Что бы вы ни делали, всегда ищите любовь

      Время — весьма странная концепция в Подземье, где мягкий и ласковый свет солнца заменили блестящие холодом ложные звезды. Если на поверхности оно напоминало зыбучий песок, медленно и неумолимо затягивающий в вязкий водоворот мелькающих перед слезящимися глазами иллюстраций, то здесь оно напоминало дыхание. Обжигающее, колющее грудь изнутри, заставляющее кровь вскипеть, а сердце забиться быстрее — распирающий и укрывающий рёбра, точно платок на клетке певчей мошки. Дыхание, сбивающее с ног в одно мгновение и обрывающееся без следа в другое. Таковым было время здесь, в Подземье.       Порой Атташе позволяла себе такие вольности: романтичные размышления о метафизике, так свойственные радикальным бездарностям из Ноктюрнов. Эти раздумья, лишь отвлекающие от дела и не приносящие ни крупицы пользы, возникали тем чаще с тех пор, как в её жизни появилась эта странная певица. Сломленная, обреченная и потерянная — как слепая гусеничка, шатающаяся по величественному городу в поисках смысла своей жалкой пародии на жизнь. По крайней мере… так поначалу казалось Эмилитии.       В конце концов, время — весьма странная концепция. Ведь теперь перед ней восседала вновь расправившая крылья бабочка — во всем своем роковом великолепии. Язвительный смешок вырвался из горла дипломатки от собственного сравнения. Расправившая фигурально, разумеется… но весьма эффективно. Сама она вновь стала такой — желанной, холодной и ужасно эффективной. Сколько же времени прошло с их знакомства у Украденной реки? Ручеек редких встреч и коротких разговоров перерос в бурный поток призрачных, подземных лет и зим, смазываясь в сознании дипломата в неумолимый водоворот. Вечная Атташе позволила склонить свою голову набок. Столь странная, странная концепция — время. Особенно во мраке.       Железная дорога протянулась до самой Станции VIII. Виконтесса продолжала наступление на Параболу, сражаясь с королями коготков. Поговаривали о появлении нового, некогда потерянного Мастера, ныне примкнувшего к своим немногочисленным сородичам. Ситуация с их… патроном с крыши… стала разительно сложней. Слепцы из Обсерватории в один голос причитали о появлении новой ложной звезды на своде, необыкновенно яркой и живой. Время шло, и не собиралось замедлять свой ход. Как и должно быть. Как и должно быть…       Она перестала постукивать коготками по мрамору; в сыром воздухе повисла тишина. Выдержав четко выверенную паузу, Эмилития подняла взгляд на Мариссу; голос Атташе раздался эхом по всей крипте.       — Последнее задание было исполнено великолепно.       На её скромный вкус, оно было исполнено безупречно. Она бы даже подметила, что Певица приблизилась вплотную к тому, где полномочия дипломата уже заканчивались.       — Однако, прежде чем мы начнем новый инструктаж… тебя ждёт последняя проверка.       Они редко оставались наедине. Обычно общение Вечной Атташе и Бродвейной Певицы сводилось к ненавязчивым полунамекам при якобы спонтанных встречах, к шифровкам на надушенных посланиях и записках, да к редким устным сообщениям от бывших бродяжек в сшитых с иголочки костюмчиках.       Но сегодняшний вечер был особенным.       Внештатного агента Вечная Атташе встретила в царстве мрака и холода: в одной из тысячи крипт, реквизированных у мертвых для нужд правительства Его Бледного Величества. В конце концов, то, что она задумала, было проще всего провернуть именно здесь — где им бы никто не помешал, где мертвецы были мертвы навечно, а не как это обычно бывает в Падшем Лондоне.       Марисса кротко кивнула и изящным движением вытащила из кармана элегантной накидки записную книжку. Невольно на лице Атташе появилась улыбка.Летучие мыши недовольно скреблись где-то под темным сводом крипты; повисла тишина.       — В чем именно заключается задание? – наконец решилась уточнить бескрылая бабочка, разглядывая собеседницу осторожно и как-то исподлобья.       Они сидели здесь, где когда-то давно хоронили знатных и богатых жуков со всей Империи, за превеликим, большим столом из темного камня, каждая — во главе, друг напротив друга. Перед ними покоилась серебряная столовая посуда, до блеска начищенная и красноречиво пустая: поразительный контраст с пыльным и скудным убранством старой крипты. На фоне острого как бритва ножа и изящной вилки, грубые и громоздкие щипцы сильно мозолили глаза.       Судя по взглядам, которые внештатный сотрудник украдкой бросала то на приборы, то на усмехающуюся Атташе, эти щипцы смутили её совсем чуть-чуть: дипломаты обладали скверным чувством юмора и просто отвратительным столовым этикетом, и Марисса уже должна была с этим свыкнуться. Спрашивать о щипцах бабочка не стала, что Атташе весьма удовлетворило: это было бы вопиющим непрофессионализмом и нарушением протокола. Наконец, дипломат легонько хихикнула, сцепив ладони в замок и подперев ими головку.       — Ни в чем. Это, видишь ли, не совсем… «задание».       Выпрямившись, Атташе медленно хлопнула в ладоши.       Шорох, лязг цепей, тяжёлое, прерывистое дыхание в тёмном углу крипты — столь тёмном, что и скорбный ткач ни зги не различит. По воздуху рассеялся резкий запах керосина, и спустя мгновение… кто-то зажег лампу, желтоватым светом рассеявшую тьму. Улыбающаяся Атташе была готова поклясться, что до её слуха донесся хруст хитина на стиснувшихся ладонях певчей мошки, резко повернувшейся к источнику звука и света. Ей оборачиваться не пришлось: она видела их и без того.       Две потревоженные её хлопком твари, цепями прикованные к потрескавшейся колонне: по-хищному опасные создания, припавшие к каменным плитам на шесть могучих, когтистых лап. Панцирь покрывал бугрящиеся мышцы мелкими, смолянисто-чёрными пластинками, словно переливающейся чешуей; две пары глаз горели потусторонним белым огнём над раскрытыми пастями, где сверкали ряды острых как бритвы клыков. Одна подняла увенчанную рогами голову и подозрительно принюхалась; кластер длинных, подвижных хвостов вмиг заметался за спиной твари в нетерпении — в ненасытном голоде — в потребности, и та с низким рыком дёрнулась на цепи прямо к Мариссе. От пронзительного скрипа железа Бродвейная Певица не могла не вздрогнуть; прижав ладонь к порывисто вздымавшейся груди, она медленно перевела взгляд с гончих обратно на Атташе.       Дипломат усмехалась.       — Мне довелось повстречаться с одним… добрым союзником Форин офиса,— Атташе участливо склонила голову набок, неотрывно разглядывая оцепеневшую бабочку, пытаясь уловить каждый жест, каждый неверный вдох. — Он сообщил мне, что его верные питомцы очень скучали по тебе, моя дорогая… Я взяла на себя вольность организовать встречу с ними. По доброте душевной.       Это было невозможно далеко от доброты. Её усмешка полнилась отравой и ядом, пускай и во взгляде трудно было сокрыть интерес.       До Мариссы, похоже, уже начинало доходить, к чему всё это и для чего она была здесь. Тест, неожиданная проверка — с намерением поставить на место зарвавшуюся букашку, ставшую слишком эффективной для «внештатного» агента. Атташе продолжала улыбаться; её инструкции были ясны как никогда. Сейчас она сломается. Сейчас всё вновь встанет на свои места.       Так казалось ей. И со следующими словами Мариссы — спокойными, размеренными и певчески-мягкими — маска дипломатки с треском осыпалась прямо с её лица.       — Похвальная попытка, госпожа секретарь.       Атташе уставилась так, будто кто-то сообщил ей о скачке цен на Базаре — учитывая, что цены не менялись уже не первое десятилетие.       — …Но за время работы на Офис я свыклась с существами гораздо страшнее этих созданий. Ублюдки, глупцы, подлецы, насильники и выродки… Полно их. Полон город их! Впрочем, не могу не отметить.       