Я твой, если ты мой (I Am Yours, If You Are Mine)

      За те пять лет, что они жили вместе, Лань Сичэнь столкнулся с Нейтом — дерьмовым бывшим Цзян Чэна — трусливым ублюдком и мерзавцем. Познакомился с его великолепным бывшим, Эйданом — будничным героем, из тех, что спасают котят с деревьев и человеческие жизни. Но он никогда не встречался Майей, обычной среднестатистической бывшей Цзян Чэна. До сегодняшнего дня.       О Нейте Сичэнь и не вспоминал, так как этот отвратительный человеческий мусор больше не попадался ему на глаза с того вечера, когда половина семьи Цзян напомнила Нейту, чтобы он продолжал держаться от Цзян Чэна подальше. К сожалению, с Эйданом Делани Сичэню приходилось видеться слишком часто, поскольку пожарный переехал в Ленокс*. Две его младшие сестры и брат теперь учились в Академии Лань — умные, отзывчивые ребята; воспитанность, в сочетании с природной добротой и железной волей. Сичэню нравились младшие Делани, пусть он и недолюбливал их старшего брата. А с тех пор, как тот обманом соблазнил… очаровал, и после долгих ухаживаний, заполучил в свои объятия Вэнь Нина, Эйдан Делани стал неотъемлемой частью его жизни.       И хотя Сичэнь смирился с присутствием Эйдана, и признавал, что неприязнь к нему безосновательна и нелогична, как и его ревность, забыть, что тот когда-то любил Цзян Чэна никак не получалось. И даже если всё это в прошлом, чувства давно остыли, а Эйдан Делани счастлив с Вэнь Нином, и вполне доволен своей жизнью в переполненном шумном доме, где расположилась их большая и дружная семья… Он любил его когда-то.       Сичэнь знал, что это неразумно, глупо и лицемерно, учитывая его собственных лучших друзей, но с большим трудом сдерживал отвратительное желание собственнически шипеть каждый раз, когда Эйдан приближался или был слишком дружелюбен с Цзян Чэном.       Слава богам, Цзян Чэн нашел эти ревнивые выходки забавными, а Сичэнь постарался лучше контролировать свое лицо и голос рядом с Эйданом Делани. В чём достиг небывалых высот, и уже вполне мог создавать видимость вежливой беседы.       И все же, до сегодняшнего дня, он и не думал, что встретит Майю.       Майя, как сказал ему Цзян Чэн, была не из тех, кто сидит на месте. Она страстно обожала путешествовать. Её профессия — фотожурналист, шла рука об руку с этой страстью и была источником её заработка. Майя жила с фотоаппаратом в руках, и иногда не знала, когда наступал момент отложить его и жить в мире за пределами ее объектива. Цзян Чэн и Майя никогда не испытывали друг к другу особых романтических чувств или влюбленности. Они познакомились через Хуайсана, оба страдали от одиночества и решили приятно провести время вместе. Цзян Чэн назвал бы их «друзья с привилегиями», но и это звучало неправильно, потому что он к ней не чувствовал сексуального влечения. Они расстались, став друг другу гораздо ближе, чем в начале их отношений, но так и остались людьми, что не видятся годами, изредка обмениваются случайными сообщениями, встречаясь раз в сто лет за дружеским перекусом в ресторане.       Майя оказалась совсем не такой, как ожидал Сичэнь.       Она представилась как: «тот самый хоббит, с которым встречался Цзян Чэн». Очень небольшого роста и полненькая, похожая на маленький чайник — самое мягкое и самое точное описание её внешности. По-видимому, Майя, начав седеть в молодости, просто позволила природе делать свое дело, и сейчас цвет её волос был, что называется «соль с перцем». Удивительная, добрая улыбка, ямочки на щеках и мягкие карие глаза. Очаровательная и забавная, Майя понравилась Сичэню. С ней было легко говорить, она умела слушать, чем-то напоминая ему Молли.       — Цзян Чэн пускает корни, и очень глубоко. — покачала Майя головой, взяв Сичэня под руку, когда они прогуливались по выставке, останавливаясь у некоторых из её работ.       — Ты тоже похож на человека с глубокими корнями. — как бы между прочим сказала она.       — С нами по соседству живет почти вся моя большая семья, — признался он.       Майя так звонко и заразительно рассмеялась, что Сичэнь не мог не улыбнуться.       — Ну вот видишь, глубокие корни — по-другому не назовешь.       Они остановились у фотографии молодого Цзян Чэна, в окружении голых стен того, что вскоре станет его кабинетом в штаб-квартире «Цзян Индастриз». Майя назвала это фото «Тяжела корона», и Сичэнь счел это очень подходящим, глядя на юношу двадцати с небольшим лет, что, склонив голову, задумчиво смотрел в необъятное окно с видом на финансовый район Бостона. И груда полураспакованных коробок у его ног.       — Ты облегчаешь его ношу, — улыбнулась Майя. — Я никогда не видела его таким сияющим. И таким счастливым.       — Он то же самое делает для меня, — ответил Сичэнь.       Майя кивнула:       — Это хорошо. Знаешь, я очень волновалась за него. Он постоянно говорил о тебе. Только слепой бы не заметил, что он чувствовал. Наверное, потому мне было проще уйти. Я имею в виду, что даже если вы не влюблены в друг друга, всегда легче уйти, когда знаешь, что человек, которого ты оставляешь позади, любит кого-то другого. Что после расставания он не будет разбит и одинок, что есть кто-то другой, к кому стремится его душа.       — Я не знал. Я ничего не знал. — Сичэнь всё ещё пинал себя за все потерянные годы.       — Теперь знаешь, — пожала плечами Майя.       Они остановились у фотографии: безлюдные улочки Дублина воскресным летним утром.       — Дело не в тех годах, что потеряны безвозвратно, а в тех, что есть и будут. И что-то мне подсказывает, что впереди у вас с Цзян Чэном еще очень много лет, чтобы углубить и расширить ваши корни. Я объездила весь этот огромный мир, и то, что я вижу в ваших глазах, в вашем отношении друг к другу, я встречала у пар, что прожили вместе в любви всю жизнь. Не сомневаюсь, что все еще увижу это в вас двоих через тридцать, сорок лет, когда мы все будем старыми, скрюченными и седыми.       Майя сказала так, словно это был свершившийся факт, и Сичэнь страстно надеялся, что всё так и будет.

