Расправляй же крылья, Валькирия

      Этот день мог бы быть самым идеальным в жизни маленькой девочки. День тёплый, начало октября, журчащий под боком ручей, босые стопы в высокой траве, а где-то совсем рядом разносятся и стрекотание ещё не уснувших кузнечиков, и тихий храп спящей под деревом Момо, её макушку усыпали жёлтые листья.       День мог бы быть идеальным, если бы Марипоса, роняя со лба капли пота и тяжко кряхтя, не отрабатывала одно и то же упражнение по кругу уже в тридцатый раз.       — Встань в позу! — прикрикивает Гитта, хлестко ударив тонкой палочкой Марипосу по бедру, на что та, дернувшись, едва не валится с ног. — Видишь?! Все дело в стойке. От такого удара не падают, если правильно стоять.       — А я что делаю? Я и так нормально стою. — Снова встает в стойку, когда ноги на ширине плеч, едва согнуты в коленях, впиваются всем весом в рыхлую землю, а руки как две скалы, бренно висящие над землёй от усталости.       — Не нормально! — Фыркает. — Ты сейчас больше похожа на рожающую бегемотиху, чем на воина. — Подходит ближе. — Ноги шире, плечи назад, зад втянуть, живот тоже втянуть, подбородок выше. — Гитта самостоятельно берет её руки и едва встряхивает, дабы те расслабились, едва ли не выкручивает, на что Марипоса снова больно ойкает. — Вот так правильно. Поняла?       — Ты бегемотов никогда не видела. — Ойкает, словив гневный взгляд. — Поняла-поняла. — Кивает она. Стоит так секунды две, на что снова получает удар тонкой палочкой по ноге. — Ай! А теперь-то за что?       — Ноги должны пружинить. — Она активно жестикулирует руками, показывает пружину, когда Марипоса в непонятках щурится на её пантомиму. — Пружинить должны, Марипоса. У тебя ноги каменные…       — Так они и должны быть каменными, иначе я свалюсь. — Она выпрямляется, на что получает самый сердитый взгляд Гитты из всех, её глаз подрагивает, а кулачки, сжимающие палку, ломают её пополам. Марипоса все понимает без слов и встаёт обратно.       — Ты должна держаться на ногах не за счёт того, что ноги у тебя под своей тяжестью приклеились к полу, а ты должна уметь распределять вес по всему телу, дабы удержаться на воздухе. Получив удар, ты должна перенаправить вес своего тела в сторону напавшего, твои ноги должны быть пружинками, чтобы ты смогла быстро скакать, как горная лань, а не нестись, как тяжёлый медленный носорог. Понимаешь?       — И носорогов ты никогда не видела…       — Тихо! — Вздыхает. — Попробуй ещё раз.       Марипоса секунды две пытается уместить все сказанное Гиттой в своей маленькой голове: ноги шире и пружинят, едва согнуты, перенаправить вес. Марипоса силится сконцентрировать в своём теле все те советы, которых наслушалась за все это время.       Энергия по кончикам пальцев, воздух под ладонями, свет солнца у виска и пружинящее чувство удовлетворения где-то внутри. Даже и не понять, где, наверно, настолько глубоко внутри, что это чувство не является частью какой-то конечности, как было раньше, когда чешутся ладони от желания ударить, или шелест бабочек в животе от приятного наслаждения.       Сейчас все её тело полыхает и горит от изнуряющих и долгих тренировок, Гитта слишком быстро входит во вкус, не щадит и не жалеет, отдаёт всю себя ей, учит всему, учит заново ходить и дышать, потому что Марипоса все это время делала все неправильно: бегала неправильно, смотрела неправильно, жила неправильно.       Как правильно жить, она не учит Марипосу, лишь смотрит со стороны, как та медленно-медленно распрямляет спину, лопатки-крылья торчат сквозь тонкую ткань, позвоночник, хрустя каждой косточкой, становится прямой натянутой струной. Ей не нужны подобные уроки — само это приключение, каждый день её учит всему, что надо, главное, чтобы Марипоса вынесла из всего происходящего что-то ценное для себя, смогла это осмыслить и принять. Марипосе кажется, что у неё не получается, когда Гитта лишь гордо смотрит на её распрямляющуюся спину.       