***
Как раз была середина июня, когда я жил в доме у Господина Юсупова. А это значит, что наставала пора петербургских «белых ночей», когда спать совсем не хотелось... Вечером, как было приказано, я явился в покои Господина. В комнате было темно, посередине стояла огромная кровать с балдахином, на которой разместилось два обнаженных человека. Один из них был мой Господин, а второй незнакомый мне мужчина, лицо которого в тусклом свете свеч я еле мог различить. - А вот и ты, - обрадовался Господин, - располагайся. Он указал на приготовленные рисовальные принадлежности возле кровати. Я был ужасно напуган, чтобы сопротивляться, поэтому делал все, что мне велели. Он вернулся к своему любовнику в постель, оставив меня за работой. «Почему они делают это сейчас, когда я здесь? Нужно рисовать, Натаниэль! Чего бы тебе это не стоило! Ты сам видел, какой Господин в гневе..» - думал я. Руки не слушались, дрожали; кисточка то и дело выпадала из них. Вся эта сцена казалась абсурдной до исступления. Я опустил голову в смущении, когда Господин и его любовник приступили к «делу», сцепляясь в страстном поцелуе. Передо мной, всего в пару метрах занимались любовью двое мужчин. Никогда не видел соитие мужчин так близко. Мне нужно было следить за процессом, подмечать детали и потом воспроизвести все на бумаге. Я обещал Учителю, что брошу рисовать развратные картины, но как я мог противостоять такому человеку, как Господин Юсупов!? Меня всякий раз пробирала дрожь, когда я видел, как их языки соприкасались в глубоком французском поцелуе, как их разгоряченные тела сливались в единую фигуру и после разъединялись, как стоны заполняли комнату. Я чувствовал, что мое дыхание часто сбивалось, и я дышал в такт их чувствам, когда они изливались и начинали заново. Господин смотрел на меня, то есть, нет, наверное, он смотрел и контролировал, рисую я, или нет. А я сидел, словно оглушенный, перед треклятым мольбертом и ни разу не коснулся его кисточкой в запотевшей руке. Не мог… Когда все закончилось, где-то спустя час или более, Господин подошел ко мне и, увидев пустоту вместо рисунка, он озадаченно спросил, почему я ничего не нарисовал. - Я не могу рисовать, мой Господин, простите, - поникнул я. - Хмм, глаза на месте. И все пальцы тоже. Так в чем тогда проблема? Я не понимаю, - он взял мою руку и прикоснулся к своей щеке. После моих неловких объяснений, он, кажется, рассердился и сказал, что даст мне еще один шанс. Вид его был устрашающий, поэтому я, ни слова не сказав, убежал в свою комнату. В ней я обнаружил еще комплект письменных принадлежностей. «Он действительно все подготовил» - подумал я. Я пытался смириться с мыслью, что мне придется рисовать для него. - Они ужасные развратники… Я подошел к холсту. Недавние сцены, прочно врезавшиеся в мою память, так и являлись повсюду. Даже когда я закрывал глаза, видел их обнаженные тела, влажные от пота, все их движения и страсть. Я все видел и запомнил. Кисть сама рисовала по холсту, пока я пребывал в том мире непристойностей и разврата. Возбуждение – вот, что я чувствовал, когда смотрел на Господина в ответ на его взгляд, в его устрашающие и отливающие кровью глаза… Я очнулся словно от удара ножом. Передо мной была готовая картина, одна из тех, которые я обещал никогда в жизни больше не рисовать. Слезы от обиды потекли из моих глаз. Во всем я винил Господина, ведь это он заставил нарушить мое обещание, данное Учителю. Я схватил конвертный ножик, лежавший на столе, намереваясь разорвать полотно, но сильная рука остановила меня. Я обернулся и застыл. Это бы Господин. Он совершенно не смотрел на меня в ту минуту. Глаза его, как у безумца, были направлены в сторону картины. Он дотронулся свободной рукой до лица и произнес как-то странно: «Да, да! Это то, что нужно, ха». Казалось, он не владел собой в ту минуту. Я постарался выхватить свою руку и вытереть слезы с опухшего лица. - Почему ты плачешь? – спросил он, наконец, оторвавшись от картины. - Я не хотел больше рисовать, это Господин меня заставил! – крикнул я, отвернувшись. - Ты всегда строишь из себя саму невинность, когда