Джозеф замирает.
— Абсурдном? — Прошептал он. Его забинтованные руки задрожали. — Ты считаешь, что расстраиваться из-за смерти моего брата абсурдно? — Его губы растягиваются, когда он с яростью обнажает зубы словно дикое животное. — Джозеф, нет, — отчаянно извиняется Наиб, мысленно проклиная себя. — Я не это имел в виду! Джозеф уже стал глух к доводам разума, и голос его снова возвысился. — От тебя меня тошнит, ты ужасный, ужасный человек. — Его голос срывается. — Я никогда не думал, что ты… опустишься так низко.… — Клянусь тебе, я не посылал этих записок. — Наиб пытается ещё раз, хотя и знает, что это напрасно. Если Джозеф на что-то настроен, его уже ничто не остановит. — Ты имеешь полное право расстраиваться. — Фиона, всегда выступающая медиатором, пытается успокоить Джозефа. — Но представление начнётся через час. С обвинениями можно будет разобраться потом. — Я не буду выступать с ним! — Выкрикнул Джозеф, заставляя Фиону подпрыгнуть. — Я отказываюсь подпускать этого ублюдка к себе! Сервайс вскидывает руки вверх. — Ладно, ладно! Тогда мы вернём Субедара в хор. Вас это устраивает? В комнате воцаряется тишина. Наиб чувствует, как все их глаза впиваются в него. — Он всё равно будет со мной на сцене! — возражает Джозеф. — Мы не можем просто взять и вышвырнуть человека с работы, — настаивает Сервайс, — Хор. Это единственное, что я могу предложить. Грудная клетка Наиба сжимается. Вернуться в хор. Быть никем среди моря других. До этого момента Наиб не понимал, как много значит для него быть Самаэлем. Раньше Наиб никогда бы не подумал, что он, с его тёмной кожей и наследием низкого сословия, сможет достичь чего-то настолько великого, что его будут знать и уважать.Теперь это ускользает прямо у него на глазах.
Он чувствует себя жалким, стоя посреди всего этого. Наполовину одетый в костюм, с волосами, непричёсанными со вчерашнего дня, он определённо выглядел как человек, не заслуживающий своего места здесь. Джозеф щиплет себя за переносицу, пытаясь взять себя в руки. — На данный момент я согласен. — Замечательно, — бормочет Сервайс. Он поворачивается к Наибу с выражением сожаления и смирения на лице. — Мсье, если вы не возражаете-… — Пойду переоденусь, — тихо перебивает Наиб. Он быстро выходит из комнаты, избегая их жалостливых взглядов. Он скрещивает руки на груди и направляется обратно в гримёрную, злясь на себя за слёзы в глазах. Плакать бесполезно. Боже, он надеется, что Илай никогда не увидит его таким. Беспомощным, слабым. Наиб захлопывает за собой дверь и глубоко вздыхает. Он тупо оглядывает комнату, глядя в никуда. Какая-то его часть жалеет, что он не остался в темноте с Джеком. Конечно, это было бы лучше, чем стоять здесь, униженно и одиноко. Наиб снимает с себя одежду Самаэля и отбрасывает её в сторону. Он роется в шкафу в поисках белого костюма для хора и находит его помятым после почти месячного отсутствия. Блеск серебра бросается ему в глаза, и он наклоняется, чтобы посмотреть поближе. Это карманные часы, которые дал ему Джек. Конечно, после событий прошлой ночи он забыл положить их обратно в запертый ящик. Этот проклятый подарок. Наиб берёт его в руки. Незнакомая ярость захлёстывает его. Джек может думать, что он помогает, но Наиб снова и снова говорил ему, что он счастлив там, где он есть, и что он не хочет неприятностей с Джозефом. Теперь с этими записками, автор которых совершенно ясен, его дружба с Джозефом разрушена, он вынужден лгать Илаю, и он потерял то, чем больше всего гордился.Чёрт побери, почему Джек никогда не слушает его?
