Конечно ничего у Ламберта так и не вышло. Ударить Лютика? По щеке? Безумие.
Даже во время секса, даже со знанием, что Лютик сам об этом просит, даже уверенным, что ему это нравится.
Ламберт не мог. Не хотел.
Где-то внутри он был уверен, что у них теперь новая жизнь, где все добровольно, где они просто вместе. И в этих отношениях… Ламберт не хотел этого. Это его пугало, это напомнило ему о других временах, когда он не был уверен не то что в Лютике, даже в себе, и все происходящее было глупым и абсурдным.
Лютик грустно выдохнул и покачал головой.
— Ну вот, теперь у меня вообще настроение на секс пропало, — он отобрал у Ламберта бутылку и сделал глоток, все еще сидя на полу, поглаживая Ламберта по колену.
— Ну и правильно, дай своей заднице отдохнуть. Она и так работала за двоих.
Лютик грустно выдохнул.
— Нет, ты не понял, я все еще хочу, но будто внутри… не хочу.
— Вот и у меня такая же ситуация. Мысли может и возбуждающее, но делать это… я не хочу.
Лютик выругался и резко встал. Допил содержимое бутылки и грохнулся рядом с Ламбертом.
— Ты ужасен, Ламберт. Приучил меня к жесткому сексу, а теперь не даешь.
— Я тебя не приучил, ты сам этого хотел, тебе это все нравилось.
— Нет, приучил. Не начал бы — я даже мысли бы не допустил, чтоб меня в кровати унижали, ставили на колени, душили и трахали кулаком. Я даже девушек в постели максимум так это по бедру шлепал во время порыва страсти… А ты… Ты все испортил, Ламберт! — с детской обидой в голосе заявил Лютик.
Ламберт понимающе улыбнулся и покачал головой.
— Я всегда все порчу. Я и себя, кажется, как-то испортил…
— Да, ты стал другим…
— Тебе это тоже не нравится, да?
— Нет. С чего такие вопросы? Ты Ламберт, и мне хорошо с тобой. Мне наоборот даже больше нравится, когда ты так со мной таскаешься. Только ты будто бы… слишком сильно успокоился.
— В смысле «слишком»?
— Понимаешь… В тебе всегда была какая-то искра, страсть, будто бы молодость вечная… А сейчас ты мне видишься обычным взрослым мужчиной. Без искры.
— Это… отпуск меня так…
— Нет, — прервал его Лютик, покачав головой. — Отпуск тут ни при чем. Это случилось после… того, что твое второе я сделало с Вальдо. После этого тебя будто подменили. Но вместе с тем я к тебе совсем-совсем проникся. Раньше я в тебе человечность разглядеть не мог, что-то мешало… А теперь я вижу в тебе человека, а не страшного черного волка.
Ламберт посмотрел на него почти в ужасе. Он был уверен, что Лютик хотел видеть именно его. Черного страшного волка. Не хотел он этой его человечности, и добра его не хотел. Хотел как раньше. Искру.
Дьявол, это было понятно с самого начала. Лютик сам по себе — пламя. Ему нужна искра, нужна игра, нужна энергия, а Ламберт… Ламберт сейчас совсем не такой.
Таким он был вначале, даже, может, пару месяцев назад, а сейчас совсем из него все пропало.
— Это… из-за проклятья, — попытался оправдаться он, хотя не был уверен, что оправдания тут кому-то были нужны в принципе. — Оно… высасывало из меня моральные силы. Поэтому я ел и худел. Поэтому стал спокойнее…
— Но ведь проклятья больше нет.
— Нет. Но пост-эффект будет еще долго. От такого сложно прийти в себя… Мне жаль.
— И зачем ты делал это с собой? Зачем делал со мной?
Ламберт судорожно выдохнул. Этих вопросов он бы не хотел слышать больше всего.
Но они были заданы, а Ламберт больше не мог молчать, увиливать, сбегать. Хотя, может, это и был единственный правильный вариант.
— Ты и сам знаешь… Ты был мне нужен, я боялся, что с тобой что-то случится… Паранойя довела меня до этого. На себя мне было все равно.
— Но ведь так нельзя!
— Нельзя. А что в моей жизни было такого разрешенного? А ничего… Мне положено было только монстров рубить, а я вот… Я сразу бракованным был. Вот Геральт живет и ему нормально… наверное. Или ненормально, я не знаю. Вообще смутно соображаю в последнее время. Путаюсь, себя не понимаю. Иногда и вовсе начинает казаться, что мира вне тебя нет. Я помешался, да?
Лютик не ответил. Он посмотрел на свои руки, сложенные на коленях, и поджал губы, покачал головой.
— Ламберт, если честно… Мне не по себе все то время, что мы здесь.
Ламберт обомлел от ужаса. Он ожидал многих исходов ситуации, вплоть до того, что Лютик решит уйти, но вот эта фраза… Эта, казалось, было больнее всего. От того, что к ней он не был готов, он ее вообще не ожидал! Никак!
Ведь он приехал сюда, с Лютиком, чтобы показать ему, что он мог быть нормальным, что все может быть хорошо… а в итоге…
Сердце Ламберта стало внезапно тяжелым, будто окаменело, и неприятно ощущалось в груди. Было лишним.
— Почему? — спросил он сиплым голосом, хотя внутри боялся услышать ответ.
— Не знаю… Мне кажется, что я тут умираю. Что ты умираешь. Ты болезненным мне казался все это время, будто внутри тебя труп. Но теперь я понял, что ты просто отходишь от проклятья, так что это скоро пройдет.
Ламберт медленно отвел взгляд, покачав головой.
Вот тебе и супер-план. А думалось, что все идеально, что лучше и быть не может.
А Лютику, как оказалось, все это не нравится, рядом с Ламбертом, в такой тесноте, ему неудобно, ему плохо, Ламберт его пугает.
В общем… Ламберту заранее думалось, что что-то должно будет быть не так. У него никогда ничего по-человечески не выходит. Если он и кому то и понравится от чистого сердца, то они в скором времени умирали… А остальным он просто не нравился.
