Расправляй же крылья, Валькирия

      Марипоса, кажется, спит — расслабленные веки, ватное тело и ровное дыхание тому подтверждение. Но нет. Она лишь задумалась, обнимает свои колени, забившись в уголок каюты. Она чувствует, как корабль качается на ветру, как холодный ветер обнимает борты корабля со всех сторон, забирается в окна и треплет её волосы, а она, дернувшись, отмахивается.       У неё в голове самая настоящая каша, сто и одна мысль, что сплетаются друг с другом в одну большую паутину, в которой она безвозвратно застряла. В голове, как по команде, раз за разом вспыхивают воспоминания, сначала детство, потом исправительные курсы по переучиванию магов, её отец уж слишком был недоволен тем, что она не маг земли, раз пошёл на такие меры. Все знали, что ещё ни один маг не переучивался, но, видимо, её отец настолько отчаялся и не готов был мириться с сущностью своей дочери, что сбагрил её туда на долгие два года. А после академия — второй круг ада, где все по новой, раз за разом, жизнь становится каруселью, а её на ней укачивает.       Но вот, казалось бы, она выбралась из лап черта, выбежала из врат ада и стремится к небесам, буквально парит рядом с облаками и вот уже у рая, только вот не тут то было.       Она скучает по дому. Кто бы мог подумать, что, пережив такое, она будет скучать по нему. Нет, она соскучилась не по бесконечному унижению, а по стабильности, когда каждый день имеет свой план, а она просто живёт, вычеркивая пунктик за пунктиком в списке дел. Сейчас же ей просто страшно, ибо она не знает, что для неё готовит последующий день.       Она определённо сходит с ума, раз такие мысли зарываются в голову. Она должна распустить волосы по ветру, порвать одежду и жить одним днем, будто завтра умрёт, но она просто не привыкла к такому, поэтому ей так тяжело, поэтому мысли так сильно гудят, поэтому ей хочется обратно. Но она этого не сделает. Бьёт себя по щекам, отрезвляя. Как бы ни было тяжело, она не вернётся, даже если за ноги потащат, отгрызет себе ноги, но не вернётся к прошлой жизни.       Она уж хотела встать, но её опережает Гитта, дотронувшись до её плеча, а Марипоса, не ожидая её увидеть рядом, вздрагивает, едва не сбивая девочку с ног.       — Боже помилуй! Чего это ты такая дикая? — вздернув одну бровь, та удивлённо смотрит на Марипосу, что, мешкая, мнется на месте.       — Ты меня напугала, — мямлит она, снова зарывается в свой уголок, обнимая себя руками.       — Трусиха, — хихикает Гитта, доставая пару кусков хлеба. — Прости, только это и смогла взять.       — И на этом спасибо. — грустно вздыхает она, надкусывает корочку хлеба, медленно жуя, прислоняется лбом к стене, прикрывает веки.       Гитта уж было хотела что-то сказать, все это время стоя над ней с таким виноватым лицом, будто она убила её любимого котёнка, но тут Марипоса вздрагивает и тихо тараторит:       — Кто-то идёт!       Произнеся это, она, становясь не больше мышки, забегает за сундук и едва-едва выглядывает, смотря на такую удивленную Гитту, конечно, она ведь ничего не услышала, вообще ни звука. А тут раз, и стук в дверь. Все же Марипоса была права.       Гитта двумя шагами разрезает пространство каюты и открывает дверь. Марипоса видит, что грозной тучей над Гиттой висит мужчина. Он явно лет так пятидесяти, со смешными усами, золотым зубом и большим животом, настолько большим, что в каюту сначала заходит его живот, а после он сам.       Он делает пару шагов к Гитте, и Марипоса понимает по шагам, что этот тот самый дядька, чьи хромающие шаги она слышала в академии, радуется своей сообразительности и внимательности, но после испуганно прячется, когда он становится ближе.       — Что-то случилось, дядя Бо? — улыбаясь, что видно дырку из-под отсутствующего клыка, спрашивает Гитта, отбивает пальчиками чечетку по щекам в таком уже привычном жесте, покачиваясь на ногах, как на двух пружинках.       — Что-то еда стала пропадать... Не знаешь, почему? — хриплым голосом отзывается так названный дядя Бо, придирчиво осматривает каюту, чуть ли не под доски заглядывает, и Марипоса в панике пытается залезть в сундук не без помощи Гитты, что продолжает напряжённо улыбаться. — Вот, думаю, может, крысы завелись.       — Какие крысы, дядя Бо? Мы же в небе, они бы давно все сдохли. — Смеётся Гитта, прикрыв глаза, когда сам Бо удивлённо вздергивает толстые брови. — И это не крысы, а я. Я растущий организм, и мне надо больше еды. — Марипоса смеётся в ладони, пытаясь подавить это. Гитта замечательная актриса, сложись её судьба иначе, то она могла бы выступать в театре. Правда, врать она не умеет, но это ничего, Марипоса её научит.       — Сказала бы сразу, что тебе нужна добавка, я бы готовил больше. — Пожимая плечами и делая большие шаги, он выходит за дверь. — В следующий раз предупреждай, если что-то берёшь.       — Да-да, доброй ночи, — разинув рот в ещё более широкой и устрашающей улыбке, говорит Гитта, закрывая дверь, облегчённо вздыхает.       А после она слышит грохот. Марипоса, не сумев совладать с силами, увеличилась прямо в этом сундуке и сейчас, согнувшись в три раза, задорно смеётся, что её смех, наверно, слышит весь корабль.       — Лицедейка! — хихикает Марипоса так звонко, что это больше похоже на звон колокольчика.       — Перестань! — Дуется она, вытаскивая её за руку из ящика, а после обе сваливаются на пол, заливаясь смехом.       Потирая ушибленный бок, Гитта заваливается на гамак, когда Марипоса вновь садится уже в такой родной угол, с которым они сроднились за пару часов общих мыслей и переживаний. Качая в воздухе ногой, Гитта так безобидно спрашивает:       — Как ты услышала шаги? Уши увеличила?       Она безобидно смеётся, улыбается, а после за секунду умолкает, не слыша отдачи, понимает, что сморозила глупость. Марипоса поникает. Вот ведь, на секунду забыла о своих переживаниях, когда так громко хохотала, а сейчас все по новой, все та же шарманка, что уже несколько часов играет в её мозгу, не желая останавливаться.       — Просто привыкла вслушиваться в каждый шорох, чтобы в нужный момент сделать вид занятости, — отмахивается Марипоса, отгоняет эти мыли от себя и мотает головой для большей эффективности.       А Гитта ничего не отвечает, но запоминает её слова, смотрит изучающим взглядом, осматривает её задумчивый и поникший вид, как она, прикрыв веки, сидит, повесив нос, едва-едва дрожит. «Наверно, спать хочет», — пожимает плечами она и говорит:       — Ложись со мной в гамак, на полу холодно и твёрдо спать.       Марипоса не отвечает, лишь берет подушку и мягкое покрывало, несколько секунд смотрит на такую дружелюбно настроенную Гитту, а после, фыркнув, отвечает:       — Нет, от тебя воняет. — С этими словами она устраивается в другом конце каюты, укрывшись по уши покрывалом. Она обиделась? Определённо. На что? Сама не знает.       — От тебя тоже. — Кривится Гитта, отворачиваясь к стене, обнимает себя руками, пытаясь согреться. — И вообще, это ты ещё у моего брата в каюте не была. По сравнению с ним, я — луговая ромашка! — Дополняет она поток своих обиженных мыслей, отворачивается к стене и злобно пыхтит.       