Больно касаться тебя

      — Хочу тебя.       Ламберт выронил небольшой сборник стихов, который ему всучил Лютик, чтобы тот не скучал.       Они искупались в море, повалялись на песке, выпили вина на веранде, купаясь в лучах заходящего солнца. Много целовались. Приняли вместе ванну. Лютик задержался, сказав, что хочет подольше поваляться. Ламберту остывающая вода не была по вкусу, так что он ушел.       И сейчас, сидя на кровати, читая стихи, смысл которых от него ускользал, потому что он был чересчур погружен в свои мысли, он ощущал странный душевный подъем. Вечер был идеален, Лютик был идеален, даже сам себе Ламберт казался идеальным.       Но сейчас стало еще идеальнее.       — Что? — не понял Ламберт и поднял взгляд на Лютика.       Он стоял перед ним абсолютно голый, толком не вытершийся. Свет единственной свечи невероятно красиво падал на его кожу, делая ее будто бы из шелка, невыносимо гладкой она казалась, и Ламберт ощутил неслыханное желание коснуться его.       Ламберт проследил, как по животу проскользнула капелька воды.       — Я сказал, что хочу тебя, — Лютик улыбнулся ему и мягко толкнул в грудь, усевшись на его бедра. — Хочу… нежно, плавно. Просто хочу тебя. Твое тело. Хочу слышать тебя. Я просто сидел в бадье и подумал о том, как нестерпимо сильно я тебя хочу. А ты? Хочешь?       — А может быть иначе? — хрипло спросил Ламберт, будто до сих пор не до конца понимал, что произошло. Ведь они уже занимались сексом с согласия Лютика, но сейчас… Сейчас он сам предложил, сам начал. Пришел, покрасовался и заявил, чего он хочет. А хотел он Ламберта, и это даже с трудом в голове у него укладывалось.       — Хочу… — протянул Лютик, коснувшись его губ. — Чтобы ты был нежен. Как любящий муж в первую брачную ночь.       Ламберт рассмеялся.       — И много ли у тебя было мужей и первых брачных ночей, чтобы знать о том, насколько они ласковы?       — Ни одного. Но я знаю, что если бы это был ты, то был бы ласковым. Самым ласковым. Был бы лучшим. Разве это не так?       — Так, — согласился Ламберт. Это действительно было так. Будь Лютик девушкой и окажись они под венцом, а после — в кровати, то… ох, Ламберт был бы с ним так ласков, как только мог. — Так у нас медовый месяц?       Лютик улыбнулся.       — Может быть… — протянул он. — Может быть.       Ламберт выдохнул и потянулся вперед, к его губам.       И он был ласков, и был нежен, нетороплив, но главное — он был полон любви, и Лютик это чувствовал, он это знал, понимал. Ощущал в каждом его касании, будто бы они оба горели, но огонь не сжирал их живьем, он грел. Грел их изнутри.       Ламберт целовал его заалевшие от ласк и долгих поцелуев губы, расцеловав и вылизывал везде, где только мог. Лютик дрожал в его руках, вздрагивал, умолял — скулил — дать ему больше. И Ламберт давал, давал с превеликим удовольствием.       Даже кровать под ними скрипела так ненавязчиво и тихо, в такт их движениям, в такт их дыханию и тихим стонам.       Лютик цеплялся за него как утопающий, и целовал — как рвался к своему последнему глотку воздуха. Ламберт разглядел в нем ту отчаянность, которую находил сам в себе.       Отчаянная тяга, животрепещущее желание в его теле — Ламберт видел это и чувствовал своими руками, своим телом, даже своим сознанием.       Оно парило в воздухе, оно пожирало их.       И нет, им снова не нужны были дополнительные методы стимуляции. Лютику ранее казалось, что без шлепков, без удушения, без грубости он даже не сможет кончить, да что там — вообще получить полноценное удовольствие от секса.       