Это была любовь с первого взгляда, с последнего взгляда, с извечного взгляда. Владимир Набоков, «Лолита»
Владимир почти бегом, перепрыгивая через ступеньки, влетел в комнату. Нужно отпустить ее... всего лишь разжать руки и поставить на пол... Но как это сделать, когда от одной этой, такой правильной мысли сердце начинало жалобно скулить, а она, будто чувствуя его своим нутром и считывая мысли, тут же крепко, остервенело цеплялась за его рубашку с такой силой, что казалось, дернись он от нее хоть чуть-чуть в сторону — ткань разлетится в клочья. Он, наконец, поднял на нее взгляд и увидел в её затуманенном взоре отражения собственных желаний. Он устал без неё? Да! Устал жить, как не хочет, притворяться тем, кем он никогда не был, быть с женщинами, которых никогда не любил... Склонился к ее губам. Нежные поцелуи сменились непонятными, судорожно рваными, даже болезненными, затем тягучими, сладкими... Разве он кого-то целовал так? Нет! Разве его кто целовал так?! Они отстранились, но лишь для того, чтобы глотнуть воздуха и снова наброситься друг на друга, целуясь и одновременно сдирая кажущуюся такой ненужной одежду: она трясущимися руками боролась с пуговицами на его рубашке, он — на ее платье. Но терпения уже не осталось, Владимир дернул со всей силы, порвав даже корсет. Треск разрываемой ткани отрезвил, он вдруг остановился, тяжело задышал и заглянул в её горящие безумством глаза: «Понимаешь ли ты, Аня, что еще мгновение, и я уже не остановлюсь?» Владимир перехватил ее руки и сжал обе своей ладонью. «А еще, понимаешь ли ты, что еще мгновение, и мне уже не нужно будет твоего согласия?» То время, когда Владимир Корф трепетал и умолял о поцелуе, кануло безвозвратно. Того Владимира больше нет, и он никогда не вернется. Он перемолот жизнью, войной, смертями. Тобой, наконец, Аня... Она вырвала свои руки из его хватки, обвила его шею и со всей страстью, что была дарована ей природой, поцеловала его, словно все поняла, и таков был ее ответ.«Иди, иди за мной — покорной И верною моей рабой. Я на сверкнувший гребень горный Взлечу уверенно с тобой*».
«Нет, все не так! Я — раб твой! Я — твой...» Мыслей больше не осталось, он развернул ее спиной к себе и прижал к стене...«Я пронесу тебя над бездной, Её бездонностью дразня. Твой будет ужас бесполезный — Лишь вдохновеньем для меня».
Его пальцы торопливо рвали шнуровку на ее платье, он судорожно быстро вздохнул. «Не слишком ли ты торопишься, Корф?! Остановись!» — назойливо постукивал в голове всё еще сопротивляющийся голос разума. Но его громкий шепот почти не слышен, заглушен тихо прошелестевшим к ее ногам платьем. Анна медленно повернулась, вдруг покраснела от своей наготы, подняла на него испуганные глаза. Владимир замер, она едва дышит, и страшно обоим, потому что впервые. Его пальцы скользнули по её обнаженному телу, которое от этих прикосновений задрожало и дернулось, но не так, как это бывало от страха, а сладко, томно качнулось, призывно выгибаясь ему навстречу. Его руки на её бедрах потянули подвязки, удерживающие ненужные, раздражающе мешающие чулки. Только зачем? Когда ему казалось, что они лопались и сами опадали вниз только лишь от одного его безумного, горящего безудержным желанием взгляда. Анечка... И теперь в его глазах — тьма, и ее не вытравить, не изгнать, только ей это подвластно. Её рукам, пока ещё робко блуждающим по его груди; её губам, ненасытно и жадно хватающим его рваные вздохи... Он мягко оттолкнул Анну дальше к стене и чуть отстранился. Её тело переливалось нежно-голубыми бликами в лунной дорожке, что протянулась через щель приоткрытых ставен. Она обнажена и от этого стала будто еще меньше, еще беззащитней. Ещё желаннее. Что ты творишь, Корф? Анна протянула руку к его лицу и провела тонким, чуть дрожащим пальчиком, очерчивая его щеку, ниже к губам. Он проследил её движение диким взглядом, перехватил своей рукой. Она вырвала — прижалась к нему обнаженным своим телом, и, взяв его голову обеими руками, наклонила еще ниже к себе и глухо прошептала: — Я буду с тобой... И никогда... Слышишь?! Никогда... ты меня не прогонишь. — Знаю,— выдохнул он хрипло, легко, как пушинку, подхватил её за бедра и перенес на кровать.«Я от дождя эфирной пыли И от круженья охраню Всей силой мышц и сенью крылий И, вознося, не уроню».