Ночи необыкновенно холодные, невзирая на жаркий день. Настолько холодно, что Марипоса складывается пополам, пытаясь себя согреть, а Гитта жарким дыханием опаляет ладони. А они ведь просто могут лечь вместе, Марипоса поделится покрывалом, а Гитта гамаком, но обе слишком гордые и обиженные дурочки.       Поэтому, повернувшись вздернутыми носами к стенам, они дуются уже на протяжении десяти минут, но глаз не смыкают, то ли от холода, то ли от разъедающего чувства вины. Обеим это поганое чувство очень знакомо, это ощущение поселяется глубоко в теле, прожигает своим ядовитым соком и душит, сжимая горло изнутри. Зубы скрипят, а затылок холодит неприятное чувство.       «Нужно извиниться, — думает каждая. — Нет, она слишком противная, мне не за что извиняться». Вместо извинений от Гитты следует тяжёлый вздох, а после, хрустя костями, она поднимается, делает два шага по ледяному полу и выходит за дверь.       Марипоса не двигается ни частичкой своего тела, кажется, вмерзла в этот пол, но нет, это на неё так действует стыд. Пусть она и очень эгоистичный и вспыльчивый ребёнок, такие чувства, как сострадание и стыд у неё все же есть, пусть и в совсем маленьком количестве.       «Я должна извиниться, она приютила меня, а я ей так нагрубила», — сжимает она свои плечи. Она просто сначала говорит, а потом думает. Всего-то. Это довольно часто встречается у детей её возрасте. А в этот момент Марипосе кажется, что она самый ужасный человек, что сделала нечто настолько ужасное, что её за это будут вечность варить в котле у дьявола и исколют трезубцами чертей.       Её из этих фантазий выдергивает резкий стук, которого она пугается. Перед ней Гитта едва заметно улыбается, будто всем своим видом извиняется. Не может сказать вслух, гордость не позволяет какой-то девчонке сказать такие важные слова, что такой тяжестью срываются с языка. Поэтому она лишь улыбается, прикрыв глаза. Поставила перед ней ведро воды, а рядом пара полотенец и мыло.       — Здесь не такие шикарные условия, как в твоей академии, — сдирает с себя майку, — но это лучше, чем ничего.       — Спасибо. — Улыбается Марипоса, на что Гитта умилительно прикрывает глаза, склоняя голову набок. — Но весь пол будет мокрым... А если затопим погреб? А пресная вода разве не...       — Пф, — перебивает Марипосу смешок Гитты. — Мой брат маг воды, так что все пучком. Наверно...       Объяснение кажется Марипосе логичным, по крайней мере пока что. Она не задается лишними вопросами, пытаясь расстегнуть пуговицы.       — Ну что ты там копошишься, холодно, черт возьми, — бубнит Гитта.       — Сейчас, секунду ... Чертовы пуговицы! — Марипоса злобно тянет ткань рубашки в разные стороны, не совладав с "чертовыми пуговицами".       — Ха-ха, ну принцесса, самая настоящая, — тихо хихикает Гитта, помогая своей новой подруге расстегнуть рубашку. — Простите, ваше высочество, но на нашем корабле служанок не имеем.       — Уй, перестань, — бормочет Марипоса, стыдливо отводя взгляд       — Вам спинку потереть, ваша светлость?       — Заткнись!       — У-ха-ха-ха       Холод пробирается в каюту со стремительной скоростью, ветер шелестит за дверью, проникает через все щели, отчего невероятно холодно. Хочется быстрее закончить с этими банными процедурами, лечь куда-то в тепло и больше оттуда никогда не вылезать. Не вылезать до наступления весны, как медведь, впасть в спячку до тех времен, когда солнце будет мягко греть, а местами будут проступать проталины.       В их краях снег выпадает нечасто, поэтому каждый раз, когда белое пуховое одеяло снега покрывало город, Марипоса радовалась как дурочка такому обычному явлению природу. Сейчас впервые Марипоса хочет, чтобы снега не было, потому что ещё больших холодов здесь она просто не вынесет.       