Ошибки прошлого — эхо настоящего

      Лучи зимнего солнца освещали длинный коридор в «Спальном» крыле. Женщина лет пятидесяти вышагивала по дубовому полу, гордо подняв голову, рука её с крупными кольцами придерживала несколько детских платьев, перекинутых через плечо. Из окон открывался потрясающий вид на горы и леса, припорошенные снегом. Деревенские домики, видневшиеся где-то вдалеке, словно были скрыты от чужих глаз высокими деревьями. Где-то пролетел орёл, могущественно размахивая крупными крыльями.       Виктория подскакивает на кровати от громкого стука в дверь. — Виктория… а, уже проснулась, — женщина приоткрывает дверь, медленно заходя в комнату.       Прохорова недоверчиво оглядывает свою двоюродную бабушку взглядом, комкает одеяло. Почему у неё такой добрый взгляд? А что она прячет в карманах? — Вы пришли меня убить? — срывается с её губ. — Что? — хмурится женщина, бросив на большую кровать одеяния и подходя к окну. — Ты хоть понимаешь, что говоришь? — Моя мама… Вы убили её и теперь хотите убить всех нас, — взгляд Насти не упускал ни одно движение бабушки, и вот ей уже кажется, что через пару секунд в неё метнут нож или вскинут пистолет и выстрелят.       Однако Татьяна лишь устало вздыхает. — Никто не собирается тебя убивать, девочка. Лучше скажи, что ты хочешь надеть: свою одежду или местную? — Вы уходите от вопросов, — это было сказано слишком резко, и Прохорова моментально прикладывает маленькую ручку к губам. — Послушай, деточка, если тебе так интересно, почему умерла твоя мама, тогда я сегодня же попрошу раскрыть тебе эту тайну… — Я знаю, почему вы её убили, — отрезает Вика. — Теперь вы думаете, что её дети сделают то же самое, поэтому нужно нас побыстрее прикончить.       Татьяна присела на край кровати, ласково улыбнулась. Её не интересовало, каким образом девчонка узнала то, что знать ей явно не стоит. Ей в принципе не нравится то, что от них что-либо скрывают. — Я говорила, что сокрытие этой «тайны» приведёт ко всему этому, — женщина вздохнула. — Ох Господи, говорила же… Мы не убийцы, однако твоя мать предала весь наш род, запомни, — мать, а не ты. Ты ни в чём не повинный ребенок, трогать тебя никто не будет. Ни тебя, ни твоего брата, ни сестру, ни отца.       Виктория всё так же недоверчиво сверкнула глазами, но всё же вылезла из-под одеяла, робко смотря в пол. — Хорошо… Я хочу надеть что-нибудь местное…       Татьяна улыбнулась, мягко погладила девочку по спине. — У меня есть для тебя это. Его носила Нунэ, моя сестра, когда была в твоём возрасте, — женщина встряхнула нижнее ситцевое платье.       Вика спрыгнула с кровати, уже с интересом, ежели чем с опаской, глядя на многочисленные элементы одежды. — Надевай, — женщина всучила девчонке нижнее платье, — потом я тебе помогу с остальным.       Наряд был не особо ярким или роскошным — обычная, скромная, крестьянская повседневная одежда. Верхнее платье было похоже скорее на накидку с рукавами и шнуровкой. Виктория провела рукой по тёмно-красной ткани — дорогая, с еле различимыми узорами. — Ну красавица, вот прям красавица, — бубнила женщина себе под нос, застёгивая металлический пояс с гербом рода. — Как влитое сидит.       Прохорова скромно улыбнулась — слова бабушки и здоровый сон её успокоили, наверное, им правда не хотят причинить вред.       