When you feel my heat Look into my eyes It's where my demons hide It's where my demons hide... Demons (Imagine Dragons)
Едва прибыли в расположение полка, Владимир тотчас отправился с докладом к генералу Лабынцеву, успев лишь на ходу наскоро умыться, чтобы стереть кровавый пот с лица и рук. Всю дорогу в гарнизон он корил себя за то, что не смог сдержаться. Недавний поцелуй обжег душу и разогнал старые страхи, снова болезненно скручивая сердце в тугой узел. С Анной он вел себя отстраненно, сухо и холодно, осознавая, что своим показным равнодушием лишь ещё больше ранил и злил её, многократно увеличивая и без того огромную дыру непонимания между ними. Корф умчался вперед от дорожной коляски, в которой ехали обе девушки, и гнал от себя бесконечно преследующий его образ Анны, тот, где она с отчаянной силой и страстью бросалась вперед, ему навстречу. Но чем дальше Владимир от нее отдалялся, тем острее чувствовал потребность снова её увидеть, чтобы убедиться, что с нею всё в порядке. Тогда, натянув поводья, осаживал в очередной раз коня, который от этого удивленно поворачивал морду на хозяина и, дергая ушами, начинал гарцевать на месте. Корф ласково трепал Грома по шее, оглядывался назад, а когда из-за поворота появлялась дорожная коляска в туманном ореоле пыльного облака — на мгновение цеплял взглядом милую его сердцу растрепанную фигурку и снова мчался вперед. Владимир словно вернулся назад, в то время, в те несколько дней, что они были счастливы, когда, будучи обручены, не могли надышаться друг на друга. Вечерами он просил Анну сыграть что-нибудь. Для него. Сам же пристраивался рядом, облокотившись на крышку рояля, и не сводил с неё восторженно-влюбленных глаз. Он знал, что смущал её этим безумно, но совладать с собою не мог. Да и хотел ли?.. Ему нравилось и то, как от стеснения щеки ее покрывал нежный румянец, под пристальным его взглядом; и то, как после последнего аккорда она привычным движением поправляла прядь волос, чуть выбившуюся из прически; и как излишне старательно и аккуратно складывала ноты и, наконец, сама поднимала на него глаза, полные чего-то совершенно необъяснимого, волнующего, почти безумного, что больше, чем любовь — в них была вся жизнь, которую она готова была прожить вместе с ним. Его пальцы аккуратно скользили к её руке, а она тут же цеплялась за них своими, чем зажигала внутри него такой огонь, что он только дивился, как жил без этого раньше. Да и разве то жизнь была?!.. Вот уже он и сам не понимал, как расстояние между ними сокращалось, и она оказывалась в его объятиях, а его поцелуи бежали от её виска вниз — к губам. Нежным, требовательным, жадным. Он чувствовал, как она трепетала и плавилась в его руках, дыхание ее сбивалось, а спустя мгновение и сама уже страстно его целовала. Владимир отстранялся, когда воздуха переставало хватать, брал бережно её лицо в ладони и пристально всматривался в желании поймать затуманенный любимый взгляд, чтобы согреть свою душу огнем и теплом, что мягким потоком лились из девичьих глаз; прижимался своим лбом к её и обнимал еще крепче. А после, проводив до двери её спальни, никак не мог отпустить ее маленькую ладошку, снова переплетая пальцы и рассказывая всякую ерунду, лишь бы еще чуть-чуть побыть с нею рядом. Домой! Немедленно домой! Иначе он сойдет с ума от страха за нее. Корф слишком хорошо знал тот упрямый взгляд Анны, что она бросила на него, когда погиб Хлынов. Точно так же, с отчаянным вызовом она смотрела тогда, а он, сгорая почти до тла в ядовитом ревностном огне, только и мог, что кружить над нею, заставляя сделать выбор перед тем проклятым танцем, лежащим теперь камнем на его душе и сердце, видимо, уже пожизненно. Сейчас же, после случившегося неосторожного поцелуя, что барон позволил себе, он понимал — никакая сила не сможет заставить её уехать, покинуть его. Она увидела смерть так близко, как не должна была; узнала, прочувствовала всем своим естеством леденящий душу страх — не за себя, за него. Страх самый жуткий из всех — потерять любимого, родного человека, и поэтому хотела быть с ним, рядом, каждое мгновение, потому что оно может оказаться последним... Всё это он прочитал в ее распахнутых испуганных глазах еще там, во дворе чеченского дома, где она была пленницей. Анна же, болтаясь на ухабах в дорожной коляске, жадно пожирала глазами его фигуру, то скрывающуюся за поворотом, то снова появляющуюся, и дошла уже до той степени отчаяния, когда ее попеременно разрывало от противоречивых желаний: в одно мгновение её руки покалывало от жгучего желания надавать ему пощечин, в следующее же — еле сдерживалась, чтоб не наброситься на него с поцелуями...***
Генерал Лабынцев немедленно велел позвать Владимира, едва только адъютант доложил о том, что Корф просит аудиенции. Иван Михайлович за те несколько дней, что барон отсутствовал, начал уже беспокоиться — вестей не было, да к тому же и его лазутчики, как назло, возвращались ни с чем. Одетый с иголочки адъютант, гладко выбритый, в новеньком мундире, которым он с утра еще так гордился, в присутствии Корфа вдруг почувствовал себя неловко, даже нелепо. Он покосился на барона, с головы до ног покрытого дорожной пылью, одежда которого была местами порвана и испещрена бурыми кровавыми разводами. Адъютант вздохнул, тут же смутившись — слишком громко и завистливо получилось, и, звонко брякнув шпорами, отчеканил: — Генерал ждет Вас! Владимир оторвал взгляд от окна, кивнул головой и скрылся за дверью кабинета. Лабынцев уже ждал посередине комнаты и, едва Корф сделал пару шагов, сам рванул ему навстречу. — Ну что? Выгорело дело?! — без лишних предисловий — с места в карьер, поприветствовал генерал. — Надеюсь... Владимир, будто спохватившись, вскинул руку, отточенным движением отдавая честь. Иван Михайловия махнул рукой — к чему эти условности, потом вдруг шагнул к Корфу еще ближе и приобнял за плечи. — Только поверит ли Шамиль? Слишком уж хитрый, ему одной карты мало, нужны будут еще доказательства, — Владимир вдруг разом сник, словно усталость и боль от потери придавила плечи. Генерал хорошо знал и этот взгляд, и тон Корфа, посмотрел на него в упор и хрипло выдохнул: — Кто? —Хорунжий Хлынов... — барон склонил голову и опустил глаза в пол. — Прошу представить к награде, семье назначить пенсию. — Всё сделаю, — Лабынцев успокаивающе похлопал Владимира по плечу. — Отдыхай. Скоро выступление, я сообщу дату. Вечером того же дня фельдъегерской почтой известие о том, что подложные карты переданы чеченцам, пришло, наконец, и к генералу Галафееву. Аполлон Васильевич разволновался от такой удачи. Вот ведь везунчик, Корф! Генерал прошелся по комнате взад и вперед, раздумывая над деталями предстоящей экспедиции. Позвонил в колокольчик, позвав своего адъютанта, и, не глядя на него, выпалил: — Подготовьте-ка, голубчик, еще один приказ на награждение Корфа. — Как? — адъютант замер с открытым ртом. Затем продолжил, завистливо запинаясь : — Так ведь недавно же... Вы изволили... Галафеев добродушно и понимающе усмехнулся: — А что поделать, дорогой мой, если барон даёт прикурить всем, кто рядом с ним. Вот у кого всем бы поучиться! — А если не все курят? — вырвалось у адъютанта, не понимающего к чему клонит генерал. Аполлон Васильевич задорно и как-то по-мальчишески рассмеялся: — Ох, закурят... с Корфом закурят все.***