Но то, что давал ему сейчас Ламберт, то, что так жадно вбирал в себя Лютик — это было даже лучше. Будто все его тело было парализовано этим удовольствием, будто в один момент Лютик сам по себе стал одним сплошным удовольствием.       Их губы, их руки, их тела, и то, как идеально они подходили к друг другу — в этот раз Лютик прочувствовал это полноценно. Они в самом деле подходили друг к друг. Были созданы друг для друга.       И никто бы никогда не смог этого отрицать.       Даже оргазм был… особый. Тянущийся, долгий, импульсом проходящий от низа живота до самой макушки, и Лютик на выдохе, на тихом стоне прошептал его имя, имя того, кто был сейчас с ним так, как больше бы не смог никто.       От звука собственного имени сказанного так Ламберта самого пробрало. И он, навалившись на Лютика всем телом, кратко, но глубоко толкнулся, ощущая, как снова вздрогнул под ним Лютик.       Он уткнулся мокрым лбом в его плечо и судорожно вдохнул. Лютик ненавязчиво погладил его по лопаткам и чмокнул в висок.       С усталым стоном Ламберт вышел и перевернулся на другой бок.       Лютик повернулся к нему и, кажется, выждал какое-то время, пока полностью не пришел в себя, широко улыбнулся ему, искренне и тепло, и Ламберту показалось, что и не сексом они занимались, а чем-то другим. Секс это что-то другое, тоже приятное, и тоже важное, необходимое им, чтобы взять максимум с самих себя, но это... О, это было связью их тел, связью их эмоций, их связью.       Будто бы… и не было Лютика, не было и Ламберта. Были они. Одно существо, одно тело, одна чувствительность.       Ламберт мягко улыбнулся и чмокнул его в кончик носа, и Лютик сдавленно хихикнул.       — Уверен на сто процентов, эта неделя будет восхитительной!       — Да, — согласился Ламберт. — Отчего-то мне тоже так кажется. Ладно, кровать кроватью, но полотенце убрать и вытереться надо. И зачем мылись?       — Я лично не особо вспотел, — хмыкнул Лютик, принюхавшись сначала к себе, а потом к Ламберту. — И ты тоже. Это раньше мы с тобой как заведенные были, и позы поменяем раз пять, и так, и эдак. А сейчас… А сейчас просто было медленно и очень хорошо, — он улыбнулся, когда Ламберт снова чмокнул его в щеку и присел.       Он потер лицо, потом встал, нашел тряпицу, смочил ее и вытер сначала себя, а потом, промыв ее, и Лютика.       — Мне нравится, когда ты заботишься обо мне после секса, — мяукнул он, с задором смотря, как Ламберт спустился тряпицей ниже, вытирая меж ног.       — Ага, мне тоже нравится, но иногда у меня снова встает.       Лютик расхохотался, и Ламберт, забрав из-под него полотенце в сперме и масле, сложил его, хотел вынести, чтобы убрать следы и замочить, как Лютик сказал:       — Брось ты это, сейчас все настроение испортишь своим аккуратизмом… Лучше принеси вина и ложись со мной.       — Сам потом сперму отстирывать будешь.       — Просто купим новое. Ламберт, мы на отдыхе, нам не нужно теперь заботиться о всех этих мелочах. Лучше иди ко мне быстрее, — Лютик похлопал по месту рядом и сам, взяв одеяло, укрылся им до бедер.       Ламберт осмотрел его заинтересованным взглядом, а после, выдохнув, отнес полотенце, взял вино, сыр с хлебом, и вернулся к нему. Поставил на тумбу рядом, поднял с пола сборник стихов и улегся рядом с ним. Наполнил стакан, протянул Лютику, и тот, довольно улыбнувшийся и мурлыкнув, чмокнул его в щеку.       Ламберт сбил подушки, повыше их подложив под спину, чтобы удобнее было пить, и откинулся на них, смотря на потолок.       Лютик аккуратно оперся о его плечо и посмотрел на руку Ламберта, пальцами он мягко поглаживал страницы книги.       — Понравилось что-нибудь? — спросил он тихо.       