Ошибки прошлого — эхо настоящего

      На улице крупными хлопьями шёл снег. Пётр Вознецкий, закутавшись в пальто с шерстяным воротником, курил сигарету, наблюдая за резвящимися детьми. Светлана никогда не любила выходить на улицу вместе с братом и сестрой, предпочитала гулять в одиночестве, гордо расхаживая по площадке. Мужчина довольно улыбнулся, завидев знакомые санки и три фигурки, несущиеся на всей скорости прямо в сугроб. Трое ребят влетают в него на всей скорости, громко крича. Валенок Миши отлетает в другую сторону, но тот лишь заливисто смеётся, вылезая из снега. — Люба убьёт и меня, и вас, если снег в валенки попадёт, — смеясь, кричит он детям. — Тогда мы погибнем смертью храбрых, — ухахатывается Миша, опираясь на Ваню, чтобы надеть валенок.       Отряхнув снег, мальчик подошёл к санкам и опять повёз их на горку.       Когда ребята отошли от Петра, Вика грубо пихает Михаила в бок: — Давайте сегодня посмотрим то письмо мамы. — Мы же не поймём ничего, — разводит руками Иван. — Там пару имён было. Я ещё слышала, что сегодня дядя Антон приезжает, — девочка усаживается на санки. — Они сто процентов о чём-то будут говорить с твоим папой, Миш.       Домой компания вернулась в радостном настроении. По дороге Вознецкий пару раз опрокинул детей в сугроб, смеясь вместе с ними.       Как только дверь в дом отворилась, на порог выбежала Света, скептически хмыкнула и громко заверещала: — Люба! Они все мокрые, наверняка в снег с головой лезли. — Светка, ты чего! — ткнул её Миша.       После привычных нотаций Любы Вика, Михаил и Иван поднялись наверх. Девочка развернула письмо, сложенное в три раза, и поднесла к свету. — Господи Боже... ой, — Миша прикрыл рот рукой, покосившись на бюст Ленина. — Что ж за язык-то такой. — Это… мне кажется, что это французский, — Иван задумчиво потёр лоб. — Мама показывала пару раз книги, там такие же иероглифы египетские были.       Прохорова хмыкнула. Французский? — Ну, знаешь ли, Вика, с именами тут… проблемы, — Миша плюхнулся на кровать. — Нормально тут всё с именами. Фран… Француас Розиер, Эван Розиер, Долохов, Ка… Каха? — Иван удивлённо раскрыл глаза.       Ребята переглянулись. — Ты уверен? — нахмурилась Виктория. — Сто процентов — Каха Джугашвили. Я, может, только с произношением имён где-то ошибся, французский не немецкий, уж извини, — Прохоров положил письмо на стол и сел в кресло. — М-м-м, да, Ванька, ты ошибся, — устало простонал Вознецкий, приложив руку ко лбу, — Как можно этого не знать? Может, не Француас Розиер, а Франсуа Розье, не? — Не строй из себя умника, простофиля, — усмехнулся Ваня, смотря на друга, — ты с ним знаком, что ли? Лично за руку здороваешься каждый день. — За руку я здороваюсь только с Лениным... В своих мечтах, — Миша перевернулся на живот. — К папе Долохов приезжал, ну, они напились и начались оры: «Франуса мудак, Франсу сволочь, Франсуа гнида, а вот у него ещё сын растёт, Тох, ты вот прямо так и передай ему», и всё в этом роде.       Вика опять вскочила со стула и начала расхаживать по комнате: — Давайте подытожим. — Давай, — Иван сложил письмо и спрятал. Его забавляло, когда сестра была настолько напряжена. От этого ее широкие брови сползали к переносице и вырисовывающаяся физиономия напоминала ему Сталина. Виктория всегда закатывала глаза, когда он подмечал это с ехидным смешком, ведь как сам Сталин может казаться смешным. — Мама была знакома с Франсуа Розье... Может быть и не была знакома, а просто слышала. Что можно подытожить, зная сам факт ее смерти и пару имен? Прохорова устало выдохнула. В концлагере она чудным образом познакомилась с одним плохим, но до ужаса интересным человеком. Девчонка называла его Lehrer. — У нас же есть какое-то правило про Блэков и их родственников. Я слышала об этом, — Виктория сложила руки в замок. — Типа за связь с ними убивают. — Ты хочешь сказать, что Диана была... влюблена в этого француза? — вскинул брови Миша.       Входная дверь громко хлопнула, прерывая размышления, снизу послышался возглас: — Антон! Ну наконец-то! — Извините, припоздал чутка, — Долохов стряхивает снег с шапки.

