Ловец

Гермиона забилась в самое дальнее купе и, уронив книгу на колени, невидяще уставилась в окно. Ужасно хотелось спать — ей пришлось подняться с кровати ни свет ни заря — и, как назло, именно в то утро, когда, в кои-то веки, удалось спокойно заснуть. А она ещё решила прийти заранее, чтобы ни с кем не встречаться... Прильнув щекой к прохладному стеклу, она рассеянно блуждала взглядом по перрону, мокрому от сеявшего с ночи дождика. Около урны сидела унылая облезлая кошка. Косолапсус, вальяжно растянувшись на сиденье рядом, мурлыкал и в такт её машинальным поглаживаниям подёргивал кончиком хвоста. Окна последнего вагона выходили на самый конец платформы девять и три четверти — здесь не было ни толчеи, ни беготни, ни суетящихся школьников. Только морщинистая от ветра лужа и глянцево поблескивающие деревья вдалеке. Хлопнула дверь вагона, послышались негромкие голоса и приближающиеся шаги. Щёлкнул замок соседнего купе. Потихоньку школьники заполняли весь поезд, добравшись и до самого последнего вагона, но Гермиона по-прежнему сидела одна, поминутно вздрагивая и напряжённо вслушиваясь, пытаясь различить знакомый ритм шагов и негромкий, чуть хрипловатый тенорок. Опустив глаза к часикам, она увидела, что секундная стрелка завершает последний круг. И вот — всё, девять часов. Поезд шумно содрогнулся, и перрон медленно-медленно двинулся назад. Лужа и кошка ушли в небытие, сменившись машущими кому-то родственниками... мимо плавно проплыли лица мистера и миссис Уизли... у Гермионы кувыркнулось сердце, и она инстинктивно отклонилась, спрятавшись за занавеской. Она сама не могла понять, почему так поступила. Колёса стучали всё быстрее и неразборчивее, платформа девять и три четверти, набирая скорость, проскользила мимо окна и осталась позади. Теперь — долгие часы дороги, Хогвартс распахнёт перед ними свои двери, лишь когда день сменится вечером. Серый, словно полинявший от дождя, пейзаж за окном нагонял уныние, что было совершенно излишне, учитывая непреходящую тоску, в которой пребывала Гермиона последнюю пару недель. Вздохнув, она вернулась к книге, лежавшей на коленях и перелистнула страницу. Если и существовало у Гермионы Грейнджер, пятикурсницы и старосты Гриффиндора, какое-либо лекарство от душевных терзаний, то это учёба. Почти половину учебников пятого курса она уже тщательно изучила — сосредотачиваясь на особенностях церемониальной магии средних веков и сравнительном анализе каббалистической и классической нумерологии, ей на какое-то время благополучно удавалось забыть об остальном, включая, к глубокому беспокойству миссис Грейнджер, и еду. Иногда матери приходилось трижды подогревать обед, пока Гермиона добиралась до столовой из своей комнаты, где, не разгибаясь, вгрызалась в гранит колдовской науки и заваливала кровать свитками. Как-то ночью, шлёпая босиком к холодильнику за апельсиновым соком, она услышала разговор, доносившийся из-за приоткрытой двери родительской спальни. Сначала, смутившись, Гермиона хотела было поскорее пройти мимо, но знакомые имена заставили её затаить дыхание и замереть с поднятой ногой. -...твоя идея. Я ведь говорила, что добром эта поездка не кончится. Я потом писала Крумам, пыталась выяснить, что же у них там произошло, — судя по всему, мать сидела у зеркала, занимаясь вечерним туалетом. Она всегда была очень внимательна к своей внешности. Послышалось шуршание газеты и вопросительное бурчание отца — как ни напрягала Гермиона слух, слов ей уловить не удалось. — Конечно, меня заверили, что всё было в порядке — не более чем обычная подростковая ссора. Но лично мне, — что-то звякнуло, видимо, мать с силой опустила на туалетный столик баночку с кремом, — категорически не нравятся подростковые ссоры, в которых участвует моя дочь и двое мальчиков. Особенно, если одного из них мальчиком можно считать весьма условно — этому Виктору уже двадцатый год. Гермиона почувствовала, как её разрывают два мучительных желания: немедленно сбежать и остаться и дослушать до конца. — И мне не нравится, — опять что-то звякнуло, похоже, миссис Грейнджер не на шутку разошлась, — что после возвращения Гермиона тает на глазах, не выходит из своей комнаты, целыми днями и ночами корпит над учебниками. — Да-да, — откликнулся отец. — Помимо всего прочего, она может испортить глаза. — Господи, какие глаза?! О чём ты говоришь?! Милый, пойми — наша девочка уже выросла, и, боюсь, проблемы, которые могут нас ожидать в ближайшем будущем, куда серьёзнее, чем кариес и близорукость! — Гермиона закрыла глаза и больно прикусила губу. Ей было и обидно, и смешно. — И потом, у них что-то разладилось с Гарри — Гермиона старательно избегает всякого упоминания о нём, а на мой вопрос, помирились ли они после возвращения, едва не разрыдалась. А этот мальчик мне очень нравится, и, по-моему, ей самой тоже — ведь она всё лето постоянно о нём вспоминала. Ума не приложу, что могло произойти. Ах, говорила же я тебе — не к добру эта поездка: что, вообще, может понадобиться вполне взрослому мужчине от пятнадцатилетней школьницы, если он не слабоумный и не извращенец? Гермиона покраснела. Ответ напрашивался сам собой. — Дорогая, по-моему, ты всё преувеличиваешь... — Нет, дорогой, по-моему, это ты всё преуменьшаешь... Кстати, Молли написала мне несколько писем — конечно, сейчас трудно полагаться на её слова, но ей показалось, что Гарри определённо... — раздался скрип отодвигаемого стула — мать встала и Гермиона, боясь разоблачения, осторожно попятилась и вернулась к себе, позабыв, куда, собственно, направлялась. В ту ночь она никак не могла заснуть: от всколыхнувшейся обиды и боли хотелось то ли плакать, то ли кричать. А тут ещё родители, оказывается, совершенно беззастенчиво лезли в её жизнь и наводили справки у окружающих. Фу, как противно. Проворочавшись до рассвета без сна, она за день переписала эссе по Истории магии, удлинив его на три фута, а также рассчитала свой гороскоп на первые шесть недель учебного года. Судя по нему, ничего хорошего её не ждало. Оставшиеся до конца каникул дни слились у Гермионы в сплошной поток свитков, учебников, бесконечный процесс очинки перьев и откупоривания пузырьков с чернилами. Мистер и миссис Грейнджер мрачнели, неоднократно пытались завести с ней разговор, однако все отвлечённые темы рано или поздно сводились к вопросам о Гарри и Круме и неопределённым ссылкам на половое созревание и сексуальные взаимоотношения. Гермиону изрядно повеселило, что сами родители при этом мучительно краснели, несмотря на медицинское образование и весьма передовые, по мнению друзей и соседей, взгляды. Словом, уезжала из дома Гермиона со смутным облегчением, хотя прекрасно понимала, что испытания ещё впереди. И они начались, едва она, попрощавшись с родителями, шагнула сквозь барьер: все попытки думать о чём-то приятном — например, предвкушать вручение значка старосты или составлять список обязанностей, которые в связи с этим ей необходимо будет выполнять, — оказались безуспешными; мысли, рано или поздно, акцентировались не на том, ЧТО ей придётся делать, а на том, что ей придётся всё делать ОДНОЙ. Естественно, о том, чтобы просто подойти и заговорить с Гарри, помириться и выяснить отношения, не шло и речи. Гермиона не могла простить ни оскорбительных поступков, ни брошенных ей прямо в лицо обидных слов. Уютно устроившаяся на коленях толстенная книга "Тёмные заклинания и Проклятья. Теория" как нельзя больше подходила к мрачным мыслям. Вздохнув, Гермиона перешла к следующему параграфу: "Проклятие может наслать любой человек, просто выразив желание, чтобы такому-то был нанесён такой-то ущерб. Однако эффективность проклятия зависит от состояния и положения проклинающего. Считается, что проклятия обладают большей силой — и поэтому более опасны — когда их насылают люди авторитетные. Проклятия, произносимые на смертном одре, обладают максимальной силой, поскольку вся жизненная энергия проклинающего уходит с этим проклятием". Вяло усмехнувшись, Гермиона прикрыла глаза. Вагон ритмично покачивался, стук колёс усыплял — в схватке со сном она, определённо, проигрывала. Отложив книгу на сиденье рядом, она привалилась к оконной раме и тут же почувствовала, что веки налились свинцом, а глаза категорически не желают