Он навис над нею, упираясь локтями в скрипучий матрас, ладонями убрал упавшие на лицо пряди растрепанных волос. Хотел повторить те самые слова про любовь, что бились о его грудную клетку, но они отчего-то не шли с языка, казались лишними, пустыми. Он склонился к ней ниже и поцеловал сначала прикрытые глаза, затем щеки, а после покрасневшие, опухшие и от этого еще более манящие губы. Её тело дрогнуло, и он снова чуть отстранился, потому что до невозможности дальше дышать, ему стало просто необходимо ее увидеть. Столько раз в своих безумных мечтах он представлял себе её, вот так же распластанную и обнаженную, в своих объятиях, а в действительности всё оказалось совсем не так. Она опять удивила его. В той Анне, что сейчас прижималась к нему, горел такой безумный огонь желания, что он и представить себе не мог, даже в самых смелых своих фантазиях. Ему вспомнилось, как отчаянно он когда-то просил у неё ответа: — Скажи, ты любишь меня? Ну, скажи... Какая глупость... Какая нелепость — эта их жизнь до... Анна вдруг распахнула глаза и, увидев его легкую усмешку, спросила всё тем же глухим голосом: — Что? Владимир замотал головой из стороны в сторону, но ничего не ответил. В который раз уже пробежал взглядом по ее лицу и выдохнул: — Ты — моя, Аня... А после уже не было ничего, они будто рождались заново. Всё произошло слишком быстро... В ее глазах испуг смешался с удивлением, она рвано задышала. Сжалась, дернулась в его крепких объятиях. Владимир поймал ртом ее тяжелый выдох, будто забирая всю ее боль.«Да, я возьму тебя с собою И вознесу тебя туда, Где кажется земля звездою, Землею кажется звезда».
Он и не знал, что так бывает... Она не знала. Владимиру казалось, что не тела, а души их слились воедино. Он будто видел себя со стороны — словно завис в воздухе, нежно и трепетно ее обнимая, а она, то склоняла голову на его плечо, то вдруг отстранялась, чтобы заглянуть ему в глаза, и тогда он тонул в их бездонной глубине, не в силах отвести своего взгляда; то водила тем самым дрожащим пальчиком по его лицу, и тогда он уже не сдерживался, снова перехватывал своею стальной хваткой её руку и страстно, безудержно целовал. Тело Анны словно качалось на волнах, сменяющих одна другую. В одно мгновение её пронзала резкая боль, в следующее — безумное возбуждение и что-то ещё, пока ей неведомое, непонятное, отчего вся она распалялась и ещё больше прижималась к Владимиру. И боль уходила, теряясь в огненных всполохах охватившего ее жара. Она будто обрела дикую, неведомую ей силу и власть над ним. А ей, глупой, казалось, что он был её уже тогда, когда опустился перед нею на одно колено и просил стать его женой... Или нет, тогда, когда вызвал на дуэль князя Репнина, что само по себе было уже немыслимо... Невозможно... Или тогда, когда он следил за ней, не отрывая отчаянно-страстных глаз, а она, полуобнаженная, сужала роковые круги, платя ему той же монетой, с призывным вызовом извиваясь перед ним и заставляя после преклонить перед нею повинную свою голову... Нет, ничего и в помине не было!... Только сейчас он принадлежал ей. Анна не чувствовала уже ничего, кроме обрушившегося на неё, оглушившего её, огромного всепоглощающего счастья. Она растворялась в этом новом для нее ощущении, поймала его затуманенный потемневший взгляд своим таким же и прикусила губу, чтобы заглушить готовый сорваться крик, не зная еще, что только этого он от неё и ждал. В следующее мгновение его стон потонул в ее золотых спутанных волосах, в которые он уткнулся лицом...***