— Эй, — мягко позвал его Лютик, а потом обнял за шею, так сильно, что Ламберту стало сложно дышать, — все в порядке, я понимаю твое положение… Тебе нужен отдых, так что отдыхай…
— Нет, — покачал головой Ламберт и отстранил от себя Лютика. — Давай уедем? Завтра? Надо ехать, Лютик, нам и вправду тут нечего делать. Все, отдохнули и хватит… Пора за работу.
Лютик посмотрел внимательно ему в глаза, а потом отвел взгляд, будто задумался. Он пожал плечами.
— Я не знаю. Ты уверен, что тебе станет легче?
— Да. Здесь… Четыре стены, это душит. Мне некуда идти, нечего делать… Кровать… Да, кровать чудесная, но нам и в тавернах было нормально, даже в лесу на выделке или моем плаще… А здесь? Здесь и вправду спокойствие будто давит. Да?
Лютик заторможенно кивнул, и в его глазах пронеслась какая-то странная эмоция. Будто бы понимания. Но он лишь быстро улыбнулся и кивнул, посмотрел в глаза.
— Давай тогда просто ляжем спать пока, а? Утро вечера мудренее…
Почему-то Ламберту показалось, что это в последний раз. Что-то в нем отозвалось странным импульсом, отторжением от этих слов Лютика. Что-то в них было такого неправильного, противоестественного, что Ламберт едва не поежился.
— Стой, — он взял его за руку и потянул на себя. Лютик повел бровью, но, лукаво улыбнувшись, подсел к нему ближе, — хочу заняться с тобой любовью, — прошептал он в его губы, а после поцеловал.
Лютик не оттолкнул, не вздрогнул — ответил, обняв его и прижавшись к нему. И Ламберт облегченно выдохнул.
Он был уверен, что Лютик сейчас ему откажет, оттолкнет, скажет, что Ламберт сбил ему все желание. Но он ответил, позволил себя раздеть и раздел его сам.
Наверное, подумалось Ламберту, паранойя.
Из-за слов Лютика ему теперь повсюду видится конец и катастрофа. А Лютик просто предложил обсудить это все завтра, на свежую голову, когда эмоции пройдут. Вот и все.
Он здесь, и он целовал его, так что все прекрасно.
Просто паранойя.
Только что-то спалось снова плохо в эту ночь. Лютик у него под боком тихо сопел, даже во сне прижимаясь к нему, что вселяло уверенность и успокаивало, но Ламберту глаза сомкнуть удалось лишь к утру, когда небо начало немного светлеть, а под окно прилетели чирикать — немного раздражающе — первые птицы.
Тогда Ламберт и заснул, но на душе было неспокойно.
На утро они привычно сходили в булочную, позавтракали… Лютик сходил поплавать, а Ламберт наблюдал за ним с веранды, ощущая, что немного стал успокаиваться. Просто слова Лютика его напугали, но Лютик же не рубит с плеча. Он просто сказал, что чувствовал себя немного не так, но он же вошел в его положение, все понял.
Лютик понимающий, а они оба просто немного запутались. Что толку от сидения на одном месте?
От этого ничего не изменится, отпуск заранее был не самой хорошей идеей.
Или, возможно, им следовало бы сделать остановку в таверне. Далековато от моря, зато постоянно люди, шум, гам и некогда думать всякое глупости и ощущать всякие странные чувства.
Ламберт успокаивался.
Он, может, и ощущал себя неважно, потому что его моральные силы после проклятия восстанавливались очень медленно и ему сложно было даже эмоции проявлять, но в целом, он знал, все в порядке. Через месяц должно стать значительно легче. Он станет собой, и тогда Лютик полностью успокоится, и они просто будут вместе.
Облегченно выдохнув, он прикрыл глаза и откинулся на плетеном кресле, поправляя волосы.
Просто не думать о всяких глупостях, не стоит заранее считать все фатальным, когда нет никаких предпосылок.
Внезапно на колени к нему грохнулась мокрая задница, и Ламберт, широко раскрыв глаза, уставился на улыбающегося Лютика.
— Привет, — улыбнулся он.
— Привет, — глухо отозвался Ламберт, смотря на его влажную кожу.
Лютик усмехнулся и потянулся к столику, взяв веточку винограда и, отрывая несколько штук, сразу кидал их себе в рот.
— Открой рот, — попросил Лютик и, когда Ламберт послушался, протянул тому виноград. Он мягко улыбнулся. — Почему хмурый такой? Из-за вчерашней недо-импотенции?
— У меня нет никакой импотенции, — нахмурился Ламберт, сложив руки на груди. — Говорю же… Это все место это странное. Раздражает ужасно это безделье.
— По тебе видно, что ты трудоголик, вам вечно на жопе ровно не сидится.
Ламберт хотел напомнить Лютику о его словах, что ему самому тут некомфортно, но резко замолк. Нет, Лютику некомфортно из-за него, из-за его поведения, из-за его присутствия. Воспоминания о вчерашнем диалоге снова неприятно надавили на него, так, что об этом было проще не думать. Но он всегда возвращался к мыслям об этом.
— Давай сейчас сходим за вином в город, м? Хочу прогуляться.
— Да, давай, соберись только.
Лютик широко улыбнулся, чмокнул его в щеку и спрыгнул его с колен.
Нет, абсолютно точно, все в порядке. Все будет в порядке.
Они скоро уедут и просто будут… будут рядом. Как Ламберт и планировал с самого начала.
Выдохнув, он закрыл глаза и попытался дышать ровно.
День прошел как обычно. Ничего нового, ничего странного. Они пообедали, Лютик привычно понежился после в руках Ламберта, потом снова полез в море, позагорал, обсох. Потом поужинали. Ничего необычного.
Кроме того, что Лютик потом потащил его на берег, но и там они просто целовались, обнимались, пили вино и совсем тихо разговаривали, будто бы что-то громче шепота могло их оглушить. Ламберт чувствовал себя в порядке.
Он смотрел на Лютика в свете луны и поражался тому, как же красив он был! Кожа его казалась совсем фарфоровой, и голые плечи в родинках, и его шея, и губы, все было так хорошо, так правильно и красиво, что Ламберт и не верил, что так красив мог быть обычный человек.