открываться. Вздохнув, Гермиона устроилась поудобнее. Косолапсус перелез на освободившиеся колени и замурлыкал вдвое громче, блаженно жмурясь и перебирая лапами. *** — Три — три! — брови Джорджа были покрыты сажей, кончик носа Гарри закоптился, щёки Фреда и Рона украшали идентичные чёрные разводы. — Ну, решающую, — и он начал раздавать карты. Они играли пара на пару в подрывного дурака: Джордж с Роном против Фреда с Гарри. Джинни сосредоточенно болела и пыталась подсказывать, за что уже один раз получила щелчок по засунутому в чужие карты носу. Она была не единственным зрителем: за взрывоопасным поединком одним глазом следил Ли Джордан, периодически отрываясь от "Квиддич-экспресса", свежий номер которого захватил в дорогу. Время от времени он цитировал наиболее интересные комментарии к недавним матчам и, глотая слюнки, зачитывал рекламу фирм-производителей мётел и спортивной амуниции. — Кстати, Гарри, — перевернув последнюю страницу, Ли развернулся к Гарри, который размышлял над очередным ходом, уткнувшись в свои карты, и не замечал знаков, усиленно подаваемых ему Фредом, — что-то я не видел сегодня вашей подружки. Куда запропастилась Гермиона? На перроне её не было. — Понятия не имею, — буркнул Гарри и сделал ход, от которого Фред беззвучно застонал и покрутил пальцем у виска. — И она мне не подружка — с чего ты взял? Рон усмехнулся и дёрнул бровью, что не осталось незамеченным. — Да ну? — жизнерадостно протянул Джордан, расправляя затёкшие ноги и устраиваясь поудобнее, с видом, недвусмысленно демонстрировавшим, что менять тему он не собирается. — Признаться, тогда, на вокзале мне так не показалось — вы смотрелись, как заправская парочка, отправляющаяся в романтическое путешествие. Что — медовый месяц не удался? Молодая оказалась строптивой и сварливой? — Оставь его, Ли, — с притворной укоризной остановил друга Джордж, которого неудачный ход Гарри спас от неминуемого проигрыша. — Не видишь, у человека разбито сердце? Не береди старые раны, будь великодушнее. Все, кроме Джинни, для которой выражение "бередить старые раны" имело свой, тайный смысл, засмеялись. Гарри сделал над собой усилие и сумел выдавить кривую улыбку. Больше всего ему хотелось, чтобы его оставили в покое. Кроме того, он и правда волновался, потому что, как ни крутил головой, так и не увидел Гермиону на вокзале. Рон, вызвавшийся, как настоящий друг, пойти и посмотреть, где она может быть (хотя на его прямой вопрос Гарри лишь пожал плечами и с напускным равнодушием сказал "а мне-то что, делай, что хочешь"), у соседнего вагона встретил свою Эшли, после чего забыл обо всём на свете и вернулся только к отправлению поезда с блаженной улыбкой от уха до уха. — Нечестная игра, вы применяете психологические методы воздействия на противника! — с напускным возмущением сдвинул брови Фред, в этот момент карты в его руках снова взорвались, и он замер с раскрытым ртом и закопчённым, как у трубочиста, лицом. С волос Гарри тоже посыпалась сажа. — Ну, что — теперь пару партий в шахматы? — приглашающе громыхнул коробкой Рон, но его никто не поддержал — думать больше не хотелось ни о чём, кроме как о еде: уже перевалило за полдень, и вот-вот должна была появиться буфетчица со своей тележкой. Поднявшись, Гарри отправился умываться, Рон последовал за ним. Вагон плавно покачивало, по стеклу медленно сползали капельки дождя. Держась за поручни, друзья шли мимо закрытых дверей, из-за которых доносились голоса. Дверь одного из купе оказалась открытой нараспашку: на плюшевом сиденье вальяжно раскинулся Драко Малфой, напротив него теснились Гойл и двое незнакомых ребятишек лет одиннадцати — видимо, будущие первокурсники. Все трое внимали Малфою с одинаково благоговейным выражением на лицах: — Слизерин — лучший факультет, мы не занимаемся всякой сельскохозяйственной ерундой и не корпим, как проклятые, над учебниками. Это удел тупоголовых хаффлпаффцев и зубрил из Равенкло. И мы не вопим, размахивая палочкой, как оголтелые гриффиндорские дебилы. Нет — мы постигаем тонкую науку колдовства и манипулирования людьми при помощи зелий. Мы разливаем по флаконам славу, варим известность, запираем под замок смерть... -...что не мешает вам оставаться придурками и неудачниками, верно, Малфой? — не удержавшись, перебил Рон. Глаза Малфоя полыхнули, но он посчитал, что ввязываться в драку на глазах первокурсников было бы проявлением слабости, а потому, остановив жестом встрепенувшегося было Гойла, презрительно ткнул пальцем в гриффиндорцев: — Вот как раз — яркий пример студентов Гриффиндора: рыжий оборванец и сиротка. Понимаете ли, в каждой школе есть свой социальный факультет — для разного маргинального сброда. Да, кстати, — Драко повернулся к онемевшим Рону и Гарри, — что-то я не видел вашей магглорождённой подружки. Или она, наконец-то, поняла, где ей самое место и решила больше не совать нос в приличные заведения? Рон побагровел, у Гарри в глазах потемнело, он сам не заметил, как выхватил палочку и наставил её на ухмыляющегося во весь рот Малфоя, который не поменял позы и по-прежнему сидел, вальяжно откинувшись на спинку и закинув ноги в до блеска отполированных ботинках на стол. — Обратите внимание, дети, нападать на безоружных — это тоже в их правилах. А ведь я всего лишь перечислил очевидные факты, — сообщил слизеринец таким тоном, будто он отвечал на экзамене по Уходу за Магическими Существами: «А если его стукнуть, он станет фиолетовым. В крапинку». Рон заскрипел зубами и опустил уже занесённую руку. Гарри не двинулся, чувствуя, что внутри всё бурлит от гнева. В голову назойливо лезли строки из книги по повышению квалификации авроров. Внезапно дверь вагона отворилась и, грохоча коваными ботинками, к купе подбежал Кребб. — Я нашёл — в конце поезда, — задыхаясь, сообщил он и, отпихнув Рона с Гарри, уселся на краешек сиденья напротив Драко. — Спасибо, Винс, — поблагодарил его слизеринец царственным кивком головы. — Думаю, теперь у нас будет, чем заняться в дороге, — глаза его недобро блеснули и, взмахнув палочкой, он захлопнул дверь перед носом потерявших дар речи Рона и Гарри. — Я его сейчас убью, — выдохнул Рон. Гарри молчал, скрипя зубами и с трудом удерживая себя от того, чтобы распахнуть дверь и наслать на Малфоя проклятье помощнее — Раздувающее или Задоголовое. — Погоди, — тем не менее, он нашёл в себе силы остановиться и унять разыгравшееся воображение. — Тогда мы только продемонстрируем, что всё, что нёс тут этот гад, — правда. Рон застонал и, яростно стукнув кулаком по стене, вслед за Гарри пошёл в тамбур. Пинком распахнув дверь в туалет, Гарри склонился над раковиной и с остервенением начал смывать копоть с лица. — Интересно, чем они собрались заняться? — отплёвываясь, произнёс он. — Понятия не имею, но — мантикрабов им в штаны — уверен, что ничем хорошим, — мрачно откликнулся Рон, растирая лицо полотенцем с таким усердием, словно хотел оттереть все веснушки. — Ничего, в школе мы с ним посчитаемся. И за это тоже. *** Гермиону разбудил тихий щелчок двери. Ещё не открыв глаза, она прислушалась к звонкому постукиванию колёс, почувствовала потряхивание вагона... В купе кто-то вошёл. Прикрыв ладошкой рот, она сладко зевнула и открыла глаза. Да так и замерла: напротив неё с кривой усмешкой на лице и со скрещёнными на груди руками восседал Драко Малфой, а в дверях, блокируя все пути к отступлению, стояли ещё более расширившиеся за лето (правда, Гермионе пришло в голову другое слово — "распухшие") Крэбб и Гойл. Её сердце ухнуло в пятки. — Крэбб, Гойл! — Драко перевёл взгляд на своих телохранителей. — В нашем купе слишком шумно от глупой мелюзги, а мне не хочется, чтобы меня сейчас беспокоили. Летом было столько дел, столько переживаний... — ...