Марисса подняла взгляд на дипломатку, и сухо, покровительственно улыбнулась.       — Это мерзко. Если позволите.       «Пошло и непрофессионально».       Атташе слушала её столь внимательно, что дипломат утратила бдительность и едва не упустила то, как порой взгляд Певицы устремлялся к мечущимся гончим. Те узнали её. Ну ещё бы — если самостоятельно додумать то, что сообщил Атташе неизменно отрешенный Присутствие…       — …Интересная вы букашка, моя дорогая.       Медленно кивнув будто самой себе, она легким движением поправила воротничок платья, тщетно пытаясь скрыть беспокойство… и кое-что ещё.       — Не ожидала от тебя подобного, признаться честно. Панической атаки —да. Слез и проклятий — несомненно. Возможно — упаси Король, но в наше время, при нашей профессии… агрессии. Ваш профессионализм меня пугает. И, сказать по правде…       Наконец Вечная Атташе позволила себе встать со своего места. Она аккуратно сняла свою шляпку и положила на стол, не рискуя нарушить композицию декоративных грибочков. Изящные ладони легли на плечи, расстегнув невидимые пуговички.       И её платье тут же с шорохом скользнуло к задним лапкам.       —…Возбуждает.       Она предстала практически нагой; лишь горжетка с дымчатым кварцем, элегантные чулки и кружевное белье, подчеркивающее соблазнительные изгибы панциря. Атташе провела ноготком по собственному телу: от горлышка, к выпуклой грудке, к плоским пластинкам на животе, к округлым бедрам и небольшому полумесяцу меж лапок — с блуждающей улыбкой позволив собеседнице самой оценить то, что именно предстало перед ней.       — Быть может… Я могу быть вашей наградой в этот вечер?       Марисса сглотнула, пристально осмотрев её, от задних лапок до самых рожек… и медленно огляделась по сторонам, точно ожидая подвох. Иль попросту осознав, что кто-то привёл сюда гончих, и кто-то зажег газовую лампу. Шорох, шепот и хруст костяшек, скверно разбавленные порыкиванием тварей. Слабых духом это могло напугать, конечно… но Вечная Атташе подозревала — нет, надеялась — что эта бабочка была иной породы. Той, что сможет оценить пикантность происходящего.       И когда Марисса плавной, танцующей походкой приблизилась к ней, оценивающе обойдя по кругу и встав за спиной, Атташе со сладким вздохом затаила дыхание. Интересно. Вкусно.       Омерзительно.       Так, как нужно.       — Я очень много размышляла об этом моменте, госпожа дипломат. Очень, очень много.       В дыхании бескрылой бабочки Атташе ощущала слабые нотки кисловатой пряности; это дыхание защекотало панцирь на тонкой шее, точно между хрупких пластин хитина. Изящные коготки щекотно взобрались по призывно изогнутой спине, очерчивая плавные очертания талии. Эффективность и эффектность… пожалуй, она сумела бы поладить с этой Бродвейной певицей. Как любили поговаривать безумцы из Ноктюрнов?.. «Сломанный панцирь срастается сильней и крепче»?       Дураки. Бедные, наивные дураки, упивающиеся удовольствиями, мёдом и вином, не смыслящие ни в чём, пока другие — такие, как Мастера, как хитроумные дьяволы, как особы некоторой значимости — играючи дергали их за ниточки, как кукловоды своих марионеток. Атташе уже давно не роптала на то, что она сама,что весь их Офис, были такими же дураками. Та шестеренка, что ровно встала к месту, скрипеть не станет…       Она тихонько ахнула, когда ладонь бескрылой бабочки скользнула меж её задних лапок, и не сдержала грудного смешка.       …особенно если смазать как следует.       — Знаете, что же я размышляла?       — … что же? — с придыханием спросила дипломат, легонько полуобернувшись через плечо. По всему телу растеклась в предвкушении томительная нега; в забытой крипте, конечно же, было ужасно холодно… но ей отчего-то становилось даже душно.       — Французы, — мягко начала Марисса, плавным шагом обойдя её по кругу и приблизив лицо; белила на её панцире пахли кисловато. Рот Атташе наполнился слюной, — называют пик блаженства «lapetitemort». Маленькая смерть, если позволите… Но уверена, вам это известно — вы ещё в нашу встречу показали свою исключительную эрудицию в вопросе языков и акцентов. Да и имеет смысл дипломату Форин офиса управляться с языками, не так ли?       Её пальчики скользнули выше, от небольшого полумесяца до мягкой впадинки под чувственной грудью. Атташе с острым вдохом расправила плечи, подавшись навстречу… и ахнула от неожиданности, когда Марисса неожиданно грубо толкнула её на холодные плиты пола.       — И последнее… я очень хочу проверить, — прошептала певица, приподняв подол платья и задней лапкой подтолкнув опешившую Атташе в грудь.       Дипломат отползла назад, с нарастающей неуверенностью разглядывая Певицу снизу-вверх. Её подручный вмешается, если дело примет совсем уж неприятный оборот — но только и только если она даст негласный знак. Марисса этого не могла не знать. Не похоже, что её это тревожило. Эмилития сглотнула.       …это возбуждало.       Бабочка плавно качнула бёдрами, со смешком пихнув Атташе ещё разок. Белоснежные чулки на идеально чёрном хитине пачкались пылью крипты, пока дипломат с опаской и пульсирующим между лапок желанием отползла ещё немного… и дёрнулась от неожиданности и испуга, когда прямо за её спиной звякнула цепь. Дипломат резко обернулась — чтобы увидеть раскрытую пасть зарычавшей гончей.       Марисса хихикнула, лукаво склонившись к оцепеневшей Эмилитии и коготком очертив под шейкой, лишь чуть выше ложбинки в панцире на груди, щекочущий узор.       — Так что же насчет того… чтобы управиться с языком? — проворковала бабочка, грубо схватив дрогнувшую женщину за подбородок и заставляя приоткрыть рот.       Гончая заворчала, дохнув в лицо и оцепеневшей Атташе, и участливо гладившей её Мариссе. Пасть существа вновь раскрылась, обнажив ряды опасных, острейших клыков — и длинный, чёрный язык, вывалившийся наружу и парящий жгучей слюной. Вторая гончая запыхтела, приблизившись и поднырнув под горлом своего сородича, под грудью Атташе… принюхиваясь к запаху, исходящему меж ножек поёжившейся дипломатки.       — Ну же, machérie… — Певица бесцеремонно подтолкнула её вперед, буквально ткнув лицом во влажный язык гончей. — Испытай маленькую смерть!       Атташе вдохнула, неровно и рвано — и, медленно подавшись навстречу, позволила языку гончей скользнуть в её приоткрытый рот, едва не подавившись, когда длинный, горячий орган полез в её глотку. Желание закашляться или сомкнуть челюсти даже не появилось — не когда в каком-то дюйме от её лица маячили клыки острей ножей Джека Улыбок, и немногим их короче.       Марисса не теряла времени даром; Атташе вздрогнула и изогнулась в спине, когда проворные пальцы бескрылой бабочки скользнули по её бедрам и нашли сладкое, мокрое от секрета место между лапок. Она чуть не захныкала прямо с языком гончей в своем рту и горле, когда эти проворные пальцы с легкостью погрузились в неё до самой ладони.       — Да вы мокрей Подземноморья, госпожа дипломат! — звонко рассмеялась Певица, быстро и беспощадно проникая в её женственность пальцами — так, что доносилось хлюпанье. — Это плод моих трудов, или…       Она наклонилась, грудью прижавшись к выгнувшейся спине. Пушистые волосы скользнули по плечам Атташе; дыхание бабочки защекотало затылок прохладой, живительной на фоне жара из пасти гончей.       — …нашего звериного друга?       Воздуха в лёгких становилось всё меньше: гончая и не думала вытаскивать из её рта свой мокрый, горячий язык, толчками проникающий в сжимающееся от спазма горло. Вторая фыркнула и, боднув изогнутыми рогами своего слишком увлёкшегося сородича, с низким рычанием лизнула шею вздрогнувшей дипломатки, приваливаясь на её плечо в попытке подмять под себя. Зрение Атташе начало мутиться.       