       — Кому-то надо чистить и бедные деревни.       — А зачем? — пожал плечами Ламберт. — Подожди месяц, доведи их до отчаяния, и всей деревней хоть тысячу тебе наскребут, хоть две.       Геральт присвистнул.       — Ну это ты загнул.       — Нет, — пожал плечами Ламберт. — И такое у меня было. И за кикимору платили почти тысячу. Надо уметь давить на людей, но так, чтобы они этого сами не заметили.       Геральт криво усмехнулся, а Лютик сморщился. Да, Ламберт умел управлять людьми, давить на них и манипулировать. Это то, под чем живет Лютик уже несколько месяцев. Даже в момент, когда он думает, что счастлив, это совсем не так. Просто Ламберт позволяет ему чувствовать это счастье.       — У тебя всегда были особые отношения с психологией, Ламберт, — кивнул Геральт, а потому отвел взгляд, будто смутившись, когда Ламберт уложил руку на талию Лютика. Тот вздрогнул так, будто это касание ему было чуждо, но Геральт этого уже не заметил.       А вот что заметил — как две фигуры внезапно слились в одну и раздался вполне характерный звук. Он выругался, кинул что-то про то, что проверит теории и, не глядя на них, быстро ушел.       Ламберт целовал его жарко и мокро, настырно, так, что звуки поцелуев уже начали смущать и самого Лютика, а особенно этот судорожный выдох, который сорвался почти неожиданно даже для него самого.       Ламберт отстранился, едва стоило тени Геральта скрыться, и уставился внезапно холодным, без единой эмоции взглядом на Лютика. Ноги сделались мягкими и стоять было так сложно.       — Плохой, очень плохой мальчик, — покачал головой Ламберт. — Пытаешься свалить, да? Рассказать ему? Какого хуя ты согласился здесь остаться? Забыл, что я тебе говорил?       — Я не успокоюсь так быстро, Ламберт. Не тогда, когда рядом ходит шанс на спасение.       — Спасение от чего, блять? Что тебе не нравится?       — Ты!       Ламберт прикрыл глаза и медленно выдохнул, так, будто был тотально раздражен. Он медленно убрал от него свои руки, и Лютик тот час отшатнулся.       — Как только я спроважу Геральта, ты пожалеешь о том, что осмелился меня ослушаться.       — Он не уйдет, Ламберт. Не уйдет, пока будет видеть, что что-то не так. А пока он рядом ты мне ничего не сделаешь.       — Пока он рядом — да. Наслаждайся пока можешь, потому что потом ты будешь жалеть о каждом своем шаге.       Лютик яро верил, что Геральт его спасет, он все понял и обязательно поможет и вставит Ламберту мозги. Он верил в это. Знал, что так и будет. Ведь сам Лютик и слова не скажет Геральту о том, что он якобы в порядке, а значит, Геральт не уйдет. Пусть это затянется на месяц, и пусть этот месяц Ламберт будет давить на него и запугивать, но он знал, что в итоге все кончится хорошо.              И он сказал:       — И как ты смеешь мне говорить о своих искренних чувствах, если ты не уважаешь меня и готов отпиздить ногами за то, что я стремлюсь к свободе?       Ламберт криво усмехнулся.       — Ногами тебе никто пиздить не собирается. Свободу я тебе дам в тот же момент, когда я пойму, что это будет возможно сделать. А мои чувства… — он развел руками, — они никак не мешают мне потом наказать тебя за непослушание.       Лютик выругался и отвернулся от него. Нет, он сделает все возможное, чтобы Геральт ему помог. Лишь бы снова не остаться с Ламбертом один на один.       — Но.       Лютик вздрогнул от его голоса.       — Если ты сам поговоришь с Геральтом, и сам заставишь его уйти, убедишь, что все в порядке, то ладно, не будет наказания.       Лютик усмехнулся. Да, вот оно. Ламберт изо всех сил давит на него, хочет, чтобы Лютик сам упросил Геральта уйти, ведь других вариантов просто нет. По-другому Ламберт не сможет этого добиться, и сейчас он его запугивает, давит на него, использует все эти свои штучки.       — Нет, Ламберт, иди на хуй.       Ведьмак фыркнул.       — То есть ты готов будешь понести наказание? Предупреждаю, сначала будет больно, потом унизительно, потом ну… может быть приятно, но все равно скорее всего ты будешь рыдать. А потом… ну, потом будет только хорошо и ты снова бурно кончишь. Но сначала будет больно и унизительно.       Лютик напрягся, сглотнул, на секунду ощутил сомнение — а если Геральт все-таки не поймет? А если… Нет, никаких если. Геральт волнуется о нем, и пока он видит Лютика таким, пока помнит вчерашний и сегодняшний недо-диалог, он не уйдет.       Лютик посмотрел ему в глаза и сказал:       — Нет, Ламберт, не будет никакого наказания. И это тебе лучше приготовиться, потому что я не знаю, что с тобой сделает Геральт за это.       