***
Второй раз происходит, когда Чуя решает прогуляться в восточную часть леса, где растут его любимые цветы, которые, если их правильно сварить, пьянят не хуже любого вина. В месте, где тропа пролегает почти на границе с долиной, Чуя настораживается. Что-то явно не так: уж слишком тревожно поют птицы, а ветер чересчур взволнованно шелестит листьями деревьев. В бескрайний лес пробрался кто-то чужой. Друид делает три аккуратных шага к просвету между деревьями — любая рысь позавидовала бы столь тихой поступи. Живя среди зверей, он перенял их повадки и передвигался бесшумно как хищник, заметивший добычу. Слегка приподнявшись на носках, Чуя, готовый защищаться в любой момент, выглядывает из-за кустов. На залитой солнцем лужайке, — кажется, именно на ней кролики любили выращивать своих детенышей, — кто-то есть. Повнимательнее разглядев нарушителя спокойствия, Чуя с удивлением понимает, что это тот самый колдун, которого он однажды чуть не убил за воровство. Он сидит на земле, что-то тихо шипя, пока его нога зажата в стальных тисках капкана. Постойте, капкана? Кто-то из этих жалких людишек осмелился вторгнуться на его территорию и оставить здесь свою отвратительную, подлую ловушку? Совершившему это лучше никогда больше не приближаться к лесной границе. Ни ему, ни его потомкам. Чуя никогда не умел прощать. Из мрачных мыслей его выдергивает шепот-свист колдуна, читающего какое-то заклинание на давно умершем языке. Но, скорее всего, он и сам понимает, что это бесполезно. Не подчиняется железо ни заклятьям, ни наговорам, и лишь одно средство способно справиться с ним. Голубая трава, цветок, поющий в полночь. «Всегда носи ее с собой, не забывай никогда», — смысл этого больше похожего на приказ урока не был ясен до этого часа, когда стальные зубья впивались в ногу колдуна, которого Чуя видел второй раз в жизни. От соприкосновения с травой железо шипит, сопротивляясь, и начинает плавиться, стекая к земле ядовитыми слезами. Когда все готово, Чуя брезгливо отдергивает руку — все живое на земле ненавидит железо, несущее боль порождение огня, и лишь люди заставили его служить им. — Что ты забыл в моем лесу? Помнится, ты пообещал никогда сюда не возвращаться, — Чуя скрещивает руки на груди, хмуро смотря на парня напротив. — Ну, скажем так, мой последний покупатель оказался не так прост, как мне сперва показалось. Так что я подумал, а почему бы не прогуляться в лесные края, где среди деревьев можно неплохо отдохнуть, наслаждаясь тишиной и отсутствием надоедливых простолюдинов, — колдун пожимает плечами, осматривая рану на ноге. — Да и, к тому же, — Тут он поднимает глаза на Чую и усмехается, — в этих краях живет мой старый друг, который прекрасно разбирается в целебных травах. — Если ты не помнишь, то в нашу последнюю встречу я чуть не перерезал тебе горло, колдун, — Наступает черед Чуи ухмыляться. — Но сегодня я вижу, что тебя выкурили из норы и почти схватили за хвост, так что я разрешу тебе пожить тут, пока охотники не потеряют след. Но перед этим, скажи, как тебя зовут. Хотелось бы знать имя моего «старого друга», на которого я уже потратил непозволительно много редких растений. — Дазай. — Ну что же, Дазай, мое имя — Чуя, и поверь мне, я узнаю, если ты вдруг решишь собирать травы в неподходящем месте. Надеюсь, ты в состоянии идти, нужно вернуться ко мне и наложить повязку. Боюсь, что если этого не сделать, то ты уже ни от кого не сможешь бегать.***
После этого Дазай был в лесу еще несколько раз. Уходя так же внезапно, как и появлялся, он всегда оставлял после себя пучки диковинных трав, ягоды из таких дальних земель, что Чуя никогда прежде о них и не слышал, сладкое вино и талисманы, значение которых понимал только сам колдун. Если они и были созданы, чтобы оберегать своего хозяина, то об этом Дазай не говорил, а Чуя не спрашивал. — Почему ты всегда возвращаешься к людям? Лес давно не гонит тебя, и ты мог бы остаться здесь. Или вернуться туда, откуда ты когда-то явился. Туда, где живут такие, как ты. — Моя жизнь отравлена скукой. Быть седым дряхлым старцем и читать пыльные книги в каком-нибудь вонючем подземелье? О нет, я не такой колдун. Я торгую чудесами, людям постоянно что-то нужно: попутного ветра в паруса, корова никак не телится, дети болеют, жены голодают. Они платят — я колдую. Разубеждать их в том, что колдовство само решит все их проблемы, и что им не придется самим ничего делать, уже не моя забота, к тому же они платят мне за эту ложь. Глупо было бы лишиться дойной коровы, а, малыш Чуя? — Такая жизнь не имеет смысла. Ты способен на большее, нежели заигрывать с крестьянами и притворяться, что ты — часть их мира. Твой мир другой, и