Фиона привела Илая в свою квартиру, подальше от опасного Потрошителя, хотя он уже начинает верить, что нет места, где можно было бы укрыться от такого монстра.
Илай хотел немедленно отправиться за Наибом, но позволил Фионе взять себя за руку и вывести из оперы, лавируя между перепуганными гостями.
— Мы не можем там оставаться, — сказала она ему. — Наиб тоже это знает. С ним всё будет в порядке, и мы сможем увидеться с ним позже. Но я должна сказать тебе кое-что прямо сейчас.
В доме Фионы уютно, хотя множество оккультных символов, развешанных по стенам и нарисованных на столах, могли бы отпугнуть того, кто не привык к увлечениям Фионы. Она и Илай сидят друг напротив друга за маленьким столиком, предназначенным для подачи чая, хотя оба чувствуют себя слишком слабыми даже для держания чашки в руках.
Руки Фионы дрожат, когда она открывает рот, чтобы заговорить вновь. — Если бы он узнал, что я тебе это рассказываю, — говорит она, —
он бы меня убил.
— Я не позволю, чтобы с кем-то из моих близких людей что-то случилось, — твёрдо говорит Илай. — Я обещаю.
Она волнуется, прикусывая губу. — Хотела бы я в это верить. Но он такой сильный, Илай. Он мастер обмана. На его стороне весь Оперный театр.
— Все боятся его, а не восхищаются им. — утверждает Илай.
У Фионы дрогнул подбородок. — Страх - сильная вещь. Если бы дело дошло до этого, многие подчинились бы его желаниям. — Её голос становится таким тихим, что Илай едва слышит её. —
...Как и я.
Илай не хочет давить на неё, но ему нужно знать всё. — Фиона, пожалуйста, расскажи мне всё, что ты знаешь.
Дрожащий выдох лучшей швеи оперы. — Ладно. Хорошо. — Фиона крепко зажмуривается. Через мгновение она открывает глаза и начинает рассказ.
— Я знаю его уже долгое время, — признаётся она. — Лично мы, конечно, не разговариваем. Только через письма. Я думаю, что первое из них для меня появилось примерно через месяц после моей работы там.
Илай вздрагивает. — Так долго?
— Он не хотел, чтобы его кто-то заметил, — объясняет Фиона, — но на меня он не рассчитывал. — Она криво улыбается. Илай прекрасно понимает, что она имеет в виду; ещё с тех пор, как они были детьми, интуиция и чутьё Фионы были пугающе точны.
— Конечно, я услышала историю о Потрошителе всего через несколько дней после того, как начала работать. Балерины обожают сплетни. — Она вздыхает. — Честно говоря, он очень хорошо умеет сливаться с тенями. Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что там был человек, скрывающийся ото всех, я смогла-…
— Ты сразу же собрала всё воедино, — заключает Илай.
— Да. — Фиона кивает. — Ты должен понять, что поначалу он не казался мне опасным. Он был спокоен и очарователен. Ничего схожего с диким зверем, о котором шептался хор. Он просто просил меня передавать его письма директорам. Очевидно, он поручал это также и другим, но они не всегда были надёжными людьми. Поэтому он больше проникся ко мне симпатией. — Она сплетает пальцы на коленях, опустив голову. — Как повезло.
У Илая голова идёт кругом. — Ты знала, когда он начал говорить с Наибом? — Он не совсем был уверен, как он отреагирует, если она скажет «да».
Фиона закрывает лицо руками, подтверждая его опасения. — Мне очень жаль. Я должна была что-то сказать в тот момент, когда Наиб начал говорить с ним, но было поздно. Я должна была дать ему понять, что это не какой-то «Ангел», а просто человек. Мужчина! — Она в отчаянии смотрит на Илая. — Но он был так счастлив с ним. Я знаю, что это звучит невероятно, но так оно и было. Наиб так сильно поправлялся, а Потрошитель казался… каким-то более мягким, после того, как он встретил его. — Она сжимает концы юбки в кулаках. — И я ошиблась. Эта страсть… она переросла в кое-что ужасное.
— А что на счёт угроз?
Фиона заламывает свои прекрасные руки. — Когда Джозеф показал нам первое письмо, я всё сразу поняла. Почерк у него совершенно чёткий. Должно быть, он научился писать в темноте. — Она сглатывает. — Я очень сожалею, что не остановила его тогда. Но кто бы мне поверил, если бы я рассказала всем? Я убедила себя, что из этого ничего не выйдет. — В глазах Фионы появляются слёзы. — А теперь я каждый день думаю о Джозефе. Это непростительно, то, что мы позволили случиться с этим человеком.
Мы. Фиона и другие люди, которые знают об истинной сущности Джека. Илай ненавидит думать плохо о Наибе, но она права. Наиб, Илай и Фиона все одинаково виновны, решив скрыть правду.
