Расправляй же крылья, Валькирия

      Весь последующий путь больше похож на ад, на нескончаемую карусель из трудностей, когда кажется, что все уже позади, но что-то обязательно идёт наперекосяк, и все по новой. Круг за кругом. Одно и то же.       Волны взмывают на корабль, царапают его со всех сторон, намереваясь потопить, сея вокруг корабля не только тошнотный морской запах, который так любит Марипоса, но ещё и панику. Солнце беспощадно жжёт глаза, когда соль забирается уже по самые пятки.       Кажется, что вода все выше и выше подбирается к горлу, но на самом деле это они погружаются все ниже и ниже. Вот так и потонет известный летающий корабль, а на похоронах будут лишь рыбы.       – Джорджи, подъем! – истошно вопит Мо, хватает за воротник, невольно царапает, когда бьёт по щеке, и тот сквозь кровавую пелену боли перед глазами распахивает глаза. – Славно, хоть что-то хорошее за этот паршивый денёк! Ты нам нужен, маг воды!       Тот, едва разомкнув глаза, не понимает ровным счётом ничего. Чует холодные волны, что мягко сочатся сквозь пряди чёрных волос, обволакивают затылок, охлаждая нагруженную мыслями голову. Так тепло и хорошо. Воду этот парнишка очень любит, настолько, что не чувствует сейчас совершенно ничего, что могло бы его насторожить.       А после его озаряет. Тот на ватных ногах вскакивает, ударяясь макушкой о нос Мо, что та, взвизгнув, громко кричит:       – Придурок, ты мне, наверно, нос сломал! – Она стонет от боли. – Залатай дыру в правом боку корабля, балда, иначе мы все утонем сейчас!       Ещё раз повторять не пришлось, тот едва видным взмахом руки превращает воду, потопляющую весь трюм, в лёд и довольно улыбается, глядя на остальных, будто говорит: «Посмотрите, какой я молодец! Похвалите». Никто не отвечает, но благодарно кивают, хватаясь за ведра.       Джорджи мог выпроводить ту воду, что забралась на корабль, заполнила половину трюма, но тот концентрирует слишком много магии на дыре, а если ослабить хватку, то они в ту же секунду пойдут на дно. Он еще не способен «отрывать» от себя магию, чтобы та была отдельной его частью, без его помощи держалась на объекте. Да что уж там, он и «водный хлыст» с трудом делает.       Дядя Бо, держась за спину, которую весьма сильно прибило парочкой камней, не жалуясь, таскает ведро за ведром, выливая воду с палубы за борт.       Момо, потирая чёрные раскрасневшиеся глаза, все шипит от боли. По всему телу, наверняка, на белоснежной коже скоро выступят фиолетовые синяки, которые не спрятать ни за одной одеждой. А после, закрыв глаза ладонями, она тихо произносит с тяжким придыханием:       – Я пролечу тут по округе, вдруг город какой-нибудь найду.       – Совсем что ли из ума выжила? – кряхтит дядя Бо, перекидывая ведро за борт, а после, хватаясь за поясницу, что отзывается хрустом, тяжко ойкает, когда от нагрузки в глазах начинают плясать звезды. – Ты не видишь ничерта, а собралась куда-то лететь. Смерти своей хочешь? – Его голос пусть и звучит тревожно, но это та тревожность, когда искренне боишься за человека. Поэтому он, поджимая сухие губы, смотрит на Мо, которая, протерев глаза ещё раз, вскидывает ладонь кверху в своём личном жесте: «все в порядке».       – Она просто дура, – отзывается из уголка Джорджи. Тот, держась за ушибленный бок, держит на весу вторую ладонь, из которой тонкими серебристыми нитями выходит энергия, что растворяется в воздухе. Энергию совсем не видно, но она превращается в магию. Если бы это было заметно человеческому глазу, то наверняка это выглядело бы невероятно красиво, когда серебристая нить магии опутывает волну, подчиняя её себе. Жаль, что таким даром обладает никто иной, как Джорджи, у которого ни манер, ни мозгов.       – Заткнись! – Голос Мо похож на россыпь песка, шипящий, невесомый и одновременно такой же отвратительный для Мо, как и этот песок, из-за которого так режет глаза.       Она вспархивает белой чайкой, скрываясь в облаках, которые когда-то были так близко.       Внимание наконец снова привлекает Гитта, которая, все это время лёжа в на потопленной палубе, что вода забирается в уши и почти накрывает с головой, смотрит на мимо проносящихся чаек, среди стаи которых затесалась Мо. Эту девушку легко отличишь от остальных животных, птиц и рыб, ведь обязательно на правой лапе, когте или плавнике будет красная нить, которую Мо всегда носит на мизинце.       Наверно, Гитте очень больно. Так гордо скакать, бить, не щадя людей, как будто в ней не осталось ничего человеческого, ни капли жалости и сочувствия, а после так удариться о палубу. Марипоса, вспоминая это, больно жмурится.       Марипоса единственная, за исключением капитана, кто остался невредим, без единой царапины или синяка, и её это печалит. Очень странно, когда расстраивает то, что ты не получил пару ударов по селезенке. Её, конечно, расстраивает не это, а то, что она не смогла предотвратить этот бой, в котором новые товарищи так пострадали. Все ведь из-за неё началось. Она хотела бы вобрать в себя всю их боль, распределить пополам, хотела как-то помочь, но не знала как, да и маленький черт внутри нее не позволял ей этого сделать.       Она девочка, воспитанная так, что никогда не попросит прощения и не предложит помощи, потому что слишком гордая, потому что не умеет по-другому. Наверно, поэтому у неё нет друзей. Всегда ли стоит следовать тем словам, что сказали в детстве, что сказали те люди, от вида которых начинает подташнивать?!       Марипоса оставляет Гитту, подбегая к дяде Бо, что, проходя пальцами по позвонкам, тихо хрипит и жалуется на поясницу.       – Дядя Бо, могу ли я вам помочь? – стыдливо выпаливает она, смотря на то, как тот расплывается в умилительной улыбке.       – Возьми ещё одно ведро в каюте капитана, только аккуратней, тот наверняка вырубился, что не разбудишь пушечным выстрелом. – Он хрипловато хихикает, набирает очередное ведро, вновь выливает воду в океан.       Ведро и правда обнаруживается в каюте капитана, да и сам капитан, прямо как и предупреждали, лежит в обмороке на полу с белесыми глазами навыкате, занимая большую часть пространства в комнатушке. Зрелище довольно пугающее, заставляет задуматься о том, что такое магия. «Лучше бы магии вообще не существовало, не было бы проблем совсем», – думает Марипоса, подхватывая это ржавое корытце за такую же ржавую ручку.       Уже который час перекидывая очередное ведро, что руки трясет от усталости, Марипоса падает, прислоняясь головой к дереву корабля, тихо ворчит, массируя уставшие запястья.       – Марипоса, – хрипло отзывается дядя Бо, смотрит таким добрым взглядом, каким на неё смотрели лишь несколько раз в жизни, этот мужчина только этим одним лёгким жестом смог завоевать доверие девочки, – спасибо, что защитила Гитту.       – Я бы не смогла поступить иначе, да и это вам спасибо, – тихо бормочет она, чуя, как неприятно тепло разливается по телу. Это «спасибо» горит на языке такой гадкой щекоткой, подобное она нечасто произносила. – Спасибо, что не отдали меня им и защитили... И еще простите за это нападение.       – Какой славный ребёнок! Такой славный, а так много проблем, – гогочет Бо, хватается за круглый живот. Его смех пугает Марипосу, но лишь на секунду, лишь потому, что громко, а после она расплывается в улыбке. – Так ты, все же, маг трансфигурации. – Вспомнив то, как эта девочка, превращая ладошки в два кинжала, бросилась к Гитте, кивает Бо, на что Марипоса ежится на месте, удивленно поглядывая на свои ладони, понимая, что все это время просто не придавала значения своим способностям.       – Я сама не поняла, как это произошло. Я, наверно, просто перенервничала… – Она неприятно жмурится, понимая, что что-то не так с ней. Внутри нее странное ощущение, будто ей нагло лгали всю жизнь, будто она сама не понимает, кто такая. Стараясь забыть эти эмоции, она мотает головой, отгоняя их. – А вы, дядя Бо, маг земли?       – Ну скорее да, чем нет, – закинув уже сто пятое ведро за борт, говорит он и задумывается, как объяснить девочке о своих способностях. – Сама земля мне неподвластна, зато растения меня очень хорошо слушаются. – Он улыбается. – У меня даже есть небольшой сад в каюте, если вдруг затоскую по земле.       — А мне можно?.. Ну... На этот сад посмотреть. А то без контакта с землёй совсем паршиво становится, — она неловко ёжится, а в ответ на свои слова получает одобрительный кивок.       Глаза Марипосы загораются миллионом искорок, и она с глубоким уважением смотрит на дядьку, что, так же улыбаясь, хихикает. «Да, он брюзжащий кабан, – говорит внутренний голосок Марипосы, – но это самый лучший и милый кабан из всех».       Не успевает Марипоса вновь что-то сказать, как на палубу приземляется Мо, что, ещё в воздухе став человеком из-за заканчивающихся сил, плюхается плашмя.       – Мягкая посадка, Мо, – крякает откуда-то Джорджи, гогоча, как гусь.       – Как будто в облачко упала, – фыркает она, отряхивая ладони от воды. – На пять часов в парочке километров от нас есть город, неподалеку лес, без досок не останемся, а вот лекарства…       – Лекарства тоже можно найти в лесу, – заводится Марипоса и, как припадочная, дёргает кулаками. Она слишком перевозбудилась, ведь кто-то начал говорить о её любимой теме. – Там могут быть травы, перетерев которые, можно получить мазь, и ещё... И ещё…       – Да, мы поняли, не кричи так громко, рыбу всю оглушишь, – щёлкнув ту по лбу, говорит Мо и садится на край корабля. – Я подтолкну корабль к берегу, если моих сил хватит на это. – Она уже собирается сорваться в воду, как вдруг Марипоса ловит на себе её острый взгляд, как её узкие глаза смотрят на неё с такой внимательностью. А после та кивает и срывается бесформенным куском в воду.       Когда Марипоса делает облегчённый вдох, высвободившись из капкана карих глаз, её тут же вышвыривает из объятий спокойствия сильный толчок о борт корабля, такой сильный, что она едва не теряет равновесие, а Джорджи, слишком расслабившись, ловит носом край палубы. Он едва-едва пустил слюну, засыпая, как тут толчок заставляет забыть о сне; Джорджи бодро вскакивает, вызывая у двух девочек громкий смех, на что парень обиженно хмурится.       Мо, обернувшись громадной рыбой, чьи плавники едва торчат над гладью воды, покорно толкает корабль к берегу медленным и размеренными толчками.       Дорога до города была совсем недолгой, если сравнить со всем путем, что был уже за плечами. Каких-то полтора часа, где большую часть из которых Марипоса, помогая дяде Бо, вычерпывала воду. Гитта тоже пыталась помочь, но боль в боку её сильно подводила, поэтому единственное, как она могла помочь, так это зачерпывать воду ладошками. Все это время дядя Бо жаловался, что весь трюм затопило, а значит, и еда насквозь промокла.       – Старик, успокойся, вода как пришла, так и уйдёт, – успокаивающе произносит Джорджи, все ещё держа руку на весу, – я ведь маг воды. – После сказанного, тот гордо задирает нос, и, как ни странно, Боба это успокаивает.       – Ишь какой хвастун! – Гортанно смеётся Боб, разминая больную спину и, громко ойкнув, хватается за поясницу. – Больше я не стану таскать такие тяжести. Лучше сразу убейте!       – Опять мне все делать, – фыркает Джорджи из своего уголка, к которому, кажется, он уже прирос. Тот нервно пожевывает губу, сверля взглядом то Боба, то Марипосу, что больше походит на общипанную птицу, нежели чем на девочку.       – А ты и так ничего не делаешь, мог бы хоть старшим помочь, – ворчит Боб, большими шагами направляясь в сторону каюты капитана.       – С как это стати? – Тот не на шутку взъелся. Как оказывается, Джорджи не обычный придурок, а самый надменный из всех идиотов этого мира. «Лучше этого парня обходить стороной», – ставит маленькую галочку у себя в голове Марипоса.       – А с такой, что даже твои трусы зашиваю я. – Хлопнув того по плечу, вновь хохочет Боб, когда в ту же секунду щеки Джорджи становятся цвета спелой брусники.       Дальше послышался неразборчивый ор, шум и гам, и все эти громкие звуки издает Джорджи, из-за которого Гитта демонстративно закрывает уши и закатывает глаза, когда Марипоса, привыкшая игнорировать любой шум, начинает всматриваться вдаль, едва свешиваясь с широкого борта.       Погода с утра сильно подпортилась, солнце спряталось за громоздкие тучи, что ни луча не отражалось в воде; а над океаном стал всплывать туман, заволакивающий корабль со всех сторон. Ощущения почти такие же, как в небе, когда корабль проходил через очередное, будто пуховое, облако. Только тогда в небесах чувство в груди было таким же невесомым, чувствовалась некая безопасность, когда сейчас этот туман кроме опаски и паники не вызывает ничего больше.       Гитта, встав на «ватные» ноги, подбирается к носу корабля, на котором уже не осталось ни капли воды, лишь сырое дерево неприятно щекочет её ноги. Она щурится, пытаясь всмотреться сквозь туман, что белыми кляксами пляшет вокруг неё. «Да как тут хоть что-то увидишь?» – супится она, когда в ту же секунду стал показываться город. Город, как оказалось, совершенно пустой, вдали виднеется рынок, что встречает океан и корабли, а позади рынка колокольня, на которой и вовсе колоколов нет, ни самого маленького, ни самого большого.       «Город призрак», – вспоминает сказки отца Гитта. После таких сказок она плохо спала, а во снах её преследовали кошмары. Вот и сейчас, когда почти ничего не разглядишь, сквозь белую пелену она будто видит те страшные образы, как в сказке.       У нее холоднеют ладони от своей же бурной фантазии, стучат зубы и трясутся колени, потому что она видит блуждающие тени, которые теряются в плотном зеленоватом тумане. Они ходят свесив руки, тянутся к земле длинными конечностями, которые даже руками назвать нельзя, задевают пальцами сухую траву. На их спины будто взвалилась тяжкая ноша. Они не выглядят опасно, но Гитту пугает лишь их присутствие.       Духи часто посещают людской мир, не без помощи некроманта. Мир духов слишком скучен для многих, а кого-то в людском мире железной цепью держит что-то или кто-то.       Гита до сухости во рту и кома в горле боится духов, даже самых безобидных, поэтому, даже не осознавая, что ей все причудилось, она соскакивает с носа корабля и подходит к Марипосе, холоднеющие пальцы хватают ее рукав, и Гитта долго смотрит на нее. Марипоса понимает все без слов.       Для Марипосы большой шок, что Гитта, та Гитта, что в её глазах стала безжалостной разбойницей, сейчас так тревожно и с испугом смотрит на нее. А после Марипоса тоже начинает всматриваться.       И правда, образ, порожденный фантазией двух маленьких девочек, может напугать. Туман болотного оттенка уплотняется, облепляет их со всех сторон, становится вязким, как болото. Ветер забирается в волосы, неприятно нашептывая на ухо что-то, и вновь стремится вдаль. А солнце так и не желает появляться, прячась за ещё более чёрными тучами. Снова будет дождь. А дома приобретают жуткий темный цвет в их глазах, то фонари чёрные, то черепица, то накидка у лавчонки. Правда пугающее место.       Не успевает Гитта вдоволь нафантазировать новые образы, корабль ударяется о берег, что девочки едва ли не падают за борт. Вот они в городе: пустой и тихий, где их встречают лишь песок и ветер.       