Выйдя от полкового генерала Лабынцева, Владимир почти в дверях столкнулся с Репниным, по решительному взгляду которого не трудно было догадаться, что тот горел одним единственным желанием — поучаствовать в предстоящей экспедиции Чеченского отряда. Этого допустить было совершенно невозможно, и, более того, совсем не вписывалось в планы Владимира. Во-первых, Михаил должен был сопровождать Анну в обратной дороге до Двугорского, а уж хотел этого князь или нет, значения не имело! А, во-вторых, боевой поход представлялся барону слишком опасным для необстрелянного офицера, коим являлся Репнин, к тому же еще и с чистоплюйскими замашками. Ни много ни мало, а отряду Корфа предстояло сдерживать Шамиля, изображая направление главного удара, пока основная часть войск обойдет с тыла, захватывая по пути села и интендантские обозы чеченцев. Битва предстояла страшная, в ней всего будет слишком, и Репнину лучше держаться от всего этого подальше. Князь же, увидев барона, обрадованно, с плохо сдерживаемым боевым азартом, бросился к нему с расспросами: — Ну что, Володя, когда выступление? Корф раздраженно поморщился, выставив вперед руку, сдерживая бурный порыв Михаила: — Тебя, мой друг, это не должно волновать, потому что ты вместе с Анной отправляешься домой. — Владимир!.. — Репнин удивленно округлил глаза, отступая назад. — Ты меня знаешь — это не обсуждается! — барон шагнул ближе к князю, ободряюще похлопав его по плечу. — Считай, что это будет тебе искупле...,— начал было Корф, но запнулся, оборвав себя на полуслове. Ему ли говорить?! Не желаете ли сами покаяться, Владимир Иванович? Михаил виновато потупил взгляд, отвернулся в сторону, словно боясь посмотреть на друга прямо, и тихо, глухо, точно выдавливая из себя, произнес: — Ты тоже... считаешь меня... трусом? Барон удивленно вскинул брови: "Так вот что волнует Вас, Ваше сиятельство, больше всего?" — Нет! — Корф покачал головой из стороны в сторону. — Никогда не считал... Просто у каждого из нас своя война, и та, что здесь, — чужая, не твоя. Затем набрал в легкие побольше воздуха и выдохнул, чуть опустив голову и тоже не глядя на князя: — Тебе ли винить себя? Я не знаю, простишь ли ты меня... — Мы совершили много ошибок, Володя, — перебил его Репнин. — Прошлое не забыть, но можно попробовать увидеть его другими глазами: тебе — моими, а мне — твоими. Владимир горько усмехнулся, а после выдохнул, улыбнувшись еще шире: — Что б я без тебя делал?! Явился мудрый князь Репнин и по-филосовски разложил всё по полочкам. Михаил, будто в обиду, стукнул Корфа кулаком в грудь: — Ты неисправим! Знаешь, самое смешное... ещё полгода назад, сама только мысль просто оставить меня наедине с Анной, приводила тебя в бешенство. А теперь... — Лучше не вспоминай! — Владимир тряхнул головой. — Я был редкостный болван. — Не наговаривай на себя, — Репнин тоже широко улыбнулся, — тогда мы друг друга стоили. Они замолчали. Словно каждый окунулся в воспоминания, в то время, когда оба в соперническом угаре едва не перешли последнею черту, утягивающую душу в ад, попутно захватив с собой и Анну, и Лизу. Сейчас же оба почувствовали, как важен был им этот краткий разговор, без которого их дружба от всех недосказанностей теряла настоящую сущность. Друзья одновременно шагнули друг к другу и обнялись. — Я знаю тут один трактир... — барон отстранился, в глазах заиграли привычные хитрые смешинки, и многозначительно улыбнулся. Репнин звонко, легко рассмеялся, чего не случалось с ним уже давно, с тех самых пор, как Владимир вызвался за него и уехал на Кавказ — словно тяжелый камень сдвинулся с его души и упал, осыпавшись мелкими осколками: — Вот теперь узнаю друга Корфа! Я уж думал, ты мне никогда не предложишь... Сидя уже за столом, Михаил, произнес тост За мужскую дружбу!, тут же спохватился и покосился на Владимира. Корф ответно отсалютовал рюмкой, лихо выпил залпом и весело подмигнул другу: — Для этого тоста не хватает третьего. Я так понимаю, что здесь ты оказался его молитвами? Репнин быстро, утвердительно кивнул: — Александр Николаевич меня к фельдъегерям приписал, когда узнал суть дела. Владимир присвистнул от удивления и округлил глаза — даже с такой сarte blanche*, Репнин умудрился приехать позже Анны. Что ж, придется у генерала еще пару казаков выпросить — пусть проводят, хотя бы до Ставрополя. Но больше Корфа кольнуло другое, отчего по лицу пробежала едва заметная тень раздражения, то, что Александр вдруг оказался в курсе его личных дел. Ни к чему это, лишнее...***