Из окна комнаты открывался вид на заснеженный внутренний дворик, за стенами здания видны горы, покрытые лесами. Что-то величественное, опасное, могущественное и в то же время спокойное и родное было во всём этом. Последний раз девочка приезжала сюда лет в пять, с того времени осталось лишь одно воспоминание о шумной свадьбе — как какой-то мужчина учил её танцевать лезгинку. А ещё язык всё ещё помнит терпкий и горький вкус красного вина, которое она тайком опрокинула из бокала отца. Горло тогда очень сильно жгло, аж глаза слезились. — А Софико тоже будет? — поинтересовалась девочка, пока огрубевшие руки расчёсывали её волосы. — Конечно. — А Лейла? — И она тоже будет… — почти шёпотом ответила Татьяна, проведя волшебной палочкой по тут же завившимся волосам. — Эх-эх… и зачем только волосы отрезала. — С длинными было неудобно во время войны, — пожала плечами девочка, подходя к зеркалу.       Татьяна лишь цокнула, проворчав что-то себе под нос, собрала вещи, кратко объяснила, куда идти, и удалилась.       Виктория слушала женщину вполуха, её взгляд был прикован к отражению. В Ленинграде у них даже как такового зеркала-то и не было, только то, которое висело в общей ванне, но оно было полуразбитое и вечно мутное. Да и на девочку из него смотрел призрак с до ужаса бледной кожей и большими синяками под глазами.       Вдоволь налюбовавшись, девчонка наспех умылась и вышла из комнаты. В коридоре было прохладно, лёгкий горный ветерок развивал завитые рыжие волосы. Вика с интересом рассматривала коридор: портреты писателей, поэтов и прочих известных людей Кавказа гордо красовались в дорогих рамах по одну сторону, по другую же — резные окна с потрясающим видом. Прохорова, привыкшая к виду полуразваленных домов, зачарованно всматривалась в пейзаж.       По мере приближения к столовой, запах вкусной еды становился всё более и более уловимым. Девочка шла прямо на чарующий запах — туда, где от любви плавится сыр, а специи по-новому раскрывают свою душу с каждой ложкой. Знакомое авантюрное ощущение заставляет откинуть все мысли. Хочется окунуться в колорит с головой, надеяться, что хотя бы здесь её будут принимать, как свою. Воображение рисовало стол, ломящийся от вкусностей: хачапури по-аджарски, чирбули, эларджи и мацони.       Ботиночки с небольшим каблучком выстукивали по паркету, и вот, наконец перед девочкой открылся обеденный зал, озарённый зимним солнцем, наполненный теми самыми вкусными запахами, ну и конечно же, галдёжкой людей. — Дила мшвидобиса! — громко поздоровался довольно хилый мужчина лет шестидесяти. — Это по-грузински «Доброе утро». Присаживайся рядом с Арменом. — Дила мшвидобиса, — робко и по слогам повторила девочка, скромно улыбаясь.       Виктория уселась на удобный стул рядом с мальчиком, чьё лицо ей показалось смутно знакомым. — Привет, меня Армен зовут, — широко улыбаясь, он протянул ей руку. — Я, вроде как, старше тебя на два года, мне одиннадцать. — О-о-о, — протянула девочка, — значит, ты уже учишься в… — Дурмстранге. — Интересно, я должна поступать в Колдовстворец через год! — ответила Настя, рассматривая еду на столе. — Чего тебе положить? У нас тут и шашлык, и фрукты, и эларджи, — Татьяна заботливо склонила голову, взяв у девочки тарелку. — Я очень голодная, — усмехнулась Прохорова. — Чирбули выглядит аппетитно… ну, и кусочек хачапури… и чай! — Хороший выбор! — широко развёл руками Армен. — Моя сестра ещё спит, но, когда проснётся, предлагаю пойти погулять. — Еще чего! — нахмурилась Эллене, очередная родственница, то ли тётка, то ли ещё кто. — Лали, Софико и Настя пойдут учиться танцевать, сегодня же Новый год, праздник, люди приедут!       