Спрыгнув на мягкий песок, обволакивающий босые стопы Гитты и лаковые туфельки Марипосы, они наблюдают за тем, как на берег выныривает рыба. Это существо больше похоже на медузу – прозрачное и склизкое, которое расплывается по берегу, позволяет прилипнуть песку к своему брюху. А после девочки замечают красную нитку на плавнике этого нечто, что больше их двоих в два раза. «Это Момо!» – в унисон скачут их мысли.       И правда, рыба медленно преобразовывается в миниатюрную молодую даму, мокрую до нитки, но довольную, ибо работу свою она выполнила. Та, едва покачиваясь, приподнимается, пытается вспомнить, как ходить и в каком она обличье сейчас, осматривать свои руки, а после ноги, довольно вздохнув.       – Вроде человек, – бубнит она себе под нос.       После, раза три потрогав свои круглые-круглые щеки, она кричит куда-то ввысь корабля, желая быть услышанной, кажется, всем городом:       – Джорджи-Джорджи!       – Что тебе надо, чокнутая? – Фыркает он, спрыгивая с палубы на землю, ведёт за собой, будто на поводке, пузырь воды, что бесформенным телом пляшет рядом с ним в воздухе. Вода мягко переливается на свету, отражая редкие блики солнца, и Марипоса невольно засматривается.       – Высуши меня! – Она довольно хмыкает, ловя на себе этот взгляд Джорджи, тот так сильно закатывает глаза, что Марипосе на секунду становится больно.       Тот не отвечает, покорно забирает всю влагу из её одежды и волос, тихо бубнит: «Если не перестанешь меня раздражать, я заберу воду и из твоей кожи». Конечно, он такого не сможет сделать, тот, как и Марипоса, магией особо не интересуется. Тому бы похвастаться тем, какой он сильный, подраться на кулаках, а не с помощью магии. Оттого Марипоса его так понимает, пусть и совсем каплю, но понимает.       Марипоса наблюдает за тем, как Джорджи, медленно сжимая кулак, вытягивает воду из одежды Мо, и та вновь выглядит как богиня в глазах девочки. Расшитая красными цветами чёрная ткань струится по телу, как атласная лента, касается земли шлейфом, из-под ткани едва показываются короткие-короткие ноги Мо. В этом наряде она выглядит очень гордо и величаво, что Марипоса на секунду засматривается.       Марипоса не знает, почему Джорджи так недолюбливает Момо, когда сама Мо с таким же пренебрежением глядит на него, и это вполне оправдано, будь она на её месте, то тоже так смотрела бы на него. Мо вызывает у Марипосы полное доверие, будто старшая сестра, та самая старшая сестра, которой не бывает никогда дома по ночам, та просит ничего никому не рассказывать, а взамен задабривает конфетами.       Встряхнув подол накидки, Мо поворачивается к Бобу, что последовал за остальными.       – Я капитана уложил спать. Итак, надо обследовать город и найти, чем залатать дыру. Я и Джорджи поищем доски, а остальные поищут лекарства, – почесав седую голову, произнёс он. Возражений не последовало. Ну, почти. Только Джорджи отличился, тот всегда недоволен, он из тех людей, что не рад солнцу, потому что жарко, и не рад дождю, потому что мокро.       Когда Марипоса протирает глаза маленькими кулачками, она понимает, в каком местечке они оказались. Теперь оправданы такие опасения Гитты. Город и правда до мурашек жуток, тут будто отдельный мир со своими законами природы и порядками. Если пару часов назад в море ярко опаляло солнце, оставляя после себя на коже красные разводы, то тут необычайно холодно, ходит ветер, заставляя покрываться мурашками, такой, что хочется сразу отсюда уйти. А это лишь малая часть всего того, что здесь кроется.       Когда они проходят мимо опустевших прилавков, складывается ощущение, будто жители города просто на секунду выбежали, оставив все так, как есть. Продукты на прилавках, навесы возвышающиеся над головами, и разноцветные флажки, которые всеми цветами радуги переливаются откуда-то сверху.       