Кончики пальцев немеют, а мокрое тело, окутанное ледяной водой, кажется, вот-вот превратится в ледышку. Когда зуб на зуб не попадает, резко выдохнув, она выливает на себя почти полностью ведро воды, смывая с себя пахучее мыло, пахнущее елью, этот запах забрался к ней в нос, и это единственное, что её сейчас отвлекает от холода. Тихо визжит, когда поток ледяной воды окутывает её со всех сторон.       Этот визг привлекает внимание Гитты которая уступила ведро с водой Марипосе, пытаясь проявить некое дружелюбие и намёк на хоть какое-то воспитание. Гитта спешным взглядом оглядывает девочку, но цепляется за ожог на спине Марипосы. «Это метка», — шепчет Гитта, разинув рот. Метят подобным ожогом тех, кто желает увеличить свою мощь, но смотря сейчас на Марипосу, на девочку, что беспрерывно чихает, мнется на месте и канючит, Гитта не может поверить, что она пошла на такие страдания по своей воле.       Кто же тебя так? Я хочу тебя защитить!       Отбросив все мысли, Гитта едва мылит голову, выливает остатки воды на себя и на скоро обтирается полотенцем. Даже не пискнула. Ни разу. И Марипоса поражается её выдержке, в этот момент Гитта становится в её глазах неким героем.       Герой в глазах остальных — это тот, кто спасает чужие жизни. В глазах Марипосы это тот, кто силен, кто смел, со стальной выдержкой и такими же нервами, Гитта как раз подходит под это описание — смелая, бойкая, жизни не спасает, а отнимает, но это меркнет в глазах Марипосы. «У каждого свои изъяны», — думает она, отвлекая себя от той страшной картины, когда Гитта, не колеблясь, перерезала двоим горло. «А ведь это для неё пустяк», — думает она.       Марипоса, забравшись с головой под покрывало, пытается согреться, дышит на ладони, растирая их друг об дружку, пока Гитта роется в своём ящике. Вещей в ящике совсем мало: парочка книг, перо, чернила, бумага и одежда. Марипоса думала, что у той наверняка много одежды, ведь они пираты, крадут золото, могут себе позволить, но Гитта лопает её ожидания как пузырь.       Сейчас Марипоса на корабле настоящих бедняков, без дома, без денег и семьи, зато с мечтой и надеждой в глазах. Кажется, этот восток — единственное, что может им помочь, и если все окажется насмарку, то и жизнь подойдёт к своему логическому завершению. Так и умрут, отравленные собственным тёмным кристаллом, без мечт, надежд и целей, зато не в одиночестве, таких же целый корабль.       Наконец Гитта достаёт платье. «Платье?» — переспрашивает саму себя Марипоса, вздергивая брови. И правда платье, из плотной ткани, больше похожее на мешок, на очень хороший мешок, в котором бы носили овёс только для лучших лошадей. «И на этом спасибо», — качает головой она, ей сейчас придираться к таким мелочам просто нет смысла, ей бы дожить до завтрашнего дня, и уже будет хорошо.       Марипоса забирается руками в короткие рукава, оттягивает подол до колена и вновь с головой шныряет быстрым рывком под покрывало, сворачивается небольшим комочком, пытаясь согреться.       Гитта накидывает лёгкую рубаху и ещё одни брюки, это её последняя рубаха, прошлая ошметками лежит на дне сундука, и когда Марипоса видит эти обрывки ткани, лишь качает головой, мысленно извиняясь тысячу раз.       Гитта забирается к ней под покрывало и мягко приобнимает её за плечо, будто согревает своим теплом, и улыбается, а после, нараспев, произносит:       — Давай прогуляемся.       