Лютик посмотрел на него с неясной нежностью во взгляде и сжал его руку в своей. Ламберт ощущал воодушевление, какую-то легкость, будто в последнее время он даже и не ходил по земле, а совершал бесконечный полет. Куда — неясно, но процесс был прекрасен. Главное, в конце не врезаться в скалу.
— Знаешь… Вечера здесь все-таки волшебные, — кивнул Лютик. — Иногда странно, да, даже не по себе… но вечера и ночи — это прекрасно. Даже не нахожу тех слов, чтобы описать это…
— Да ну? Ты и не находишь? Плохо мне верится. Просто не стараешься.
Лютик рассмеялся, а потом прильнул к нему, теснее прижавшись.
— Да, может и ленюсь. Не хочется сюда слова подбирать, у меня есть кое-что важнее слов и метафор. У меня есть воспоминания… Когда я смотрел тебе в глаза, в прохладе летней тишины снимая прочь одежду… И видел в твоих глазах столько любви и обожания, сколько не получал за всю свою жизнь! Мне многое нравилось вообще… когда между нами все стало успокаиваться… Испытывать тебя на прочность было… невероятно. Как ты вздрагивал на мои касания, боялся почти, стеснялся себя и своего удовольствия… Пусть в любви ко мне ты был неустойчив, и мне даже не всегда верилось, что это и вправду было так… Но все эти моменты. Они делали жизнь прекрасной!
Ламберт улыбнулся. Слов он не находил, да и не был уверен, что ему это нужно было делать. Лютик управлялся за двоих, и восторг из него бился как родник.
— Я вообще многое за это время, кажется, понял… Будто постарел.
— А мне по-другому ты видишься. Наоборот. Помолодел.
— Правда?
— Да. Ты расцветал будто, становился моложе, громче и восторженнее, как ребенок. Мне иногда казалось, что ты аж светился.
— Это из-за бледности, — рассмеялся Лютик. — Сейчас загорел вот. Не такой бледный. Тебе нравится?
— Нравится, — кивнул он, щурясь. — А ты все равно светишься. Говорю же, ты расцвел будто.
— А ты… — голос Лютика внезапно показался тоскливым, — наоборот.
Ламберт поджал губы и покачал головой.
— Это временно, я скоро приду в себя… говорю же, проклятье это… сильно выжирает силы, и я чувствовал себя порой совсем слабым. Вес уходил еще быстро, до сих пор себя в зеркале не узнаю. Но ничего, скоро наберу…
— Да… Ламберт, пошли в дом, ладно?
Ламберт кивнул, лениво вставая и, подав руку, помог встать и Лютику.
Тот вскочил за ним, поцеловал его в голое плечо и пошел вперед. Ламберт замер на миг, смотря на него. На нем была одна лишь легкая сорочка, которая едва прикрывала ягодицы, еще на нем была летняя прохлада, легкость и желание к жизни, и всем этим он светился, и от этого его тело казалось белым и чистым.
Ламберт посмотрел на него так восторженно, как щенок, и, выдохнув, кое-как пошел за ним, оглядывая его силуэт, восхищаясь, как в него вместилось столько неясной красоты.
В спальной пахло ими. Их телами. Пахло Лютиком, пахло Ламбертом, запах их тел, их желания, их любви.
— Спать хочешь? — мягко спросил Ламберт, когда ближе подошел к Лютику и тот зевнул. Он погладил того по щеке и посмотрел в сонные глаза.
— Немного. Но сначала…
— Да?
— Сядь, пожалуйста. Нам надо поговорить.
Ламберт будто бы одеревенел, и это почувствовал даже Лютик. Однако, ничего сделать он с этим не мог, просто указал на кровать.
Ламберт сглотнул и послушно сел. Лютик присел рядом с ним и взял его руки в свои, поглаживая большим пальцем тыльную сторону ладони.
— Я скажу заранее, чтоб ты не надумал лишнего. Ламберт, ты прекрасный человек. Я не знаю как описать то, как ты покорил меня и сколько уважения я к тебе чувствую… Это… не описать. Ты пережил столько насилия, столько боли и ужаса. Ты болен, тебе сложно, но ты здесь, ты живешь, и более того… Ты способен любить. И ты любишь. Это… ты не просто хорош в моих глазах. Ты был героем. Не как ведьмак. Ты был героем для меня как человек. Ты поражал меня силой своего духа и уверенностью. Пусть и действовал порой ты аморально и алогично, но ты... и твоя любовь, и то, что ты жил. У меня в голове не укладывалось, что в твоем теле умещалась эта важная способность. То, что делало тебя человеком. И ты любил всю свою жизнь! Ламберт, ты прекрасен, и я не хочу, чтобы ты когда-то думал наоборот, что кто-то бы убедил тебя в обратном. Нет, не слушай их. Помни меня и мои слова…
Плечи у Ламберта опустились. Одно это «помни меня» заставляло его ощутить острое желание кинуться к его ногам на колени и никуда не отпускать. Это уже означало так много, что… что Ламберта объял ужасный страх.
— Лютик, не томи…
Он тоскливо улыбнулся и кивнул.
— Я принял решение.
— Принял? Погоди, я думал…
— Что оно уже принято? Нет, я только сегодня подумал обо всем этом, и только сейчас смог разобраться.
Ламберт сглотнул и кивнул. Он сжался в плечах и потупил взгляд.
— Я много думал об этом… Что ты стал мне близок и дорог. Что твое лицо для меня родное, и ты сам мне — родной, понимаешь? Никто не был мне так близок, как стал ты. Я будто… будто все это время держал в руках твою душу, и мог ее разглядеть, узнать тебя полностью. Так и было. Я узнал тебя. Поэтому ты мне природнился. Но… Это будет правильно, Ламберт, пойми меня. Нам нужно время. И это время должно быть не рядом друг с другом.
Ламберт отшатнулся, вырвал свои руки и посмотрел на него в ужасе. Сердце неприятно сжалось и забилось сильнее. В глотке оказался какой-то комок, из-за которого было сложно говорить, да что там — сложно даже дышать. Перед глазами картина на миг поплыла.
