В своем несчастье одному я рад, что ты — мой грех, и ты — мой вечный ад... Уильям Шекспир, сонет 141
Нужно убираться из этого проклятого места и как можно скорее. Владимир присел на корточки перед раненым Хлыновым. Тот заворочался, выдыхая тяжелые свистящие хрипы, и открыл глаза, в которых мимолетно проскользнуло осмысленное выражение и почти тут же исчезло. — Черт! — барон хлопнул раскрытой ладонью по земле. Резко поднялся на ноги, прошелся взад и вперед, широко растопырив локти, упираясь сжатыми кулаками в бока. Вся компания затихла и выжидающе на него поглядывала, словно каждый понимал, что сейчас лучше помолчать, не вмешиваться. Корф оглянулся и утвердительно кивнул Вере Ивановне, она будто только этого и ждала, засуетилась около Хлынова, проверяя повязку на его груди и прислушиваясь к рваному дыханию. — Вы поедете первыми, — барон обратился к Репнину. Тот дернулся, с намерением ответить, но Владимир уже отвернулся, шагнул к Анне, подхватил ее за талию и усадил на лошадь. Михаил вскочил в седло следом. — Гони, дорогу ты знаешь! — барон потянул князя за рукав, чтобы тот наклонился и чуть слышно шепнул: — И помни, что бы ни случилось, ВЫ должны вернуться. Репнин решительно качнул головой в знак согласия, понимая, что для Корфа вернуться означало много больше, чем в гарнизон или даже в Пятигорск — они должны вернуться домой. Князь только собирался ответить, что он не подведет и что уж в этом вопросе на него можно полностью положиться, но барон уже не слушал, отошел чуть в сторону, хлестко хлопнул рукой по крупу их лошади, которая, навострив уши, тут же сорвалась с места в галоп. Михаил в очередной раз поразился той быстроте принятия решений, в особенности дерзких и даже наглых, что свойственна была Корфу. Обхватил Анну одной рукой, прижав к себе, другой — крепко схватился за поводья. Девушка обернулась, волосы ее растрепались и липли от ветра на лицо, мешая разглядеть его, уже развернувшегося и шагающего к Вере. Последнее, что Анна увидела перед тем, как лошадь свернула по горной тропе, было то, как Владимир склонился над Хлыновым и вместе с Верой попытался его поднять. — Михаил Александрович, Вы знаете, что он задумал? — голос Анны зазвенел от беспокойства. Репнин закусил губу, несколько секунд обдумывая и подбирая слова, чтобы ответить мягче и деликатнее. Девушка же эту небольшую заминку расценила как желание скрыть от неё правду. — Князь, умоляю, не молчите! — крикнула Анна, уже срываясь в истерику. — Вера Ивановна предложила посадить с собою на коня раненого Хлынова, привязав его к себе, и отправиться за нами следом, тогда бы у Владимира были развязаны руки и он смог бы..., — Репнин осекся, раздумывая, следует ли говорить дальше. Но Анна и без того догадалась, прошептала сухими губами, закончив за князя: — ...увести горцев другой дорогой... Её затрясло, но не от холода — от страха, оттого, что не его, а чужие, неправильные руки обнимают и крепко прижимают её. Михаил ослабил хватку, в надежде успокоить погладил ее по растрепанной голове рукой. Анна в ответ напряглась, выпрямилась, как туго натянутая струна, и отодвинулась от Репнина, насколько это было возможно, вцепившись в лошадиную гриву заледеневшими пальцами. Владимир опять всё решил за всех. Впрочем, разве когда было иначе?***
— Берите! — Владимир почти насильно засунул заледеневшими пальцами в её трясущиеся руки бумажный свиток. — И будьте счастливы!... Она непонимающе, удивленно заморгала, а после уперлась застывшим взглядом ему в спину, сквозь пелену слез наблюдая как он, не оборачиваясь, проваливаясь с каждым шагом в толщу снега, тяжелой, рваной от этого поступью удалялся прочь. Развернула свиток, строчки запрыгали и никак не хотели складываться в слова. Смысл написанного дошел не сразу, а только тогда, когда подбежавший Репнин выхватив из рук бумагу, прочел и счастливо рассмеялся. Вольная! Что это? Зачем? Неужели ОН не понимает, что никогда ей уже не быть свободной?! Разве сможет она когда-нибудь забыть его болезненный взгляд, с вопросительным отчаянием ожидающий её ответа? Его руки, обнимающие так крепко, что до сих пор её тело горело от воспоминаний и чувствовало тяжесть его ладоней, и так нежно, что, казалось, нет ничего на этом свете, от чего он не смог бы её укрыть? Его губы, что