приятных, — басовито хохотнул Крэбб. На губах Драко вспыхнула и тут же погасла лёгкая одобрительная усмешка. — Хорошо, что вы нашли пустое купе, здесь можно хотя бы немного отдохнуть перед началом учебного года, — Драко потянулся и закинул ноги на сиденье Гермионы, та едва успела подобрать свою мантию. Косолапсус на её коленях прижал уши и, ощерившись, заурчал. — Только вы не находите, что здесь как-то странно пахнет? Какой-то... грязью? Гойл, открой окно! Гойл протопал в купе и, перешагнув через вытянутые поперёк ноги Драко, наступил Гермионе на ногу. Она вскрикнула, от боли слёзы брызнули из глаз. — Малфой, ты просто редкостный хам! — прошипела она сквозь зубы, вскакивая. — Ах, вот оно что... — слизеринец медленно поднялся, и Гермиона обнаружила, что для того, чтобы яростно смотреть ему в глаза, ей приходится задирать голову. — Вы только взгляните — вот же он, источник грязи! Парни, вышвырните её и не забудьте протереть сиденье — как бы не подцепить какую-нибудь заразу, упаси меня Мерлин. Гермиона потянулась к своей палочке, но остановилась, увидев насмешливый взгляд Малфоя: — Ну же, смелей-смелей! Магглорождённая староста Гриффиндора затеяла драку ещё в поезде! Это будет большим разочарованием для Дамблдора — в кои-то веки магглокровка стала старостой — и сразу же такой конфуз... — Пятьдесят... нет — сто очков со Слизерина, — дрожащим голосом произнесла Гермиона, но её перекрыл громовой хохот: — Ах, какая досада: семестр ещё не начался, так что... — Малфой насмешливо развёл руками. И тут же, словно потеряв к ней интерес, уставился в окно, снова удобно устроившись на сиденье. Гермиона застыла, растерявшись от ярости, негодования и страха. — Что, она ещё здесь? — Малфой неожиданно оторвался от созерцания заоконного пейзажа. — Вышвырните её вон вместе со всем барахлом. Не успела Гермиона и глазом моргнуть, как уже сидела поверх сваленных в проходе вещей. Последним из купе вылетел воинственно завывающий Косолапсус. Судя по чертыханью Кребба, его окровавленным рукам и лицу, кот им просто так не дался. Дверь захлопнулась, и из-за неё донёсся издевательский смех. Кусая губы и размазывая по лицу горячие от гнева слёзы, Гермиона начала машинально складывать вывороченные вещи обратно в чемодан. У неё было ощущение, будто её изваляли в грязи — с ног до головы. Пальцы не слушались, перед глазами всё плыло — но вдруг она услышала чьи-то шаги и увидела две пары рук, пришедших ей на помощь. *** Когда поезд добрался до Хогсмида, начало смеркаться. Пейзаж за окном, наконец-то, остановился, и, всё ещё немного покачиваясь после долгой дороги, студенты потянулись из вагонов на перрон, где первокурсников поджидал Хагрид. Дождь прекратился, было тепло, как летом, от земли шёл пар и густой запах прелой травы и цветов. Распрощавшись с Трэйси и Кевином, которых принял под своё начальство Хагрид, Гермиона осторожно перебралась через лужи к ближайшему безлошадному экипажу. За несколько часов, проведённых вместе с новичками, которые помогли ей собрать вещи и пригласили в своё купе, она вполне пришла в себя и сумела собраться — в конце концов, староста факультета не может быть раскисшей сопливой нюней, правильно? От Малфоя Гермиона решила держаться подальше. Ничего-ничего, — утешала она себя, — вот начнётся семестр — тогда-то можно будет постоять за себя совершенно законным способом. В Хогвартс все вступили аккурат к ужину — об этом свидетельствовало как дружное бурчание в пустых желудках, так и аппетитные запахи, витающие в коридорах. Хотя, возможно, Гермионе уже просто мерещилось: она вспомнила, что первый и последний раз сегодня ела рано-рано утром, ещё дома; после всех переживаний в поезде ей кусок в горло не лез, хотя Трейси настойчиво пыталась поделиться с ней волшебными сладостями. Поток студентов в чёрных форменных мантиях, гудя, как растревоженный пчелиный рой, влился в Большой Зал и разделился на четыре ручейка. С трудом протиснувшись сквозь тесную компанию хаффлпаффцев, так и норовивших увлечь её за свой стол, Гермиона прошла к столу Гриффиндора и села на место старосты — у самого подножия возвышения, на котором восседали преподаватели. Профессора были почти все в сборе — пустовало всего четыре стула. Вот из-под стола вынырнул профессор Флитвик и взгромоздился на гору подушек. Ещё одно место принадлежало Хагриду, в этот момент переправлявшему через озеро первоклашек. Чьи же ещё два? Гермиона вздрогнула: оказывается, задумавшись, она уставилась прямо на Дамблдора, и директор, встретившись с ней взглядом, чуть заметно подмигнул. Улыбнувшись в ответ, она повернулась — и сердце замерло. Где-то посередине ряда тёмных и русых голов гриффиндорцев яркими маячками сияли рыжие шевелюры представителей семейства Уизли. А вот и Гарри... Гермиона почувствовала, как засосало под ложечкой. Она знала, что должна немедленно отвернуться, но ничего не могла с собой поделать: он сидел к ней спиной, о чём-то разговаривая с Дином Томасом, а ей безумно хотелось увидеть его лицо. Только сейчас она ощутила, как соскучилась. Оказывается, именно этого мига она и ждала... Словно почувствовав её взгляд, Гарри начал медленно поворачиваться. Опусти глаза! Ну же! Быстро!— приказала себе Гермиона, но безрезультатно: она заворожено следила, как Гарри здоровается с однокурсниками — кому-то машет, кому-то улыбается. Вот он уже в профиль. И вот... В тот миг, когда их взгляды встретились, Гермиону словно ошпарили кипятком, вздрогнув и покраснев, она резко отвернулась, налетев взглядом на Снейпа. Бледно-жёлтое лицо профессора дёрнулось, будто он страдал от зубной боли. Впрочем, Гермиона ощутила примерно то же самое. В конце концов, она опустила глаза в свою пустую тарелку и просидела так до самого начала распределения. Шляпа заняла своё место на табурете, распахнулись двери, и между столами, изумлённо вертя головами, вслед за торжественно вышагивающим Хагридом затопали первокурсники. Гермиона, развернувшись, разглядывала восхищённые и испуганные лица. В толпе она нашла вздёрнутый носик Трейси — та, открыв рот, изучала великолепное убранство Большого зала. Сама Гермиона уже настолько привыкла и к факелам в вычурных золотых скобах, и к тысячам плавающих прямо в воздухе свечей, и к великолепным стягам с гербами факультетов, на которых вздымался лев, расправлял крылья ворон, извивалась кольцами змея и копошился барсук, что едва ли обращала на это внимание. Особенно сейчас. Она в очередной раз покосилась в сторону Гарри: тот снова разговаривал. На этот раз с Роном. Оба улыбались. Потом Рон схватил со стола вилку и сделал вид, что сейчас воткнет её в Гарри. Тот засмеялся, схватил ножик, и они, похоже, начали фехтовать под столом. Гермиона почувствовала, как с каждой секундой раздражение и обида испаряются, — ещё пара взглядов, и она будет готова кинуться ему на шею. Наконец, шарканье и топот смолкли, в тишине Шляпа прокашлялась, извергнув из себя облачко пыли, чихнула и начала ежегодную Сортировочную песню. Гермиона слушала вполуха — от голода, переживаний минувшего дня и от того, что Гарри сидел совсем рядом, но был абсолютно недосягаемым, внимание совершенно рассеялось. Кроме того, признаться, она мало что понимала в стихах, предпочитая красоте рифмованных строк поэзию формул, цифр, расчётов и заклинаний. Шляпа что-то пела про Основателей, про замок у озера — но слова вылетали у Гермионы из головы, даже не задержавшись. Лишь названия факультетов заставили её встрепенуться: Если ты смышлён и упорен, Равенкло тебе станет домом. Коль опасности не боишься, Свяжешь ты судьбу с Гриффиндором. Хаффлпафф любит труд и усердье, Ум и хитрость — для Слизерина, Распахни мне свой ум, своё сердце... Шляпа продолжала петь, но дальше Гермиона не слушала. Ум и хитрость — для Слизерина? Как же! "Злость и хамство — для Слизерина", — она нашла за слизеринским столом прилизанного Малфоя. Тот, задрав голову, рассеянно смотрел в зачарованный потолок, барабаня пальцами по столу. Началась Сортировка, малыши (как снисходительно окрестила их Гермиона, благополучно забыв, с какой дрожью в коленках сама когда-то шла к табурету) — бледные или, наоборот, красные от волнения постепенно перемещались из общей очереди за ликующие в честь новичков столы. Гермиона совсем не удивилась, увидев в рядах гриффиндорцев и Трейси Алесини, и Кевина Сторма — её новых друзей. Честно говоря, когда они распределялись, она даже скрестила наудачу пальцы, чтобы новички попали именно на её факультет. Наконец, Шляпу вынесли из Зала (Гермиона с вожделением смотрела в тарелку, она уже и не чаяла, что пир когда-нибудь начнётся), и Дамблдор поднялся для произнесения традиционной речи. Золотые звёзды на тёмно-синей мантии и остроконечной шляпе таинственно поблёскивали, а длинная седая борода делала его удивительно