Армен недовольно цокнул, но спорить не стал.       Тепло от горячего чая разливается по всему телу, от вчерашних опасений не сталось и следа. Девочка сидела в середине стола, вслушиваясь в разговоры и пытаясь понять грузинско-русскую смесь. — А ты, Вика, в Колдовстворец поступаешь, как и твой брат? — поинтересовался какой-то мужчина. — Да, — кивнула девочка. — Это хорошо, Софико поможет ей обосноваться там… Всё-таки школа… — мужчина усмехнулся, — важное испытание в жизни, определяющее твоё будущее.       Прохорова едва заметно нахмурилась. Понятное дело, что в Колдовстворце будет сложно… Тем более Прохоровым, учитывая их происхождение. Но что за будущее может определить простое обучение? Скорее всего, мужик имел в виду что-то из разряда выбора направления в обучении, разве что интонация его подсказывала другое. Намекает, чтобы девочка пошла изучать темную магию?       Насколько было известно Виктории, в Колдовстворце действительно изучают темную магию, причём особую, специфическую. Национальную, если так уж можно выразиться. Этим-то русская школа магии и превосходит все остальные: пока в Хогвартсе, Ильверморни и Шармбатоне шугаются от этой силы, в русских школах учат, как ей овладеть и открыть перед собой совершенно новый мир…       Да… родственник имел в виду именно это и ни что иное. — А Светлана куда поступит? — В Хогвартс, — отрезал отец.       На несколько секунд за столом воцарила тишина. — Это нелогично! — всплеснул руками Каха, что считался главным после Сталина. — Там учится его сын, там учатся наши враги. — Я знаю, что я делаю, — прошипел Юрий. — Уж поверь мне, в Колдовстворце она не выживет. — Ты хочешь сказать, что на старших деток тебе плевать?! — зло выкрикнула Эллене. — Вы и без этого нас бросили, — прорычал Прохоров. — Считай, что закалка. Войну пережили и Колдовстворец переживут. Тем более, Свете на хер не сдалась военная подготовка. — Юрий! — Каха стукнул по столу со всей силой, так, что аж тарелки зазвенели. — Не смей разговаривать со мной в таком тоне! Я всё сказал! — отец встал из-за стола, зло отшвырнув стул, и покинул обеденный зал.       Последующая минута пролетела в гробовой, напряжённой тишине. — Нет, ну, доля логики в этом, конечно, есть… — предположил Армен, еще один двоюродный брат Вики.       Каха зло посмотрел на сына и хотел было приказать замолчать. — Не смотри так, я учусь в Колдовстворце, имею право судить, — прервала отца резко вошедшая Софико. — Свете будет лучше в Хогвартсе.       Виктория развернулась в сторону голоса. В обеденный зал вошла крепкого телосложения девушка, одетая в черкеску. Ровная спина, широкие брови и густые чёрные волосы до лопаток. — Мы ещё поговорим об этом, — буркнул Каха, уходя вслед за Юрой.       Софико лишь закатила глаза. — Привет, солнце, — девушка слегка потрепала Вику по голове и обратилась к Ване. — Защищаешь сестру? — Ц, кто, если не я, — горделиво вскинул голову мальчик под всеобщий смех. — Меня не надо защищать! — нахмурилась девочка. — Ну-ну, — хихикнул Иван.       Атмосфера вновь успокоилась, ссору удалось замять. В принципе, как и все внутренние проблемы.