оставили на лице отметины, прокладывая дорожки из частых быстрых поцелуев, и заклеймили её навсегда? И горячий, безумный его шёпот: — Ты любишь меня? Ну скажи, ты любишь меня? Ну скажи мне***... Она испугалась, промолчала, потому что поверить — страшно и невозможно, ведь после останется только одно — раствориться и утонуть в нем без остатка. Анна глядела сквозь накатившие слезы на удаляющуюся, чуть поникшую спину Владимира и чувствовала, что с каждым его шагом у нее остается все меньше сил. Вот он уже вскочил на коня, пришпорил и помчался во весь опор, а она будто лишилась опоры — рухнула на рыхлый снег, в лице ни кровинки. Ну что ж! Всё правильно! Владимир Корф своих решений не меняет, два раза себя не предлагает! И вольную выписал не ей, себе! Вот так, красиво и благородно, одним взмахом пера вычеркнул её из своей жизни. И освободился. Сам … Анна отшвырнула бумажный свиток, прикусила сжатый кулак, чтобы не закричать. Значит, всё же не так она ему и нужна, раз так просто отступился. Значит, опять игра! Бесконечная, вязкая, затягивающая, как в омут, которая ему надоела, раз так легко отпустил ее. Значит, всё, что было — объятия, слова, поцелуи, от которых до сих пор её бросало то в дрожь, то в жар, а от воспоминаний начинала кружиться голова — всё это ложь, от начала и до конца! Михаил плюхнулся рядом и обдал Анну снежной пылью. Она отшатнулась, поморгала непонимающе, совсем про него забыла. Репнин упал на спину и утащил за собой Анну. Его настойчивый влюблённый взгляд показался девушке таким нелепым и таким ... спасительным? Она наигранно рассмеялась, сначала натянуто, но все больше и больше распаляясь, не могла уже остановиться, почти задыхаясь в истерике. Успокоившись, повернулась к князю, окинула его внимательным взглядом, он что-то продолжал говорить, куда-то звал. Что ж, так тому и быть! От этого внезапно принятого решения Анне стало вдруг холодно и страшно, она задрожала и, продолжая улыбаться, вложила в протянутую князем руку свою ладонь, вместе с осколками разбитого вдребезги сердца — всё, что осталось после урагана по имени Владимир Корф.***
— Анна, Вы же понимаете, что с ним спорить бесполезно, особенно, если он принял решение, которое считает единственно правильным, потому что — это его, Владимира Корфа, решение, — нервно и слишком быстро начал оправдываться Репнин, почувствовав как отстранилась от него девушка. От ее напряженной спины веяло неприкрытым, вызывающим пренебрежение, и князь даже малодушно обрадовался, что не видит сейчас ее лица, а, главное, глаз, с горящей в них истиной: "Вы трус, Михаил Александрович!"***
— Она будет счастлива… Она станет моей женой… Владимир развернулся к Репнину, в глазах его горел тот самый огонь, который был так хорошо знаком князю. Только теперь, помимо непреклонной решимости, в этом взгляде Михаил увидел то, что никогда не сможет дать Анне. И он понял, что проиграл. Но признать поражение?! Нет! И выпалил: — Только через мой труп***. Князь и сам бы не смог ответить, что на него нашло... Зачем сейчас эта ненужная, показная бравада, ведь ему стало всё понятно еще тогда, когда он стал невольным свидетелем их поцелуя. И увидел, как в глазах Анны полыхнул тот же огонь. Но Репнин продолжал упрямо цепляться за хрупкую надежду, перехватывая лучистый взгляд Анны, будто пытался согреться остатками того тепла, что оставался в её сияющих глазах, провожающих Владимира Корфа. Дуэль неизбежна, обратного пути нет! Проворочавшись всю ночь, какой уж тут сон, Михаил с утра получил от барона лаконичную сухую записку, написанную размашистым ровным почерком, следующего содержания: "Сударь! Жду Вас сегодня для окончательного разрешения вопроса по известному Вам делу." И подпись: "Барон Владимир Корф". А в конце постскриптум: "Оружие можно не брать, в случае, если возникнет необходимость в оном, моя дуэльная пара пистолетов всегда к Вашим услугам." Михаил ухмыльнулся: что бы ни случилось, Владимир себе не изменял. Корф при встрече окатил Репнина ледяным спокойствием, встал, громко, со скрипом отодвинув назад кресло, чуть кивнул головой в знак приветствия, но присесть не предложил. Князь подавил готовый сорваться смешок, подумав вдруг, что будь на его месте Владимир, то это его вряд ли смутило — сел бы в самой непринужденной позе