— Но ты же любишь меня, Лютик!
Лютик в ужасе на него посмотрел, будто узнали какой-то его секрет, но быстро успокоился и только плавно кивнул.
— Да, люблю… Хотя я в этом не уверен…
Ламберт хотел сказать, что уверен он, но потом вспомнил о неточности формулировки на условие проклятье. Он не был уверен. И Лютик уверен не был.
— Иногда… Нет, не так. Еще неделю назад я думал, что да, я полюбил тебя. Это и поменялось. Когда ты умирал у меня на руках, я внезапно понял, что люблю тебя, осознал, как дорого мне это тело в моих руках и как страшна мысль потерять тебя… Как горько и страшно мне было думать, что это тело больше не обретет тепла. Тогда я понял, каким родным ты мне был. Потом я забыл об этих мыслях, но когда ты пришел в себе, и когда ты посмотрел мне в глаза, тогда меня осенило, насколько дорог ты мне. Как близок, как важен… И еще позже подумал... подумал, что люблю тебя. Неправильно, грязно, иррационально, но люблю. Люблю тебя такого, покалеченного и с недугом, люблю… Это слово так часто вертелось у меня голове, так навязчиво, что я, казалось, любил тебя все больше и больше… С каждым днем я это чувствовал и это охватывало меня с головой. Ты становился все красивее, умнее, добрее и нежнее.
— Так что же не так, Лютик? Мы любим друг друга. Да, моя любовь больна, а твоя — следствие, и тоже больная… Но разве это важно? Я же здесь, и ты здесь, и…
— И мы живы, да. И это сейчас важно. Что мы живы. Ты знаешь цену жизни, Ламберт, не мне о ней говорить.
— Но ты же любишь меня?.. — как заведенный повторял Ламберт, якобы это было его последней надеждой, единственной причиной.
Лютик тяжело выдохнул, покачав головой.
— И что дальше? Думаешь, я должен подумать «к черту все, я люблю тебя» и забить на все? Так ты думаешь? Кроме того, я не договорил…
Ламберт кивнул. Он ощущал себя отвратительно, будто он только что умер. Буквально. Что-то в нем умерло окончательно, бесповоротно, и теперь он бессмыслен, глуп и неинтересен.
Теперь, когда Лютик плавно подходил к главному, Ламберт внезапно все осознал.
Из наглого, хитрого и циничного мудака он превратился в скучного, надоедливого, серого мужика, и ничего, ничего более.
— Так вот… Тогда я и вправду думал, что полюбил тебя. Полюбил так, Ламберт, как никогда больше не смогу… И самое главное, — он снова взял его за руку, сжимая в своих, — что мне до сих пор так кажется. Даже нет, не так, родной, я знаю, я уверен, что больше не смогу испытать таких чувств ни к кому больше. Ты единственный и никогда никто тебя не заменит.
Ламберт посмотрел на него со странной, тупой надеждой в глазах, но сам он выглядел так, будто снова умирал у него на руках. Будто медленно вытекала из него жизнь, глаза его закрывались, а тело становилось слабым и безжизненным.
Мир кончился. Потому что кончилось и нечто важное в Ламберте.
— Но когда мы приехали сюда. Да, первая наша ночь… Она была прекрасна. Я хотел тебя. Хотел тебя по-человечески, и ты, в тихий голос читающий стихи… Твои руки, ты сам… Ты был прекрасен. Я видел в тебе человека и я думал: «да, тысячу раз да, я хочу прожить с этим человеком всю жизнь!». А утром…
Он сделал паузу, и Ламберт тяжело сглотнул, и так же тяжело выдохнул
У него кружилась голова от страха, руки были холодными, а на виски давило. Его тошнило.
— Утром все будто стало проходить. Как сон. Я будто терял тебя, или терял себя… Или просто что-то в себе терял… Вдруг все стало казаться мне скучным и безрадостным. Мне не хватало громкости, яркости, звука, света!. Всего этого мало. Но главное… Главное, что к третьему дню я все же понял, чего мне на самом деле не хватало. Мне не хватало тебя. И это странно, да? Вроде вот же ты: весь и полностью, и мой. Для меня, никого больше, ты и твое существо оно на мне все и полностью. Мне даже подумалось, что никогда еще тебя так не было много, как сейчас. Но нет… оказалось, что нет. Мне так тебя не хватало, что я днями вспоминал наши дни до этого, и так по ним скучал и тосковал… И потом я понял… Понял, что того Ламберта я не вижу. Не могу углядеть…
Вот этих слов Ламберт и боялся больше всего.
Ему стало еще хуже. В ушах зазвенело. Но сам он сидел недвижимой каменной статуей, и даже дышал едва, будто боялся выдать не то что свои эмоции, а в принципе свое присутствие здесь.
Будто ни его присутствие, ни его эмоции не были для Лютика столь очевидны, как и строки на бумаге, которые он видел перед собой.
А Лютик продолжал. Продолжал спокойный уверенным голосом, и про себя Ламберт удивился —
неужели ему совсем все равно, неужели он не ощущает и части того, что сейчас ощущаю я? Но Лютик продолжал:
— И я понял, в чем проблема. Только вчера понял, когда ты сказал про покой… Вот заметил ли ты во мне изменения?
Ламберт покачал головой.
Лютик светился, Лютик жил, и эта жизнь цвела в нем, и заставляла любоваться. Всегда в нем была эта жизнь, и всегда она ослепляла Ламберта.
— Ну вот… А ты совсем другим стал. Ты меняться стал еще после того случая, да, но тогда тебе просто плохо было… А сейчас… Сейчас ты другой. В спокойствии мы становимся настоящими. Там, в городах и лесах, всегда было что-то, что прикрывало тебя, не давало разглядеть. Что-то происходило, случалось, эмоции, драмы! И все это за твоей спиной, и все это ослепляло, и твой силуэт так терялся, что порой и увидеть тебя было нельзя… А сейчас я тебя увидел…
— И все? Понял, что такого ты меня не хочешь? Потому что тебе нужны эмоции?
