Наиб бездумно наводит порядок в своей комнате, складывает уже сложенные костюмы, переставляет стулья, которые не нужно переставлять, не в силах сдержать улыбки на лице. Его щёки всё ещё горят, а в голове гудят мысли об Илае.
Наиб с трудом может поверить, что его старый друг проделал весь этот путь только ради него одного, но это также доказывает, что Илай всё ещё так же добр и бескорыстен, как когда-то они были детьми. Он чувствует облегчение оттого, что не один он хранил прошлое близко к сердцу.
Илай вырос красивым мужчиной, высоким и элегантным, с мягким голосом, который успокаивал Наиба так же, как и много лет назад. Он говорит с умом, его слова тщательны, но не отрепетированы, что настолько отличается от естественной грубости Наиба, которую ему всегда приходится сдерживать в приличном обществе.
В Илае Кларке так много того, чем можно восхищаться. Наиб пытается на что-нибудь отвлечься, ведь у него нет выбора. Уже почти пришло время для его занятий.
Хотя в его гримёрной нет окон, Наиб может точно сказать, когда приближается самый важный час. К настоящему времени это укоренилось в нём, о чём свидетельствует возрастающая дрожь в его руках.
Оглядевшись вокруг, чтобы убедиться, что нет любопытных глаз — хотя он знает, что по логике их не будет, — Наиб подходит к своему гардеробу, открывает нижнее отделение, которое было набито остатками тканей от выброшенных или переделанных костюмов. Отложив их в сторону, он достаёт гладкую коробку из тёмного дуба.
Оглядев комнату в последний раз, Наиб открывает шкатулку, чтобы взять своё самое дорогое сокровище.
Карманные часы лежат на плюшевой подушке из бархата. Это прекрасное серебро, которое продолжает блестеть благодаря тщательной полировке Наиба. Он заботится о ней с преданностью; в конце концов, это подарок от его наставника. Часы были подарены ему вскоре после того, как они впервые встретились. И чтобы доказать Наибу, что он не воображал никакой голос в своей голове, который разговаривал лишь только с ним.
Он крепко держит их, глядя на мерно тикающие стрелки. Его наставник всегда ценит то, что он носит с собой этот подарок во время их занятия.
Стрелка часов приближается к одиннадцати, и дыхание Наиба учащается от предвкушения. Он ничего не может с собой поделать: каждая встреча так же волнительна, как и первая.
Его дорогой наставник, как всегда, предупреждает его о своём присутствии — мелодичное пение, разносящееся по комнате. Наиб поворачивается к зеркалу, где каждую ночь появляется тёмная фигура. Она образуется медленно, сначала неразличимый силуэт в тёмном тумане, затем он принимает видимую форму, человека, хотя его рост очень тщательно скрыт темнотой.
Наиб улыбается. — Привет, — тихо здоровается он.
— Привет, дорогой. — Мурлыкнула фигура.
Для любого другого таинственный человек, который позволяет узнать себя только по голосу и тени, может быть страшным. Но для Наиба это утешение. Вот уже несколько месяцев он обучается у этого мастера, у этого
Ангела, и платит ему только своей благодарностью. Для человека с его происхождением это не что иное, как чудо.
Наиб родился в Лондоне, в семье принадлежавшей к низшему сословию, его отец был коренным британцем, а мать — иммигранткой из Непала. Хотя его отец был ветераном, он не получил по возвращении никакого звания из-за своей женитьбы на «дикарке». К тому времени, когда Наиб стал достаточно взрослым, чтобы высказаться, он услышал каждое невнятное и насмешливое замечание к своим словам. В пять лет он уже был замкнутым и враждебным ребёнком.
Илай Кларк и Фиона Гилман были просто самой настоящей находкой. Наиб познакомился с ними, когда был зачислен в единственную школу, куда его приняли. Хотя они были оба богаче его и не имели этнического происхождения, они учились в одной школе. Как позже узнал Наиб, родители Илая и Фионы были близкими друзьями, которые верили в скромную жизнь и духовность. Они решили, что детям пойдёт на пользу, если их отправят в школу для низших слоёв общества.
Наиб не доверял им с того момента, как они приблизились к нему. Два умных ребенка с одинаковыми улыбками, которые потрудились заговорить с ним?
Конечно, это была уловка. Но Фиона была настойчива, Илай упрямо добр, и вместе они разрушили стены Наиба. Они стали играть вместе, сначала только в школе, потом дома у Наиба. Хотя его отец колебался, его мать гордилась тем, что была гостеприимной хозяйкой, всегда готовой поприветствовать друзей Наиба с закусками и объятиями.
