***
Поезд набит людьми. Страшно, душно и сильно воняет человеческими испражнениями. Настя прижимается к спине брата, по щекам бегут слёзы. Она уже поняла, что их везут явно не подальше от войны. В конце вагона раздаётся громкий крик женщины, кто-то задавил её ребенка насмерть, голова будто бы специально поворачивается в сторону трупа — кровь, раздробленная маленькая головка младенца. К глотке подкатывает рвота. Девочка разворачивается, её рвет. Сильно, много и долго. Иван как может держит её, только чтобы сестра не упала в свою же рвоту, тогда её постигнет судьба задавленного ребёнка. Его бьёт мелкая дрожь, паника вот-вот охватит мальчика, но он не может ей поддаваться. Отец всегда говорил, что он, Иван, — мужчина и должен защищать своих сестёр до последнего. Поезд резко останавливается, двери открываются. Перед туманным взором маячат люди в немецкой форме. С этого дня они попали в кромешный и беспросветный ад.***
Виктория тряхнула головой, откидывая страшные воспоминания. Они выбрались оттуда — и это главное. Двери распахиваются, отец почти за шиворот вытаскивает троих детей и направляется в сторону четырёхэтажного кирпичного домика. Второй подъезд, третий этаж, девятая квартира. — Две спальни, кухня, туалет, — констатирует отец, кидая массивные сумки на пол. Вещей не много, а значит, и времени на обустройство потрачено не много, Юрий ушёл из дома по делам, Света читала какой-то старый журнал двадцатилетней давности, Иван уснул. Вика осталась одна и, не найдя для себя развлечения, напялила самую тёплую одежду и вышла из дома. Холодно и темно, фонари еле-еле освещали дорогу. Девочка шла в неизвестном направлении, разглядывая фасады зданий. Город N — автономный магический город, управлением которого занимается Иван Васильевич Горин, магической частью в основном руководит директриса Колдовстворца, а за надзор над соблюдением норм отвечает Элгуджа Джугавшили. Скорее всего именно поэтому жители городка давно ушли от общепринятых в Советском Союзе норм и правил. Добрый Элгуджа всегда считал правление своего двоюродного брата слишком, чрезмерно жестоким. Диктатура не приведет к прогрессу. Именно поэтому, когда мужчина выбил надзор над городом у Кахи, люди здесь изменились. Бедность, развал и полное угнетение появилось с момента «падения» Колдовстворца. Магические артефакты изъяли под угрозой войны, к которой тогдашняя Российская Империя готова не была. Школа рушилась медленно, тёмные силы смаковали страх и панику учеников и учителей. К слову, сам Юрий Прохоров ещё помнит, как удирал со всех ног в опасный, кишащий самыми разными тварями, лес, только чтобы не попасть под развалины одной части массивного здания. Тогда был пожар, и много смертей совершенно неповинных людей. Город N хоть и находится довольно далеко от Колдовстворца, но магия, которой пропитано всё, что имеет советское «производство», добралась и сюда. С тех пор прошло много лет, но страх, постоянные побеги из разрушающихся зданий и смерти невинных навсегда остались в сердцах людей. Вика знала эту историю лишь по рассказу родственников, но не до конца верила ей. Lehrer говорил, что люди имеют особенность преувеличивать масштабы бедствий, когда речь заходит о том, что они любят. — Интересно, что с тобой сейчас, Lehrer, — девочка замерла, закинув голову, произносила всё это в слух, будто бы мужчина сможет ее услышать. — Вдруг тебя казнили после Нюрнбергского процесса… Или убили американцы… или наши… Я скучаю по тебе, Lehrer, ты мне как второй отец… нет.. папа. — О ком это ты так говоришь? — раздался голос за спиной. Виктория, дёрнувшись в сторону, обернулась на голос. Перед ней стояла девчонка, примерно такого же возраста, как и сама Прохорова. С виду хорошо одетая. — Да так, неважно, — отмахнулась Вика, попятившись назад. — Ты тут недавно, что ли? — девочка вскинула чёрную бровь, с интересом оглядывая новую знакомую. — Тут всем всё равно, о каком Lehrer ты говоришь, даже если это нацистское отродье. Наш город — не Союз. — Как тебя зовут? — поинтересовалась Виктория. — Лидия Гангарт, я еврейка, — хмыкнула девочка, протягивая руку. Прохорова поджала губы, но тоже рискнула представиться, она не любила врать: — Я Виктория Прохорова, грузинка и… немка. — Немка… забавно, — девочка крепко пожала руку новой подруги. — Так значит, Вика, ты тут недавно? — Только переехала. — Хочешь познакомлю тебя со своим другом? Его отец родился в Италии, — Лидия подошла чуть ближе, рассматривая лицо девочки. Вика даже не удивилась, судя по рассказу, с тех пор как Элгуджа занял место управления, в город начали съезжаться все те, кого не принимало советское общество и кто имел магическую силу. — Хорошо, — пожала плечами девочка. — Тебя уже зачислили к нам в школу? — поинтересовалась