— Ламберт, да ты вообще, такое чувство, меня не слушаешь! Я же сказал тебе вначале, что ты прекрасен. Ты и сейчас для меня прекрасен, все в тебе, до ресниц и точек, прекрасно. Весь и полностью… просто здесь ты по-другому прекрасен. И спокойствие меня это пугало… Это не описать… Просто ранее всегда было что-то, что не давало мне просто посмотреть на происходящее и понять… Но теперь я увидел…
— Я не понимаю, к чему ты клонишь… —покачал головой Ламберт. — Что же во мне все-таки не так?
— Все так. Просто сейчас я понял, как на самом деле ощущаю себя с тобой. Дело в моем ощущении, понимаешь?
— Но что в нем не так? Ты же сказал, что наши ночи здесь прекрасны.
— Да. И не спорю… Но в другое время мне было не по себе… Я вспомнил нашу первую встречу, и дальнейшую… Пытался вспомнить, как же так вышло, что я все это тебе простил, и как так вышло, что я тебя полюбил… И понял, что полюбил я вечную энергию, что вечно что-то происходит, и на фоне этого спокойствия было еще слаще, а сейчас… Все так спокойно и скучно…
— Неужели ты хочешь сказать, что я должен был тебя всегда мучить, чтобы ты не ушел?
— Не знаю. Ничего не знаю. Мне просто не по себе от тебя.
Ламберт сжался. Речь Лютика в большинстве он не понял, она была туманной и ускользающей от него, так что Ламберт даже и не понял, что будет следующим шагом. И будет ли что-то вообще…
— Лютик, я не поэт. Говори прямо…
— Я решил, что это просто неправильно. Мои к тебе чувства больны, а твои, кажется, выросли и вовсе из паранойи… Мы не знаем, любим ли мы друг друга по-настоящему, знаем ли мы вообще себя… Нам нужна пауза.
— Какая пауза?
— Расстаться.
Ламберт обомлел. Лютик сказал это так резко, так просто и легко, что по итогу это просто свалилось на Ламберта. Посыпалось ему на голову и на плечи, и стало внезапно так невыносимо тяжело.
Все показалось ненастоящим, будто даже эти слова были фальшивыми.
— Стой, Лютик… Но зачем же для этого расставаться?
— А как понять? Я не хочу… Не хочу быть с человеком, с которым я априорно буду в больных отношениях. Я зависим от тебя, Ламберт, как к алкоголю. Это по-настоящему… Без дозы мне становится не по себе. Это… неправильно.
Ламберт смотрел на него тупым, напуганным взглядом, будто все равно не понимал, не хотел понимать, будто он думал, что можно сказать, чтобы все это исправить.
— Послушай… — тихо начал он, но выглядя отрешенно, будто брал слова и мысли из воздуха. — Мне просто не по себе от всего. Мне плохо, понимаешь? Это просто период. Такой же период, как и до этого. Я приду в норму и…
— Нет, Ламберт, не слышишь ты меня, — покачал головой Лютик. — Ты все слышишь «я не хочу разрыва, ведь между нами все еще живо». Да, живо, я знаю это, но я говорю тебе о том, что мои чувства больны, и без адреналина, без того, что ты вытворял со мной… Без заднего шума, без этого искусственного света — все для меня не то. Я теряю интерес, и мне становится скучно, я хочу старых времен. Но в старых временах было насилие. Одно насилие, и ложь, так много лжи.
— Лютик, нет…
— Ламберт, умоляю, послушай. Это надо. Нам нужно расстаться. Нам нужно время. Я пойму себя, а ты — себя. И, кто знает, если так захочет судьба… То мы встретимся вновь. И уверен, тогда мы будем другими, и лишь посмеемся с этой ситуации.
Ламберт отрешенно покачал головой, а потом встал. Покопался где-то, достал свою флягу и сделал из нее два глотка. А потом уставился пустым взглядом в стену и спросил у нее же:
— Так ты… Уходишь?
Лютик кивнул.
Ламберт в ужасе посмотрел на него. Только сейчас до него, наконец, дошло. Вся та речь Лютика, все эти объяснения, и метафоры, все быстро и легко слепилось в простую истину: Лютик болел этими чувствами, а болеть он не хотел. И чтобы избежать болезни, чтобы излечиться, он должен сбежать и от самого Ламберта. Так просто. Так понятно.
Лютик любил, но он знал, что его любовь изначально была токсична, как и сам Ламберт. Как и его любовь.
И Ламберт прошептал бледными губами, смотря в ужасе на Лютика:
— Нет… Не оставляй меня. Я же люблю тебя, Лютик! Правда люблю!
— Так же, как и я тебя. По-больному.
— Какая разница?! Если... если ты уйдешь, то… то кого мне любить? Чем мне дальше жить? Мне не будет смысла, Лютик.
— Ламберт… Этого я тоже боюсь. Этой ответственности, что ты на меня возложил. Твоя любовь отчаянная, она хочет больше и больше, а в итоге. Ты начинаешь жить мной.
— Лютик… А чем мне еще жить? Во что верить? Лютик, кому мне верить? У меня есть только ты. Если ты уйдешь, я…
— Нет, Ламберт, хватит! Ты сказал, что дашь мне выбор, а сейчас?! Это же простой шантаж!
— Я не шантажирую… Пойми, мне страшно, я не хочу… Чтобы снова было так же, как до тебя. Ты единственный, кто понял меня полностью, кто не боялся…
Ламберт не был похож сам на себя еще больше, чем обычно. Он был бледен, а взгляд был безумен. Напряженный, он будто был в панике, будто был потерян, и он не знал, что сделать, что сказать, но что самое ужасное — как жить дальше? Чем ему жить и что делать?
Он знал, он был уверен, что когда за Лютиком закроется дверь — Ламберт в миг потеряет из себя все человеческое, и станет просто… существовать.
— Лютик… Не оставляй меня. Пожалуйста.