древним — наверное, таким же, как и сам замок. — Итак, дорогие друзья, Хогвартс распахнул свои гостеприимные двери, и мы рады приветствовать вас в этих стенах. Сейчас, когда в мире происходит много страшных событий, многим из нас и, к сожалению, вас, пришлось столкнуться с ними лицом к лицу... — Дамблдор помедлил. В тишине Гермиона услышала судорожный вздох сидящей рядом Кэти Белл, лишившейся летом матери. Она сочувственно коснулась рукава семикурсницы, и та ответила слабой благодарной улыбкой. Выдержав траурную паузу, Дамблдор продолжил. — Но сейчас вы в школе, под защитой и надёжной охраной, и теперь ваша главная задача — учиться, не покладая рук. Надеюсь, вы блестяще с ней справитесь. И прежде, чем начнётся пир... — по залу прокатилась волна возбуждения, все изрядно проголодались. Дамблдор улыбнулся, — я хотел бы сделать ещё несколько объявлений. Первое касается системы защиты Хогвартса. В этом году входы и выходы из него — абсолютно все, — подчеркнул Дамблдор, и Гермиона готова была поклясться, что в этот момент глаза директора остановились на Гарри, — блокированы. В случае экстренной необходимости вы должны обратиться к декану своего факультета. Посещение Хогсмида дозволено старшекурсникам при наличии специального разрешения от декана. Вопрос о третьем курсе будет решён ближе к Хеллоуину, — раздался негромкий вздох разочарования. — Список запрещённых для посещения мест в этом году расширен, старосты факультетов поместят его на досках объявлений в гостиных. Кстати, о старостах. Я рад представить школе новую старосту факультета Гриффиндор — мисс Гермиону Грейнджер! В виде исключения старостой стала пятикурсница — с учётом её выдающихся успехов в учебной и научной деятельности. Мисс Грейнджер, пройдите к нам — профессор Макгонагалл вручит вам ваш значок старосты, — слегка покраснев от смущения и удовольствия, Гермиона поднялась и подошла к столу преподавателей. Профессор Макгонагалл прикрепила на её мантию серебряный значок с гербом факультета и фамилией. — Мисс Грейнджер, — негромко произнесла она, когда аплодисменты стихли, и Дамблдор перешёл к заключительной части своей речи, — вот в этой папке находятся все инструкции, права и обязанности старост, правила снятия и начисления баллов, сверху — пергамент с паролем, вы должны уничтожить его сразу же, как прочтёте и передадите своим однокурсникам... Следующие слова потонули в новом всплеске аплодисментов: подняв глаза, Гермиона увидела, как одно из пустующих мест занял плотный и лоснящийся мужчина с густой копной волос. Лучезарно улыбаясь, он помахал всем рукой и поклонился, едва не столкнув головой со стола свой кубок. Засунув папку под мышку, Гермиона пошла на своё место. — И, наконец, преподаватель по основам магической коммуникации — Виктор Крум! От восторженного рёва зала у Гермионы едва не заложило уши. Руки сами собой разжались, и пергаменты посыпались на пол. Она почувствовала, как краснеет, бледнеет; не в силах поверить своим ушам, обернулась: да, ошибки быть не могло. Растерянно хватая ртом воздух, Гермиона повернулась к столу Гриффиндора и встретилась взглядом с Гарри. В глазах юноши была такая обида, презрение, укор и мерлин-ещё-знает-что, что у Гермионы брызнули слёзы. Присев на корточки, она начала слепо сгребать пергаменты. — Итак, всех с новым учебным годом! Да начнётся пир! — взмахнул руками Дамблдор, — и под ликующее гудение блюда на столах наполнились самыми вкусными и изысканными яствами; разговоры затихли, сменившись сосредоточенным причмокиванием, чавканьем, звоном ножей и вилок. Ещё пять минут назад Гермиона ужасно хотела есть. Теперь она не могла дождаться, когда же торжественный ужин закончится: с одного бока её жёг пронзительный взгляд чёрных глаз Крума, с другой — наполненные презрением глаза Гарри. Гоняя по тарелке вилкой зелёный горошек, Гермиона почувствовала, как в ней нарастает раздражение по отношению к обоим. Какого чёрта он заявился в Хогвартс? Какого чёрта он ничего мне не сказал? Какого чёрта Гарри смотрит на меня так, словно... словно я предложила ему взять у Вольдеморта пару уроков по Непростительным заклятьям? Какого чёрта? — Гермиона, попробуй рагу — потрясающе вкусно, — Кэти, заметив, что Гермиона ничего не ест, решила за ней поухаживать. Увидев дрожащие губы и подозрительно сияющие глаза старосты, она громко ахнула. — Господи, да что с тобой? Из-за чего ты так расстроилась? Разве ты не рада, что твой Крум... — Он не мой! — истерически всхлипнула Гермиона. Сидящие поблизости начали переглядываться, поняв, что ещё чуть-чуть, и она не сможет совладать с собой, Гермиона хриплым от сдерживаемых слёз голосом шепнула: — Кэти, мне что-то нехорошо... Наверное, в поезде укачало: умоляю, проводи первоклашек в гостиную. Пароль — Vertex, — и под изумлённые взгляды студентов, прижимая обеими руками к груди растрёпанную папку с торчащими из неё пергаментами, Гермиона, не поднимая глаз, торопливо зашагала к выходу. *** Я простоял за углом коридора, возле входа в гостиную Гриффиндора весь вечер, поджидая её: я не знал пароля, впрочем, даже если бы знал, ничего бы не изменилось — не мог же я на глазах у всего факультета пройти в спальню к девушке, чьё имя газеты и без того настойчиво связывали с моим. Это бы дало неисчерпаемую тему для сплетен, слухов и разговоров, не нужных ни ей, ни мне. А потому я затаился за статуей в нише и просто ждал, надеясь, что она всё-таки выйдет. В коридор не доносилось ни звука, хотя, когда портрет розовой толстухи отодвигался, из дверей выплёскивались раскаты смеха, шум взрывающихся хлопушек — похоже, гриффиндорцы решили продлить праздник. Время от времени туда-сюда шмыгали студенты; Поттер с Уизли куда-то отправились, пройдя буквально в трёх шагах от меня. Проплыли оживлённо обсуждающие последние школьные новости привидения Гриффиндора и Равенкло. Её не было. Я и не представлял, насколько соскучился по ней, насколько боялся за неё: расследование взрыва поезда, на котором они с Поттером должны были, не измени мы с Дамблдором планы, отправиться на вокзал — вернее, на тот свет — ничего не дало. И, судя по линиям на руке, это было не последнее испытание и опасность, ожидавшие её в этом году. Летние недели, проведённые вдали от неё, я разрывался между желанием рассказать, предостеречь, вырвать из неё обещание быть осторожной, и молча и незаметно следовать за ней повсюду, охраняя каждый её шаг. После долгой и мучительной схватки победило второе, хотя в душе осталось чувство, что я совершаю ошибку. Настало время отбоя. Припозднившиеся ученики прошмыгнули в гриффиндорскую гостиную, факелы ярко вспыхнули напоследок и почти погасли. Всё вокруг погрузилось во мрак. В тишине разносились приглушённые вопли беснующегося где-то наверху Пивза. Стараясь двигаться как можно бесшумнее, я вернулся к себе. *** Выплеснув зелье в пламя, человек отбросил в сторону кубок. Тот зазвенел по каменному полу и откатился в темноту. Зеленоватые языки огня стали ярче, из висящего в них слитка заструился сизый дым, на глазах становясь всё плотнее и плотнее, обретая форму человеческой фигуры. В тот миг, когда бесплотная тень распахнула бесцветные глаза, колдун высыпал в пламя порошок, и плечи призрака тут же безвольно опустились, руки разжались, лицо обрело выражение покорности. Довольно хмыкнув, колдун начал произносить заклинание. Оно было длинным и сложным и считалось утерянным много веков назад. К растаявшему во тьме потолку, под которым плавали облака зеленоватого дыма, понеслись древние, тёмные слова могучего заклятья. Голодные демоны распахнули свои кошачьи глаза, откликнулись многоголосым воем, завертелись в безудержном хороводе, колдун вскинул руки, его громовой голос покрыл безумный визг белёсых теней, несущихся в сумасшедшей пляске... Всё исчезло. Изящной бледной рукой он стёр пот с высокого лба и отступил в темноту. Губ коснулась довольная улыбка. Колдун подошёл к стене, испещрённой письменами, и коснулся её рукой: — Господин мой, всё выполнено. Они в Хогвартсе. Оба. *** До обеда было ещё далеко, а Гарри уже едва волочил ноги. Он ненавидел среду: сдвоенное зельеварение со слизеринцами сразу после завтрака убивало всякое желание жить. Причём с утра и до самого вечера: за Зельями следовала невероятно