рисуешь столь развратные картины? – он приблизился ко мне и схватил за руку. – Твоя рука сделала этот шедевр, а не моя. Не подумай, я тебе очень благодарен, - Господин наклонился к моему лицу так близко, что дышать становилось тяжело. Щеки предательски загорелись, а глаза избегали пристального взгляда. Кажется, все это разожгло в Господине огонь, что отражалось в его говорящих диких глазах. - Я сейчас слишком возбужден, чтобы выслушивать оправдания, - улыбнулся он и потянулся рукой к моим штанам. Я был напуган и попытался отстраниться, так как все это время отчаянно сдерживал возбудившуюся плоть. Я умоляюще посмотрел на Господина, прося его оставить меня одного. Меня спас стук в дверь и извиняющийся голос дворецкого, который просил Господина выйти к прибывшему гостю. - Я занят, - отрезал он. - Господин, - продолжил дрожать голос за дверью, - Ваш брат… Все же стоит выйти, он угрожает самим заявиться к Вам. - Я понял. Передай этому наглецу, что я скоро выйду к нему. Господин снова повернулся ко мне. Он подошел вплотную, обхватив меня за талию, и произнес: - Сначала закончу с тобой.***
Как бы я ни сопротивлялся, Господин был очень силён. Он схватил меня в свои объятия, из которых без его разрешения невозможно было выбраться. Он дерзко поцеловал меня, с силой проталкивая свой язык ко мне в рот. У меня кружилась голова, а ноги подкашивались. Он не стал меня удерживать, и мы вдвоем сели на пол. Господин обхватил меня сзади и прижался вплотную. Руки его добрались до желаемого, и он достал мою возбужденную плоть, начав грубо ее сжимать и двигать в своем немаленьком кулаке. - Ах, Господин, пожалуйста, не надо! - Молил я. Все мои просьбы были тщетны, его они еще больше раззадоривали. Он вцепился зубами в мою шею, оставив на ней красный след. А я со стоном излился прямо ему в руку. В это время в дверь постучали, и раздался доселе незнакомый мне голос: - Старший брат, это я! Меня бросило в жар от жуткой реальности: я сидел со спущенными штанами в обнимку с Господином, который не собирался отстраняться от меня даже после стука в дверь. Однако он, наконец, поднялся, накрыл меня своим халатом и пошел навстречу гостю. Рука его все еще была в моем семени, и Господин, открывая дверь, поднес руку ко рту и демонстративно слизал с нее белую жидкость. Личико младшего брата омрачилось, и он вбежал в комнату мимо него. Я постарался спрятаться, но было слишком поздно, и меня быстро обнаружили. Гость недоумевающе посмотрел на меня под халатом и спросил Господина, не хочет ли он отпустить меня, на что получил резкий отрицательный ответ. Я неожиданно для себя стал свидетелем семейного разговора между двумя наследниками богатейшей дворянской фамилии. Из-за того, что весь вечер моя голова была тяжела и болела, я запомнил лишь обрывки фраз того разговора. Суть, однако, я уловил. Младший брат Господина приехал в гости по собственной инициативе и собирался остановиться на все лето, готовясь здесь к своему поступлению в Московский университет. Господин отвечал сухо и коротко, но можно было понять, что он не рад приезду родственника. Особенно его раздражал разговор о больном престарелом отце, к которому он якобы должен съездить и навестить. Я ничего не понял из их диалога, да и мне не нужно было понимать. Я лишь волновался о состоянии Господина. Во все время разговора с его братом он тяжело сжимал кулак. Его что-то тяготило, и, казалось, он был в ярости. Когда младший Господин ушел в отведенную ему комнату, я тоже решил оставить Господина наедине с собой, но рука остановила меня, и он притянул меня к себе, сказав: - Не оставляй меня. К моему удивлению, Господин не злился. Он выглядел скорее измученным и сильно расстроенным. Мы спали в одной кровати. Он, как и прежде, обхватил меня сзади и не выпускал. Я дотронулся до его руки – она была горячей, в то время как мои руки были всегда ледяными. Я все думал о том разговоре, повернулся взглянуть на Господина и удивился: он спал, но лицо его выражало такую ужасную боль, что я стал жалеть его. Я отвернулся и снова принялся греться в его горячих объятиях. Так мы и уснули.