Лютик моргнул, поджал губы и, опустив голову, вытер глаза. Только сейчас Ламберт по-настоящему заметил, что Лютику тоже трудно давался этот диалог. Больные это чувства или нет, это чувства. А кроме того, между ними была зависимость, и Ламберт не знал, сколько же силы было в Лютике, чтобы осмелиться пойти на это.
Чтобы сделать это.
Ламберт знал: у него самого не получилось бы никогда.
В происходящее не верилось. Оно казалось дурным сном, и пугало своей простотой. Лютик так просто говорил, хоть и дрожал внутри, хоть и готов был заплакать.
Он и заплакал.
Когда Ламберт оказался пред ним, сидя на полу, уложив голову на его колени, обнимая его, Лютик заплакал. Так надрывно и так горько, что теперь Ламберт понял — эта разлука давалась ему абсолютно так же сложно, как и Ламберту. Ни на грамм не легче.
Ведь сколько сокровенного между ними было, как сильно Лютик ему доверился, как часто обнажался пред ним во всех смыслах!
Отпустить все это Лютику было ничуть не легче, но он был сильным и помимо боязни расстаться, он боялся еще больше лишь одного: всегда быть больным этим желанием, а в моменты спокойствия осознавать природу этих чувств и сторониться Ламберта, вспоминая, что за этой любовью стоит.
А за ней стояло принуждение, запреты, насилие и снова принуждение.
Именно в момент спокойствия, в момент своей слабости Лютик смог осознать природу своих чувств.
Ламберт не плакал. Плакать он будет потом.
Сейчас он обнимал его, прижимался тесно-тесно и шумно вдыхал в себя запах его тела, запах, который сейчас, перед расставанием, был в сотню раз роднее, нужнее и приятнее.
— Останься эту ночь со мной… Прошу, — он посмотрел Лютику в глаза, и о большем, он знал, просить он не смел. Лишь ночь.
Лютик кивнул. Ламберт видел по его глазам, что он не хотел соглашаться, хотел сбежать в этот же миг, потому что утром будет еще сложнее, еще тяжелее, еще невыносимее уйти. Ламберт, наверное, на это и надеялся, что утром Лютик просто не сможет.
А затем Ламберт будет тому давать то, что тот так страстно желает: держать его, принуждать, и не отпускать, никогда больше не отпускать. Через не хочу, через отсутствия желания, но будет давать это все.
Но ведь Ламберт не знал, будет ли завтра вообще утро. Увидит он солнце или нет.
Сейчас он с трудом нашел губы Лютика — соленые и влажные — и отчаянно их целовал, вылизывал и покусывал, ловя каждый судорожный вздох Лютика и всхлип.
Эта ночь была больше похожа на пытку.
Как же болезненны каждое касание и поцелуй, когда ты знаешь, что он последний. Как невыносимо тяжело касаться его и обнимать, зная, что утром, скорее всего, этого не будет.
И от этого было еще больнее, еще тяжелее и отчаяннее, но вместе с тем — насыщеннее, громче и ярче.
Но какая острая неслыханная боль была ответом на каждый жест Ламберта. Как же тяжело это было.
Отпустить Лютика, жить дальше, не зная, в порядке ли он! А вдруг он умрет? Погибнет? Так же, как и все они, в момент расставания, в момент паузы, а Ламберт даже не будет знать, что он умирает, прямо в этот момент умирает.
Ламберт шептал ему это все в ночи, о своем страхе, о том, как больно ему его отпускать, ничего не зная о будущем, о том, будет ли он жив.
— Ведь все… Все они умирали медленной смертью.
Лютик гладил его по щеке, смотря в его покрасневшие от слез глаза.
— Но не я. Я найду Геральта, а ты не знаешь, как он аккуратен. Не представляешь… В конце концов, мы же оба видели, что люди могут быть вместе, но… но это будет неизбежно. Я могу умереть даже прямо в твоих руках. И представь… Если мы встретимся снова, и я буду жив… Тебе станет легче. Может даже паранойя ослабнет.
Ламберт молчал. Гладил Лютик по щеке и молчал, смотря на его лицо. Не верилось, что он видел его в последний раз. Глубоко внутри он верил, что Лютику не хватит сил уйти утром.
Ламберту бы не хватило.
Он лежал, обнаженный, прижимался к нему, и был так идеален для его рук.
— Я люблю тебя, — прошептал мокрыми губами Ламберт. — И будь хоть сотню раз я болен, мертв или эти чувства пусть будут отвратительны и токсичны… я все равно буду любить тебя. Я люблю тебя.
Лютик медленно моргнул и дергано улыбнулся.
— Я тоже тебя люблю, Ламберт.
Внезапно, немного подумав, Ламберт сказал, так уверенно и сухо, будто от его горя и слез не осталось и следа.
— Ты тоже совершаешь ошибку, Лютик.
— Почему же?
— Если мы встретимся… если так распорядится судьба… Ты будешь меня любить в тот день. И я тебя буду любить. И никуда нам от этого не деться. Ты можешь бегать от меня, хоть в другие миры сбегай. Но не твоя душа, нет. Потому что она у нас отныне одна на двоих.
Лютик шмыгнул и отвел взгляд. Он теснее к нему прижался и спрятал лицо в его шее.
— Не знаю, Ламберт, не знаю я, что будет дальше. Сейчас нам это нужно. Нужно расстаться, чтобы понять себя. И понять эти чувства, их природу и чистоту…
Ламберт не ответил. Он обнял его и закрыл глаза.
Он был виноват в самом начале. Надо учиться принимать свои ошибки… и раз нет сил исправить их самому, то пусть это сделают другие.
Утро было нежеланным, пугающим гостем. Вместе с тем, как светлела комната, как она наполнялась солнечным светом, Ламберт ощущал себя все более загнанно. Он не спал всю ночь, в отличие от Лютика, задремавшего в его руках не больше двух часов назад.
Вот он, спал теплым мягким комочком, прижимался к нему, и любил, любил всем своим существом.
Ламберт смотрел, как светлела комната, и ощущал то, как тяжело было в груди. Как нестерпимо больно, и как ужасно хотелось вырвать это сердце. Оно было слишком тяжелым и большим, чтобы уместиться его теле так, чтобы не тянуть его на дно.