***

      Она, как всегда, исчезла без предупреждения. Появлялась здесь и там недельку-другую, а потом уехала бог знает куда. Цзян Чэн не переживал, зная, что через пару месяцев она обязательно даст о себе знать. Но, очевидно, он был не единственным, кто получал сообщения. Цзян Чэн радовался, что Сичэнь и Майя сдружились. Маленький управляемый хаос время от времени сделает жизнь Сичэня ярче, не говоря уже о друге-художнике.       Цзян Чэн прислонился к дверному косяку в домашней студии Сичэня, наблюдая, как тот листает один из альбомов с её работами. Сичэнь когда-то увлекался фотографией, и даже посещал уроки, но его сердце всегда лежало к рисованию. Вот и сейчас, на мольберте перед ним был приготовлен свежий холст и краски.       — Ищешь вдохновения? — спросил Цзян Чэн.       Сичэнь взглянул на него с улыбкой и покачал головой.       — Нет, я просто думал о твоих словах. О том, что она не умеет жить, не глядя в объектив. Но ведь именно это и есть ее жизнь. То, как она видит мир сквозь линзу, и любовь во всех её проявлениях. Это все в её работах. Это память, что она оставит о себе.       Мёд*, как всегда, не сводила с Сичэня влюбленных глаз. Цзян Чэн, войдя в студию, потрепал её между ушей, а затем, подойдя сзади, обнял Сичэня за плечи и положил подбородок ему на макушку. Так он мог видеть эскиз на холсте — карандашный портрет их семьи. Он, Сичэнь, две собаки и четыре кошки*.       — Майя могла бы сделать наш фотопортрет, — предложил Цзян Чэн. — Уверен, она бы от души позабавилась.       — Но это же память о нас, — мягко упрекнул его Сичэнь. — О тебе и обо мне. Однажды какой-нибудь студент-ботаник Академии Лань, роясь в собрании моих картин, найдет эту и будет удивляться, с какой стати бывший директор нарисовал портрет двух мужчин в окружении домашних животных. Мне хочется, чтобы он мог проследить нашу жизнь по моим картинам, от последней, что я когда-нибудь нарисую, до первой, той, что я написал для тебя. Память о нас, история, рассказанная моими руками с помощью красок.       Цзян Чэн поцеловал Сичэня в макушку пытаясь сдержать внезапно подступившие слезы. Как же сильно он любил этого мужчину. Он и не думал, что способен любить кого-то так глубоко и безгранично, пока не встретил его.       — О, эти будущие исследователи, прочесывающие анналы истории… Я уже вижу их выпученные в шоке глаза, когда они поймут, насколько ты был горяч.       — Был? — удивленно вскинул брови Сичэнь.       — Я говорю о тех временах, когда тебе будет сто десять, а не сейчас.       Сичэнь рассмеялся:       — Думаешь, я протяну так долго?       — Абсолютно уверен. Сто десять, как минимум, — отрезал Цзян Чэн. — Твой последний портрет будет с нашей восьмидесятой годовщины. А в августе мы оба уснём, улыбающиеся и довольные.       — Кажется, ты всё продумал. — сказал Сичэнь.       — Ну, я взвесил все «за» и «против», и август показался мне идеальным.       Плечи Сичэня затряслись от смеха.       — Восемьдесят лет вместе, — сказал он неожиданно серьезно и глубоко вздохнул.       — Я имею в виду, что соглашусь и на семьдесят, если придется, — проворчал Цзян Чэн, зарывшись носом ему в волосы. — И уж точно не меньше шестидесяти пяти. Тебе не позволено умереть раньше!       — Шестьдесят пять, не меньше, — согласился Сичэнь, запрокидывая голову для поцелуя. — Остальное — бонусом.