Расправляй же крылья, Валькирия

      Гитта уже не помнит, когда в последний раз её сон не был похож на очередной бредовый кошмар, в котором она застряла уже который год.       Полыхает в огне не только она, но и ее деревня, близкие и родные. Глаза каждого обращены на нее, смыкаясь в круг презрения, где каждый смотрит свысока, осуждая ее за само свое существование. Каждый вторит: «Это ты виновата во всем».       И она, уже сломленная собственным чувством вины, под чужой ненавистью, обращенной к ней острым кинжалом, тянет руку к небу, откуда к ней спускается ангел, чьи черты ей до боли под ребрами знакомы. Ангел тянет костлявую руку к ней, хочет, чтобы все прекратилось, освободить ее и заключить в свои мертвые холодные объятия. Но Гитта каждый раз отмахивается, пусть и скучает по ней, пусть и хочет быть рядом с ней, пусть ей и тяжело. Она должна пронести эту ношу до конца.       — Лилия! — испуганно через сон вскрикивает Гитта, подскакивая с гамака, едва не переворачиваясь на пол. Сердце в груди мечется, как птица в клетке, болит и беспощадно бьется с двойной силой.       А далее следует крик. Это крик ужаса, самого настоящего страха, состоящего из двух голосов: низкий мужской и высокий, переходящий в ультразвук, девчачий. Гитта, сонно потирая глаза, щупает вторую сторону гамака и понимает, что она влипла по самые уши. «О черт! Марипоса!» — громко ругается Гитта, на ходу выпутываясь из покрывала.       Следующая картинка больше похожа на юмористическую зарисовку — двое продолжают тянуть одну и ту же высокую ноту, волосы становятся дыбом, а глаза наполнены ужасом, не потому что страшно, а потому что удивление из-за увиденного настолько велико, что лезет наружу криком.       Дядя Бо, хватаясь за больное сердце, держит второй рукой перепуганную Марипосу за ворот, а она трясётся, как лист на ветру, тонкими ручонками сжимая багет, прижимая его к себе, как свое дитя.       Гитта не верит своим глазам секунды три, с немым шоком смотрит как те заткнулись и синхронно поворачивает свои головы в её сторону. «Вот мне попадёт», — думает Гитта, сжимая волосы на своей голове. Марипоса вырывается из рук дяди Бо и двумя шагами настигает Гитту, прячется за её плечо, подрагивая от бурлящего в крови страха, что заставляет её сердце биться настолько сильно, что кости начинают трескаться.       — Что это за чертовщина, Гиацинта?! — громко спрашивает Бо, всплескивает руками в осуждающем жесте, когда Гитта прячет взгляд, смотрит на свои босые ноги, не находя, что ответить.       — Ну, как сказать, — лепечет она, прикрывая голову руками от хлесткого подзатыльника, когда Марипоса за её спиной сжимается в один маленький комочек, стараясь не привлекать лишнего внимания.       — Какого черта у нас на корабле делает какая-то девчонка?! — чуть ли не кричит он, и на весь этот цирк приходит посмотреть остальной состав корабля, жаль, что капитан не явился, был бы полный набор. Гитта ничего не отвечает, стучит пальцами по щекам, не находя слов, будто съедает свой язык, настолько ей плохо и стыдно, хочет что-то сказать, но не может, слова застревают в горле, рассыпаясь на кусочки.       Поодаль от них стоят ещё двое. Мо и брат Гитты, только-только проснувшиеся, в шоке переглядываются друг с другом, Момо не подает причастного вида, а после вновь устремляют заинтересованный взгляд на них.       Мо скрещивает руки на груди, она явно недовольна тем, что её разбудили визгом и писком. Очередная драма, где она лишь наблюдатель. Брат Гитты же выпадает в некий осадок, почесывает почти лысую голову, на которой редко проблескивают такие же волосы, как у Гитты. Сразу видно, что они родственники, даже прически одинаковые.       — Бобо, перестань кричать на детей, — фыркает Мо, подходя вплотную к нему, что уже стал краснеть от гнева, из ушей сейчас пойдёт пар.       — Как я могу перестать кричать?! Эта пигалица протащила на корабль какую-то девочку и нам не сказала. Неизвестно, сколько она здесь её прячет! — Он просто опешил от того, насколько Мо спокойна, Мо всегда спокойна, но сейчас её настолько не волнует происходящее вокруг неё, что бросает в дрожь.       — Три дня, — вздыхает Гитта, все ещё не смеет поднять глаза, переминаясь с ноги на ногу то ли от холода, то ли от тлеющего внутри стыда, — Марипоса здесь три дня.       — Ох, значит, её зовут Марипоса и она здесь уже три дня! Как чудно! — вскрикивает он, заводясь ещё сильнее, на что Мо явно ещё сильнее злится. Она не любит шум, особенно если ей кричат на ухо и особенно если это Бо.       — Бобо, тише. Тебя слышно даже на другом конце света. — Кривится девушка, ловя ещё более осуждающий взгляд Боба, который так и переполнен желчью, этим ядом, что разрушает все внутри него.       — Тише?! Да они…       — Я сказала! Заткнись! — Мо не на шутку разозлилась. Она привыкла решать конфликты тихо, без лишних криков и затрат своих нервов, а когда кто-то рядом с ней проявляет так много эмоций, то это начинает уж больно утомлять, особенно, когда она только-только со сна. — Ты, как заместитель капитана, пока тот спит, тихо решишь эту ситуацию и скажешь, какие далее принять меры по отношению к этому ребенку. — После этого она, на удивление, быстро остывает.       Бо соглашается с ней, качает головой, приглашая взглядом девочек следовать за ним, чтобы поговорить без лишних ушей. Они послушно идут за ним, когда Мо удовлетворенно, почти по-кошачьи, мяукает им что-то вслед.       Две девочки следуют за дядей Бо. Марипоса от страха все ещё крепкой хваткой цепляется за Гитту, когда Гитта тихо ворчит на неё: «Ты дура? Зачем ты полезла?» — остальное Марипоса не слышит, вся речь Гитты как один сплошной шипящий звук, которым она плюется в лицо. Она просто выпускает пар, так как понимает, что рано или поздно они бы узнали, и лучше рано, чем поздно.       Троица спускается в трюм — довольно сырое и холодное место, в котором Гитте всегда не по себе, здесь жутко, темно, запах плесени, в котором теряются остальные запахи. Гитта ненавидит помогать Бо на кухне, потому что он обязательно попросит принести что-то из трюма, а она до мурашек на коже и сдавленного крика боится темноты. Она зажмуривает глаза, и Бо со всем своим великодушием зажигает лампу.       — Вот здесь я и нашёл твою подружку. Я уж думал, крыса завелась, которая крадёт хлеб, — он, невзирая на то, что ещё минуту назад злился и был красным, как черт, сейчас задорно хохочет, потому что ситуация и вправду потешная, и Гитта, немного расслабившись, хихикает вместе с ним, — а потом смотрю, а крыса становится все больше и больше, а потом передо мной девочка, что убегает от меня с буханкой хлеба! — Он хохочет.       И тут Гитта не сдерживается, вместе с ним рвёт глотку в этом смехе, хватается за живот, сгибаясь пополам, на что Марипоса обиженно хмурится, надувая губки. Ей обидно и страшно, а они так просто смеются над ней.       — Я хотела есть, — честно выпаливает Марипоса, обиженно дуясь за спиной Гитты, за что та её хлопает по плечу, продолжая хихикать, а Марипоса лишь опускает взгляд, понимая, что ей самая настоящая задница. Выгонят её с корабля, растерзают на мелкие кусочки или пустят по доске, и упадёт она прямиком в облака. — Не убивайте меня, я могу быть вам полезна. — Она кланяется прямо к коленям, трясётся от страха за себя, от страха, что, если уж не умрет, то ей придётся вернуться домой.       — Да? И чем же? — Хмыкает дядя Бо, его голос похож на рев кабана, злого и брюзжащего. Он на кабана и похож — толстый, с большими клыками и смуглой загорелой кожей.       