Лютик спал.
Утро, как гончий с плохой вестью, медленно заползало в их комнату. Ламберту хотелось завесить шторы, заколотить окна, чтобы больше света не было. Не было утра.
Была бы одна ночь. Ночь, одна на двоих, только для них, для их тел, для их обнаженных душ. Для их душ.
Лютик поерзал в его руках, открыл сонные глаза. Посмотрел за плечо Ламберта в окно, потом в глаза Ламберту.
Он тоскливо улыбнулся и поцеловал его в веко, а потом…
А потом он встал с постели и стал собираться.
Ламберт молча смотрел за этим, хоть и картина плыла от того, что слезились глаза. Но он просто лежал, заставлял себя лежать, прекрасно зная, что если встанет, то не выдержит, схватит Лютик за горло, за руки и не даст никуда уйти…
Ему даже подумалось на миг: а вдруг вот оно? Вдруг глубоко внутри этого хочет и Лютик? Чтоб его схватили насильно, не дали уйти, забрали выбор, забрали всего его?
Но Ламберт одернул себя. Нет, это пройденный сценарий. Они могут его повторить, но он неизбежно приведет их к этому.
К утру, которое заберет у них все.
Лютик молча оделся, собрал вещи и осмотрелся так, будто что-то забыл. Он знал, что что-то забыл.
Ламберта. Свою душу. Свое сердце.
Он посмотрел на Ламберта, который, положив под голову руку, просто наблюдал за ним. Лицо его было безэмоциональным, взгляд пустым и равнодушным. Лютик поежился. Ему виделся там и не Ламберт вовсе, а живой труп.
И подумалось ему, что все те слова Ламберта были не шантажом. Что едва он закроет дверь — и Ламберт умрет.
Настоящий Ламберт. Ласковый и нежный, теплый и заботливый — он снова умрет.
Так же, как и сотню раз до этого.
Ламберт внезапно сказал:
— Возьми у меня денег, сколько надо, и Густава тоже возьми… Тебе надо на чем-то добраться до другого города.
— Ламберт…
— Бери, просто бери. Деньги знаешь где.
Лютик постоял так с несколько секунд, а потом пошел к сумкам. Порылся в мешочках и, выдохнув, взял две с половиной тысячи крон.
Он ощущал, что этим подписывал какой-то контракт, какое-то немое обещание он озвучил звоном монет в мешочках.
Затем, перекинув через плечо лютню и взяв в руки сумку, он снова посмотрел на Ламберта. Он, закрыв глаза, пытался заснуть. Лютик прошептал:
— Я люблю тебя.
Он постоял еще немного, в тишине, и пошел к двери, как Ламберт ему ответил:
— Я тоже тебя люблю, Лютик. И всегда буду любить.
Лютик моргнул и потер глаза
а потом вышел из комнаты. и ушел.
Ламберт какое-то время лежал неподвижно, будто бы ничего для него не произошло, ничего не изменилось.
А потом, услышав то, как заржал Густав, услышал топот. А потом он заплакал. Заплакал навзрыд — громко и отчаянно. Мня и кусая простынь, сжимая кулаки, срываясь на крик — он плакал, ненавидел себя и любил Лютика.
Никогда еще утро не было столь отвратительно.
И так прекрасно.
***
От шума волн тошнило. Двое суток Ламберт, не вставая, слушал шум волн и крик чаек, и дышал запахом Лютика, который хранили в себе простыни.
Не чувствуя ни жажды, ни голода, он лежал, ни живой, ни мертвый, и слушал этот звук моря.
Моря, которое снова отобрало у него все.
К концу третьего дня он, обессиленный, встал с кровати, оделся, взял немного денег и пошел в город. В первую же таверну.
Он присел прямо у стойки, где ловкая служка разливала алкоголь на любой вкус: пиво, медовуха, самогон, вино и эль.
Он надеялся, что, сидя здесь, слушая пьяные рассказы местных рыбаков и звонкий смех служанки, это заставит забыть его о шуме волн, но главное — о последних словах Лютика.
— Водки, — сказал он сухим голосом, когда к нему обернулась служанка.
Девушка кивнула, порылась внизу и достала бутылку.
Ламберт следил за ней безэмоциональным взглядом. Сидя здесь, худой, в мятой рубашке, с растрепанными волосами и голодный, он даже не был похож на ведьмака. И, что самое странное, никто и не видел в нем ведьмака, будто не замечал ядовитых желтых глаз.
Еще никогда он не ощущал себя так к месту в шумных тавернах.
Перед ним поставили водку и стакан. Он кивнул, сделав три больших глотка и поморщился. В голову ударило тут же.
Кто-то хлопнул его по плечу, а затем рядом присели. Его обдало запахом роз и вина. Он повернулся в сторону.
Трисс сидела перед ним: немного уставшая, но все такая же шикарная и знакомая. Хоть что-то знакомое среди этих пьяных рож.
— Ты выглядишь еще хуже, Ламберт.
— А ты лучше. Правда.
— Неправда. Ты лжешь.
— Нет. Я так вижу. Будешь вино?
— Нет, не хочу вина. Что ты пьешь?
— Водку.
— Налей водки.
Ламберт призадумался, затем щелкнул пальцами и спросил:
— У вас есть яблочная водка? Несите.
— Что в ней особого? — спросила Трисс, глядя, как забрали бутылку обычной и поставили яблочную. Перед Трисс поставили стакан и налили его на треть, чтобы она распробовала.
— Ею лечат разбитые сердца, Трисс, — сказал хрипло Ламберт, криво улыбаясь. — За любовь, — сказал он внезапно, взяв свой стакан.
Она пораженно на него смотрела какой-то миг. Что-то в нем было… нового. Что-то было разрушено, но так же что-то в нем заставляло ее вглядываться и понять. Осознать. Неуловимый блеск его глаз и его улыбка, даже его обессиленность была особой.
В конце концов, этот тост.
Но она подняла свой стакан и сказала:
— За любовь!
Чудесно, — подумалось ей, —
ему есть за что пить, значит, есть за что жить. Значит не так все и плохо, как мне показалось с самого начала.