и с самым невозмутимым видом, одарив собеседника таким взглядом, что впору винить себя во всех смертных грехах. Михаил церемонно кивнул в ответ, выпрямился в струнку, вопросительно посматривая на Корфа. Барон заложил руки за спину и выдал без лишних политесов: — Разговор будет серьезный, Михаил Александрович. Корф не спеша прошелся по комнате, остановился у окна, вероятно, собираясь с мыслями. — Не трудно догадаться, о ком, — Репнин тяжело буравил напряженную спину пока ещё друга. Владимир, не оборачиваясь, начал тихо, но твердо, по-прежнему глядя в окно: — Вот что я хотел Вам сказать, князь... Последнее слово, родовой титул, Корф произнес как-то по-особенному, будто заклеймил. От этого сухого обращения веяло таким холодом, что у Михаила разом пересохло во рту, он почувствовал, что всё его существо, весь он, после тех слов, которые сейчас приготовился произнести Владимир, разделится на "до" и "после". И прежним он, князь, уже не будет. — Дуэль состоится только при одном условии, — барон оторвал, наконец, взгляд от пейзажа за окном и развернулся к Репнину. — Каком же? — стараясь не выдать волнения, спросил Михаил, но голос его дрогнул, что не ускользнуло от Владимира, внимательно за ним наблюдавшего. — Вы даете мне слово, что женитесь на Анне в случае, если я ..., — Корф запнулся на секунду, поднеся сжатый кулак ко рту, словно зажимая рукой готовые сорваться слова, но всё же продолжил, — проиграю. Репнин хотел было выкрикнуть ответ, но такое очевидное и такое простое "ДА!" не выталкивалось из горла. Он лишь сглотнул и отвернулся. Владимиру хватило этой мимолетной его нерешительности, чтобы приблизиться к Михаилу и с силой рвануть за лацканы сюртука. — До самой свадьбы — глаз с тебя не спущу! Затем разжал руки, погасив жгучее желание как следует встряхнуть своего визави, позволив себе лишь похлопать его по груди, пригладив ладонями помятый сюртук, и добавил чуть слышно, наклонившись к самому уху: — А ежели сделаешь ее своей любовницей — пристрелю! Без всяких дуэлей! Репнин передернулся лицом и зло, грубо откинул руки Владимира. — За кого ты меня принимаешь?! Барон криво усмехнулся, на одну строну, зачем-то потирая свои ладони, точно пытаясь отмыться от недавних прикосновений. — Боже упаси за кого-то тебя принимать, Михаил Александрович! Кроме, как за того, кем ты являешься. Вскинул голову, при этом усмехнувшись еще шире и злее, добавил с таким неприкрытым сарказмом и таким тоном, как-будто хуже этого ничего и быть не могло: — Ваше сиятельство... И этим княжеским обращением, так просто, одной фразой, как пулей навылет, была смертельно ранена влюбленность Репнина в Анну. Михаил понял, насколько он жалок и насколько он — князь, а она — крепостная. Пропасть между ними столь огромна, что любовь к Анне сорвалась в нее, не успев окрепнуть в его душе. Княжеское родовое достоинство с глухим стуком упало на чашу весов сомнения, разбив его сердце вместе с романтическими мечтами о счастье с девушкой, которую любить невозможно. Репнина окатило волной тоскливой безнадежности, от этого он болезненно скривился и с неприкрытой завистью покосился на барона. Нужно быть Владимиром Корфом, чтобы, падая уже в бездну, расправить вдруг крылья, про которые давно забыл, и взлететь. Но вместо того, чтоб отступиться, Михаил подхватил ядовитый сарказм Владимира: — А если ты не погибнешь? Барон поджал губы и смерил князя надменно-ледяным взглядом: — Тогда, Ваше сиятельство, будьте уверены — я не промахнусь!***
Небольшой отряд беглецов перехватил казачий кордонный разъезд, сопроводив после до полкового госпиталя. Казаки же, не спешиваясь, развернулись обратно, на помощь Корфу, бросить его одного, в горах, кишащих немирными чеченцами, для них было немыслимо. Владимир, голодный и усталый, вернулся последним, окинул всех быстрым взглядом, проверяя, всё ли в порядке. Это было не столько беспокойство за близких ему людей, сколь привычка старшего офицера, отвечающего за всех и за каждого. Репнин с Анной сидели рядом в беседке, спиной к Корфу, голова ее склонилась к плечу князя, и они о чем-то тихо переговаривались; Вера — чуть в сторонке, едва поймала взгляд Владимира, тут же отвернулась. Барон соскользнул с лошади, почувствовав неладное, даже страшное, бросил поводья и медленно, отяжелевшим