Наиб поднимает руку, сжимая серебро в кулаке, готовый швырнуть его вниз и посмотреть, как оно разлетится вдребезги о холодную землю. Его хватка ослабевает. Наиб со вздохом медленно опускает руку. Он не может этого сделать. Часы хранят самые нежные воспоминания о Джеке, а не о переполненном гневом человеке, которого он мельком видел. Он осторожно кладёт часы на стол, проводя пальцами по серебру, как раньше. Как тогда… Он хотел бы вернуться в те времена. Наиб кладёт карманные часы обратно в потайную коробку, пряча их под тканью. Он бросает взгляд на зеркало, вспоминая, что с другой стороны можно видеть комнату насквозь. Он быстро одевается. Он выходит из комнаты и направляется к краю сцены, где рабочие суетятся, расставляя декорации. Вокруг него члены хора толкают своих сверстников, каждый из которых пытается добраться до своего места первым. Наплыв актёров не является чем-то необычным, но напряжение очень велико. Между младшими членами труппы нет ни игривого подшучивания, ни строгого, ни добродушного подбадривания со стороны Джозефа. Наиб напрягает память, чтобы вспомнить хореографию, которую он когда-то делал, но он знает, что будет делать ошибки после стольких лет в другой рутине. Если бы ему дали несколько дней на переучивание, всё было бы в порядке. Но, конечно, что бы ни сказал Джозеф, это то, что происходит. Он вздрагивает от внезапного ощущения руки на своём плече. Он быстро отстраняется, и мягкое «прости», которое следует за этим, явно принадлежит Фионе. Наиб расслабляется. Только Фиона. Ничего неожиданного. — Всё в порядке, — говорит он. — Ты подкралась ко мне незаметно. — Застать Наиба врасплох нелегко, но присутствие Фионы часто остаётся незамеченным, если только она не хочет, чтобы её заметили. Он должен был догадаться, что это она, честное слово. Фиона любит стоять за кулисами, чтобы помочь сменить костюм, и она, должно быть, поняла, как на грани Наиб. Она успокаивающе сжимает его руки. — Мы сможем решить эту проблему. Пожалуйста, не волнуйся слишком сильно. Наиб вздыхает. — Я постараюсь. — Он натянуто улыбается ей — хотя и знает, что она всё поймёт, а потом занимает своё место на сцене. Начинается музыка, публика затихает, занавес поднимается. Наиб до последней минуты держит глаза закрытыми, не желая смотреть на публику. Илай будет там, искать его. Что он подумает, увидев кого-то другого на месте Самаэля, а не Наиба, превратившегося в другое лицо среди коллекции белых одежд? Он не может больше об этом думать. По большей части всё идёт хорошо. Наиб делает несколько неверных поворотов во время больших номеров, и ему приходится сдерживать себя, чтобы не заговорить о роли Самаэля, но это не то несчастье, которое он себе представлял. Возможно, всё будет хорошо, как сказал Илай. Затем, в середине первого акта начинается движение. Джозеф выходит вперёд, в центр сцены, прожектор направлен на его фигуру, готовый начать свою третью арию, когда— — Разве я не говорил вам, — зловещий голос раздаётся по помещению, — что неподчинение моим желаниям приведёт к беде? Актёрский состав останавливается на своём пути. Хор перешёл на шёпот, и Джозеф застыл на месте, всё ещё вытянув вперёд руки. Наиб вздрагивает, зажимая уши руками. Голос Потрошителя эхом отдается отовсюду, отовсюду, из каждого уголка оперы. — Уходи, — тихо умоляет он. Джозеф слышит его и дёргает за плечо, чтобы Наиб увидел его разгневанное лицо. — Не смей говорить что мне делать, маленькая жаба! — Он поворачивается и идёт к краю сцены, пока директора пытаются успокоить взволнованную публику. Наиб следует за ним, страх растёт. — Мой напиток, — требует Джозеф у растерянных рабочих сцены. — Где мой напиток? Вот он! Давай сюда. — Он хватает пузырёк, в котором находится его собственная секретная сыворотка, которую он использует, чтобы восстановить горло, и делает большой глоток. — Джозеф, — умоляет Наиб, — ты в опасности. Ты должен прекратить выступать прямо сейчас. Джозеф ухмыляется, затем откидывает голову назад и делает большой глоток, пока не опустошает бутылку. Он бросает её рабочему сцены, который пытается поймать её. Вытирая рот, с искажённым от гнева и горя лицом, он почти неузнаваем, как Великолепная звезда оперы. — Не притворяйся невинным, Субедар. Просто делай свою работу сегодня вечером, а потом я буду настаивать, чтобы тебя уволили. — Его губы искривляются в ухмылке. — Разве Самаэля тебе было недостаточно, эгоистичное отродье? Наиб хочет закричать. Очевидно, никто не хочет его слушать, кроме Илая. Он возвращается на своё место, голова гудит. После минутного шарканья все возвращаются на свои места. Джозеф возвращается к яркому свету прожектора и начинает петь. Голос у него высокий и чистый, красивый, как всегда. Во всяком случае, он, кажется, делает даже лучше, чем обычно, назло. Джозеф достигает конца строки в том, что должно быть лучшей нотой. Но его голос не звучит так торжествующе, как обычно. Вместо этого Джозеф издаёт ужасный рвотный вздох. Он подносит свои руки к своему горлу, глядя с ужасом. Он пытается снова начать пение, но единственное, что ему остается, — это мокрый кашель. Даже со своего места на противоположной стороне сцены Наиб слышит хриплое дыхание Джозефа. Хор забывается перед лицом ужасной сцены, разражаясь шёпотом. Первый тенор болен? Невозможно. Он не кашлял ни разу за последние дни, недели, да даже месяцы! Кашель Джозефа усиливается, пока всё его тело не сотрясается от боли. При одном особенно резком кашле кровь начинает капать у него изо рта, забрызгивая руки. Публика ахает от ужаса. Фиона выбегает на сцену и тянет Джозефа за руку, чтобы увести его. Он падает на край сцены, с трудом переводя дыхание. Актёры толпятся вокруг него, в то время как Фиона пытается отмахнуться от них, крича, чтобы они дали Джозефу пространство. Глубокий смех эхом разносится по помещению и даже в голове Наиба. Слишком сильно. Он пробирается сквозь рассеянный хор, пытаясь спуститься по боковым ступеням сцены. Он поднимает глаза и видит в толпе Илая, который отчаянно озирается по сторонам. Наиб бежит к нему, не заботясь о том, кого ему придётся оттолкнуть с дороги. Он добегает до него как раз в тот момент, когда огни сцены гаснут один за другим, медленно затемняя помещение и добавляя паники. Они должны уйти, сейчас же.Наиб хватает Илая за руку и они бегут прочь.