Воздух в крипте холодный. Дыхание одной гончей, хищное и гибкое тело второй — горячие. Бродвейская певица тихонько ворковала, нежно касаясь гладкого хитина на морде гончей одной ладонью; пальцы второй умело ласкали влажную женственность подрагивающей Атташе, чтобы… поиздеваться?       — Не терпится уже попробовать их, госпожа дипломат?       …Подготовить?..       — Но пока… рано.       Атташе чуть не заскулила от разочарования, когда умелая ладонь Певицы, погладив напоследок, отпрянула. Задумчиво посмотрев на плёнку влаги, покрывающую гладкий панцирь, Марисса легонько лизнула один пальчик… а затем, хихикнув, протянула ладонь гончей, которую уже гладила. Тварь подозрительно зарычала, подавшись вперед и принюхавшись — а затем с вибрирующим урчанием провела языком по всей длине, от запястья до самых кончиков когтей.       — Вам ведь нужно подготовить моих старых знакомых! — Марисса схватила её за подбородок, заставив выпустить язык второй гончей, ответившей на это недовольным ворчанием. — Иначе будет очень… неприятно. Поверьте мне на слово. Уверяю, я знаю, о чём говорю.       Гончая не раздумывала долго: бесцеремонно отпихнув своего собрата, от такой наглости зарычавшего и в отместку несильно цапнувшего её за рог, тварь нависла над закашлявшейся Атташе. Певица, поднявшись с колен и гордо выпрямившись, принялась беззастенчиво избавляться от собственного платья и накидки, пока дипломатка подняла взгляд слезящихся глаз… и чуть не отшатнулась от вида массивного органа гончей, уже истекающего маслянистой смазкой.       Похоже, хитин у тех даже здесь.       — Меня радует, что своего... друга… выпопросили предоставить их обоих, — ворковала тем временем Марисса, расправляясь со шнуровкой. — Заставляет задуматься, что и это вы продумали наперед. По одной на нас обеих. Может даже, надеялись на такой исход?..       Гончая шагнула навстречу, забираясь на неё сверху; Атташе видела только её пульсирующий член, да крепкий, подобный броне хитин на её брюхе и задних лапах, недовольно царапающих каменные плиты обсидиановыми когтями. Подвижные хвосты пока лишь нервно метались, поднимая пыль.       И перед тем, как гончая с грудным рыком толкнулась в рот дипломатки, Марисса как бы невзначай бросила фразу, от которой лоно Атташе до мучительной сладости туго сжалось вокруг пустоты, раздосадованное этой пустотой:       — Какая же вы шлюха, госпожа дипломат.       Гортанные, пошлые звуки: хлюпанье, стоны и тяжелое дыхание гончих возбуждало, заставляло лапки подкашиваться и забивало голову такими отвратительными, но такими порочно-аппетитными мыслями. Атташе,прикрыв глаза и вслушиваясь вэту какофонию плоти,всем телом почувствовала, как Певица устроилась рядом. Камень пола обжигал панцирь, когда дипломатка, сглотнув напоследок, покорно подчинилась, видя краем глаза, как бескрылая бабочка с мечтательно-нетерпеливым вздохом прильнула грудью к холодным плитам. Теплый, гибкий и ловкий язык зверя жадно припал к её женственности, и после скупых ласк бесцеремонно проник внутрь; из её горла вырвался сдавленный, полный похоти стон.       Атташе закашлялась, когда гончая вдруг замерла и, зарычав, резко вышла из её рта; по подбородку и челюсти стекала слюна пополам со смазкой, уголки рта и каждый дюйм глотки пронзительно тянуло ноющей болью, ставшей совсем незначительной, когда зверь плавно обошёл её по кругу и пристроился со спины. В одно мгновение всё вдруг, вообще, стало совсемнезначительным.       