Анна почти невесомо дотронулась пальцами до его виска. — Я всегда любила тебя. Владимир перехватил её руку и коснулся губами запястья. Вскинул голову — во взгляде заплясали озорные огоньки, изогнул удивленно бровь и протянул нараспев: — Мда-а-а-а?! А с Репниным тогда зачем целовалась? Она удивленно ахнула, гневно распахнув глаза, тщетно попытавшись выдернуть руку из его крепкой хватки — он не позволил и взгляда не отвел. Требовательного, подчиняющего, словно растворяющего её в нём. Самого родного… — Тебя хотела забыть, — пробормотала чуть слышно. Виновато. — А ты зачем Елизавете Петровне... книжку подарил? — выпалила в ответ, точно опомнившись, в оправдание. Анна вырвала, наконец, свою руку, села на колени, артистично выпрямив спину и совершенно забыв про недавнее девичье стеснение от своей наготы, продекламировала, подстроившись под его интонацию и голос: «Моя дорогая Лиза! Читай эти стихи и всегда думай обо мне... С любовью, Владимир». Барон замер, сглатывая удивление и новую накатную волну из обуревавших его чувств, а после расхохотался, задорно откинув голову назад — слишком похоже получилось! — Княжна что же, сразу всем разболтала? — грубо вырвалось у Корфа, и он поспешил прикусить язык — совсем одичал в мужской компании среди армейских офицеров. — Не говори так! — Анна в одно мгновение сникла. — Ты измучил тогда нас обеих. Елизавета Петровна ... любила тебя и бегала с этими стихами, как с самым дорогим подарком. А ты... Владимир накрыл её губы пальцами: — Я поступил, как эгоист и болван. — Но зачем? — Анна вскинула на него удивленный взгляд. Он резко сел, мягко притянул её ближе к себе, прислонившись своим лбом к её, заглянул в глаза и заговорщически шепнул, повторяя будто заклинание: — Тебя хотел забыть... От его взгляда и глухого шёпота она в одно мгновение чуть не задохнулась от счастья, смущенно уткнувшись носом ему в грудь, прижалась еще ближе. Владимир откинулся на подушку, мягко утянув ее за собой. Желание окатило обоих с новой силой, ему захотелось почувствовать Анну снова, ведь уже несколько минут его руки не касались ее прекрасного тела. А после, мягко пропуская ее волосы сквозь пальцы, задумчиво произнес: — Что же нам теперь делать? — Ты не волнуйся, мне ничего не нужно... Только одного — быть с тобою рядом, — легко отозвалась Анна. Рука его замерла, зависла в воздухе. Он судорожно сглотнул и резко, одним рывком сел на кровати. — Не могу поверить, что ты могла так про меня подумать, — его глаза полыхнули обидой, смешанной с непониманием. Она подскочила тоже. Раскраснелась, пряча полыхающее лицо в ладони. — Что ты, Володя! Только ведь …, — затихла, словно споткнулась, а дальше уже и говорить страшно.***
Анна проснулась рано, разбуженная шумом и непонятной суетой в доме. Наскоро оделась и спустилась вниз. Из библиотеки раздавились резкие голоса. Она замерла рядом с чуть приоткрытой дверью, не решаясь ни заглянуть, ни пройти мимо. — Я не допущу, чтобы Анна стала игрушкой в руках какого-нибудь сумасброда! — гремел Владимир . — Ты не понимаешь, Володя! Это шанс для нее, — Иван Иванович не спорил, а будто мягко убеждал. — Шанс?! Очнитесь же, наконец, батюшка! Сквозь узкую щель в двери Анна увидела, как Владимир оперся обоими кулаками о стол, грозно нависая над отцом, почти вальяжно развалившимся в кресле. — Театр для неё — это дорога в один конец. И я этого не позволю! — Не тебе указывать мне, как поступить, — старый барон вскочил с места. — И не смей указывать мне, что делать, и уж тем более не смей разговаривать со мной в таком тоне! Владимир глухо зарычал и отступил. Развернулся, зацепив ногой стул, который падая, перегородил ему выход, со злостью пнул его ногой и толкнул дверь. Анна не успела