он гораздо прекраснее того, что сотворили люди. — Мой мир? Мой мир совсем не так прекрасен, как ты думаешь. Не все из нас владеют бескрайним лесом, полным древних тайн. Ты живешь и совершенно не знаешь о том, что происходит за пределами этого места. В моем мире колдуны объединяются в ордена и не делают ничего. Нет больше на свете великих колдунов, только колдуны-бездельники. Я не хочу быть одним из них. Остаться здесь? Это не мой путь. На самом деле это и не то, чего ты хочешь. Не мне предначертано избавить тебя от одиночества, и когда-нибудь наши дороги разойдутся навсегда. Ты знаешь это. Так что давай не будем носить воду в решете, ведя пустые разговоры, чтобы потом не пришлось жалеть.***
Третий раз Чуя предпочел бы забыть, но он словно отпечатан у него под веками. Третий раз пахнет его отчаянием, болью Дазая и их общим страхом. — Тебе так нравится делать меня своим должником? — хрипит Дазай, выдувая из носа кровавые пузыри, — Боюсь, на этот раз тебе заплатит кто-нибудь другой, потому что я,.. — На этих словах он, пытаясь избавиться от дыма и копоти в легких, заходится оглушающим кашлем, а из открытых ран, словно стая крыс, покидающая тонущий корабль, с новой силой льется кровь, недавно чуть не вскипевшая внутри своего хозяина. Деревенские жители боялись колдунов и ведьм, не понимая и не желая понимать их природу. И чем сильнее был их страх, тем жарче разгорался костер, и тем мучительнее была смерть того, кому он был уготован. Подпитанное их ненавистью и злобой пламя разгоралось все ярче и ярче. Костер Дазая горел ярче солнца. Чуя в панике принимается затыкать его раны листьями белой омелы и тысячелистника*, которые всегда находятся при нем. За всю свою жизнь он еще никогда не видел столько крови. — Тише ты, дубина. Каждое твое слово сейчас приближает старуху с косой, так что, прошу тебя, помолчи, пока я не придумаю, как вытащить тебя из неприятностей на этот раз. Чуя не помнит, каким образом он смог дотащить Дазая до своего дома и уложить на траву, изо всех сил стараясь не навредить ему еще сильнее. Он в отчаянии. Даже более опытный лекарь не смог бы восстановить тело Дазая. Оно было окончательно сломано, невозможно починить то, от чего почти ничего не осталось. «Ну же, думай, думай. Должно же быть что-то, хоть что-нибудь, что можно сделать. Он почти сгорел, но, может быть, новое тело?» Потеряв концы легенд и частично позабыв начала историй, друиды знали, как обращать людей животными. Когда-то это казалось Чуе вечерней сказкой, но теперь времени не верить у него нет. Дазай умирает. И друид хватается за призрачный шанс его спасения двумя руками. Ему нужно торопиться, если не успеть до заката, то солнце, опустившись, заберет Дазая с собой во тьму. Он разжигает костер еловыми лапами и ветвями ивы**. «Как странно устроен наш мир, — размышляет он, заканчивая приготовления к ритуалу, — один огонь чуть не уничтожил его, а другой может дать новую жизнь». «Пусть желудь станет новым сердцем, а глаза откроются рябиной. Кровь сбежавшая войдет в новое тело, принеся ему силу. Всю жизнь я хранил этот лес, а теперь прошу лес сохранить его, принять и сделать частью себя. Пламя, чуть не убившее, да родит его вновь». Огонь загудел и взвился до небес, словно пытаясь поглотить наглеца, который посмел требовать у него подобное. Отскочив к неподвижно лежащему на земле колдуну, Чуя окунает желудь в его кровь и бросает в костер. Природа замирает. Утихает щебет птиц и шелест листвы, даже звук, с которым пламя пожирало ветку за веткой, больше не слышен. Все вокруг превратилось в ожидание. Некоторое время ничего не происходит, мир словно затаил дыхание. Но вдруг из огня вырывается ворон. Трижды покружив над поляной, он садится к Чуе на плечо. — Впечатляюще. Ты поднялся в моих глазах, друид. Только вот, оперение, почему именно черный? А вдруг мне хотелось чего-то голубого или, может, желтого. — При том, что ты, темный колдун, всегда носил лишь черное? Я так не думаю. Скорее, можешь сказать спасибо, что я не сделал тебя желтым, как осенний клен. — Вообще-то, это цвет счастья. Я клянусь добыть его для тебя, в качестве платы за твое маленькое чудо. — Сначала научись добывать себе червей, птенец. Дазай смеется и взвивается в высь, исчезая среди облаков, оставляя Чую в одиночестве осознавать то, что он только что сделал. У него получилось, он вмешался в вековой жизненный цикл и изменил его, Дазай спасен. Но цена за такое спасение — магия. Всего одно заклинание заберет с таким трудом добытую новую жизнь. Вчерашний колдун стал просто говорящей птицей. «А мог бы стать горсткой пепла», — подсказывает ему усмехающееся сознание. Он научится жить с этим. Они научатся.