Ламберт моргнул и посмотрел сначала на Лютика, потом на книгу. Опомнился и кивнул.       — Прочти мне что-нибудь, — попросил его Лютик, обняв одной рукой.       — Чтец из меня, конечно… — покачал головой Ламберт и, приобняв его за плечи, взял в руку книгу, проглядывая страницы.       Он покачал головой и, перелистнув, снова посмотрел, и снова перелистнул. Искал что-то, что ему понравилось, и Лютик почему-то этому улыбнулся. Все эти обычные вещи, которые постепененно, но стали наполнять их жизнь, наконец, давали разглядеть Ламберта в деталях.       Исчезала его напряженность, осмотрительность, даже усталость его превратилась просто в спокойствие. Он перестал ожидать. Он, наконец, сделал паузу и стал почему-то таким домашним, уютным и родным, что сейчас, глядя на его острое лицо в тусклом свете, Лютику казалось, что вот он — наконец пришел домой. И ничего ему больше не надо, ничего он и не хотел.       Он смотрел в это спокойствие, застывшее на его лице, в то, каким расслабленным стало оно, и даже острые черты внезапно помягчели. Как и сам Ламберт. Весь и полностью, всем своим существом.       Смотреть на него, даже всего спустя час их переезда, стало приятнее. Как спокойно он плыл по течению, или как лежал на песке, гладя его руку. Даже движения его рук, когда он открывал окно, и когда садился с расслабленным выдохом на небольшое плетеное креслице на веранде — это же было так восхитительно красиво! Будто бы не только Лютик нашел дом, но и Ламберт.       Оба они пришли туда, куда хотели.       И сейчас, пока он искал то, что ему понравилось, становился он весь и полностью его, лютиковым. Родным.       Эти мелочи, которые наполняли его жизнь, делали его человеком.       — Нашел, — сказал он тихо, но Лютик вздрогнул, не ожидав звуков, чересчур погрузившийся в свои мысли.       Лютик закрыл глаза, отпивая вина, и слушал, пока Ламберт читал спокойным, размеренным голосом.       — Не беден я, не слаб, не одинок,       И тень любви, что на меня ложится,       Таких щедрот несет с собой поток,       Что я живу одной ее частицей.       Все, что тебе могу я пожелать,       Нисходит от тебя как благодать.       Лютик приоткрыл глаза, посмотрев на страницу, и мягко улыбнулся.       — Романтик ты в душе, Ламберт, романтик, что бы ты не говорил.       — А я ничего и не говорил. Просто что-то знакомое здесь увидел… От тебя ведь и вправду: все исходит как благодать.       — Прочти еще что-нибудь… У тебя красивый голос, мне нравится его слушать…       Ламберт кивнул.       И он читал, пока Лютик понимал его, попивая вино, в свете одной свечи, он читал то, что ему было знакомым, и про себя поражался, как тот шквал эмоций, поток чувств, живущий в нем, можно было так кратко и красиво описать.       Он читал, пока Лютик не задремал, а потом перешел на шепот. И только когда Лютик совсем заснул, Ламберт отложил книжку, затушил свечу и, аккуратно поправив подушки, улегся на кровать, обнимая Лютика.       Что-то особенно между ними. Что-то, что потерять становилось еще страшнее, чем до этого.       Жизнь… появилась. Внезапно, она была, и она цвела, и она тоже жила, цвела и была слишком яркой, чтобы просто пройти мимо.       По утрам они ходили в пекарню за хлебом и булочками, потом завтракали. Лютик загорал, потом они вместе плавали, целуясь под солнцем. В обед Лютик всегда тянулся к вину. Иногда они ходили в город, гуляли под самый солнцепек, а вечером... Вечером всегда было особое волшебство.       