шагом приблизился к девушке. — Он только что умер, — глухо выдохнула Вера, судорожно всхлипывая и размазывая грязными руками дорожки слез на щеках. К ней спешили фельдшера с носилками, но, подойдя ближе, стушевались, поняв, что опоздали и помощь уже не понадобится. Владимир бережно снял Хлынова, неподвижно лежащего на холке, и положил на землю, при этом нелепо удивившись, каким легким тот стал, будто душа, покинув бренное тело, забрала с собой всё его существо — все мысли, поступки, грехи, всего его, оставив лишь ненужную оболочку. Барон уставился безумным, непонимающим, не верящим в реальность происходящего взглядом на рубашку своего боевого товарища, всю в бурых и алых пятнах крови. Затем словно пришел в себя, преклонил перед Хлыновым колено, как сделал бы это перед полковым воинским или Российским знаменем, или пред императором, потому что не было для Владимира в тот момент между ними никакой разницы; склонил голову, отдавая последнюю честь хорунжему, протянул руку к его лицу, коснулся пальцами еще теплого лба, провел по испуганно глядящим и оттого казавшимся ещё живыми, глазам, закрыв их. Винил во всем себя — такого человека не уберег! От осознания потери, слезы навернулись и застыли, взгляд стал мутным, безумным, Корф подавил тяжелый вздох и желание закричать от ноющей боли в груди. Да, он — воин! Но смириться с потерей боевых друзей, он, видимо, не научится никогда... Обернулся, поискал глазами Анну. Она по-прежнему сидела на скамье в беседке, голова её устало покоилась на плече Репнина. Вот и отлично! Владимир каким-то диким рваным броском подскочил к ним, крепко схватил девушку за руку и с силой оттащил в сторону: — Немедленно вместе с князем уезжаете домой! Анна дернулась, пытаясь вырваться, но хватка барона только усилилась. Девушка едва заметно скривилась от боли. Репнин протянул было руку, чтобы одернуть Корфа, но тут же ее опустил, посчитав свой порыв лишним: — Владимир, можно же как-то полегче! — Заткнись! Тебя тоже касается!— барон грубо осек князя, коротко бросив взгляд в его сторону и тут же вернувшись глазами к Анне. — Даю день на сборы! Девушка все же вывернулась из железной хватки Корфа, лицо её полыхало от негодования: — Владимир Иванович, видимо, забыл, что я больше не его крепостная и не намерена слушаться его беспрекословно! Корф глухо и тихо зарычал, с трудом сдерживая закипающую ярость. Анна, сжав кулаки так сильно, что ногти впились в ладонь и кусая до крови обветренные потрескавшиеся губы, дышала тяжело и гневно. Репнин кинул на нее беспокойный взгляд и сделал еще одну попытку защитить девушку: — Действительно, Володя! Ты забываешься. И позволь мне на правах будущего родственника... — Заткнитесь, Михаил Александрович! — неожиданно прервала его Анна. Князь часто заморгал от удивления и замер с открытым ртом. Владимир с Анной одновременно повернули головы в его сторону, бросив на Репнина взгляд, более чем красноречивый, кричащий о том... В общем, не пошли бы Вы — вон! Ваше сиятельство! Михаил шагнул было к ним, потом назад, затем куда-то в бок. Наконец крутанулся и вышел из беседки. Барон опустил голову, слегка покачал ею из стороны в сторону и вдруг рассмеялся злым, лающим смехом — таким вдруг нелепым, несуразным, глупым показался ему Репнин, и Анна, и его, Владимира, ревность, и вся эта их странная никчемная игра в любовь... в той прошлой жизни. Анна обернулась, от непонимающего испуга в ее глазах очередной смешок застрял, и лицо Корфа исказилось в гримасе, в которой смешалось всё пережитое, в глазах плескался страх. Они могли погибнуть! Она могла... Владимир сглотнул, захотелось дотронуться до нее, убедиться, что она живая, обнять, прижать, наконец, к себе, но едва протянул руку, как тут же одернул. По тому, как потух гневный огонь в ее глазах, сменившись вдруг другим огнем, барон понял, что сил сопротивляться у него больше нет, и шагнул к ней. Перед тем как поймать Анну, бросившуюся вперед, ему навстречу, Владимир еще слышал слабый шепот последних остатков разума. Он отпрянул, взяв в ладони её лицо и пытаясь взглядом прочесть хоть каплю сомнения, но едва пальцы коснулись ее щек, губы тут же припали к завитку волос на виске ... К черту! Пропади всё пропадом! Только она сейчас имела значение, только этот огонь в её глазах...