отскочить и была поймана с поличным удивленным взглядом Владимира. Она покраснела и смутилась, он же лишь холодно кивнул ей и прошагал было мимо, но потом вдруг развернулся обратно, схватил её за руку, но не так как делал это обычно — грубо под локоть, а крепко вцепился в ее ладошку и потащил к себе. Запер дверь, усадил Анну в кресло и произнес без предисловий, пугая и без того напуганную девушку своим напором и горячим нравом: — Вы все слышали — тем лучше! Барон прошелся взад и вперед по комнате, будто собираясь с мыслями. — Не знаю, что движет отцом в его желании пристроить Вас в театр... — Я уверена, что дяд... Иван Иванович не имеет в виду ничего дурного..., — сбивчиво пролепетала Анна, с опаской поглядывая на него и не зная, чего ожидать в следующее мгновение. Владимир поморщился и почти крикнул: — Не будьте такой наивной, Анна! Ничего хорошего Вас там не ждет! Он резко остановился, прекратив свои метания по комнате, наклонился к ней, опершись руками на подлокотники кресла. Анна сжалась в испуге, барон шумно выдохнул и потряс головой. — Я не позволю отцу совершить это сумасбродство, но только Вы должны мне обещать, что подыграете мне. Анна в ответ удивленно распахнула глаза. Владимир выпрямился и хмыкнул. Если бы он мог на ней жениться, это решило бы все вопросы, но он еще слишком молод, отец благословение не даст, начальство тоже, а без этого брак с крепостной, пусть даже и бывшей, без наследства и средств существования, признают недействительным. Если бы был хоть малейший шанс — он тут же бы написал прошение на имя генерала Лабынцева. Но, увы! Иван Михайлович был очень щепетилен и требователен ко всем пунктам воинского устава**, а потому Корф заранее предвидел категорический отказ, даже в ушах звенел громкий генеральский голос: «Похоронить себя в объятиях какой-то девицы...» «Закроются все двери!..» «О военной карьере можешь забыть!...» Владимир вздохнул. — Просто постарайтесь быть не такой прекр... в общем, возьмите на прослушивании несколько фальшивых нот... А потом всё закружилось, закрутилось, словно ураган налетел — бал в Петербурге, Репнин, дуэль. О театре забылось само собой... Только не о его карьере и о его будущем. Анна об этом помнила всегда и терзалась этим, ставшим вдруг возможным, неравным браком. Даже сейчас, обретя неожиданно отца, обещавшего родовой титул, даже превратившись в княжну Долгорукую, хоть и с одного бока, она была ему неровней. А слухи, шепотки, сплетни камнем легли бы на их будущую жизнь. Как бы не придавили... Владимир вскочил с кровати, накинул халат и взялся уже за ручку двери. Но вдруг остановился, развернулся к сжавшейся растрепанной Анне, провел ладонью по своему затылку, взъерошив волосы. В ее глазах та решимость, что ему не сломить. — Анечка, я не знаю, что сказать тебе, чтобы ты услышала меня. Он присел на кровать и пальцами убрал за ухо ее выбившуюся прядь. — Прошу тебя! Умоляю нашим с тобой будущим счастьем — уезжай! Ее глаза засветились еще большим упрямством. Барон рыкнул и схватил ее лицо ладонями. — Я слишком уязвим с тобой! Здесь мало кому можно доверять, и все вокруг знают, что ты — моя болевая точка! — Я не смогу, Володя... — она тихо всхлипнула. — Сможешь, родная... сможешь... — он большими пальцами стер дорожки слез, покатившихся по ее щекам, и прижал ее голову к своей груди, мягко, успокаивающе поглаживая ладонью по растрепанным волосам. — Я приеду к тебе, вернусь... Она оттолкнулась от него, но лишь для того, чтобы влажными невозможными глазами уставиться на него: — Обещаешь? — Обещаю! — легко кивнул в ответ Владимир и снова прижал уже всю её к себе.