нудная лекция профессора Биннса, ухитрявшегося даже столь живописную тему, как особенности инквизиции в средневековой Италии, преподносить так, что студенты едва не вывихивали себе челюсти от зевоты. А после обеда — Предсказания. Гарри не первый год мечтал от них отказаться, но выбор был невелик: либо Предсказания, либо Основы коммуникации магического сообщества. Гарри скорее расцеловался бы с Трелони, чем пошёл на урок к Круму. Эта среда не задалась прямо с утра: сначала он почти проспал завтрак, перетренировавшись накануне, — Анджелина, чересчур серьёзно отнёсшаяся к должности капитана, загоняла их до полусмерти: первый матч должен был состояться совсем скоро, и новый состав надо было как следует обкатать. С учётом того, что Слизерин обычно без труда обыгрывал Хаффлпафф, они должны были, кровь из носу, вырвать победу у упрямых равенкловцев, которых не зря считали крепкими орешками. Хоть у Рона и были все данные вратаря, да и регулярные тренировки с братьями тоже давали свои результаты, времени на отработку командного взаимодействия и специальных приёмов вчера ушло ужасно много. Теперь у Гарри ломило всё тело, а в костях поселилось ощущение вечного холода — промозглый ветер не стихал уже вторые сутки, и после трёхчасовых тренировок он чувствовал себя совершенно окоченевшим даже весь следующий день. Потом ещё этот переполох на зельях... Они занимались перегонкой и очисткой слюны пустынного тарантула. Рон, тоже ещё не пришедший в себя после вчерашнего, подперев щёку рукой, притулился у кипящего котла, греясь и вяло любуясь покачивающимися под ним языками пламени. И вдруг... Что-то вспыхнуло, громыхнуло — котёл взлетел в воздух, и его содержимое оказалось на лице неосмотрительно приблизившегося к нему Рона. Тот застыл, вытаращив глаза и открыв рот; по лицу, пенясь, стекала розовая жидкость. Гермиона, сидевшая перед ним, выхватила из кармана платок и, подскочив, начала вытирать его лицо и руки. Судя по тому, как она морщилась, жидкость была весьма едкой и горячей. Все вокруг заахали и заметались, тут голос Рона вернулся из ультразвука в бас, громыхнув, как иерихонская труба. Снейп торопливо вытащил из нагрудного кармана Универсальную Нейтрализующую Смесь (5 курс, занятия 4-10.Прим. автора), и оказал первую помощь, после чего отправил незадачливого гриффиндорца к мадам Помфри — приводить лицо в порядок. — Ничего Уизли, в твою рябую физиономию можно швырнуть хоть навозной бомбой — всё равно мало что изменится, — фыркнул вслед Малфой, за что тут же получил от Гарри, вне досягаемости которого находился, яростный взгляд, а от Симуса Финнигана, который, по счастью, оказался поблизости, — учебником по голове. (Хорошо, что Снейп в это время стоял спиной — не то лишился бы Гриффиндор ещё десятка очков). Теперь Гарри один плёлся на Историю Магии — Снейп задержал их, заставив приводить в порядок класс и всласть навычитав баллов: за сорванный урок, за нарушение техники безопасности, за грязь и за то, что грязь убрали недостаточно быстро. — Чистюля чёртов, — пробурчал Гарри, драя стол. — Голову бы лучше помыл... — к несчастью, профессор Зельеделия оказался поблизости, и Гриффиндор лишился ещё пятнадцати очков. Едва Гарри забился в уголок потемнее с твёрдым намерением подремать, как Биннс просочился сквозь классную доску и начал вещать негромким скрипучим голосом. Да, история инквизиции изобиловала кровавыми эпизодами и борьбой страстей. Было где развернуться человеку с воображением. Убаюканный, Гарри сладко уснул на фразе "и содрали с него кожу живьём" и проснулся где-то через час на словах "...и вырвали ему ноздри". Собственно, он с удовольствием поспал бы подольше — до самого конца урока, избавив себя от неаппетитных подробностей, но сон, впервые приснившийся ещё в Болгарии и теперь с завидным постоянством будивший посреди ночи, — этот сон не захотел оставить его и днём. ...Тени, надвигавшиеся на него, не имели ни лиц, ни тел — они были воплощением всего ужаса мира. От то ли птичьих, то ли людских криков закладывало уши, их перекрывал демонический хохот, бесовский визг. Бежать было некуда — позади разверзлась бездна, она наступала на Гарри, дыша в спину ледяным холодом. Призрачные лица кружились вокруг, заглядывая в глаза и выворачивая душу наизнанку. Они взывали о помощи, молили о покое. И вдруг тьма распахнулась, словно отдёрнулся чёрный, как ночь, занавес — и появился бледный, колышущийся в воздухе призрак Гермионы. Гарри двинулся вперёд, к ней — но воздух стал вязким, он не пускал, он давил на лицо, не давая дышать. В груди рос холод, она будто наполнялась ледяной водой. Гарри упал на колени и, пригибаясь, как под ураганным ветром, пополз... Призрак колыхался в воздухе, не делая попытки помочь ему, шагнуть навстречу. И вот, он, наконец-то, у его ног. Но в тот момент, когда он коснулся его, тело Гермионы вдруг взорвалось ослепительным сиянием, и последовавшая за ним грохочущая и визжащая тьма поглотила их обоих... Гарри, задыхаясь, вскинул голову: в классе стояла пугающая тишина, взгляды окружающих были прикованы к нему. — Мистер Поттер, — проскрипел Биннс, — я понимаю, вы весьма впечатлены, однако не могли бы вы держать свои эмоции при себе... — Я что — кричал? — шёпотом поинтересовался Гарри у Невилла Лонгботтома. - Ещё как — всех перебудил, — шепнул в ответ тот. — Биннс как раз что-то рассказывал про использование крючьев в средневековых пытках колдунов. А что тебе приснилось? Кошмар? — Не то слово: за мной гонялся Снейп в шляпе твоей бабушки и уговаривал рассчитать ему гороскоп на будущую неделю, — вяло отшутился Гарри, вытирая пот со лба. Звонок с урока прервал Биннса на полуслове. Не меняя интонации, профессор всё тем же скучным голосом пробубнил домашнее задание, попрощался с классом и удалился сквозь стену. Собирая книги и тетради (которые обычно выкладывались для отвода глаз — Гарри ещё ни разу не видел, чтобы кто-то что-нибудь записывал на лекциях Биннса), он почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд: из противоположного конца класса на него внимательно смотрела Гермиона. С демонстративным равнодушием скользнув по ней глазами, он закинул сумку за спину и неторопливо отправился на обед. За почти месяц, прошедший с начала учёбы, они едва ли обмолвились парой дежурных фраз, Гарри, к своему стыду, даже не смог заставить себя поздравить Гермиону с днём рождения. Он целый день протаскал купленный загодя подарок в кармане, дважды был готов подойти, но... Коробочка в яркой обёртке теперь лежала на самом дне чемодана, с немым укором взирая на него каждый раз, когда он рылся внутри в поисках чистой пары носков. Гермиона же была вечно обременена учёбой, домашними и дополнительными заданиями, организационными проблемами, обязанностями старосты и свитой из исполненных благоговейного ужаса младшекурсников. В глубине души он ждал встречи с надеждой, что она подойдёт и попытается всё объяснить и оправдаться, но вид Крума, занимающего место за преподавательским столом, взгляд, каким он смотрел на Гермиону... — Гарри начинал скрипеть зубами, вспоминая об этом даже спустя три недели. И она тоже хороша: могла бы соблюсти приличия и не записываться на его спецкурс! Ослеплённому ревностью и переполненному обидой, Гарри даже в голову не приходило, что вернуться к Трелони после публично высказанного Гермионой мнения о Прорицаниях — "это, конечно, точная наука, всё увиденное обязательно сбывается. Только неизвестно когда, где, с кем и что конкретно" — было бы верхом неразумности: старая стрекоза при всей своей внешней безобидности память имела цепкую и вполне могла подпортить и жизнь, и аттестат. У самого Гарри, да и у Рона тоже, с учёбой в этот год отношения не складывались: то ли из-за обилия заданий и занятий ("Ощущение, будто завтра конец света — с ума они, что ли, посходили", — бурчал Рон, с тоской изучая выданное им расписание на первый семестр), то ли из-за того, что головы были заняты массой иных проблем, друзья сами не заметили, как медленно, но уверенно съехали в группу середнячков. Причём задерживаться в ней тоже не собирались. Гарри не давали покоя таинственные коридоры, и вечерами, вместо того чтобы готовиться к урокам, он или занимался практикой по материалам своего аврорского конспекта