Владимир покосился на открытую шкатулку, в которой со смертельной аккуратностью расположилась пара дуэльных пистолетов. Перевел взгляд на противника, с почтительной вежливостью кивая головой, предлагая тому выбрать оружие первым. Затем взял оставшийся пистолет, поднял его дулом к верху, вскинул голову и прямо, с вызовом, посмотрел на Александра. Корф едва заметно усмехнулся — какая ирония судьбы! Ему пророчили успешную карьеру в будущем, а от будущего остались считанные минуты... Владимир уже все решил — другого выхода нет! Холодок пробежал по спине, сердце забилось судорожно, будто рывками. Страшно было представить, что осталось совсем немного, и не будет больше ни голубого неба, ни солнца, ни Её... Нет, не так! Всё останется, только его не будет! В голове вдруг всплыло, когда-то давно прочитанное: «Ибо не понимаю, что делаю: потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю**». Отвернулся в сторону, лицо скривилось судорогой. Что это с ним? Не хватало еще раскиснуть... Что ж, он готов! Может быть, всё к лучшему, финал его никчемной бессмысленной жизни. Единственное, о чем жалел, что так и не поговорил с отцом, не обнял, не преклонил голову с сыновьей почтительностью. И еще жалел, до скрежета зубов, что так и не нашел в себе силы, чтобы признаться Ане... Репнин суетливо оглядывался, нервно пряча руки за спину; Андрей Долгорукий так и продолжал стоять с открытой шкатулкой, вжав плечи, понуро опустив голову и боясь поднять глаза на присутствующих. Александр держал лицо, будто был сторонним наблюдателем, а не одним из дуэльных соперников. В его позе, вздернутой голове, было слишком много показной храбрости и даже чопорной натянутости, словно он находился не за несколько мгновений между жизнью и смертью, а на званом приеме во дворце под пристальным вниманием всей императорской фамилии. Владимир прищурился на выглянувшее из-за туч солнце, усмехнулся, теперь уже зло, на языке вертелась язвительная фраза: «Почему бы и нет? Кто такой этот мальчишка, чтобы так легко играть чужими судьбами?» Отчего-то в обоих висках тут же застучал испуганно шепчущий верноподданический голос Репнина: — Этот мальчишка — будущий император! «И что теперь? Смиренно встать и не шевелиться, чтоб ему было легче продырявить меня?!» И когда слова уже готовы были сорваться, вдруг взгляд Корфа изменился и стал серьезным. Ему вспомнился эпизод из юности...***
Отряд кадетов карабкался вверх по снежной насыпи. Владимир остановился, чтобы отдышаться, стянул перчатку и, зачерпнув рукой пригоршню пушистого снега, обтер им лицо. Оглянулся на товарищей - опять впереди всех! Махнул им рукой, чтоб догоняли, и снова полез наверх, туда, где за бруствером*** развевалось на ветру импровизированное знамя противника, которое нужно было захватить для победы. И когда рука его уже схватилась за древко, на него налетел мальчишка лет двенадцати. — Отдай! Я первый! — уперся тот руками в бока, заносчиво вздёрнув голову. — Вот еще! — Владимир вцепился еще крепче и, широко расставив ноги, помахал знаменем из стороны в сторону, дразня мальчика. Тот разозлился, отступил на шаг и смерил Корфа таким взглядом, что впору провалиться, вздернул гордо голову и отчеканил: — Если я скажу тебе, кто Я, ты поменяешь свое решение. — Мне всё равно! Запомни лучше меня: я — Владимир Корф! И я своих решений не меняю. Уже позже, когда вдоль вытянувшихся в струнку кадетов прохаживался государь, Николай Павлович, а их ротный командир — воспитатель называл фамилии отличившихся, Владимир заметил рядом с императором того самого мальчишку, с которым давеча схлестнулся. Николай Павлович с гордостью представил кадетам своего сына Александра, который, проходя мимо Корфа, вдруг остановился, намеренно глядя вызывающе и свысока, хоть был младше и ниже ростом. У Владимира не дрогнул ни один мускул на лице, только глаза светились той же дерзостью, что и при первой встрече. И в этом горящем взгляде будущий император, а тогда еще двенадцатилетний мальчишка, увидел то же, что сказано было ему еще утром: — Я Владимир Корф! И я своих решений не меняю!***
Владимир выпрямился. Ну что ж, к барьеру! Противник все медлил. Барон, стоящий вполоборота, как положено дуэльным соперникам, увидев его терзания, выдохнул легкий смешок и вдруг развернулся к Александру прямо, подставив грудь, а спустя мгновение и рука его, держащая пистолет, едва заметно дрогнув, опустилась вниз. Репнин не выдержал, отчаянно выкрикнул: — Зачем? Закройся! Владимир даже не шевельнулся. Что ж вы медлите, Александр Николаевич! Стреляйте уже! Наследник вскипел. Да как смеет, этот заносчивый Корф так унижать его! Качнул пистолетом, но тут же резко вскинул руку и выстрелил. Барон ранен, кажется пуля попала куда-то в плечо. Владимир скривился от резкой боли, оттолкнул доктора, мгновенно подскочившего перевязать рану. Разозлился еще больше, увидев, что Александру мало первой крови, и он хочет доиграть эту партию до конца. Проучить бы Вас только не мешало, Ваше высочество! Чтобы впредь неповадно было дуэлями скуку дворцовую разгонять, изображая простого смертного. Поднял пистолет и, прицелившись, направил его на Александра, боевая решимость которого разом пошатнулась и даже уменьшила его фигуру. Или сквозь дуло так показалось?... Раненая рука заныла так сильно, что Владимир побледнел и прикусил губу; успел заметить краем глаза, как исказилось лицо у Репнина, и как зажмурился от страха Долгорукий, еще сильнее вдавив голову в плечи. Владимир и сам прикрыл глаза, глубоко вздохнул. Вот и всё! Одним быстрым движением поменял цель, приставил пистолет к своему виску и спустил курок...***
Анна присела на старую деревянную скамью чуть в стороне от дома, где был расквартирован Владимир. Вечерами заметно холодало, и она забралась на нее с ногами, обхватив колени, чтобы согреться. Это выглядело бы неприлично для барышни, там... в другой жизни, но что ей сейчас до всего этого, всех этих глупых условностей и правил, когда она уже здесь, рядом с ним. Более неприличного для незамужней девушки и представить нельзя. Для себя Анна решила, что дождется Владимира — никуда не уйдет, пока не поговорит с ним и не спросит самое важное. Главное, то, что и есть её жизнь. Без всяких церемоний, пустого кокетства и ненужной шелухи. Они могли погибнуть... Он мог... Жизнь утекала сквозь пальцы, а они тратили секунды, минуты, дни в бесконечном топтании на месте и в застрявшей невысказанности друг другу. Тогда, в беседке, едва Владимир скинул свою броню, она впервые за несколько месяцев вздохнула легко, словно он, одним своим решительным шагом к ней навстречу, сдвинул давящий камень с её души. А когда он взял в ладони её лицо, то сердце тут же запрыгало, как сумасшедшее, заметалось по всему телу, словно ища выход и не желая возвращаться на место. Подъехала открытая коляска. Анна сжалась еще сильнее, от ее решимости не осталось и следа. — Езжай уже! Позже договорим, — Владимир спрыгнул на землю. — До завтра! — Михаил наклонился и облокотился на дверцу коляски. — Володя, хватит уже всех мучить, пора уже озвучить свое решение. — О чем