Хоть они и были втроём, Наиб и Илай были к друг другу намного ближе. Наиб слушал, как Илай жадно делился историями, которые он писал в своей голове и которые ещё не мог выразить в письменном виде. Точно так же Илай аплодировал Наибу, когда тот делился с ним песнями, придуманные им на месте, или гонял его наперегонки по саду, хотя он не интересовался спортом, как Наиб.
Но счастливые времена длились недолго. В возрасте пятнадцати лет родители Наиба погибли в железнодорожной катастрофе.
У него не было времени попрощаться с Илаем или Фионой. Наиба увезли сразу же в Париж, где он стал жить со своей тётей. Она была первой, кто признала его вокальный талант. Да, он пел в детстве, но только для своих друзей. Его тётя платила за занятия вокала, пока сама не умерла, через пять лет после того, как Наиб переехал к ней в дом. Она оставила ему значительную сумму денег, но, не имея он формального образования, помимо музыки, приходилось изо всех сил искать себе работу. И каждый день он скучал и вспоминал своих товарищей детства.
Только по чистой случайности Наиб смог присоединиться к Олетусу.
В тихие дни, когда он не работал, Наиб иногда приходил в Оперный театр, чтобы посидеть на ступеньках. Когда он прислушивался, то слышал музыку ровно настолько, чтобы быть в состоянии подпевать ей. В один из таких дней его встретила Фиона Гилман. Она ушла пораньше, намереваясь выполнить кое-какие поручения. Она чуть не упала со ступенек, когда заметила скорчившуюся фигуру Наиба.
Преодолев взаимный шок, они снова воссоединились с огромной радостью. Фиона переехала в Париж, как только ей исполнилось двадцать, и уже получила признание за свою работу в местных театрах. Она рассказала ему о том, как ей предложил работу менеджером фирмы «Олетус», Сервайс Ле Рой.
Это заняло недели уговоров, но Наиб в конце концов согласился на посещение прослушивания.
И, несмотря на все сомнения, его приняли в состав хора. Его голос был чистым и талантливым, но у него не было исполнительского опыта, да и многие из певцов были уже обучены с детства. Он предполагал, что останется второстепенным персонажем, и даже был доволен такой ситуацией.
А потом появился Ангел.
Всё началось с маленького. Сначала тень в уголке с глазами. Тихий голос, который он поначалу принял за собственное воображение. День ото дня видения учащались, иногда появляясь позади него в зеркале. Паранойя Наиба росла, но как только он решился сказать об этом Сервайсу, Призрак оперы счёл нужным
проявить себя.
Наиб в панике чуть не разбил зеркало. Только быстрые слова тени остановили его. Услышав этот шелковистый голос, Наиб почувствовал себя увереннее. Он не мог объяснить этого полностью, но что-то в его тоне зачаровывало его, завораживало. Оно призывало его доверится ему.
Его наставник никогда не называл себя по имени и до сих пор не называет. Наиб знает его только как Ангела музыки, покровителя. В Олетусе много талантливых певцов, несомненно, больше, чем он, и всё же этот невидимый гений уделяет только ему безраздельное внимание.
— Приятно видеть твою тень, — шутит Наиб, как всегда. Его Ангел смеётся, от его ровного баритона по спине Наиба пробегают приятные мурашки.
— Моё лицо не зря остается загадкой, это важно, дорогой.
Наиб фыркает. Каждый раз один и тот же ответ.
— Мне любопытно, понятно? Было бы неплохо поговорить с человеком, а не с… — Его разум пытается найти подходящее слово. --…призраком.
— Терпение, мой милый, — говорит Ангел музыки.
— Ладно. — Наиб сдаётся, по крайней мере на данный момент.
Наиб жаждет увидеть, как выглядит его наставник. Иногда, когда он закрывает глаза, он почти может представить его. Высокий, импозантный, красивый мужчина. Может быть, это и глупо, но голос Ангела обладает таким богатством, что Наиб уверен, что его облик должен соответствовать ему.
— Ты был прекрасен сегодня, — похвалил его Ангел.
Наиб складывает руки на груди. — Ты всегда так говоришь.
— Потому что это правда. — Тень сдвигается, голос полон веселья. — Ты сомневаешься в моей честности?
— Никогда, — быстро отвечает Наиб. — Не оскорбляй меня.
— Я бы и не мечтал об этом, милый. — Голос его наставника прозвучал довольно оскорблённо.