***

      Михаил заливался смехом, наблюдая за пьяным отцом. Пётр Степанович на невнятном «пьяном» языке пытался доказать что-то давнему другу. — Ну, это и так понятно, Антон! — мужчина энергично всплеснул руками.       Виктория зажмурилась, сердце забилось сильнее, страх вновь сковал всё тело и лишь через время отпустил свои путы. Девочка беспокойно оглянулась — всеобщее внимание было привлечено к разбитой рюмке. Иван рвано выдохнул — тоже испугался. Миша с непониманием посмотрел на испуганных друзей, и взгляд его постепенно наполнился жалостью. Мальчишка вновь перевёл уже недовольный взгляд на своего отца. — Пап, маши руками не так яро, — нахмурился Вознецкий. — Ой, ребята, — мужчина прижал ладони ко рту, и наклонился низ, — простите. Если хотите, то можете пойти наверх. Блять! — мужчина неприятно и сильно стукнулся затылком о стол, пытаясь собрать осколки.       Виктория неловко улыбнулась: — Всё нормально. — Да-да, всё… Всё в порядке, нам интересно с вами, — хихикнул Ваня.       Пётр выдохнул, потирая ушибленное место и разговор продолжился дальше. Из потока пьяной речи мало что можно было понять, разве что пару фраз, которые Михаил и Вика успешно пропустили мимо ушей. Часы показывали полночь, за окном крупными хлопьями валил снег, температура уже давно опустилась ниже нуля. Прохорова потягивала горячий чай, пытаясь отбиться от лёгкого опьянения — Долохов, в тайне от всех, подлил ребятам немного малиновой наливки. Взгляд мимолётом упал на зеркало в прихожей: лицо наконец-то приобрело здоровый цвет, волосы стали гуще. Она действительно сияла: сияла её улыбка, сияли глаза. И не просто так — скоро ей предстоит поездка в Грузию. И хоть по рассказам отца их семью там не любят, где-то глубоко в душе она верила в обратное.       Когда раздался раздражённый крик Любви Вознецкой о том, чтобы её муж и Долохов прекратили орать и отправили детей спать, Пётр Степанович медленно поднялся из-за стола, чуть пошатываясь. — Запомните: самое главное — все французы, — он опрокинул в себя рюмку водки и продолжил: — ёбаные пидорасы! Ей-богу, я ненавижу их больше немцев! Никакой субординации, никакого мужества, никакого приличия! Никогда с ними не связывайтесь, поняли?! Ни-ко-гда. А если уж свяжетесь… не дай Боже они вас обидят, устрою им тысяча восемьсот двенадцатый, ёбаные твари! Да простит меня дядюшка Ленин за выражения о Боге! — Петя! — зло окрикнула его жена. — Всё-всё, отпускаю, — намного спокойней отозвался мужчина, пьяно улыбаясь.

***

— Если моя догадка насчёт этой фразы подтвердится… — тяжело выдохнул Иван. — Вань, перестань. Я сейчас не хочу обсуждать это. Слишком много новостей, — всплеснул руками Михаил. — У нас мама умерла! — вырвался надрывный крик. Прохорова тут же прижала ладони к губам, замерла и обернулась к двери. С кухни раздавались пьяные споры. Этого никто не слышал. Мандраж постепенно увеличивался, нервы сдавали. Легкое расслабление за ужином действовало, как наркотик — помогло лишь на время. Мозг начал отходить от своеобразного дурмана, заново погружаясь во всю ту грязь, в которую превратилось ее существование. Девочка принялась агрессивно мерить шагами комнату, даже не вслушиваясь в тщетные попытки успокоить. Она чувствовала себя слабой и маленькой девочкой, хотя по факту, она такой и была. Но ей не хотелось быть такой, не хотелось быть слабой и маленькой. От этого мерзкой смеси отчаяния и злости, то ли на себя, то ли на весь окружающий мир, внутри вскипала животная злоба, мерзкая горькая желчь. — «Да если б не этот мудила-француз Франсуа, Дианка жива была бы, да и Света была бы в порядке. Антон, ну ёбаный, у всей семьи всё хорошо было бы. Охмурил девчонку, дьявол!» — пробубнил Прохоров, пытаясь вдуматься во фразу. — Ну, так-то ты прав… Выходит, что мама действительно была в него влюблена, ну и Света… Я не совсем понимаю, он про... Какой кошмар! — Вика ойкнула, прижав ручку к губам. — А тетку убили… Из-за того, что она покрывала… м-маму? — Получается, — Иван запнулся не в силах продолжить. Глаза Миша смотрели на друзей, не в силах сказать и слова. Слишком много смертей, слишком много, для психики мальчика, а ведь его друзьям детства еще с этим жить... — Ребят, всё наладится, — дрожащим голосом сорвалось с его губ.       Виктория сжала кулаки. Идиотская фраза из разряда «Всё будет хорошо». Не успокаивает, а только злит. В душе начинал разгораться адский огонь злости. В ушах зазвенело, тело забило мелкой дрожью. Девчонка ударила себя по колену, ещё раз и еще раз. Она била себя, пока из глаз не хлынул водопад слёз. Ваня притянул сестру к себе, крепко сжав. Вознецкий присоединился к ребятам и, будучи таким же эмоциональным, даже не пытался скрыть мокрые дорожки на щеках.       Внутри всё разрывалось, билось и ломалось с неистовой жестокостью и силой. Всё то, что Вика попыталась собрать в кучу, вновь развалилось. Слишком много, всего этого слишком много. В один порыв смешалась тоска по маме, злость на семью, злость на слова друга и злость на себя — жалкая, маленькая и обиженная девка, будущий солдат, как говорил отец, сидит и ревёт в окружении брата и лучшего друга. Ревёт, как её несносная, истеричная и мерзкая мамаша. И отцу вроде бы даже не хочется верить, но раз за разом его слова врезаются в голову, как тот самый истребитель, что на последнем издыхании с дьявольским звуком упал на немецкий танк. Тогда умерли все: и кто был в танке, и пилот, и люди в радиусе десяти метров. Тогда маленькую Вику оглушило, она не могла сказать ни слова, не могла закричать. Её просто сгребли в охапку и утащили в более безопасное место, если такое вообще было. Когда отец выливает на неё всю злость, она чувствует себя такой же парализованной и оглушённой, только вот нет того самого солдата, что унес её подальше от взрыва. Наверное, его никогда и не будет. Ей отчаянно, отчаянно не хочется верить в правоту отца о матери. Она ведь не могла быть настолько плохой, не могла быть таким человеком, каким обзывал ее отец... Почему он так делал... За что?