Но после, если хорошо присмотреться, можно понять, что город в таком состоянии минимум дня три. Точно, яблоки, лежащие совсем рядом, прямо под носом, должны ослеплять ярко-красными бочками, когда встречают команду лишь подгнившей кожурой и мягкой мякотью, едва откусишь не жуя, и все это гнилой кашей начнёт заполнять рот. После таких мыслей хочется прополоскать рот, а лучше вообще сюда больше не возвращаться.       Кроме овощей и явно не свежей рыбы, ничего не нашлось. Мо заглядывает к каждому прилавку, обходит по нескольку раз и с нескольких сторон, превращалась в мышку, и уже будучи маленьким зверьком, прошмыгивает сквозь мелкие щели в дереве, изучая все повнимательнее, но и это не даёт никаких плодов. Город явно и точно пуст.       – Не нравится мне тут, – произносит Марипоса, пригревая свои плечи в маленьких ладонях, растирает их, пока её не прерывает жалобный шмыг носом.       – А мне-то как не нравится, – жалобно канючит Гитта, забираясь Марипосе под руку маленьким комочком.       – Так, перестань, пойдём поищем хоть что-то стоящее. – Взяв тёплыми пальцами невероятно холодную ладонь Гитты, Марипоса тащит её в сторону от берега, на котором они так и застыли, наблюдая за всем.       Чем дальше, тем хуже. Туман превращается в комок ваты, что в нем уже и собственных рук не разглядеть и едва ли заметен кончик носа, поэтому Марипоса сжимает ещё сильнее дрожащую ладонь Гитты. Казалось, та сейчас грохнется на колени и больше не сможет сделать и шага, но нет, та держится очень хорошо, несмотря на свой страх. Кто бы знал, что она такая трусиха, но Марипосу это умиляет, поэтому она без возражений идёт впереди неё, ведёт за собой.       Рынок через пять минут подходит к концу яркой аркой с уже пожухлыми розами на ней. Кажется, тут была какая-то ярмарка, возможно, праздник. «Праздником тут и не пахнет, – фыркает Марипоса, – максимум, что тут могло быть, так это поминки».       Напрягая глаза ещё сильнее, вдали замечает верхушки деревьев, что едва-едва видно. Могучие ветки возвышаются над облаком ледяного пара, кружащего на земле, когда на самих ветках сухие осенние листья. Это место так и плещется красками, только вот от этого легче совсем не становится, наоборот, это больше похоже на издевку судьбы.       Едва они собираются делать ещё пару шагов в сторону леса, как парочку отдергивает за плечо руки, тонкие паучьи пальчики хвастаются за плечо, впиваясь острым коготком в кожу, и Гитта истошно орёт во все горло, не жалея ни связок, ни ушей Марипосы.       – Я, конечно, знала, что ты громкая девчонка, – говорит Мо, почесывая ухо и прижимая к нему холодную ладонь, – но не думала, что настолько.       – Мо, я чуть не сдохла со страха! – кривится Гитта, и в её голосе слышатся мелкие капли слез, та демонстративно шмыгает носом.       – Зато я чуть не сдохла от твоего крика. – Она вновь чешет ухо, едва ли не раздирая его в кровь.       – Больше так не подкрадывайся, так ведь и правда кто-то умрёт от страха!       – Я не настолько страшная, чтобы при виде моего лица сразу умирать, но если это все же так, то возьму это на заметку, буду использовать как свое коронное оружие. – Она хихикает.       – Ближе к делу. – Марипоса нервно хмурится, смотря за этими двумя, которые напряжённо сверлят друг друга взглядом. – Вы нашли что-нибудь, Мо?       – Нет, вообще ничего, – та чешет затылок, – одна еда, да какая-то ерунда. Ни лекарств, ни мазей, ни бинтов, вообще ничерта, будто люди здесь вовсе не болеют.       – А есть ли тут вообще люди? – хмурится Марипоса, окидывая пустующий рынок взглядом. – Кажется, живут тут только призраки.       – Призраки? – недоверчиво переспрашивает Гитта, та старается держаться из всех сил, но её разум сейчас слишком воспален страхом и тревогой. Ей явно слишком много читали страшных сказок в детстве.       – Нет тут призраков, балда, – стукает Мо кулаком по бестолковой голове Гитты, едва хихикнув, – а если есть, значит поблизости некромант. – Вздыхает Мо и, укладывая пушащиеся от влаги волосы, смотрит вглубь черноты леса. – Пойдёмте в лес, проведаем обстановку, вдруг там что-то будет, травка лечебная... подорожник… Можешь не волноваться, Гитта, в таких лесах змеи не водятся. – Гитта облегчено вздыхает.       – Некроманты ещё страшнее, чем сами призраки, – возражает Гитта, пробираясь в глубь леса, и сразу чуть не застревает в лозах, обвивающих деревья крепкой паутиной, благо та додумывается переложить ножик из сапога в кармашек рубашки, поэтому барахтается она недолго.       – А вот неправда, – втискивается в разговор Марипоса, вытягивает из крепкой хватки природы Гитту, что, кажется, с каждым новым движением впутывается ещё сильнее, – в подвале моей школы живёт некромант, он довольно милый, ну мне так показалось. У него много книг и он любит чай.       Ответа не следует, обе смотрят на Марипосу как на дуру, то ли из-за факта, что в подвале школы живет некромант, то ли из-за того, что сам некромант показался ей милым.       Следующая дорога проходит в тишине, чем больше они погружаются в лес, тем, как ни странно, становится светлее, будто у леса есть посреди бесконечных ветвей и кустов огромная свеча. Чем дольше бредешь по холодной земле, спотыкаешься и бьешься о все, что растёт рядом, тем ближе к самой природе.       – Сюда бы дядю Бо, — кряхтит Гитта, разрезая очередью лозу, которая встала на её пути, Марипоса в этом случае более гуманна, пытаясь обойти или пролезть сквозь, пусть из-за этого тормозит всех, – он с этими цветочками и деревьями на ты.       – Ага, только в нашем случае он бы не помогал, а придушил бы тебя, – хмыкает Мо, перелезая через очередное препятствие в виде бревна, что раскинулось почти на половину леса, – за то, что ты столько его любимой травки порезала и потоптала. – Хихикает. – Природа живая, Гитта, – имитируя старческий мужской голос, произносит Мо, снова высоким голоском хихикнув.       – Это просто трава, новая вырастет, – бубнит себе под нос Гитта, но, на удивление, послушно прячет нож, возможно, пытаясь вызвать этим жестом милосердие у леса. Как бы не так! В ту же секунду та цепляется за корень и катится кубарем по склону.       Путь по склону недолгий, по крайней мере для Марипосы и Мо, когда Гитта катится вечность безвольным мешком, натыкаясь на каждый камушек, отбивает себе все внутренности и едва не выкалывает глаза. «Природа живая», – смотря на сгущающиеся над её головой ветки, произносит самой себе Гитта, прикатившись к концу склона. Раз природа живая, то Гитта у неё явно не любимица.       – Ты как? – обеспокоенно спрашивает Мо, осматривая Гитту, а та на каждое прикосновение больно ойкает.       – Жить буду, – фыркает она, пытаясь встать, но за этим действием следует моментальная резкая боль, от которой Гитта тяжко воет. – Нет, не буду, больно очень.       – Похоже, ты повредила лодыжку. – Осматривая опухшую ногу, кивает самой себе Мо       Марипоса подлетает к Гитте, та, щурясь от боли, стреляющей по всему телу, ежится в ладонях Мо, что безжалостно рвёт рукава своей одежды. Тёмная ткань яркими цветами струится вниз, опутывает ногу Гитты, закрепив ту в одном твёрдом и неподвижном состоянии. У Мо пляшут руки, когда она это делает, не задумывается ни на секунду, порвав в клочья эту накидку.       Марипосе кажется, что эти двое друг друга ненавидят и презирают, так едко общаются друг с другом, обмениваются высокомерными фразочками и взглядами, надеясь потопить друг друга в потоке слов, а оказывается все её представления – одна большая иллюзия. Они ведь дорожат друг другом, любят и ценят.       