— Я знаю, — ухмыляется Наиб. Он никогда не устает от их подшучиваний. Хотя он всегда так формален, у Ангела музыки есть свой собственный разум, и он соответствует Наибу слово в слово.
— Сейчас, — говорит тень. — Начнём работать. Твоя каденция во втором акте всё ещё напрягает. С этого мы и начнём.
Наиб кивает, затем открывает рот и начинает петь.
***
Наиб запирает за собой дверь и идёт к актёрскому выходу. Он останавливается у лестницы, заметив знакомую фигуру в углу. — Джозеф? — Спрашивает Наиб. — С тобой всё в порядке?
Джозеф внезапно поднимает голову, поражённый этим голосом. Его сапфировые глаза широко раскрыты от страха. У Наиба скрутило живот, когда он понял, что могло послужить причиной этого.
— Ты получил ещё одну записку?
Джозеф печально кивает.
В течение последнего месяца главный тенор получал ужасные сообщения от неизвестного отправителя. Хотя Наиб никогда не читал ни одного из них лично, он знает, что их содержание ужасно — они угрожают Джозефу телесными повреждениями и разрушением его карьеры. Когда прибыла первая, Джозеф отшутился, передавая её хору, полагая, что это шутка. Но записки продолжали приходить, часто включая тревожно личную информацию. Теперь бедняга получает их почти каждый день, и это явно утомляет его.
Сервайс Ле Рой и его коллеги-менеджеры пошли на многое, пытаясь найти виновного. Хотя никто этого не скажет, но игра Джозефа начала страдать. Ничего заметного для случайной публики; оплошность здесь или там, пропуск ноты в начале арии. Знатоки, однако, требуют совершенства, которое ожидается от Олетуса. На Джозефа оказывается давление, чтобы он быстро восстановил равновесие или он рисковал быть заменённым.
Что касается того,
кто заменит его… Ну, Наиб слышал некоторые сплетни. Самаэль и Азраил — вокальные партии с очень похожим диапазоном, и Наиб уже доказал свой талант за очень короткое время. Несмотря на то, что он знает, что любой другой певец ухватился бы за эту возможность, Наиб не может найти в себе сил сделать это. Он считает это нечестным — получить роль, когда его предшественнику угрожают.
Кроме того, есть Джозеф, о котором стоит подумать. Этот человек очарователен, но его страсть не имеет в себе равных. Он прокладывал себе путь наверх, яростно цепляясь за свой титул и никогда не простит дилетанту, что тот узурпировал его.
Дружба не имеет веса среди звёзд. Как бы хорошо они с Джозефом ни ладили сейчас, это ничего не будет значить, если Наиб возьмёт на себя роль Азраила.
Джозеф тоже это знает и начал следовать примеру Наиба, оставаясь до полуночи, чтобы попрактиковаться. Это беспокоит Наиба не только по одной причине: он чувствует себя виноватым в том, что Джозеф считает, что всё это — преданность самого Наиба к театру, а не к его наставнику, но, что более важно, он опасается, что его ночные посиделки будут обнаружены. Ангел — это единственное, что есть у Наиба, и он, по общему признанию, более чем немного защищает его.
— Можно мне посмотреть? — Спрашивает Наиб.
Джозеф вздыхает. — Если это необходимо. — Он протягивает ему клочок бумаги.
Наиб смотрит на чернильные царапины на странице, и его кровь стынет в жилах.
Угасающая звезда потеряет больше, чем своё внимание, если его не отстранят от роли, которую он мучительно недостоин. Его кровь прольётся на всеобщее обозрение.
Наиб разрывает записку пополам, позволяя ей упасть на землю. — Мы найдём его, — заверяет он Джозефа.
— Сомневаюсь, — отвечает Джозеф. Он снова отворачивается, и Наиб хмурится.
Нет утешения тому, кто не будет утешен.
— Приятного вам вечера, — коротко говорит он и быстро выходит из дома.
Он начинает дрожать, как только ступает на морозный воздух, и плотно закутывается в пальто, спускаясь по мраморной лестнице. К чёрту зимнюю погоду! Его дом находится достаточно близко, чтобы он не утруждал себя общественным транспортом, но сейчас он почти сожалеет об этом.
Дом. Наиб не считает, что его дом следует так называть. Оставленный ему тётей, он слишком велик для одного человека, всегда пуст и хранит напоминание о семье, которую он потерял. Этот одинокий дом не приносит утешения. Дом — это Оперный театр, музыка, которая наполняет его душу. Это дом — с его Ангелом.
Несмотря на своё окружение, Наиб улыбается, готовясь ко сну.