Марипоса не смеет возражать, пусть и адски холодно, но любопытство сильнее. Такая детская черта только делает хуже, но Марипоса раз за разом клюет на удочку своего любопытства, встревая в самые занимательные ситуации. Гитта со всей своей любезностью отдаёт ей свои сапоги, сама же чапая босиком. «Ты моя героиня, Гитта», — тихо шмыгает носом Марипоса, едва поспевая за ней.       Дверь каюты закрывается, и Марипоса наконец, впервые за сутки, проведённые на корабле, может осмотреться. Здесь она себя чувствует такой маленькой, совсем крохотной посреди бескрайних небес на летающей деревяшке, что так огромна в глазах такой маленькой Марипосы.       Она секунду изумленно ахает, трёт глаза, пытаясь сфокусировать взгляд на чем-нибудь одном, потому что глаза разбегаются от всего разнообразия. Названий каждого предмета здесь она не знает, лишь послушно шагает за Гиттой, трогая все, что попадается под руку, делает это незаметно, потому что боится получить по рукам.       Наконец обе взбираются на нос корабля. И в эту самую секунду дыхание Марипосы останавливается, она широко распахнутыми глазами смотрит в тёмную даль, где облака облепляют их корабль со всех сторон, ветер плещет ей в лицо своими порывами, взмывает над ней, поднимает пряди волос, забираясь под края одежды. А звезды... Эти белые точки на чёрных-чёрных небесах так близко, что Марипоса тянется к ним рукой, пытается дотянуться, подпрыгивает, но у неё ничего не получается, на что Гитта задорно хохочет и пробует вместе с ней поймать звезду. Свист в ушах, холодный воздух на коже, а перед глазами неизведанное их будущее, оно совершено такое же, как и эти небеса — тёмное, совсем ничего не видно.       Она вдыхает полной грудью ледяной воздух, зуб на зуб от холода не попадает, но она не может оторвать глаз от этой завораживающей картины, теряет на секунду дар речи, пытается уместить все свои эмоции в какие-то слова, но ничего подходящего не находит, чтобы описать свой восторг. Поэтому она просто довольно, но тихо визжит, смеётся небесам, просто потому что счастлива, просто потому что никогда не испытывала чего-то подобного. Она понимает, что вместе с этим ветром назад уносится прошлая жизнь, все те обиды и горечи воспоминаний, синяки и боль, все там, где-то позади, а перед ней что-то неизвестное, но манящее, пусть и опасное, но такое интересное.       — Как этот корабль только летает? — завороженно ахает Марипоса, цепляется за плечи Гитты и с таким детским восторгом смотрит в её глаза, что Гитте на секунду становится не по себе от такой радостной мордашки.       — Все благодаря капитану этого корабля, — хихикает она. — Знаешь, когда твои навыки владения магией настолько высоки, то перед тобой открывается ещё одна дверь. Достигнув совершенства своих способностей, можно наделять какой-то объект своей магией. Например, маги огня часто используют талисманы на вражеской территории, если враг коснётся талисмана, то в ту же секунду сгорит. А однажды, Момо таким образом превратила моего брата в вонючего скунса, когда тот отказывался мыться целый месяц. «Теперь твой облик соответствует твоему запаху», — сказала она тогда. Ты бы слышала как он верещал, — она так звонко хохочет, что на сердце у Марипосы теплеет. — Так вот, капитан маг воздуха и наделяет корабль своей магией, именно поэтому корабль парит в небе.       — Это удивительно! — Вспыхивает восторгом девочка, что её голос становится похожим на писк.       — Да, папа удивительный, — хихикает Гитта, но после сразу себя одергивает, прижимая ладонь ко рту.       — Папа? — удивлённо спрашивает Марипоса, склоняет голову набок, видя, как Гитта стыдливо прячет взгляд.       — Да, капитан нашего корабля — мой отец, — бурчит она, глотает половину букв и тихо мямлит.       — Так, что в этом такого? — не понимает Марипоса, все сильнее удивляется этой девочке, пока та стыдливо прячет глаза.       — Я думала, что, узнав это, ты будешь думать, что я какая-то слабенькая папенькина дочка, и только благодаря этому я на этом корабле, но это не так! — слишком громко говорит она, но после сразу же замолкает и продолжает уже чуть тише. — Я здесь потому, что я смелый боец, потому что я очень важная часть команды.       — Тебе не стоило так из-за этого переживать и стыдиться, — Марипоса качает головой. — Стоило бы стыдиться, если бы твой отец был каким-нибудь придурком или просто плохим человеком.       — Как твой? — ляпает Гитта и снова бьёт себя по губам. Да, все дети не умеют следить за своим языком.       — Как мой. — Кивает Марипоса. Её некогда восторженный взгляд тускнеет, в голову снова пробираются воспоминания, отчего она поглаживает свой ожог под тканью платья.       — Это из-за него ты такая ... Ну ... Пришибленная? — осторожно спрашивает она, но ответа не следует, Марипоса лишь плотнее смыкает губы в одну тонкую полоску, тяжело дышит, но не отвечает, будто забыла как говорить, будто ей страшно, что сейчас откуда ни возьмись появится её отец и ещё сильнее ударит. — Теперь понятно, почему твой «кристалл» такой тёмный. — Вздыхает. — Знаешь, у меня ведь тоже был когда-то «кристалл», а после он стал таким чёрным, темнее ночи, темнее краски в баночке, темнее смоли и гуталина. Носить его в себе было очень больно, но сейчас я наконец свободна. — И она так легко улыбается, будто ничего не сказала, будто это просто пустяк, а не потеря контакта с магией.       — Что ты имеешь ввиду, Гитта? — удивлённо лепечет Марипоса, вздымает бровки, когда Гитта встряхивает головой, что короткий ёжик черноты на её голове взмывает вверх по течению ветру. — И как тебе удалось выжить, если из тебя вытащили тёмный «кристалл»?       — Ох, выдрать его было ещё больнее, чем носить в себе. Меня тогда окружили пять магов, один держал меня за руки, второй за ноги, а остальные что-то делали. Все эти воспоминания очень обрывочны, у меня было даже ощущение, что я умерла, после, когда я очнулась, я увидела такой яркий свет... если честно, я тогда подумала, что уже в раю. — Она хохочет. — Вся эта боль позади, я счастлива, что просто жива, даже если больше никогда не сотворю чудо. — Она тянется к ремню своих брюк и выуживает небольшой велюровый мешочек на завязочках, который как талисман везде следует с ней, оберегает, охраняет и просто является напоминанием ей, кем она раньше была, что ей пришлось пережить.       Она его раскрывает, тянется тонкими пальчиками внутрь, доставая тёмный «кристалл»: тот имеет множество граней и больше напоминает шар с резкими и колкими краями и шероховатостями, такие кристаллы есть в кольцах Сюзи, только они намного меньше и чище, сияют на свету, когда этот сливается с темнотой ночи, оставляя свои чёрные следы на пальцах Гитты.       Она убирает «кристалл» обратно, не желая больше на него смотреть. Голова идёт кругом от набежавших воспоминаний, давится воздухом, пытаясь унять бушующие мысли. А Марипоса так мягко кладёт руку ей на плечо... Да, Гитта ведь теперь не одна, Марипоса ведь совсем такая же. От этого Гитта утирает слезы с раскрасневшихся щёк, улыбаясь ей, а после продолжает свой рассказ:       — Знаешь, все, кто носит в себе тёмный «кристалл», когда-то пережили что-то очень страшное. Очень страшное. Мне кажется, это как-то связано... Я могу ошибаться, это просто мои догадки, — говорит она, глупо хихикает, когда Марипосе не до смеха, та, закусывая губы, обдирая с них кожу, нервно посматривает в её сторону, неустойчиво держится на ногах. О нет! Она попала в яблочко...       — Мне кажется, ты права. Мой «кристалл» был очень чистым и светлым до шести лет. Тогда у меня было все: любовь родителей, прекрасный дом, друзья, лучшие одежды и игрушки. А после я стала проявлять первые признаки магии. Отец так надеялся, что его единственная дочь, его наследница, будущая королева, как он говорил, станет магом земли, что так сильно расстроился, когда этого не случилось. И вот после этого я лишилась всего... — Она тяжело всхлипывает, роняя такие бестолковые, но нужные сейчас слезы. Глаза краснеют от слез и их больно покалывает из-за ветра, щиплет и жжёт, и она, прикрываясь от ветра, тихо бормочет какую-то неразбериху, когда Гитта лишь понимающе смотрит. — После этого все становилось все хуже и хуже.       Марипоса крючится под тяжестью горя, под своими эмоциями, жалостью к себе, под этим обычным желанием любви и понимая. Она чувствует себя преданной и никому ненужной, потому что её отец, которого она искренне любила, просто отвернулся от неё, просто потому что она не маг земли. Это такая глупость, но эта глупость разрушила всю её жизнь.       И Гитта крепко обнимает её, сжимает в своих объятиях так сильно, будто пытается через объятия передать всю любовь, в которой Марипоса так нуждалась, что сейчас жадно это глотает, давясь от жадности. Сгребает её в крепкие тиски, плачет в плечо, пока мягкие ладошки гладят её спину, что от холода покрывается табуном мурашек. «Нет, не трогай меня», — шепчет Марипоса, но не вырывается из крепкой хватки. Когда ее в последний раз обнимали?       У Гитты гулко бьющееся огромное сердце, тёплые объятия и приятно пахнущие волосы, в которые Марипоса зарывается носом, пряча в них солёные слезинки. Приятное покалывающее ощущение расползается по телу, когда её так обнимают, Марипоса не знает что это, но наслаждается каждой секундой. И от этого она ещё сильнее плачет.       Гитта всем нутром чувствует парящую в воздухе обиду, она колючая и липкая. Видит, как Марипоса сгибается от боли, тяжело вдыхая холодный воздух. Ей страшно, что она вот так сейчас упадёт в истерике и больше не встанет, утонет в слезах предательства. У Гитты больно колет в груди, когда в горле образуется огромный комок всех слов, что она хочет ей сейчас сказать, но понимает, что тут нужны не слова, а чувства и действия. У неё все внутри разрывается каждый раз, когда она слышит очередной всхлип с плеча, будто внутри неё постепенно рвут артерии и органы вместе с ними, наверно, Марипоса сейчас чувствует то же самое. И Гитта на секунду греет себя мыслью, что она приняла на себя её боль. Она стерпит, она ведь сильная. И она тихо шепчет, будто баюкает:       — Я тебя понимаю, Марипоса. Я не спец в успокоениях, но знай, — встряхивает её, смотря в глаза, — теперь ты не одна, я рядом. Ты знай, что если тебя хоть кто-то обидит, то я ему таких люлей дам, что его потом мать родная не узнает! — Она задорно и звонко хохочет, что Марипоса на секунду забывает из-за чего плакала, в голове звенит лишь её смех. И она, сама того не понимая, улыбается ей в ответ.       — Почему, Гитта? — тихо шепчет она, утирая слезы.       — Потому что ты, — хлопает её по щекам, крепко за них хватаясь, — теперь моя подруга!       Гитта смотрит в её глаза, сжимает пухлые щеки, ловя в ответ лишь удивлённый взгляд. Марипоса хлопает глазками, а после расплывается в такой благодарной улыбке, благодарит за все на свете, прыгает в её объятия, ещё сильнее сжимая. И они, хохоча неведомым порывам детского счастья, смеются друг другу в плечи и обе шепчут: «Ты теперь не одна».