в одной из пустующих и пыльных аудиторий на шестом этаже, или сидел в библиотеке, штудируя историю Гриндевальда. К его вящему огорчению, большинство книг находилось в Запретной Секции, а найти разумного для преподавателя предлога, зачем студенту-пятикурскнику понадобилась "Великая магическая война. Исповедь перебежчика" или "Рукотворные чудовища и монстры, том 8 — ХХ век" он пока не смог. Зато это компенсировалось тем, что иногда он мог лицезреть Гермиону, корпевшую над домашними заданиями. Причём, что приносило ему несказанное удовлетворение, — одну. Крума рядом с ней он видел только пару раз, и тот вёл себя так, словно она была рядовой студенткой, даже обращался к ней официально: "мисс Грейнджер" (Гарри не приходило в голову, что всё дело в школьных правилах, кои Крум неукоснительно чтил). Рон же полностью окунулся в свою романтическую страсть: всё свободное время он пасся рядом с хаффлпаффцами, ловя каждое слово своей ненаглядной Эшли, за что уже получил недвусмысленное предупреждение от её ухажёра — капитана квиддичной команды Равенкло. Проигнорировав его, Рон был вызван на тайную колдовскую дуэль, из которой вышел победителем (иметь пять старших братьев-гриффиндорцев — это кое к чему обязывает, правильно? Хотя, между нами говоря, для отработки хорошей реакции и каверзных проклятий вполне бы хватило Фреда с Джорджем. Или даже одного Фреда), после чего Эшли стала куда благосклоннее и даже приняла приглашение на вечернюю прогулку. С которой Рон вернулся с ошалевшими глазами и полночи мучил своих однокурсников счастливыми вздохами и сопением — таким шумным, что заснуть было абсолютно невозможно. Размышляя о том, что после уроков надо бы забежать в лазарет и проведать, как там обстоят дела у неудачливого зельевара, Гарри добрался до Большого зала. И как раз вовремя: скандал был в самом разгаре. Рядом с зарёванной первоклашкой, пламенея от ярости, стояла Гермиона, а напротив презрительно кривил губы Драко Малфой. Живописная композиция была окружена плотной толпой — гриффиндорцы недовольно гудели, а слизеринцы насмешливо хихикали. — Шла бы ты к своим малолеткам, нянька гриффиндорская. А то они без тебя уже даже сопли подтереть не могут, — насмешливо бросил Малфой. Он чувствовал себя совершенно безнаказанно: из преподавателей в Зале присутствовал только Снейп, никогда не встревающий в ссоры, в которых принимал участие его факультет. Гермиона тряхнула головой и отчеканила полным презрительной ярости голосом. — Значит, так. За разжигание межфакультетской розни — пять очков. За издевательство над студентами младших курсов — десять очков. За оскорбление старосты — четыре раза по пять очков. Итого — тридцать пять. И ещё — лично от меня: за хамское отношение к девушкам — пять очков. Итого — минус сорок очков со Слизерина. Ноздри Малфоя раздулись. — И попробуй только открыть рот, — предупредила его Гермиона. — Начиная со второго предупреждения, я имею право увеличить количество снимаемых баллов. Побледнев от злости, Малфой развернулся и вылетел из Зала, на ходу давясь проклятьями, заставлявшими краснеть особо впечатлительных студенток, попадавшихся на пути. Гарри уселся за стол и пододвинул к себе большое блюдо с отбивными и картошкой. Есть хотелось ужасно — сэндвич и стакан тыквенного сока, ухваченные во время завтрака, не оставили о себе никаких воспоминаний. — Гарри, я могу поговорить с тобой? — голос Гермионы, раздавшийся прямо над ухом, заставил его поперхнуться. Наконец, прокашлявшись и проглотив вставший поперёк горла кусок мяса, Гарри вытер слёзы и мрачно поинтересовался: — Что нужно? — И тебе тоже добрый день. Разве тебя не учили, что отвечать вопросом на вопрос — дурной тон? — возмутилась ещё не отошедшая от схватки с Малфоем Гермиона. — Ты так с первоклашками своими разговаривай, ладно? — холодно заметил Гарри. Глаза Гермионы сердито сузились, но она взяла себя в руки. — Макгонагалл дала мне поручение поговорить с тобой и Роном о вашей учёбе. Если вы не возьмётесь за ум, у вас обоих — и, кстати, у факультета тоже — могут быть серьёзные проблемы. — Знаешь, Гермиона, смотрю я на тебя и удивляюсь: тебя, вообще, что-нибудь, кроме учёбы, волнует? На скулах Гермионы вспыхнули красные пятна. — Мисс Грейнджер! — к ним, держа стопку книг в руках, подходил Крум. — Ах, да, я совсем забыл, — понизив голос и вложив в слова как можно больше яда, заметил Гарри. — Ну конечно же, волнует... Гермиона сжала в кулаке палочку, и Гарри внутренне приготовился, что она его сейчас треснет по голове — судя по её лицу, она была близка к этому как никогда. Честно говоря, он бы принял это совершенно безропотно и даже с какой-то благодарностью: он и сам не мог понять, что с ним происходило. Когда Гарри смотрел на неё издалека, сердце захлёбывалось от нежности. Но стоило ей подойти, как он не мог выдавить из себя ничего, кроме язвительных гадостей. Гермиона раздражённо фыркнула и, пробормотав что-то вроде "болван!", резко развернулась — её мантия взлетела в воздух. Кусок встал у него поперёк горла во второй раз: свежий, воздушный запах её одежды заставил сердце сжаться. Память тут же вернула его в счастливый момент, когда он впервые почувствовал её аромат — он сидел, держа на коленях глупый каталог с полураздевшимися красотками, а рядом сидела только что вышедшая из ванной Гермиона — с влажными волосами, в пушистом халате и выглядывающей из-под него розовой коленкой... Разомлев, Гарри рассеянно поднял глаза: Крум, склонившись Гермионе через плечо, тыкал своим кривым (ничего подобного!) пальцем в раскрытую книгу. При этом его вторая рука помогала ей поддерживать тяжёлый том. А она кивала головой и благодарно (- Глупо! - Не спорь с автором, Гарри, говорят тебе — благодарно, значит благодарно!) улыбалась. Гарри отбросил вилку, сунул в карман импровизированный бутерброд из зажатых между двумя кусками хлеба отбивных и опрометью вылетел из Большого Зала. *** Больше всего Гермиона ненавидела урок по Защите от Тёмных Искусств. Вернее, сам по себе предмет был вовсе неплох и весьма полезен — особенно с учётом сложившейся в стране ситуации — но персона преподавателя впервые в жизни не давала Гермионе отринуть личные пристрастия и подойти к делу объективно. Первый звоночек прозвенел на первом же уроке, едва профессор Гатто, виляя задом, продефилировал между парт к кафедре и начал знакомство с классом. Добравшись до фамилии Грейнджер, он окинул девушку с ног до головы пристальным и, как ей показалось, плотоядным взглядом и дёрнул бровями — словно поставил галочку в никому не видимом списке. Впрочем, Гермиона сначала не обратила на это внимания — точно так же он посмотрел и на Лавендер Браун, и на её неразлучную подружку Парвати Патил, отчего кавалер последней — Дин Томас — возмущённо фыркнул и нахмурился. — Итак, мои юные друзья, прежде всего, я должен оценить существующее положение вещей. Я знаю, что в вашей школе последнее время имели место... гм... некоторые проблемы с преподаванием Защиты от Тёмных Искусств, однако, судя по записям в журнале, ваш последний преподаватель кое-чему, всё же, вас научил, — по классу прокатился ропот, и Гатто умиротворяюще взмахнул пухлой ухоженной рукой. — Ах, я знаю-знаю эту печальную, даже — не побоюсь этого слова — трагическую историю. Но, надеюсь, это никоим образом не повлияло на качество ваших знаний. А учиться дозволено и у врага, fas est et ab hoste doceri, — он назидательно поднял вверх пухлый белый палец, на котором сиял крупный перстень. — Ну-с, мои маленькие друзья, начнём, как говорится, допрос по прошлым темам. Не найдётся ли среди вас кто-нибудь, готовый поведать мне про то, что объединяет Непростительные заклятья? Я имею в виду не моральный аспект, — хихикнул он, — а саму технику. Мисс... Патил, попрошу вас. Парвати медленно поднялась и недоумённо захлопала глазами. — Нет-нет, попрошу сюда, ко мне, — профессор приглашающе взмахнул рукой и, постукивая каблучками по каменному полу, девушка послушно прошла к кафедре. — Ну-с, я жду, — лучезарно улыбнулся Гатто, — откройте нам сию загадку. Парвати молчала, блуждая по классу умоляющим взглядом и нервно теребя мантию. — Насколько я понимаю по вашему смущённому виду, вы не утруждали себя выполнением домашних заданий, ведь — вediscit animus sero, quod didicit diu, —нескоро забывается только то, что долго заучивалось. Видимо, вам и без того было, чем заняться, верно, мистер...