Когда они мокрые лежали в заходящем солнце на песке, обнимались и касалась друг друга — все становилось другим. Все было особенным, и не было даже стихов, чтобы описать во всей полноте то, что они ощущали. Потому что это не поддавалось ни словам, ни даже сознанию.       Потом снова была веранда, и вино, и стихи. Были цветы, поцелуи, и невероятные сорочки на юном теле Лютика. И алые губы от поцелуев, растрепанные волосы и мутный взгляд.       А уж сколько прекрасного было, когда, наконец, все погружалось во тьму. Сколько тайн, сколько удовольствия было, и сколько всего наблюдала эта кровать, становясь молчаливым свидетелем стольких слов, стольких действий. Такой любви. Порочной, грязной, неправильной, но греющей их и дающей им смысл двигаться дальше.       Ламберт любил каждую минуту этих дней. Все было прекрасно по-своему, и всегда он наслаждался Лютиком.       Солнце заходило, и Лютик, облизывая пальцы от малинового варенья, снова откусил булочку. Он лениво сидел у него на коленях, в одной руке держа бутылку вина, в другой — булочку, к которым питал особую страсть. Ламберт лишь смотрел на него, подперев голову кулаком. С моря на них дул приятный ветер, все окрашивалось в тёплый оранжевый свет.       — Чувствую, как толстею, — с булкой за щекой сказал Лютик.       Ламберт рассмеялся.       — Тебя не смущает это? — уточнил Лютик.       — А должно?       — Жир есть жир.       — В нем нет ничего отвратительного, пока он не станет излишним и не превратит тело в неясную форму. А у тебя прекрасное тело, с прекрасной формой. В конце концов, чем больше тебя, тем больше мне есть за что трогать.       Лютик рассмеялся.       — Тогда я могу есть еще больше булок?       — Сколько угодно.       Лютик сощурился, покачав головой, и протянул Ламберту бутылку. Тот кивнул, сделав глоток, а потом отставил ее, резко взял Лютика за запястье и слизал с пальцев варенье.       Лютик усмехнулся и подался вперед, потеревшись щекой о его висок.       — Ламберт?       — Да?       Лютик немного отдалился от него и внимательно посмотрел в глаза. Он задумался на миг, посмотрел в сторону, а потом снова в глаза, сказав:       — Хочу…       — Меня? — усмехнулся Ламберт.       — Да, но смысл не в этом. Я хочу как раньше, помнишь?       — В смысле…       — Мг. Удушения, пощечины, хочу тебя глубоко-глубоко и жестко.       Ламберт удивленно моргнул.       — Ты уверен?       — Я думаю об этом с утра, Ламберт. Я даже сейчас тебе говорю, а у меня в паху едва не щекочет.       Ламберт удивленно посмотрел на Лютика. Почему-то мысли о таком сексе в такой момент были… неправильными.       Он стал понимать Лютика, когда тот говорил о том, что это неправильно, он странно себя чувствует. Да, теперь он определенно его понимал.       — Ламберт?..       — Я просто… отвык от этого.       — Ты разленился, Ламберт. Четыре дня прошло, а ты уже растекаешься на кресле.       — Сейчас же доиграешься, — усмехнувшись, сказал Ламберт, оглядев его с головы до ног.       — Этого я и добиваюсь. Тебе ведь тоже нравится. Тебе очень нравится. Нам нравится. Мы же не пенсионеры, в самом деле… А то я уже начинаю думать, что ты не ощущаешь ко мне той страсти…       Ламберт удивленно на него посмотрел, едва дар речи не потеряв.       — Я? К тебе? Ты что говоришь такое?! Я тебе что, пенсионер?       Лютик рассмеялся.       — Я сомневаюсь. Докажи мне обратное.       — Я же говорил: тебе просто не нравится по-хорошему. Хорошо, давай слово.       — Какое слово? — не понял Лютик.       — Любое.       — Э… — Лютик посмотрел на свои пальцы. — Малина?..       — Ну и хорошо, — кивнул он и резко встал, взяв Лютика за талию и прижав к себе. — Скажешь его, когда почувствуешь, что стало слишком.       — То есть, если я скажу «нет» — этого мало?       — Мало. И ты сам это знаешь. Ты можешь кричать нет, но понимать, что если я сейчас остановлюсь, то ты потом меня сам отхлестаешь за это ремнем.       Лютик хотел рассмеяться, но колени внезапно помягчели.       — Боже, как я тебя хочу, Ламберт. Это... это пиздец… Я даже... Мне стыдно, но я вспоминал, когда ты брал меня силой, ничего не спрашивал, и мне... мне было так хорошо от этих воспоминаний! Я не знаю, почему…       — Зато я, кажется, знаю, — кивнул Ламберт и вместо возбуждения от предстоящего, он ощутил какую-то горечь. Будто бы в этом и была его ошибка.       Что Лютика нужно было держать именно в этом состоянии. Что его любовью он и допустил фатальную оплошность.       Что когда Лютик его полюбил — будто бы разрушилось все то, что строил Ламберт и его вторая личность, этот зверь в нем.       Резко захлопнулась дверь, и Лютик ахнул, когда его толкнули вперед. Он сделал шаг, едва не падая, а потом рвано выдохнул, когда Ламберт схватил его за горло и поцеловал. Ноги подкосились. Как давно он этого не делал, Боже. И как хорошо ему стало, когда он, наконец, это сделал.       Лютик рвано выдохнул в его рот, когда он снова подтолкнул его вперед. Лютик чуть не упал, а потом прижался к Ламберту сильнее, когда захлопнулась и дверь в спальную. Это было необязательно делать, ведь в доме никого не было, не от кого было скрывать все эти грязные секреты его больного желания. Но так они закрывались не от кого-то. Они закрывались от всего мира. Будто прятались и раскрывались перед друг другом в абсолютно другом свете.       И немым свидетелем была лишь кровать да стены.       — Это странно, но я совсем не чувствую, что это неправильно, — прошептал Лютик в его губы, когда Ламберт чуть отдалился. — Наоборот. Я думаю о том, как это прекрасно: когда я не думаю ни о чем, а все делаешь ты. И делаешь это хорошо, делаешь так, что я вовсе не хочу думать о том, что несу какую-то ответственность. Ты будто… показал мне, как бывает прекрасно, когда ты чей-то. Весь и полностью.       Ламберт посмотрел на него почти с ужасом, но, чтобы Лютик этого не заметил, снова поцеловал и сжал руку на его горле сильнее.       А он не хотел больше этого. Не хотел заменять Лютику самого себя. Он хотел, чтобы Лютик был собой, чтобы у него было его собственное тело, и мысли, и он сам. Чтобы между ними было равновесие, а Лютику этого уже не хотелось.       Ведь большую часть времени, пока они были вместе, Ламберт принимал за него решения, делая за него выбор. Был им вместо него самого.       Ламберт отстранился от него с дерганым выдохом. И так и замер. Лютик удивленно открыл глаза, посмотрев на него.       — Ламберт? Что-то не так?       — Я... я... не могу так.       Лютик раскрыл еще шире глаза и отшатнулся от него. Рука на шее расслабилась, а после Ламберт и вовсе убрал ее, посмотрев Лютику в глаза абсолютно беззащитно и открыто, будто сам не знал, что происходит.       — Почему? — тихо спросил Лютик. — Тебе все-таки не нравятся килограммы, которые я набрал? — попытался он пошутить, но даже смешок из глотки не вырвался.       — Нет, я не обращаю на них внимания.       — Тогда что не так?       — Это просто неправильно.       — Что за глупости? Это же не значит, что ты меня не любишь или еще что-то. Это просто секс. Я не прошу тебя меня бить, не прошу насиловать. Просто секс, немного удушения, пару пощечин… Тебе же нравилось, Ламберт? Или это тоже был не ты во все те разы?       — Я. Это был я.       — Тогда я не понимаю, — Лютик нахмурился и оглядел себя, будто бы не понимал, в чем на самом деле была проблема. Будто он искал ее в себе. — Я тебе сексуальный аппетит отбил тем, что жру как свинья при тебе? Или тем, что у меня, оказывается, волосы между ног растут, если их не брить? Я как бы тоже за собой ухаживать пытаюсь, как и ты, просто…       — Да при чем тут это, Лютик?! Будь ты хоть волосатый, хоть толстый, мне нет до этого дела!       — Так, стой. Так ты хочешь меня или как?       — Хочу. Конечно же я хочу. Лютик!       — Ну так в чем проблема? Мы с тобой буквально неделю назад обсуждали наши сексуальные планы, четыре пальца, а потом больше… Я целый день об это думал вообще! И даже когда ты меня растягиваешь перед сексом, я готов кончить от мысли, что ты можешь продолжить это делать, пока…       — Лютик, — прервал его Ламберт, сглотнув. — Я не знаю, правда. Мысль о том, чтобы поставить тебя на колени и отхлестать по щекам, пока ты будешь делать мне минет…       — Возбуждает, — сказал Лютик. — Возбуждает, — повторил он. — Я хочу грубо. Мне нравится, тебе нравится. Ты же сам говорил, помнишь? Извращения это когда нам не нравится, а в остальном — это нормально.       — Нормально… — повторил за ним Ламберт. А потом будто в трансе, будто случайно озвучил свои мысли вслух: — Я сам себя не пойму.       Лютик посмотрел на него с каким-то странным сожалением во взгляде. Он поджал губы и покачал головой.       — Знаешь что, видимо, тебе просто нужно выпить. Сядь, принесу вина, выглядишь неважно.       Ламберт покачал головой, но Лютик уже вышел из спальной.       Он медленно присел на кровать. Может, ему в самом деле просто надо выпить?       Но почему мысль того, чтобы брать Лютика грубо и быстро приводила его почти в ужас? Мысль о том, что он мог оставить на его белом нежном теле синяки… это же безумие!       А потом Ламберт с ужасом подумал: а его ли полюбил Лютик? Не больную ли привязанность, не противоречивые эмоции, ни вечное ли чувство адреналина?       Любил ли Лютик его на самом деле, именно его, как человека? Вот такого, настоящего, спокойного и хотящего обычного секса, без всех этих вещей?       Ведь условие звучало не как «пока Лютик не полюбит меня».       А «пока Лютик не полюбит».       Возможно, он и вправду полюбил. Возможно, всей душой хотел сохранить ему жизнь, боялся его потерять, но любил ли?       Возможно, он просто полюбил свое состояние безвольности, полюбил, что сначала больно, потом хорошо. Полюбил грубость и нежность в одном флаконе.       Ламберту думалось, что он просто сошел с ума. И, что самое страшное, потерял что-то из себя.       Что-то важное будто пропало из него и без этого он был… просто был. Скучным и серым, который и может разве что заслужить любовь такой же отчаянной, потерянной девушки. Например Трисс.       Но Лютик? Это вечно живущая идея, неиссякаемая энергия, пламя и вспышка. Быстрый и яркий, хотящий все и сразу, разве он мог?       Вот почему в его любовь Ламберту не верилось и по сей день.       А затем он понял, какую ошибку совершил, говоря ему о том, что он сам может сделать выбор. Ведь Лютик полюбил как раз это: отсутствие выбора.       А потом в комнату вернулся Лютик со стаканами и вином. Он закрыл дверь ногой и, налив Ламберту вина, сам присев на пол, уложил голову на его колено.       — Выпей, — сказал он, подняв на него взгляд. — А там уже посмотрим… Я уверен, тебя просто все это размазало, вот тебе и лень делать что-то больше, чем целоваться и ритмично двигаться. Сейчас выпьешь, развеселишься, будет по-другому… Пей-пей.       Ламберт пил. И понимал, что ничего не изменится.       А потом изменится все.       Теперь настал его черед кататься на эмоциональных качелях.