новая знакомая. Виктория пожала плечами, неуверенно ответив, мол, наверное да. Лидия хмыкнула, чуть склонив голову на бок. Гангарт небрежно махнула за собой, уводя Вика из безликих дворов на открытую дорогу. — Что я могу рассказать тебе об этом городе… — начала Лидия, а Виктория слушала её в полуха, аккуратно рассматривая новую знакомую. Девчонка и правда была очень похожа на еврейку: гладкие чёрные и длинные, ухоженные волосы, её большие и внимательные чёрные глаза с длинными ресницами то и дело так же исподтишка смотрели на Прохорову. — Полярный день, полярная ночь… а вон там заброшки, часто там тусуемся с Артуром. Проблемы с наркотиками и бедностью, алкашей много. В школе уныло и серо, но все добренькие и дружелюбные, поэтому не переживай… Если ты, конечно, тараканов не боишься. Тёмные и густые брови Лидии то и дело хмурились или взмывали вверх, это выглядело весьма забавно. Самой девочке, в конце концов, было интересно найти новую знакомую в этом проклятом месте. Виктория была намного выше Гангарт, а в тёплой куртке выглядела довольно широкой и сильной, хоть этого и не скажешь по нездорово тонким запястьям и бледному лицу. Лидия частенько посматривала на немецкого ребенка, пытаясь в ней что-то найти, что-то, за что она может её ненавидеть. Однако находила лишь заинтересованный взгляд и хмурые брови. — Кто у тебя немец в семье? — резко спрашивает Лидия, обрывая предыдущую линию повествования. — Отец, там долгая история, — пожимает плечами Вика. — Долгая история, которая спасла нам с братом жизнь… — В лагеря, что ли, попадала? — небрежно, почти с отвращением выплёвывает Гангарт. — Да, там и познакомилась… mit dem Lehrer, — Прохорова совсем не оскорбилась на почти издевательский тон, её вновь посетили тяжёлые воспоминания о том времени.***
Девчонка оказалась на удивление смышленой, мало говорила — много слушала. В зелёных глазках вновь разгорелся детский огонек заинтересованности, он вновь смог его разжечь. Нередко штурмбаннфюрер приносил еду на импровизированные занятия, rothaariger frohlein никогда не съедала полностью, хоть и очень хотела. Девчонка даже не скрывала, что прячет еду в карманы одежды, а потом несет её брату. Коммунистическую советскую мораль из неё не выбить, как ни старайся. — Что с тобой случилось? Ты вновь опоздала, как и позавчера, — штурмбаннфюрер нахмурился, оглядывая ребенка с ног до головы. Девочка стояла на пороге, тряслась, неловко сжимая колени. — Простите, это всё унтершарфюрер Магнус… — Вика еле держалась на ногах, закусывая губы. — Он опять приходил… я… я сказала, что иду к вам, а он… Нацист хмыкнул, девчонка явно сдерживалась, чтобы не разреветься. Жалкое зрелище. Мужчина вздёрнул подбородок ученицы, всматриваясь в зарёванное грязное лицо. Майор провёл большим пальцем по щеке девочки, тонкие губы изогнулись в отвращении. — Он опять это делал со мной… я же… — Вика скривилась. — Должна быть только его. Штурмбаннфюрер яростно фыркнул, грубо затаскивая девочку внутрь дома. Ему очень хотелось сказать что-то в роде: «Эта тварь ещё пожалеет о том, что сделал», но он не мог. Мало чего эта девица могла подумать. Однако через пять минут Прохорова уже стояла под горячем душем, низ живота сильно болел, по внутренней стороне бедра стекала струйка крови. Добрый Lehrer переодел девчонку в новую одежду, пускай и мальчишескую, но это будет получше грязной формы. — Завтра пойдёшь к остальным её стирать, — приказным тоном скомандовал мужчина, закрывая склянку с болеутоляющим. Высокий, статный и сильный немецкий солдат сидел за небольшим столом прямо напротив пленной семилетней советской девчонки. Виктория была на грани нервного срыва, еда не лезла в глотку, вода не желалась питься. Хотелось домой, отчаянно хотелось, чтобы этот кошмар закончился. Прохорова поднимает виноватые за сорванное занятие глаза на мужчину и сразу зажмуривается: слезы щиплют. Как ни крути, но не сделаешь из ребёнка солдата. Девочка подскакивает с места и почти запрыгивает в уже открытые объятия немца. Он будто всегда предугадывал её действия. Маленькие ручки отчаянно хватаются за воротник мокрого от слез пиджака. Тяжёлые крепкие руки смыкаются на детской спинке, чуть приподнимая, аккуратно усаживая на колено.***
Вика горько усмехается, вспоминая почти родной аромат крепкого кофе и мятного парфюма. — Война унесла жизнь моего старшего брата, его убили в лагере смерти, — угрюмо говорит Лидия. Прохорова лишь кивает. — Я очень скучаю по нему, Шалом был моим самым любимым человеком в семье, — продолжает девочка, и у Виктории что-то разбивается глубоко внутри. — Я не виню тебя, раз ты тоже видела войну. — Мы с братом бежали из Собибора, — nativer Darm внутри плещется, бьётся, и Вика добавляет: — Я очень люблю Германию и немцев.