э...Томас? — Парвати покраснела, а Дин стиснул между пальцами перо. Оно хрустнуло и сломалось. — Что ж, возможно, вы просветите нас относительно трёх способов, при помощи которых можно преодолеть Принуждающее заклятье? — окинул девушку с ног до головы взглядом, который Гермионе совершенно не понравился. — Сильная воля… — пролепетала Парвати и обречённо замолчала. — Так-так, о познаниях девушек у меня сложилось мнение, — подытожил профессор, снисходительно похлопав её по руке и отпуская её презрительным кивком. — Теперь я хочу побеседовать с кем-нибудь из юношей. Надеюсь, что впечатление будет более благоприятное, и они умеют работать не только руками, размахивая палочкой или измельчая в ступке рог двурога, но и головой. Или же — marte non arte —вы предпочитаете силу, а не ум? Гермиона сидела и чувствовала, что закипает. Манера публично унижать, столь характерная и для Снейпа, всегда выводила её из себя. Нервно комкая пергамент, она смотрела, как мнётся у доски Невилл, слушала язвительные комментарии, отпускаемые Гатто и, в конце концов, не выдержала и подняла руку. — Да, мисс...Грейнджер, если не ошибаюсь? — лучезарно заулыбался профессор, обнажая мелкие и острые, как у гоблина, зубы. — Извините, но если вы хотите проверить наши остаточные знания, проведите письменный тест, а не издевайтесь над студентами! — выпалила она на одном дыхании. Класс одобрительно загудел. — Так-так... Я удивлён, что староста позволяет себе критические высказывания в отношении преподавателей... Будьте так любезны, задержитесь после урока, мне бы хотелось с вами обсудить данный аспект наших взаимоотношений более подробно. А теперь — как и просила мисс Грейнджер — письменный опрос. Темы вы слышали: осветите мне по мере ваших скромных способностей и скудных познаний все вопросы, с которыми так позорно не справились мисс Патил и мистер Лонгботтом. Оставшееся время Гатто ходил по классу, заглядывая в пергаменты и отпуская язвительные замечания. Впрочем, некоторым он даже подсказывал — взяв руку Парвати в свою, что-то исправил в её ответе, а Лавендер что-то шепнул на ухо. Собрав пергаменты после урока, он взмахом руки распустил класс и поманил к себе Гермиону. — Мисс Грейнджер, я оценил вашу готовность и умение постоять не только за себя, но и за других. Что ж — это похвально. Если вы думаете, что я наложу на вас взыскание, вы глубоко заблуждаетесь. Напротив. От мистера Крума я наслышан о вашем исключительном уме и начитанности: libri amici, libri magistri, что значи ткниги — друзья, книги — учителя... — Спасибо, я знаю латынь, — перебила его Гермиона, но Гатто продолжал, словно не слыша её: — ...впрочем, подозреваю, он может быть необъективен, — профессор многозначительно подмигнул и улыбнулся, увидев, как Гермиона покраснела, — и, тем не менее, я сейчас собираюсь начать работу над одним прелюбопытнейшим проектом, надеюсь, что вы составите мне компанию. Жду вас сегодня в 9 вечера в моём кабинете. — Но я... — Никаких отговорок, мисс Грейнджер. Считайте, что это ваше взыскание. *** Рон сидел у камина и блаженно улыбался, глядя в огонь. Если и было нечто хорошее в том, что он чудом не лишился глаз после злополучного зельеварения и, вдобавок, пришлось весь вечер втирать в лицо отвратительно пахнущий Кожный Регенератор, так это то, что на второй день, ближе к обеду, дверь лазарета тихонько приоткрылась и, робко улыбаясь, в палату вошла Эшли. В руке она держала коробку с Шоколадными лягушками и большое яблоко. — Рон, мне все рассказали, — она сунула гостинцы Рону и чинно присела на стул. Он смотрел на неё сияющими глазами, что определённо, доставляло ей удовольствие: девушка нежилась в лучах любви и восхищения, как саламандра в огне. — Как ты себя чувствуешь? — Замечательно, — честно выдохнул Рон. — Лучше не бывает. Под её ласковым взглядом он сейчас мог бы запросто выпить целую бутылку Костероста. С улыбкой. Или предложить Снейпу перекинуться в картишки. — Мадам Помфри сказала мне, что может отпустить тебя из лазарета —не возражаешь, если я подожду и провожу? Возражать? Да предложи она проводить его в клетку с драконами — он бы с радостью согласился. Одевшись в мгновение ока (Эшли задумчиво грызла принесённое Рону яблоко, пока он торопливо шуршал мантией за ширмой), Рон пригладил взъерошенные рыжие волосы, глубоко вздохнул, пытаясь унять прыгающее в груди сердце, и рука об руку они покинули больничное крыло. Как назло, Рону в голову не приходило ни одной умной мысли, чтобы начать разговор, а Эшли лишь лукаво улыбалась и молчала, постреливая в него многозначительными взглядами. На пятой ступеньке третьей лестницы Рон робко взял её за руку. В шестом коридоре он осмелел и перехватил под локоть. И в тот миг, когда он решил досчитать до десяти и обнять её за талию, она вдруг отстранилась: — Ужасно пить хочется. Они подошли к фонтанчику. Струйка прозрачной родниковой воды била вверх из отверстой пасти диковинного чудовища. Наклонившись, Эшли — медленно, неторопливо, облизывая пухлые губы — начала пить. От этого зрелища Рон просто ошалел. Он смотрел, не моргая, как струйка воды касается её языка, как матово поблёскивают ровные белые зубы, как она оттопыривает губы, не замечая, что сам начал облизываться, как бедуин, бредущий вторую неделю по раскалённой пустыне. — Хочешь пить? — спросила Эшли так неожиданно, что он вздрогнул. — Что? — Попей, — рассмеялась она, — вода не отравлена... Он плохо понимал, хочет он пить или нет, но послушно наклонился, и почувствовал, как ледяная струйка обожгла горло. И в тот же миг сквозь воду к его губам прикоснулись её тёплые и мягкие губы. Он ахнул, захлебнулся, выпрямился — она забросила руки ему на плечи и приподнялась на цыпочки. У Рона было ощущение, словно голова превратилась в бладжер, который только что отбили Фред или Джордж: в ушах гудело и свистело. Но в тот миг, когда мир на мгновение остановился, чтобы тут же снова закружить его в счастливом безумии, в тот миг, когда Рон попытался обнять Эшли, она неожиданно выскользнула из кольца его почти сомкнувшихся рук и лукаво улыбнулась. — Ну, пойдём? Рон бросился за ней, раскрыв объятия, — рассмеявшись, она побежала прочь. Ему удалось трижды настичь её, в результате чего к Большому Залу они добрались с распухшими губами и сияющими глазами. Дабы соблюсти конспирацию, они простились за углом; Эшли приложила указательный пальчик к своим губам, потом коснулась им губ Рона в жесте молчания. И исчезла, ни словом не обмолвившись о следующей встрече. — Неважно выглядишь, — оторвавшись от учебника по Трансфигурации, прислонённого к кувшину с соком, Гермиона бросила пристальный взгляд на присоединившегося к гриффиндорцам Рона. — Что сказала мадам Помфри — эти ужасные пятна пропадут? А что с твоими губами? — Ты словно с мантикрабом целовался, — фыркнул Симус Финниган, накладывая себе вторую порцию жаркого из молодого барашка. — Ага, со всеми мантикрабами и с Хагридом в придачу, — молодецки усмехнулся Рон, предательски краснея. Гарри фыркнул и невзначай бросил взгляд на стол Хаффлпаффа: судя по сытому и довольному, как у кошки, виду Эшли, его подозрения были не лишены оснований. Впрочем, похоже, не он один так подумал: Гермиона, пряча улыбку, скрылась за учебником и начала торопливо шуршать страницами. Когда Гарри вечером вполз в гриффиндорскую гостиную (определённо, сегодняшняя тренировка была самой изматывающей за последнюю неделю, да ещё и в библиотеке пришлось повозиться...), Рон уже совершенно истомился от ожидания: ему не терпелось поделиться с другом сногсшибательной новостью. Надо сказать, что Гарри абсолютно не рвался узнать подробности романтического происшествия — он только что вернулся из библиотеки с томом "Падших ангелов и духов тьмы" и собрался переписывать домашнее задание по демонологии: Гатто был строг и придирчив и за версту чуял халтуру. Но, взглянув на сияющую физиономию друга, Гарри послушно опустился на диван. Однако трогательной истории про родник не суждено было прозвучать: портрет распахнулся, и в гостиную влетела совершенно разъярённая Анджелина Джонсон — семикурсница и подружка Фреда Уизли. — Вы только подумайте! — возмущённо воскликнула она, ни к кому конкретно не обращаясь. — Этот гад Гатто ("Анджелина!" — ахнула Гермиона и окинула тревожным взглядом навостривших уши первоклашек) сегодня придрался ко мне на уроке по пустяку: дескать, я подсказала Фреду. И велел вечером прийти к нему в кабинет... Гермиона, объяснявшая Трейси азы Трансфигурации, закашлялась и прикусила губу. Кто-кто, а она прекрасно могла себе представить, что было дальше. ...