Марипоса не отвечает, конечно она ничем не сможет помочь, даже полы толком мыть то не умеет. Дядя Бо, сдвинув брови продолжает на нее смотреть, отчего Марипосе хочется прикрыть голову.       — Ладно, будешь помогать мне на кухне или драить палубу, придумаем тебе занятие. Ты либо дура, либо отчаялась, либо все вместе, раз решилась лететь с нами. Пойдём. — Он смотрит на маленький силуэт Марипосы, видя, как тот подсвечивается темно-серым светом. «Бедный ребенок», — думает он. Он понимает, что оставить этого ребенка на корабле опасно, неизвестно к чему может это привести, но и убить ее не получится — капитанская дочка слишком к ней привязалась, и убей он Марипосу, то капитан бы убил следом и его. «Для капитана, конечно, важнее его дочь и ее прихоти, нежели здравый смысл», — фыркает он. — Держи, заслужила, — Боб кидает ей в руки булку, которую ранее отобрал.       Когда невысокая и широкая мужская фигура скрывается где-то вдалеке, Марипоса падает на колени, тяжело дышит, пытаясь унять скач своего сердца. Ей было так страшно, до дрожи в ногах и глазах, до боли в каждом суставе. Она была уверена, что её сейчас убьют, потому что это же пираты, а она обычный заяц, пробравшийся на корабль.       Но ещё страшнее было за Гитту. Гитта именно та, кто является героем в её глазах, потому что спасла, потому что протянула свою крохотную ладошку ей, ведя ее по узким тропам в новую неизведанную жизнь. Страшно, но хочется, настолько, что крик рвётся изо рта, крик страха или восторга, уже не разобрать. А сердце продолжает выстукивать быстрый тяжёлый ритм.       Девочки выбираются из сырого помещения через минут пять, когда до этого Гитта высоким звонким голосом ругается на Марипосу, так по-детски, совсем без злобы, а слова такие невесомые, как перья, что Марипоса даже не жмется от страха, не стыдится, краснея, лишь опускает взгляд. «Да, виновата, но теперь-то все хорошо», — заявляет она, и Гитта соглашается, качая головой, «ёжик» волос на её голове совсем приуныл, опустил колючки, и Гитта вместе с ним опускается к земле.       Страх довольно утомительное чувство, когда настигнет — адреналин клокочет в горле, заставляя каждую конечность напрячься, покрыться рядом мелких иголочек, которые прокалывают изнутри, а после, когда это чувство уходит, оно оставляет за собой лишь упадок сил и настроения вместе с этим. «А сейчас ведь только восемь утра».       Привыкнув к тёмному и сыром трюму, Марипоса морщится, выбираясь наружу, солнце слепит, наверно, ярче обычного, и обе прикрывают глаза, приятно жмурясь. Освежающий ветер треплет их одежду и волосы, унося с них пыль и остатки паутины трюма. Марипоса наконец разгибается, вдыхая полной грудью воздух, наполненный свободой и надеждой, так пахнет утро, в котором есть будущее, в котором Марипоса чувствует, что может снова начать жить, и это невероятно, настолько абсурдно, но так же и прекрасно.       Корабль медленно идёт на посадку у неизвестного Марипосе городка, скорее даже маленькое поселение, чем город. Несколько домиков, шатер, да лес вокруг, который наверняка кишит какой-то живностью.       Гитта сглатывает комочки страха, подступающие к голове, когда Марипоса не чувствует почти ничего, ей скорее любопытно, чем страшно, в этом лесу она может увидеть что-то новое, может изучить. Она пытается мыслить оптимистично, когда у Гитты подобное не очень-то получается, представляя, как ей на пути может встретиться змея.       И когда корабль почти пробивается сквозь кроны деревьев, что ласково распахиваются вокруг, давая им дорогу, на палубу выходят четверо: Момо, дядя Бо, старший брат Гитты и неизвестный Марипосе мужчина.       