— Фиона, он обманул не только тебя. — Илай пытается её утешить. Он не может отрицать, что злится на её нерешительность, но если он разочарован ею, то он должен чувствовать то же самое к Наибу, который также скрывал существование Потрошителя ото всех. — Ты ещё что-нибудь о нём знаешь? Что-нибудь, что может быть его слабостью?
Фиона ёрзает на стуле. — Он хорошо хранит все свои секреты. Всё, что я знаю, это то, что он музыкальный гений, и к тому же одинокий. Он никогда не называл мне своего имени. Полагаю, он поделился этим только с Наибом. Честно говоря, я думаю, что Наиб — единственный человек, о котором он действительно заботится.
Илай обхватывает себя руками, вспоминая, как Наиб говорил о Джеке той ночью на балконе. «Наиб тоже о нём заботится. Очень похоже.»
Фиона грустно улыбается ему. — Но он любит тебя больше всего на свете.
Да, он любит меня, в отчаянии думает Илай,
но нужен ли я ему? — Мы можем сбежать. Ты, я, Наиб. Мы можем сбежать прямо сейчас.
— Илай, — тихо говорит Фиона. — Это не сработает. Он этого так просто не оставит.
Илай смотрит вниз. — Я знаю. — В кои-то веки он ненавидит быть таким уверенным в будущем.
— Послушай меня, Илай, — говорит Фиона и берёт его руки в свои. Её глаза полны решимости. — Тебе не понравится то, что я сейчас скажу, но ты знаешь, что это правда. Что бы мы ни сделаем дальше, это должно быть связано только с Наибом. — Илай открывает рот, чтобы возразить, но она быстро затыкает его. — Нет, я знаю, что ты хочешь сказать. Он уже достаточно натерпелся. Ты прав, так оно и есть. Но если мы ничего не предпримем, то чем это закончится? Он — единственная слабость Потрошителя. И он должен быть тем, кто положит этому всему конец.
***
Когда Наиб бежал, он бежал на кладбище.
Это не так уж далеко от оперы; возможно, три или четыре мили, и Наиб находится в достаточно хорошей форме, поэтому он только несколько раз замедлялся, чтобы перевести дыхание. Остальная часть пути проходит на максимальной скорости, потому что он не может уйти от Олетуса достаточно быстро.
Его дыхание прерывисто, заметное в Парижском зимнем воздухе. Его ноги сильно напряжены, чтобы бежать быстрее, быстрее, пока он не сможет забыть всё, что произошло с тех пор, как он присоединился к опере. Он не должен был оставлять Илая, но ему нужно было избежать присутствия Джека. Слова, которые он прошептал Наибу, всё ещё прокручиваются у него в голове.
— Ты всё ещё принадлежишь мне, — прошипел Потрошитель. Его пальцы горели огнем на коже Наиба.
Даже холод снаружи не мог стереть его.
Наиб знает, что открытость его отношений с Илаем спровоцировала это возмездие. Возможно, если бы они молчали, если бы Наиб просто бросил свою карьеру и сбежал, до этого бы не дошло. Но не имеет значения, что он делает сейчас. Он уже предал Джека, разрушил его доверие, и он знает, что это было для большего блага.
Но тогда почему это так больно?
Он не должен был испытывать столько сочувствия к кому-то вроде Джека. Конечно же хотя бы из-за того, что он хотел убить Джозефа. И даже если это не было прямым покушением на убийство, Джек явно не беспокоился о том, будет ли он жить или умрёт, ведь главное для него было что его уберут со сцены. Не было бы ничего удивительного, если бы он также попытался покуситься и на жизнь Илая. Наиб не знает, что бы он сделал, если бы до этого точно дошло.
И всё же…
Во время своего появления Джек упомянул оперу. Он, должно быть, имел в виду ту самую, которую Наиб мельком видел той давней ночью, незаконченная бумага, нацарапанные поперек страницы ноты. Тогда он и попросил его выслушать. Кажется, теперь его желание сбывается. Это, конечно, еще один расчётливый ход. Опера, написанная для него, открыла глаза и уши всему Парижу.
Наиб должен это сделать. У него нет другого выбора, потому что он знает последствия неповиновения Потрошителю. Джек не может причинить ему прямой вред, но он будет действовать против тех, кто его окружает; с Джозефом, который уже выведен из строя, Фиона или Илай, вероятно, его следующие цели.
Боже, если бы они пострадали, или ещё хуже…
Наиб даже думать об этом не может, потому что от этого его тошнит. Он подавляет беспокойство и сосредотачивается на каждом быстром беге, который поднимает лёгкий слой снега на земле.
Они должны были бежать, когда Илай впервые предложил это. Наиб был бы опозорен в музыкальном мире, но разве это имело бы значение, если бы это означало, что они будут в безопасности? Это его собственный эгоизм привёл их сюда.
Наконец он подходит к входу кладбища, сгибаясь и упираясь руками в колени, пытаясь отдышаться. За воротами перед ним он найдёт то немногое утешение, что осталось в этом мире. Потому что здесь лежит единственный человек, который не может возложить на него вину.
Наиб выпрямляется, толкает холодные железные ворота и входит.