Когда она вошла в кабинет Гатто, того ещё не было; на столе лежало несколько книг, перья, пергаменты. Горело всего три свечи, придавая кабинету очень уютный вид. И очень интимный. Гермиона рассеянно подошла и открыла первый попавшийся том — благо, в нём была закладка. И с отвращением выронила её: с закладки на неё смотрели... ой... Гермиона покраснела и охнула от неожиданности, когда мягкая рука бесшумно подкравшегося Гатто тяжело опустилась ей на плечо. — Миленькая вещица, правда? — подхватив закладку, он сунул её прямо под нос девушке, не знающей, куда девать глаза от смущения. — Ах, эти французы, они такие затейники, чего только не напридумывают... Crede experto —поверь опытному, моё юное дитя. Так, но давайте к делу. Собственно, я не за этим сюда вас позвал, хотя, если захотите, — его глазки масляно блеснули, — мы могли бы поделиться мнениями...впрочем, неважно. Видите ли, до меня дошли слухи о существовании одной прелюбопытнейшей книги. Редчайшее издание: издано всего 15 экзмпляров, все были уничтожены — и вот, надо же, нашёлся один... Определённо, это книга, которая непременно должна быть прочитана, как говорится, libri legendi. Как только она попадёт мне в руки, мы могли бы с вами провести уникальное исследование, если вам, конечно, это было бы интересно... — Гермиона почувствовала, как рука Гатто крепко сжала ей плечо. — Уникальный том по истории Гриндевальда, как нельзя более актуален в нынешнее время. Не даром мудрость гласит — qui desiderat pacem, praeparet bellum, кто желает мира, пусть готовится к войне. Начать, конечно, стоит с сопутствующей литературы...тем более, что самой книги пока нет в моём распоряжении, но один любезный человек обещал мне доставить её в самые кратчайшие сроки. Единственная неувязочка, — профессор сокрушённо вздохнул и развёл руками, — моё время расписано буквально по минутам, так что я могу выделить для этого... — он отпустил девушку и, подойдя к столу, взглянул в календарь, — вечера в субботу и воскресенье. Правда, тогда нам придётся пропускать ужины, но я уже договорился с домашними эльфами, мы с вами сможем отужинать прямо в номере, пардон... в кабинете. Совершенно сбитая с толку многословием и дробной, круглой речью, Гермиона растерянно кивнула, и Гатто, деликатно подхватив её за талию, провёл девушку к дверям, выписывая по дороге какие-то немыслимые па. Галантно прикоснувшись губами к пальчикам, он распрощался с ней до субботы и выставил из кабинета. Гермиона тупо смотрела на закрытую дверь и пыталась понять, откуда взялось в ней это безумное ощущение гадливости. — ...Так вот, — понизила голос Анджелина, начиная приходить в себя, — сначала он плёл что-то про учёбу и дополнительные занятия, а потом просто полез ко мне. А когда я дала ему по физиономии, пообещал, что завалит Фреда на экзамене! Только ради Бога, об этом Фреду не говорите, иначе... Но было поздно: красный от ярости, из соседнего кресла поднялся Фред, которого ослеплённая негодованием подружка не заметила за высокой спинкой. Вытаскивая на ходу палочку и что-то бормоча под нос, он кинулся к дверям. Анджелина взвизгнула и, перемежая успокоительные фразы с мольбами о помощи (Ну же, кто-нибудь! Держите его! Отберите палочку!), повисла у него на шее. К ней присоединились несколько старшеклассников — Ли Джордан обхватил Фреда за пояс, Джордж без лишних нежностей заломил за спину правую руку брата и вывернул из намертво сжатых пальцев волшебную палочку, а Гарри с Роном повисли на плечах. Анджелина визжала, Фред ревел и рвался, как зверь, перепуганные младшекурсники сбились в уголок и уже готовились разрыдаться, остальные оторопело хлопали глазами. — Я его убью! Гермиона как следует прицелилась, стараясь никого не задеть: — Petrify! Фред моментально умолк, и его окоченевшее тело аккуратно опустили на ковёр. Благодарно взглянув на Гермиону, Анджелина присела на корточки и с состраданием погладила Фреда по голове. — Я немедленно доложу о нарушении педагогической этики учителям, — сообщила Гермиона, но была остановлена удивлённо-презрительным взглядом Джорджа: — То есть ты хочешь сказать, что, вместо того, чтобы пойти и вызвать его на дуэль или, на худой конец, просто набить морду, надо донести Дамблдору? — Это не я так говорю, — вспыхнула Гермиона, — так гласят школьные правила. Просто это уже не первый случай... — Знаешь, что я делал с этими правилами? — негромко заметил Джордж и добавил пару выражений, от которых девушки вспыхнули и отошли подальше, а юноши зажали рты в истерическом хохоте. Нахмурившись, Гермиона отвернулась к камину и упрямо уставилась в огонь. К ней тихонько подошёл Рон и погладил по руке. — Ладно, не дуйся на Джорджа. А что — он ещё к кому-то приставал? — Угу, — мрачно кивнула староста, не сводя глаз с прыгающего за решёткой пламени. — Ко мне. Помнишь, первый урок? Ну вот: он предложил мне заняться исследованием, а сам начал хватать меня за коленки и совать в лицо картинки с какими-то дурами, которые даже застегнуться нормально не умеют... — Ну, я ему, — дёрнулся Рон, но Гермиона вцепилась ему в рукав. — Не говори никому, ладно? — её глаза против воли метнулись к Гарри, который среди прочих о чём-то совещался над неподвижным телом Фреда. — Я тебя очень прошу, не надо, чтобы кто-то узнал об этом... — А что — ты не рассказала профессорам? — покосился на неё Рон. — Нет, — вздохнула она. — Это бы выглядело, словно я ябедничаю... Понимаешь? Рон кивнул и приобнял её. Она вздохнула и прижалась щекой к его плечу. Ей очень не хватало дружеского участия. Сейчас, когда отношения с Гарри разладились, дружба с Роном тоже поостыла: тот, в основном, проводил время с другом. Или вертелся около хаффлпаффцев. Гермионе очень не нравилась та вертихвостка, вокруг которой увивался Рон. Во-первых, он забросил учёбу, а её, судя по всему, это совершенно не волновало. Во-вторых, неделю назад Гермиона, засидевшись в библиотеке, собственными глазами видела, как эта Эшли как-её-там обнималась в углу с каким-то парнем из Равенкло, тогда как позавчера на обеде, как раз после того злополучного происшествия на Зельях, она строила глазки Симусу Финнигану. А в-третьих, Рон — её лучший друг и достоин куда большего, чем какая-то жеманница. Впрочем, Гермионе даже в голову не приходило выложить всё это Рону, который по темпераменту не уступал своим старшим братцам. Поэтому она промолчала и, вздохнув, тихонько пискнула: — Я так устала, Рон... Быть старостой — это так утомительно, я даже иногда вскакиваю по ночам из-за кошмаров: мне снится, что по моей вине факультета лишают трёхсот очков, а меня исключают из школы... Кстати, — встрепенулась она, — что с твоей учёбой? Вы с Гарри совсем съехали: скоро, вместо того, чтобы приносить баллы Гриффиндору, вы будете их только терять! Рон застонал: — Ну, Гермиона, ну, можешь ты хоть раз не вспоминать про учёбу? Я всё исправлю, даю тебе честное слово! Погоди — вот выиграем у Равенкло, тогда можно будет расслабиться немного... в смысле, заняться уроками, — тут же поправился Рон, встретив её недоумённый взгляд. — И вообще, насчёт отметок Гарри разговаривай, пожалуйста, с ним — я ему не нянька, — коварно добавил он. — Я пыталась, — вздохнула Гермиона. — Вот только он со мной разговаривать не хочет... — Рон, я в библиотеку, пойдёшь? — окликнул друга Гарри. Фреда уже унесли наверх в спальню семикурсников, Анджелина осталась с ним, но страсти в гостиной не утихали, и позаниматься не было никакой возможности, все вокруг так и гудели. — Я дам тебе списать Демонологию, а ты мне — последнее задание по Астрономии, ладно? — громко добавил он, словно намеренно пытаясь подразнить Гермиону. — Вот, видишь? — обречённо вздохнула она и, проводив юношей печальным взглядом, вернулась ко всё ещё переминающимся у стола подшефным.