***

      Вика отдавалась такту ритмичной музыки, почти не смотря в большое зеркало. Яркая и энергичная мелодия Мтиулури погружала в транс, незамысловатые движения позволяли отключить мозг, двигаясь под звуки музыки. Женская партия «мужского» танца разворачивалась в основном на заднем плане, всё внимание было приковано к скачущим мужчинам. Прохорова обещала себе выучить эту партию, как это сделала Софико, наплевав на любые устои.       Нехватка внимания и стремление к всеобщему одобрению даёт о себе знать. От этого ли девочка с самого раннего детства любила танцевать в центре зала, прямо под обжигающим светом лампы, или же она попросту любит кавказские празднования, песни и пляски? Тем не менее, на новогодний пир она шла в полном предвкушении, хоть низ живота и сводила судорога волнения. Примут её так же радостно и дружелюбно, как тогда, после того, что сделала мама?       Небольшие каблучки выстукивали по полу. Она шла одна, без брата, от этого становилось ещё волнительней. Последний поворот — и перед ней предстаёт огромная дубовая дверь, открытая нараспашку, а за ней как будто вся Грузия собралась. Высокие потолки, колонны, обвитые виноградной лозой, огромная люстра с тысячей лампочек. Где-то вдалеке виднелась невысокая сцена, где гордо восседали музыканты и певцы, распивающие очередное многоголосие. В центре буквой "п" стоял стол, ломящийся от разных вкусностей. Когда Виктория переступает порог, её затягивает пучина толпы, смеха, разговоров, вина, чачи и громкой музыки. Кто-то хватает Прохорову за руку, оттягивая в сторону. — А вот и ты! — Софико оглядывает сестру с ног до головы. — Красавица! Смотри, как бы жениха не подыскали, наши могут.       Вика смутилась, её щёчки залились милым румянцем. — Мне мужчина не нужен, — она неловко провела рукой по косе. — А теперь обьясни это предкам, считающим, что единственная наша цель — поеб… а-а, — Джугашвили запнулась, постучала ладонью по губам, — по-о… ну, короче, сбежать с каким-нибудь Блэком или Розье. — Ну, судя по недавним случаям, — к компании подошёл парень лет шестнадцати — очередной двоюродный брат Вики — Григорий Джугашвили, — страх оправдан.       Прохорова повернулась к Григорию, закинула голову, чтобы рассмотреть его лицо. Тот взглянул на девчонку, как на какой-то ненужный неодушевлённый предмет, секундная вспышка презрения отразилась в его глазах, ударив в самое сердце. — Придурок, — толкнула Софико брата. — И что, что вот такая дура у нас в семье была, что ж с этим поделаешь, — девушка схватила парня за край черкески, притянув его ближе, чтобы маленькая Прохорова не расслышала. — Это не значит, что её дети тоже будут готовы продать Родину и Семью за огромный хуй и горы денег.       Вика не позволила себе сказать ни слова, последняя фраза хоть и была произнесена тихо, но явно с намёком на то, чтобы девочка её расслышала. Где-то в сердце закралось странное чувство: смесь обиды и гнева. Однако спорить со старшими она не смела, поэтому скромно стояла в сторонке, обдумывая всё услышанное.       Григорий, тем временем, многозначительно взглянул на Софико и удалился, отвесив Прохоровой насмешливый реверанс. — Я так и знала, — Настя разочарованно опустила голову. — Солнце моё, ну не расстраивайся ты так. Гриша он… ну… противный тип, мы с Арменом его тоже не особо жалуем, — Джугашвили положила руку на плечо родственницы, чуть сжав пальцы. — Не принимай всё то, что он говорит, близко к сердцу.       Вика горько усмехнулась. Ей всё равно на то, что он сказал, слова бывает вылетают изо рта по чистой случайности, иногда они бывают слишком грубые, иногда лживые, но не всегда человек преследует соответствующую цель. А вот взгляд… взгляд говорит о настоящих, искренних намерениях. И эта мимолетная вспышка презрения, этот мимолетно дрогнувший уголок губ… Они бьют в самое сердце, надеющющееся, что душа хоть где-то найдёт свое место.        Прохорова глянула в спину уходящего юноши и ей отчаянно захотелось разреветься. Не от горя, не от обиды, а от одиночества. Ребенок, рожденный в такой сборной солянке просто не смог бы прижиться даже на своей Родине. Отец по происхождению немец, мама — грузинка. Один родственник самого ужасного человека на этом свете, другая — родственница великого Вождя народов, хорошая, красивая, но предательница. Виктория крепко задумалась, о том, что было бы, если мама резко оказалась прямо здесь, перед ней. Наверное, девочка расплакалась бы, само собой. Расплакалась от одиночества. Родство отца ее губило, а родство мамы могло открыть тысячу дверей, только вот Диана... И Диана их всех оставила.