ты? — Корф непонимающе обернулся к Репнину. Потом вдруг улыбнулся несвойственной ему грустной улыбкой, заигравшей мягкими бликами в потеплевшем взгляде. Покачал чуть склоненной головой и выдохнул: — Тебе ли не знать, Миша, что всё давно решено... Друзья тепло попрощались. Владимир взялся уже за ручку двери, как уловил краем глаза легкое движение. Развернулся и встретился глазами с Верой. — Что Вы здесь делаете, сударыня? — барон удивленно приподнял одну бровь. — Простите меня, Владимир Иванович, что я вот так, без церемоний, но мне не к кому больше обратиться, — девушка чуть потупила взгляд и сделала, шурша платьем, шаг ему навстречу, — мне нужна Ваша помощь. Вера с мольбой сложила руки перед собой, отказать ей барон не смог. — Пойдемте, я провожу Вас до вашего дома, по дороге и поговорим, — Владимир с беспокойством посмотрел на девушку и предложил ей руку. Анна судорожно сглотнула, провожая застывшим взглядом их удаляющиеся фигуры. Она замерла, застыла, словно душу свело судорогой. Ее окатила волна тоски, потом отчаяния, а потом и вовсе затопила страшная, что жить больше не имело никакого смысла. Почудилось вдруг, что не просто так Вера оказалась около его дома в столь поздний час. Может быть, она глупа и не видит очевидного, а всё просто — Вера Ивановна имеет на это право. Анна затряслась теперь уже от нервной дрожи, обхватила себя руками, чтобы хоть как-то успокоиться, но это не помогало. Голова стала пустой, в ней поселился страх. Тот же самый, что не давал ей поверить ему, тогда... в прошлой жизни. Когда в голове, наконец, застучали хоть какие-то связные мысли, то были они под стать тем волнам страха: "Что же теперь? Как ей теперь? Куда ей теперь?" Она не знала, сколько так просидела. Бьющий по нервам скрип несмазанной двери заставил поднять голову и обернуться. В проеме стоял Владимир, в расстегнутом офицерском кителе, руки в карманах брюк. Поднял голову к небу, глубоко вздохнул, улыбнулся чему-то. Увидев его в таком благостном расположении, когда ее разрывало от ... ревности?! Чего уж тут — не лгать же самой себе! На неё лавиной обрушилась злость, даже ярость, сметая все здравые мысли. Захотелось стереть с его лица эту, показавшуюся ей сейчас совершенно идиотской, улыбку. Она вскочила на ноги и переместилась к нему так быстро, чего сама от себя не ожидала, как будто отчаяние и жгучее желание поколотить его перенесли ее по воздуху. Яростно застучала кулачками по его груди. — Я тебя ненавижу! — вся затаенная обида, невозможность быть с ним выплеснулась в этом ее крике. Владимир опешил, молча поглядывал на нее сверху вниз, даже не сделав попытки перехватить ее руки, терпеливо и смиренно принимая все удары. Анна все продолжала и продолжала, не переставая бормотать с каждым новым ударом: — Ненавижу... как же я тебя ненавижу... Прекратила так же внезапно, как и начала. Вдруг отступила от него, отвернулась и сделала уже шаг, собираясь по старой своей привычке сбежать, как ее пригвоздил негромкий окрик: — Стоять! Владимир хотел развернуть ее, схватил за плечо, но едва дотронулся, как его руки обхватили ее сзади и крепко прижали к своей груди. Он вдохнул запах ее волос и прошептал: — Я полюбил дурочку! — Я не дурочка! — Анна дернулась в его объятиях, дыша еще тяжело, но уже через раз, как будто подстраиваясь под сбившиеся удары своего сердца. Только разве вырвешься из его хватки. — Я сказал, что люблю тебя... А ты услышала только это? Владимир уткнулся носом в ее макушку и выдохнул еще тише: — Я устал без тебя... Аня... Она развернулась в кольце его рук, покачнулась, сил больше не осталось — ноги предательски подкосились. Он подхватил ее, ногой толкнул низенькую дверь в дом с такой силой, что хлюпкий замок отскочил, и дверь, жалобно скрипнув, гулко захлопнулась за ними...