У Марипосы слишком однобокое представление о дружбе, она думала всегда, что дружба – это когда идёшь на подвиги и толкаешь высокие речи, прямо как в книгах, когда один за всех и все за одного, великие поступки и героизм, поэтому для неё шок, что дружба может быть и такой. Раньше она мир видела с одной стороны, когда сейчас он для неё многогранный. Марипоса не знает, что такое любить и ценить, поэтому с шоком в глазах смотрит за Мо.       «Эта накидка ведь такая красивая» – думает Марипоса, а после понимает, что если бы она оказалась на месте Мо, то поступила бы так же, потому что Гитта не бросает, потому что Гитта дорожит и ценит каждым, а ради неё и не жалко какой-то там одежды. «Это и есть дружба?» – задумывается Марипоса, видя, как Мо закидывает беспомощную девочку к себе на спину, смеётся, когда та не всерьез обиженно дуется.       У Марипосы странно горит сердце, а кончики пальцев немеют. Сегодня очень странный день, будто за эти несколько часов она увидела больше, почувствовала больше, чем за всю свою жизнь… Но ведь это правда, абсолютная правда, которую тяжело принять Марипосе, ведь приходит осознание, что она всю жизнь и не жила вовсе.       – Так, пойдём-ка дальше, – говорит Мо, оборачиваясь к Марипосе, пока та как вкопанная стоит и смотрит в одну точку. – Куда пойдем? Ты ведь у нас эксперт по травкам и цветочкам.       – Нам бы к болоту, – та качает головой, – думаю, если пойдём дальше, то найдём, потому что тут сыро и влажно.       – Болото?! – Хихикает Мо, повернув голову к Гитте. – Ты ведь так давно дома не была.       – На что это ты намекаешь? – ворчит она, ойкнув от резкой боли, что так же резко прекратилась.       Мо вовсе не отвечает, потешно гогочет, проходя дальше вглубь леса, скрываемая за обильной листвой, и Марипоса следует за ней.       Ветки плотным покрывалом вьются над ними, закрывают небосвод, но свет, идущий из глубин, становится все ярче и мощнее, его искорки парят в воздухе, садясь на плечи Марипосы, и та ведёт Мо с Гиттой за собой.       Она будто чувствует лес, будто лес ей что-то рассказывает, указывает дорогу. На самом деле же, Марипоса действует по какому-то внутреннему порыву, мчится сквозь деревья, будто в трансе. Кажется, её действия совершаются наугад, тут направо, а здесь налево, тут проползти, а тут обойти, что-то внутри ей шепчет на ухо: «А сейчас тебе надо пробраться вдоль того бревна». Природа и правда живая, она любит Марипосу, когда Гитту не очень, поэтому каждый раз, сидя на спине Мо, хоть какая-нибудь ветка била её по лицу.       Марипоса останавливается, трогает твёрдую кору деревьев и устало садится на землю. Ног она и вовсе не чувствует, школьные туфельки утонули все в грязи, когда почти босая Мо и вовсе по колени увязла в болоте.       Свет начинает постепенно гаснуть, не потому что они отдалились, а потому что, кажется, это горящее сердце леса прячется от людских глаз, боится умереть, если те попытаются это сердце вырвать, все ради большой силы. Так просто и романтично, что Марипоса на секунду мечтательно вздыхает, но после сразу же оказывается в реальности под строгим взглядом Мо.       – Мы заблудились, – констатирует Мо.       – Вовсе нет, просто я немного устала. – Опять врет, раньше она следовала, чувствуя в себе какие-то инстинкты, лёгкий шёпот над ухом и ветер, подталкивающий ее, но сейчас всего этого нет. Туман стал растворяться в воздухе, свет угасать, ветер заснул, а деревья вокруг них будто стали плотнее друг к другу, обступили их со всех сторон, образуя клетку.       – Ладно, присмотри за Гиттой, я пролечу сверху, посмотрю, где болото твоё или хотя бы выход.       И тут по ушам троицы бьёт пронзительный вой.