Этот мужчина, наверно, лет так сорока, либо пятидесяти, высокий и тощий, подобными ему пугают детей, говоря, что он заберет их ночью, если не будут слушаться. Но взгляд у мужчины немыслимо добрый и притягательный, будто отцовский. Тот, убирая длинные волосы с лица назад, распахивая ладони, идёт к парочке, что стоит на носу корабля, наблюдая за медленным погружением в пучину леса.       — Папа, — задорно говорит Гитта, подбегая к нему, а после её улыбка опадает, когда тот хмурится, сдвигает брови, поворачивая голову к источнику шума, и Марипоса наконец замечает его белоснежные глаза, которые смотрят и на Гитту, но в тоже время и сквозь, будто взгляд идет через неё, не цепляется за что-то.       — Гиацинта, это было довольно глупо вот так протащить на корабль незнакомую тебе девочку и прятать её ото всех. — Его голос низкий и хриплый, таким говорят после долгого крика, когда у него голос, наверно, всегда такой.       — Я знаю, но её "кристалл"… он очень тёмный. Я боялась, что её убьют как свидетельницу. — Она встрепенулась, говорит чётко и уверенно, потому что понимает, что он-то ей точно ничего не сделает, вот от дяди Бо она может получить звонкую затрещину, когда мужчина, стоящий прямо перед ней, не опаснее олененка. — Да и тем более, ты сам говорил, что все, кто с тёмными кристаллами, здесь как одна семья.       — Все верно, Гиацинта. Все верно. — Он довольно улыбается ей и медленно приближается к Марипосе такими мелкими шажками. — Но больше, Гиацинта, не позволяй себе так вольно и необдуманно действовать, это может повлечь за собой очень большие проблемы.       — Я поняла. — Закатив глаза, соглашается она, следуя за ним.       — Так ты у нас новенькая, — произносит этот мужчина, улыбаясь Марипосе, и теперь уже она ощущает на себе тот взгляд, когда смотрят сквозь.       — Да, извините за все неудобства, сэр. Я Марипоса, — говорит она, вжимаясь в дерево корабля, её голос едва дрожит, но старается держаться смело, быть такой, как Гитта, что не боится больших трудностей, хотя мелкие пустяки её пугают до смерти.       — Я Вальгард — капитан этого корабля. Я слепой, поэтому, если возникнет какая-то проблема, то за помощью тебе лучше идти не ко мне. — Он едва слышно смеётся, а смех его как у злодеев в книгах — низкий, гортанный, что Марипоса сглатывает ком в горле. Ну не похож он на злодея, когда весь его вид говорит об обратном. — Так, у тебя тёмный «кристалл», как говорит Гитта. А дар твой какой?       — Трансформация, сэр, — произносит Марипоса, стыдливо пряча глаза, пусть и понимает, что он своими белесыми глазами совсем ничего не видит, и её такую напуганную, и место, в котором приземлились, он, может, даже дочь свою никогда не видел.       — Чудесно! — Улыбается он, когда Марипоса этого не ожидает, удивлённо смотрит на него. Ей не почудилось? Её дару кто-то рад? От этого она разевает рот. Пусть он и выглядит довольно дружелюбно и мило, но эта чертовски чёрная аура вокруг него пугает Марипосу.       И тут Марипоса видит, как, чуть не сбив с ног Гитту, к капитану движется высокий парень. Он совсем юноша — подростковое акне на лице и лёгкая щетина, которую он яростно почесывает, проходя по всему острому подбородку. Тот трогает за плечо Вальгарда, на что тот добродушно отзывается.       — Отец, что это все значит? Почему ты разрешаешь её принять в нашу команду? — Он хмурится. — Она просто бесполезный ребёнок. Она обуза, отец.       — Джорджи, ты такой же, как Боб, только Боб, в отличие от тебя, немного быстрее соображает. — Капитан невинно улыбается, так названный Джорджи лишь обиженно ахает. — Все, кто хранит в себе тёмный «кристалл», должны быть семьёй для нас. Не в этом ли суть нашего путешествия?       — А мне казалось, что мы летим на восток ради того, чтобы нам вылечили эту дрянь? — Он хлопает по месту захоронения «кристалла» в груди.       — Нет, Джорджи, мы должны помогать, потому что они с нами в одной лодке. Пока мы не встретили на пути Момо, сутью нашего путешествия была помощь таким же, как и мы. — Он мягко берет его руки, сжимающие плащ на плечах, поглаживает торчащие костяшки, успокаивая его. — И это не дрянь, Джорджи, а твой «кристалл».       — Уж лучше бы я вообще родился без него, чем пришлось бы сейчас так страдать. — Он дуется, вспыхивает гневом, что опадает лёгкими вспышками, которые сыплются из него пеплом, когда он фыркает и вздыхает. Он наконец подходит к Марипосе, медленно её осматривая с ног до головы. — Я Георгин Теч, — тихо басит он, протягивая ей напряженную ладонь с грубой кожей на ней. Он не кажется дружелюбным, здоровается с ней просто ради приличия и потому, что отец стоит сзади и ждёт этого.       — Марипоса. — Кивает она, пожимая его ладонь, что режет её нежную кожу, и тот грубой походкой идёт к Мо.       — Что же, пусть твой путь с нами будет лёгким, и ты не доставишь проблем, мотылёк.       Это его последнее «мотылёк» выбивает её из равновесия, накрывает пляжной волной соли и воды, что та задыхается в воспоминаниях. Тяжело дышать. Тревога, паника — все это заполнило её тело, что медленно её разрывает.       Гитта замечает, что Марипоса медленно ползёт вниз, её плечи стремятся вверх, а глаза так широко распахнуты. Та гладит её плечи, понимает это неприятное чувство, когда воспоминания застают врасплох, и улыбается, тихо говоря:       — Папа сделал небольшую остановку, ему надо отдыхать. Полет в небе занимает очень много сил, он ведь уже и ослеп от перенагрузки магией. — Она грустно вздыхает, садится рядом с ней, смотря на суетящийся состав команды, как те собирают сумки, облачаются в длинные одежды, прикрывая лицо, и Гитта едва видно улыбается самой себе, смотря за этими муравьями. — Мы сейчас хотели пойти в город развеяться. Ты довольно бледная последние дни, пойдём с нами, проветришься, а то уже плесенью покрываешься, сидя в одной каюте. — Гитта глупо хихикает, когда Марипоса ещё сильнее сжимается в один клубочек, не отвечая на её лепет.       — Я бледная не потому, что долго сидела в каюте, а потому что долго не чувствовала контакт с землёй. — Кивает самой себе Марипоса, удерживая кружащуюся голову. Когда так долго в небе и тут так резко оказываешься на земле, то тело совсем перестаёт слушаться и выполнять команды мозга, поэтому Марипоса сейчас больше похожа на мешок, особенно в этом платье.       — С землёй? — переспрашивает Гитта, задумавшись. — У дяди Бо в комнате есть горшок с землёй и цветком. Подойдёт?       — Нет, Гитта, ты не понимаешь. — Едва найдя в себе силы, она приподнимается и тянется. — Я не про почву, а про сушу… Я даже не знаю, как тебе объяснить. Мне нужна та земля, по которой мы ходим, в которой растут леса, в которой заключены моря и океаны, мне нужна сама оболочка планеты. Этот способ подпитки силы я унаследовала от своего папаши, — она фыркает.       И в одну секунду нить их разговора насильно обрывается. Корабль едва ли не падает набок, и обе девочки, взвизгнув, хватаются за друг друга в неком жесте защиты, детской и бессмысленной, но приятной. Марипоса хватается за ушибленную голову, в которой колоколами стоит звон, и картинка в глазах двоится. Марипоса не понимает, что происходит, ее слишком сильно пришибло о борт корабля, поэтому все мысли заполнены тем, насколько больно гудит голова.       А после корабль перетряхивает с новой силой, будто внутри зарослей леса стал плескаться океан, который агрессивно бушует во время шторма. Марипоса перекидывается через борт корабля, смотря за происходящим. Крюк вцепился за корпус корабля, надёжно прикрепившись, ломая доски, уродливой железной лапой, от которой исходит тонкий трос.       