— Что ты здесь делаешь? — спросил он, отставив стакан.
Она поморщилась и, переждав, пока перестанет жечь горло, ответила:
— Мэр города приболел, лечила, — хмыкнула она. — Хорошо заплатили, да и рядом море… Давно хотела к морю.
Ламберт поморщился.
— Надолго здесь?
— Не знаю.
— А куда сейчас идешь?
— Не знаю, — повторила она. — Наверное никуда, раз я здесь. Люди, сидящие в тавернах одни, никуда не идут, Ламберт, и ты это знаешь.
— Но мы ведь сидим не одни, — пожал он плечами, подливая себе и ей.
— И все же. Тебе, стало быть, есть куда идти?
— И тебе тоже.
— И куда?
— Я домик снял. Еще дня два оплачено… Пошли ко мне? Эй, можно прикупить эту бутылку? Отлично.
Он достал монеты, расплатился и, закупорив бутылку пробкой, схватил ее за горло, вставая со стула, а потом подал Трисс ладонь и повел бровью.
Она замерла на миг. Еще никогда он не был с ней столь человечен, как сегодня. И она тоже в нем ведьмака не видела. Видела мужчину. Мужчину, которого давно хотела в нем разглядеть. Мужчину, который бы видел в ней женщину.
И она нерешительно протянула ему свою руку.
И едва не подкосилась от того, как правильно ее рука клалась в его ладонь.
Только выйдя из таверны, Ламберт сказал, глядя себе под ноги:
— Возможно, я был прав? Может, нам стоит попытаться?
— Не знаю, — пожала она плечами, неспешно идя вперед, поправляя на себе пояс и декольте. Руки надо было чем-то занять.
Он тяжело вдохнул, а потом обнял ее за талию. Она вздрогнула, но не оттолкнула его.
— Ладно, тогда... тогда идем пытаться.
Пытаться, думал он, будет правильно.
Лютик в любом случае ушел, в доме его больше нет, а мысль о том, чтобы вернуться в пустой дом, где все пахло Лютиком, была безумием. Он там свихнется. А ночь провести там надо было, пока он не купил лошадь.
Это было нечестно, ведь он собирался вытеснить Лютика Трисс, прекрасно зная, что это фатальная идея. Что это нечестно.
Но ведь и Трисс… замещала Ламбертом что-то в себе.
Они были квиты.
Но, к огорчению Ламберта, постель и на второй день пахла Лютиком. Да, вот тут есть запах Трисс, тут — запах пролитой водки. И вот его запах. Пятно от спермы и от смазки… Но запах Лютика — все еще на ней, на кровати.
Как хорошо, что они уехали.
Уехали в таверну, где простыни были идеально чистыми и накрахмаленными.
И пахли Лютиком.
***
— Геральт! Черт тебя дери, Геральт! Курвин ты сы…
— Лютик?!
— Заметил, Богу слава, я тут кричу уже часа два!
Лютик спрыгнул с лошади, похлопав ее по загривку. Геральт развернулся к нему, в шоке на него глядя, а потом, пораженно выдохнув, просто кинулся к нему.
А потом обнял его, и ноги Лютика оказались оторванными от земли. Он засмеялся, обняв Геральта в ответ.
Геральт поставил его на землю и внимательно оглядел, потом посмотрел на лошадь и удивленно вскинул бровь.
— А… ты с Ламбертом, да? Где он?
— Нет, не с ним.
— Но эта же его лошадь?
— Его. Я забрал Густава себе, как часть имущества, — расхохотался Лютик, хлопнув Густава по боку. Он попытался улыбаться, чтобы не выдать тоску внутри, даже на Густава смотреть было больно, но продать его или обменять казалось Лютику безумием.
— Вы?..
— Расстались. Оба решили, что так будет лучше… — сказал он дрогнувшим голосом.
— Лютик? Ты в порядке?..
Лютик хотел сказать, что он в порядке, хотел соврать, но вспомнил, что слишком много он врал себе, врал другим, чтобы сейчас снова врать.
— Нет, Геральт, я не в порядке. Мне дерьмово. Пойдем выпьем, а?
Геральт кивнул.
Все время, что Лютик путешествовал один, он сходил с ума. Он чувствовал запах Ламберта на своем теле, и от этого нельзя было сбежать. Как бы он не мылся, везде был Ламберт.
Иногда было сложно дышать из-за воспоминаний. Что было наиболее болезненно — Лютик часто просыпался ночью и нервно елозил рукой по месту рядом. И как же больно становилось внутри, когда он опоминался.
Он жалел о своем поступке, но уговаривал себя, что так будет лучше.
Да, Ламберт болен, ему нужна помощь, но Лютик не сможет ему помочь, ему самому нужна помощь.
Но легче от этого не становилось.
Жить без Ламберта, как оказалось, было настоящим безумием.
В этот вечер он пил как в последний раз. Напивался, чтобы забыть даже свое имя, забыть себя, чтоб перестать различать перед собой лица.
Он и забыл. Свое имя, имя Геральта. Забыл, где он и кто он.
Но забыть Ламберта так и не смог. Он, как отравление, маячил в нем, всплывал каждую секунду.
Выпивка не помогала, а в итоге он обнаружил себя рыдающим на плече у Геральта в мрачной комнате. Ревущим, скулящим о своих чувства, о любви, и таким ужасно слабым.
Но Геральт не уходил, он был уже достаточно сильным, чтобы не бросать слабых людей в беде.
И он был рядом, он гладил его по плечу и обнимал.
Легче Лютику не было.
Ведь даже в голосе Геральта он слышал Ламберта.
Да. Жить теперь — безумие.
Оставалось лишь верить, что вскоре все наладится. Что все окупится, все встанет на свои места, отравление пройдет.
А сейчас Геральт шептал ему, что все наладится, все будет прекрасно, все будет еще лучше.
И Лютик делал единственное, что ему оставалось. Старался ему поверить.
Пусть даже в существе Геральта закралось нечто от Ламберта.
Пусть все в этом мире хранило в себе напоминание о нем.
(потому что ламберт — весь его мир)