Каждый дюйм тела концентрировался на этом чувстве, пока бабочка рядом бормотала грязную брань, шепотом и движениями умоляя своего любовника не останавливаться. Длинные хвосты взвились, обвивая дрогнувшую атташе вокруг талии… и над коленями, заставив сомкнуть бедра. Поначалу её это ошарашило,но когда зверь всем телом навалился на её спину, грудью заставив припасть к холодным плитам крипты, удерживая при том в нужном ему положении — так, чтобы заинтересовавшее его место призывно маячило на уровне пульсирующего и блестящего от слюны и смазки органа — Атташе могла лишь, прикусив язычок, изогнуться в спине.Оно заставило её сомкнуть так бёдра, чтобы её лоно стало томительным — узким.       В крипте так холодно — особенно на тех местах, что были мокрыми. К счастью… тела их животных любовников были даже слишком горячими.       Быстрый темп сводил с ума; дипломат могла лишь стонать, умоляя не останавливаться, пока ее тело грубо натягивали, словно струну. Она не помнила, как долго все это длилось — эти минуты… часы? Лишь почувствовала, как животный темп вдруг стал рваным и резким.       А потом гончая, клацнув острыми клыками у самого её горла,буквально придавив ахнувшую от испуга букашку к полу, бурно кончила, изливаясь внеё до последней капли, входя в подрагивающее тело вместе с покрытым хитином узлом. В какой-то момент ужас даже поборол одуряюще наслаждение и столь же одуряющую боль — стало страшно, что зверь вгрызется в её горло в момент своего пика, а если не вгрызется, то попросту разорвёт: слишком много, слишком крупно, слишком, слишком! Между плотно сомкнутых для удовольствия гончей лапок, прямо на сгиб колен, обильно полилось горячее семя. Зверь хрипло дышал, порыкивая от удовольствия. Эмилития подрагивала, беспомощно царапая коготками плиты камня. Узел распирал, фиксировал, пульсировал.       Он успел убавить в размерах, когда Марисса громким стоном, тут же заглушённым звериным рычанием, ознаменовала пик второй гончей. Атташе робко осмелилась приподняться на локтях, когда зверь наконец вышел — поежившись от удовольствия и саднящей боли, когда семя из неё полилось лишь обильнее. Певица с разочарованием что-то пробормотала, когда её любовник даже не удостоился войти в неё до узла: кончив, тварь просто вышла, с утомленным фырком плюхнувшись рядом со своим сородичем и оставив изрядно помятых женщин друг другу. Атташе, едва перебирая лапками и оставляя за собой даже слишком явный след, подползла к Певице; та в ответ с мечтательным вздохом прильнула навстречу, уткнувшись лицом в ложбинку панциря на её груди.       Они лежали так в обнимку, довольствуясь приятными ощущениями тепла чужого, желанного тела, сглаживающими любой холод гробницы; коготок Атташе вяло и лениво водил по фигуре любовницы, запоминая каждый изгиб красивого панциря. Под тонким слоем хитина вязкое тепло медленно растекалось по всему телу, отдавая слабым, но сладким ощущением усталости.       Марисса так забавно посмотрела на нее затуманенным, опьяненным взглядом, когда Атташе поразительно легко и гордо встала на лапки — и, не смущаясь стекающему семени, медленно хлопнула в ладони.       — Это было… удовлетворительно. Ещё один — последний— тест, моя дорогая, — усмехнувшись, ответила на немой вопрос дипломат, с искорками во взгляде обернувшись через плечо. — Видишь ли…       Раздался треск — вновь зажгли фонарь, видимо потушенный во время их…игрищ. Бродвейная певица нервно хихикнула, медленно поднимаясь следом и уставившись на прежде пустой стол. Приборы остались нетронутыми, но теперь на мраморе, на блестящем серебряном подносе, лежал… совершенно голый жук. Осоловело дергаясь, точно мешком пришибленный, он сдавленно замычал. Подле него причудливым букетом были расставлены дорогие яства с самой поверхности: запеченные яблоки, груши в сахарной глазури, свежие овощи и зелень, даже не пожухлая…       — Понимаешь, моя дорогая подруга… Я предвкушала, что мою маленькую проверку ты пройдешь: не с таким блеском, но все равно. И, раз мои ожидания оказались оправданы, я взяла на себя вольность организовать это маленькое… действо. Это угощение, весьма традиционное для нашего ведомства. Господин Франт…       Атташе хихикнула, услышав, с каким хрустом сжались в кулачки ладони Певицы.       — …Любезно предоставил нам все необходимое. Конечно, утварь может показаться немного громоздкой, но такой она лишь кажется, — Эмилития склонила головку набок, подмигнув оцепеневшей Мариссе. — По секрету — такой панцирь ломается ничуть не труднее чем, скажем…краб или лобстер. Певица медленно переводила взгляд — с бесстрастной Атташе на Франта, вяло дергающегося на подносе, с Франта на Атташе. Последняя не могла не заметить, как затравленно бегали глаза бескрылой бабочки. В груди раздраженно кольнуло. — Если это всё же окажется слишком, дорогая, — участливо проворковала она, ободряюще положив теплую ладонь на плечо вздрогнувшей Мариссы, — ты всегда можешь уйти. Из горла той вырвался сдавленный, истеричный смешок.       — Я бы сказала, что лишь глупец решит, что после всего этого он сможет уйти невредимым. Что лишь глупец понадеется, что на выходе его не будет ожидать головорез, что проломит ему голову и швырнет к утопленникам Украденной реки в грязном мешке. Тот самый, что зажёг свет и привел зверей, быть может? — Певица выдохнула, донельзя красноречиво и исподлобья уставившись на дипломатку. —Но если бы я это сказала… это было бы вопиющим нарушением протокола, не так ли?       Атташе улыбалась очаровательно и вежливо. Марисса сглотнула… и облизнулась.       — …что я получу взамен, если сделаю, как вы хотите?       У дипломатки ушло время на то, чтобы переварить этот вопрос — и когда она сумела, из её горла вырвался переливчатый, звонкий смех, на удивление искренний.       — Право, весьма многое! Для начала, вы станете полноправным, штатным сотрудником Офиса и Лица, моя дорогая, — проворковала Эмилития, подавшись к Мариссе и ласково обвив руками её шею. — Мне ведь не нужно говорить о том, какие преимущества дарует подобный статус?       Певица неуверенно сощурилась.       — Вы предлагаете мне съесть живого, разумного жука, Вечная Атташе, — негромко напомнила она, не подаваясь той навстречу… но и не пытаясь выскользнуть из объятий. — Это уже вопрос не одних лишь спорных поручений. Это… на уровне с Ищущими! Вы не были в Бедламе, госпожа дипломат. Я — была. Даже Менеджер Гримм держит тех в отдельном крыле отеля!       — Ваши слова ранят меня, моя дорогая. Мы не Ищущие — напротив! — Атташе нежно покачала головой, поправив светлую прядку Мариссы. — Мы весьма активно участвуем в подобных вопросах на благо короны и граждан его Бледного величества…       Марисса икнула, дернувшись как от удара.       — Поедая этих граждан?       — Обычно — уже мёртвых. Тех, кто не успел вернуться от визита к Лодочнику, — беззаботно пояснила Атташе, положив подбородок на плечо Мариссы. — Мне лишь хотелось в первый разок тебя побаловать. К тому же, скажи мне честно, дорогая… нужны ли нашему славному городу такие граждане? Те, что так низко и подло пользуются теми, кто слабее — кто ломает, топчет, разрушает чужие жизни?..       Певица притихла. Её ладони сжимались и разжимались.       — …Офису под силу избавиться подобным образом от других личностей? — вдруг спросила она, краем зрения покосившись на Эмилитию, — исключительных личностей?       Дипломат помрачнела. Лапки, обвивающие шею Мариссы, медленно скользнули на изящные плечи.       — Боюсь, подобное пока… вне нашей юрисдикции, — подбирая слова, медленно произнесла она, уставившись на любовницу искоса. — Мы, однако, более чем можем обеспечить… протекцию от них, в определенном роде — покуда вы не подставите ведомство под удар провокацией или прямой атакой.       — Проще говоря… вы поблагодарите его за то, что предоставил гончих, пожмёте друг другу лапки, а потом хорошо попросите делать вид, что меня не существует, покуда я не приближаюсь к нему или его родственничку на пушечный выстрел? — вяло бросила Марисса, отвернувшись и тусклыми глазами уставившись Франта.       — Это лучше, чем ничего, моя дорогая. — Атташе сощурилась, смахнув с её плеча невидимую пылинку. — Ты ведь не думаешь, что слухи о твоем положении так быстро утихли сами по себе? Что никто не лез в твою жизнь просто из уважения и вежливости? Что все, и впрямь, просто забыли? Что он забыл?..       Франт начал дергаться чуть-чуть живей: эффект опиумного зелья начинал подходить к концу. Марисса медленно, со свистом вздохнула… И повела плечом.       — Ну, вы не можете винить меня за попытку. В таком случае… крылья.       — …что?       — Я хочу, чтобы мне вернули крылья. — Певица повернулась к ней, решительно сощурившись, — если это возможно.       Эмилития смотрела на неё миг, другой… и с тихим, облегченным смешком расправила плечи.       — Это можно устроить.       Марисса тихонько вздохнула — и медленно подалась вперед, прильнув к довольно замурлыкавшей Эмилитии в коротком поцелуе. — Я надеюсь, что вы поможете мне с щипцами. Франт сонно заморгал, когда она нависла над ним с инструментами в руках; эта сонливость обрушилась, как неловкий бродяжка с крыш Порхальни, когда Певица, с указаниями приобнявшей её со спины Атташе, подцепила ножом первую пластинку панциря. Сомкнув на ней челюсти щипцов, она сглотнула и потянула со всех сил. Полилась кровь; багряная, что для жуков редкость. Даже с кляпом в пасти истошный вой Франта эхом отскочил от стен крипты. Задремавшие гончие гневно завозились, бряцая цепями; ладони Мариссы дрожали, но взгляд был уверенным и таким аппетитно холодным… — Замечательно, моя дорогая, — проворковала Атташе, одной ладонью придерживая запястье Мариссы и другой обвив её за талию. Подбородок её покоился на плече пока ещё бескрылой бабочки. — Обычно, если кто-то умудряется вернуться с речной прогулки во время наших пиршеств, мы возвращаем их обратно в компанию Лодочника достаточно быстро, но сегодня… сегодня никого поблизости не будет. Никто не услышит. У тебя есть время поучиться и попробовать как следует. Она взялась за отставленный нож; вой Франта стал на октаву выше, когда она надавила острым краем на кровящую, лишенную панциря плоть, отрезая небольшой кусочек от живого ещё жука. Вырваться у него не было и шанса: цепи держали надежно. — Верхний слой мяса на брюшке, под самой оболочкой — самый нежный. Я больше предпочитаю конечности, особенно слегка разваренные, но это — на почетном втором месте, — отложив нож, она подцепила отрезанный кусочек вилкой… и поднесла его ко рту оцепеневшей Мариссы. — Попробуй. Певица звучно сглотнула — и медленно раскрыла рот, позволив любовнице накормить её живой, теплой плотью. Немного багрянца стекло по её челюсти, по подбородку; Атташе со смехом покачала головой, прежде чем жадно слиться с ней в жутком поцелуе. Марисса вздрогнула, поёжилась… и обмякла, подавшись навстречу.       — …Алый тебе к лицу, дорогая.       Хитин хрустел под щипцами, оторванные пластинки отшвыривались бесцеремонно на пол: если каждый дипломат обедал так, то ничуть не удивительно, что всякий жаловался на их столовые манеры. Мясо рвалось, тянулось волокнами и прожилками желтоватого жира; Атташе показывала, какие места были вкусней, какие — омерзительны до тошноты. Оказалось, что трахея на вкус горькая, а легкие по текстуре похожи на мякоть внутри морского ежа.       Франт вскоре перестал даже дрожать — совсем как пальцы Мариссы. Белый панцирь на лице бабочки пестрил брызгами алого, точно лепестки роз Арбора.       — Добро пожаловать в штат Форин офиса, — тихо произнесла Эмилития, мягко погладив её по испачканной кровью щеке, — …госпожа Певчая Атташе.