На «Валькирию» напала армия. Кто-то из деревни наверняка доложил, заметили ведь летающий корабль. Теперь экипажу корабля крышка. Сколько их там? Десятки, наверно, если не больше.       Марипоса присматривается к этим солдатам и замечает нечто, что её повергает в шок, начинают трястись поджилки, сухость в горле, а глаза на мокром месте.       — Это солдаты моего отца! — Визжит она от страха, такой обычный страх за себя, трясётся, стоя перед напряжённой командой в ожидании схватки.       — Марипоса, иди в каюту, они за тобой, — тараторит Гитта и, похлопав ту по спине, заталкивает девочку внутрь маленькой деревянной комнатушки, плотно захлопнув дверь.       Гитта на двух тоненьких ногах-палочках мчится к краю корабля, едва ли не падает с корабля, с трудом пытаясь резать тросы. «Они металлические!» — громко кричит её внутренний голос. Пытается вырвать с корнем этот крюк, что крепкой хваткой вцепился в бок корабля, не желая отпускать.       А на палубу всходят несколько солдат. Все они маги земли, это понятно лишь по их склонной к земле походке, тяжелым шагам и некой заторможенности. Экипажу везёт, эта кучка не настолько умелая, что их магия может подчинить дерево, которое уже срублено, но их магия земли хороша, что может поставить на колени всю команду, если бы они не были готовы.       Боб резким взмахом двух рук, что как крылья скользят по воздуху, подчиняет себе лозы, в которых запутался корабль, вьет их вокруг армии, сцепляя тех в крепкую хватку, не давая и шанса шелохнуться, выбрасывая за борт.       Момо более кровожадная. Обращается орлом, парит в небе, безжалостно клюет глаза солдатам, одного за другим не щадит. Большой размах крыльев позволяет ей неуловимо парить между телами, царапать острыми когтями и снова-снова уворачиваться. Коричневые перья разносятся в воздухе после каждого удара армии мимо, когда один попадает прямо в цель. Мо дает слабину.       В воздухе повисает едва уловимый запах крови, который почти не чувствуется, мешаясь с запахом леса, который внутри своих объятий зелени прячет столько смерти, крови и криков. С хлестким звуком по палубе разливается кровь одного из тех, кого смогла ранить Момо, едва успевая уворачиваться из-за подбитого крыла.       Джорджи, набравшись смелости, крепкими ударами волн воды из бочки хлещет лица солдат, проникает волнами внутрь тела заставляя тех захлебнуться. Он бьёт по самым чувствительным точкам, выводя тех из равновесия. Его руки несчастно трясутся под напряжением, страхом и адреналином, когда глаза подсвечиваются этой жаждой, переполненной чужой смертью от его рук.       Эти солдаты тоже хороши, умудрились нанести пару ударов Бо и засыпать его с ног до головы камнями, что больно врезались в его кожу, и тот с громким рыком пытается вырваться из каменного плена.       Бросают песок в глаза, кажется, неуловимой Мо, что в панике снова перевоплощается в девушку, безвольно плюхаясь на твердую палубу. И лишь перья витают вокруг нее. Её тело ноет от боли и та, потирая глаза, громко кричит. Они её не добивают, им нужна лишь Марипоса, когда с этой дамочкой, что почти обезврежена, они разберутся позже.       Последним остаётся Джорджи, тот не держится крепко на ногах, старается из всех сил, но ему просто не везёт. Он подставляет бок под чёткий и прямой удар, и земля, оказывается, может быть очень твёрдой, бьёт его по печени, что тот, заходясь в одышке, падает на колени. Вода в его руках становится лишь лужей, что плещется по всему кораблю.       Остаётся лишь Гитта. Кажется, её вообще не принимают за противника, когда та своей спиной загораживает отца, что всеми силами пытается поднять корабль с земли, иногда вынося за борт солдат, которые слишком близко приближаются.       