Ламберт только хмыкнул, выглядя так, будто это его совсем не волновало.       — И ты пожалеешь об этом, — решил добавить Лютик, подумав, что это звучит достаточно убедительно.       Но Ламберт в ответ лишь усмехнулся, потом умильнулся и снова резко притянул его в свои объятия. Потерся носом о его висок, сказав:       — Учишься у папочки? Учишься выглядеть грозно и серьезно?       Лютик скривился и поморщился, когда Ламберт лизнул его щеку.       Ему думалось о том, как легко, на самом деле, было легко любить Ламберта.       И как Ламберт испортил эту возможность, обрубил, не дал даже к ней подобраться.       Ламберт стоял, обнимая его, впившись как паук в муху, не давая отползти, лишь плотнее сжимал его в своих руках, будто был уверен, что Лютик — весь и полностью, каждой клеткой своего тела, до ресниц и родинок — полностью его.       Ламберта было бы так легко любить, боготворить и обожать, но он сам лепит из себя монстра, сам себя колесует, сам все портит.       Из-за чего?       Но Лютику, впрочем, это уже было не интересно. Все, чего он хотел — сбежать отсюда с Геральтом, и никогда больше не видеть Ламберта, не хотелось больше ему ничего объяснять или доказывать.       Ламберт заслужил одиночества.       — Вы долго еще миловаться собрались? — гаркнул Геральт, и Лютик как ошпаренный отскочил от Ламберта.       Ламберт усмехнулся, оглядев Лютика, и с такой же усмешкой уставился на Геральта, будто ощущал свое превосходство над ним в этой ситуации.       Ламберт с его уверенностью в любом своем действии, действующий так, будто знает будущее, и все эти его прогнозы всегда сбывающиеся…       Лютик похолодел от ужаса, думая о том, что и в этот раз уверенность Ламберта… не пустой звук.       Лютик пытался намекать на свое положение весь вечер, но его намеки были такими тонкими, что до охмелевшего Геральта они вообще не доходили, а если все-таки как-то и доползали, то Геральт искренне думал, что он говорит о каких-то недомолвках в их отношениях.       Лютик сдался и решил попытаться завтра.       Ламберт вел себя совершенно спокойно, не волнуясь, только как всегда неприятно усмехаясь, подшучивая и подтрунивая. Вчерашняя напряженность куда-то ушла, и Лютику второй раз стало не по себе. Вчера, кажется, у Лютика была реальная возможность спастись, ведь Ламберт был не уверен, он сомневался, а сейчас… сейчас он был уверен, будто бы уже успел заглянуть в будущее, и в нем Лютик все еще у его ног с петлей на шее, испытывающий радость или счастье лишь с его позволения.       Лютик попытался об этом не думать.       В номере Ламберт вел себя как обычно, даже не злился, был в хорошем настроении. В этом… ну, в одном из своих маниакально-хороших настроениях. Когда у него оно было настолько хорошим, что Ламберт выглядел аж подозрительно и пугающе.       Лютика такой Ламберт пугал.       Спокойнее всего ему было с ним, когда тот становился сдержанным, думающим о чем-то своем, отчаянно влюбленным и даже немного страдающим. Таким Ламберт был особо притягателен, будто раскрывая свою харизму до предела.       Но вот этот Ламберт… он был намного более пугающим, чем любой другой. От него будто веял могильный холод.       Несмотря на то, что перед сном он прижал его к себе, мурлыкнув и ласково поцеловав в щеку, Лютик ощущал напряжение.       В ту ночь заснуть он так и не смог, бесцельно ерзая по кровати, ходя по комнате, смотря на небо и пытаясь отвлечься всеми возможными способами. Таковых не было.       Лютик ощущал себя как смертник перед повешением, и он не понимал, откуда взялось это чувство.       А на утро понял.       Геральта не было. Не было его за завтраком, не приходил он к ним и после него. Лютик ворочал головой, ощущая бешеное напряжение по всему телу, пытался ровно дышать, но волнение не давало делать и этого.       Ламберт наблюдал за этим одним глазом, с кривой усмешкой, делающим его лицо отчего-то уродливым.       В комнате Лютик прошел вперед, сел на кровать и спросил у пола:       — Ты… ты что-то с ним сделал?       Ламберт презрительно фыркнул, закатив глаза и покачав головой.       — Какое же у тебя примитивное мышление.       Лютик не среагировал на замечание. Ему было так страшно, что ему и думать было сложно.       — А где он?       — Уехал.       — Куда?       — Откуда мне знать?       Пульс бился в ушах, сердце стояло в глотке, а перед глазами начинало плыть. Лютику показалось, что он вот-вот потеряет сознание.       — Почему?       — Ты его попросил.       — Что?       Голос Лютик был сиплым, и он поднял на Ламберта осторожный, но запуганный взгляд.       — Ты ему объяснил, что у нас отношения, пусть и сложные, а его присутствие тебе не нравится. Он тебя напрягает и мешает сконцентрироваться. Что он напоминает тебе строгого отца, и тебе кажется, что он скоро будет держать тебе свечку. Представь, просто отчитал его как мальчишку, а?       — Я… я не говорил ему ничего.       Голос Лютика дрожал. В ушах шумело, начинало тошнить. Мелко тряслись руки, а пальцы побледнели. Лютику хотелось уже просто упасть в обморок и, возможно, умереть.       происходящее было невыносимо.       И это лицо Ламберта, с этой неприятной усмешкой, и его глаза… Да как он вообще мог думать, что Ламберт красивый?! Да у него же на лице написаны психические нарушения, и вся эта маниакальность, и садизм — все это у него на лице. Нет, Ламберт не красивый, он пугающий. Лютику холодно только от одного на него взгляда.       — Кто-то очень похожий на тебя, Лютик. Кто-то более послушный за деньги.       Лютик моргнул, и с его губ сорвалось еле слышное, будто бы сказанное сорванным голосом:       — Допплер…       — Мг, — Ламберт растянулся в довольной усмешке. — Он пошел к нему сразу же, как мы пошли к себе в комнату. Сказал все, как я просил, слово в слово. И все счастливы. А так мог сделать ты, показать, какой ты хороший мальчик и не вынуждать делать тебе больно.       Лютик его уже не слышал. Его руки тряслись, его тошнило, в ушах шумело, и он слабо покачнулся от того, что ему казалось будто бы весь мир кружился в каком-то диком танце.       А потом он закрыл лицо руками и заплакал навзрыд. Его плечи тряслись, дыхание сбилось и было судорожным, завывания — пугающими.       Это были слезы вовсе не от страха наказания. Лютик плакал от понимания, что его единственный шанс ушел, он не смог им правильно воспользоваться, не смог правильно вырвать тот кусок времени, когда перевес был на его стороне, дал Ламберту снова его обыграть.       Лютик сидел и рыдал долгое-долгое время. Рыдал, когда Ламберт его обнял. Рыдал, когда он начал что-то ему шептать. Рыдал, когда Ламберт его целовал.       Рыдал даже ночью — но уже беззвучно, кусая губы, даже не скуля, ничего. Рыдал, игнорируя сильные руки Ламберта, которыми он его обнимал, игнорировал губы и слова. Игнорировал эту ласку и нежность, игнорировал, что Ламберт перестал быть самодовольным и наглым. Не видел, что Ламберт внезапно перестал быть пугающим, а стал взволнованным и напуганным. И лицо его внезапно обрело прежнюю красоту. И холодом веять отчего-то перестало...       Все это он игнорировал, проведя весь день в скулеже, и слезах, свернувшись в комок на самом краю кровати, в самом его углу, стараясь стать таким незаметным, чтобы его не нашел ни Ламберт, ни боль, ни чувство обреченности.       А потом заснул. Заснул таким крепким сном, которого еще не знал.       Ламберт лежал рядом, не сомкнув глаз, а потом, наконец, убрал от него руки и повернулся к другой стене.       На секунду — всего лишь на секунду — ему показалось, что он сделал что-то не так. Да, в таком состоянии всегда все не так. Никогда это не проходило бесследно...       А потом потянулся к своей куртке, и, достав ленту, наматывая ее на пальцы, чувствуя, как она скользит меж пальцев, он понял, что нет, даже тот он делает все правильно.       Лучше так.       Лучше пусть Лютику будет больно с ним. Лучше Лютик будет проклинать, ненавидеть, а потом все равно любить его.       Лента пахла кровью, пылью и дымом. И сырой землей.       Тело Лютика — юное и белое — пахло розмарином, пахло женьшенем, немного вишнями. Как сидр не самый крепкий пах. Пах доступностью.       И никогда, блять, никогда его не коснется запах дыма.       Ламберт смотрел в противоположную стену, положив руку под голову, пропуская ленту через пальцы, поглаживая пальцами шероховатый обгоревшей конец.       Закрыв глаза, он наблюдал пожарище, такое огромное и большое, что доставало до самого неба. Отложив ленту обратно, он перевернулся, не раскрывая глаза, и уткнулся носом в теплое плечо.       Его окунуло в морскую прохладу. Запахло соком вишни и сахарным сиропом с водкой.       Над головой кружились чайки. Крик чаек, шумящий в крови у Лютика, окутывал с головой.       Вода может потушить любой огонь.       и утопить.       Если и захлебываться, — подумал Ламберт прежде чем заснуть, — то в любви. Пусть даже и в такой.