Гитта понимает, что теперь пришёл и её черёд. Бо только-только выпутывается из камней, Мо лежит обезоруженная, ведь её главное оружие — зоркие глаза, а они теперь поражены, Джорджи все ещё без сознания, этот удар выбил в нем остатки всей его силы и духа, у него и мотивации снова встать и драться-то нет.       Гитта несется сквозь солдат, подметив, что их непробиваемая форма имеет в себе один недостаток — шея слишком подвержена ударам и порезам. Гитта тянется к голени сапога, холодный кинжал с резной рукоятью оказывается в ее ладони, целится метко и чётко, прорывая тонкую кожу кинжалом. Бегает быстро и ловко прыгает, как кузнечик, проносясь лезвием по коже. Ее не пугает кровь на своей одежде, на лице, ее собственная кровь, что льется с пораженного плеча из-за ее невнимательности. Ее пугает то, что сделали с ее друзьями.       Марипоса не может отвести глаз от того, как та скачет вот так просто и легко. Её теперь не пугает, что она так просто может убить. «Это на благо», — думает она. Бывает ли убийство во благо? «Вот кто тут настоящая бабочка», — думает Марипоса, поднимаясь с места.       Гитта снова действует не думая, все на инстинктах и внутренних порывах, поэтому неудивительно, что она выпускает из виду камень, который ударяется о её живот, снося ту с ног, что маленькое тельце кубарем катится по палубе, ударяясь о борт затылком.       Маленькие кулачки Марипосы крепко сжимаются. Такое мелкое и хрупкое тельце сейчас становится сосудом для ярости, ненависти. Она будто ощущает всю ту боль, которую испытала Гитта. «Ей нужно помочь. Кто, если не я?» — быстрым скачком проносится эта мысль в её голове. «Нет, страшно, меня же заберут», — мотает головой она. Но когда она видит ее тело, которое сейчас могут порвать на мелкие кусочки, становится еще страшнее. Страшно не за себя, а за нее. Этот солдат церемониться не будет, как остальные, он убьет здесь каждого, пока не дойдет до Марипосы.       Ладони становятся двумя ножами, что сверкают на солнце, пробивающееся сквозь кроны деревьев. Все действия на эмоциях. Бежит к Гитте, принимает удар, который мог бы добить Гитту, камень бьётся о её руку и, та, взвизгнув, разрезает пространство, воздух и затем и горло того, кто посмел покуситься на Гитту.       У неё получилось, она смогла убить кого-то. Эта кровь на одежде и руке тянет ее к земле, заставляет кричать от страха. Это убийство не сладостное и не приносящее удовольствия, как об этом писал кто-то в книге, но сладостное то чувство, когда понимаешь, что защитил человека, который, возможно, дорог.       Мо вновь становится орлом, распахивает большие крылья, раскидывая остатки солдат за борт, делает все вслепую, когда Бо ей помогает, держась за ноющий бок. Корабль наконец взмывает в воздух, проносясь вдоль леса, приближаясь к необъятному океану, в котором отражается полуденное солнце.       Марипоса с испугом прижимает к себе Гитту; кажется, что та больше не откроет глаза и не посмотрит на неё, от этого становится, почему-то, очень больно, будто сердце внутри неё на секунду перестаёт биться. Но Гитта едва-едва смотрит на неё, больно щурится то ли от солнца, то ли от боли, смотря лазурью глаз на заплаканную Марипосу.       «Это все из-за меня, прости», — роняя горькие слезы, лепечет она, задыхается в истерике, когда Гитта лишь с довольной улыбкой что-то тихо шепчет, наверно «Ты не виновата» или «Все в порядке». Да, это вполне в её духе.       Не успевает она что-то сказать в ответ, как чувствует резкий толчок, рывок, и их вдвоём едва ли не выбрасывает в океан. Дрожь на секунду прекращается, и они уж было радуются этому, но далее груда древесины их корабля движется прямиком в волны океана.