Марипоса глубоко вдыхает осенний воздух — он пахнет пыльцой, жухлыми листьями и их кораблём — луг вокруг них дарит ей свою силу, она чувствует, как трава подталкивает её стопы, помогая взлететь, и Марипоса благодарно улыбается. Вместе с воздухом по телу разливается обжигающая энергия, она будто выпила горячий чай, который жжёт горло и все, что внутри, но при этом приносит спокойствие.       Почуяв жар у пальцев ног, она распахивает глаза, глядя на цель — Гитта напряжённо стоит перед ней, упирается тонкими ногами в сырую землю, отводит одну из ног назад круговым движением, руки перед собой, как щит, а глаза… Эти глаза полны страха — она хочет научить Марипосу, но не желает причинять ей боль. «Без боли невозможно чему-то научиться», — качает головой Гитта своим мыслям.       Марипоса знает, что не победит, цель этой тренировки не победа, а учение, но для Марипосы каждый проигрыш становится целой трагедией. «Я бесполезна». Гитта каждый раз ободряет, треплет её плечи и говорит, что все не так уж и плохо. Марипоса не верит её словам, потому что все её попытки стать сильнее, помочь хоть чем-то, заканчиваются надломом внутри неё, надломом мира вокруг.       «Не всегда все получается с первого раза, не всегда получается с сотого раза, но может получится со сто первого. Перестань расстраиваться, у тебя много времени для ещё сотен попыток». Марипоса, конечно, расстраивается и очень сильно — роняет слезы в подушку, кричит на свое отражение, называя его бесполезным, но никогда не перестаёт пытаться, потому что никогда не простит себе подобную слабость. Её переполняет ненависть из-за неудач, но эта ненависть превратится в настоящий хаос внутри неё, если она решит сдаться, дать себе слабину. «Не для этого я становилась частью корабля», — думает она.       — Ты уверена, Поса? — боязливо интересуется Гитта, её спина подрагивает от напряжения, от суетливых мурашек на коже, но Марипоса даже не дрожит.       — Полностью. — Кивает она, приближаясь на шаг, и Гитта напрягается больше, чем ранее, её кулачки сжимаются все сильнее, становятся все крепче.       — Я быстро вхожу в раж, я могу тебе навредить. — Она тяжело вздыхает, видя, что Марипоса не собирается отступать, она упертая, как баран, и такая же тупая. «Это в ней и прекрасно», — хмыкает мыслям Гитта.       — Плевать! — Марипоса откидывает непослушные волосы назад, которые обратно приносит ветер, волосы загораживают ей весь обзор, в тёмных кудрях теряются поле вокруг, девочка перед ней, и будь Гитта не с таким большим сердцем, то уже бы нанесла удар по селезенке. — На счёт три. Раз. Два…       Слово три она не успевает произнести, как видит, что девочка перед ней срывается с места. Ее ноги слишком быстро несут её, тело слишком гибкое, которое уклоняется от любого удара Марипосы. У Марипосы колени внутрь, дрожащие вспотевшие ладони и боязливо бегающие зрачки. Холод по спине, когда она чувствует горячее дыхание на шее. Марипоса теряется, не знает, что делать. Все происходит за секунду. Её накрывает волной волнения и страха, что она снова провалится. Она и проигрывает — Гитта наносит слабый удар по седьмому шейному позвонку, и тело девочки падает в её руки.       — Это было нечестно! — вскрикивает Марипоса, дуется, как маленькая, смотря на Гитту, что стыдливо опускает глаза. — Я не досчитала до трех, а ты уже напала.       — В настоящем бою не существует понятий «честно» или «нечестно». Тут либо ты, либо тебя. — Она поднимает её на ноги, и те под давлением тела прогибаются вовнутрь, и Марипоса едва ли не сваливается снова. Её колени и так уже все в грязи. Все же Марипоса была неправа — Гитта не такая великодушная, какой казалась.       — Ещё раз, Гитта! — Она поднимает на неё решительный взгляд, так смотрят люди перед последним боем, зная, что не выживут. Марипоса просто слишком драматизирует, представляя себя самой бестолковой, но самой храброй. — Ещё раз!       Гитте это нравится, и это её пугает. Пугает то, как она смотрит, пугает её отчаянность, пугает, что та не умеет себя жалеть… Но также ей это и очень нравится. Марипоса — живое воплощение понятия «слабоумие и отвага». Впрочем, Гитта точно такая же.       Марипоса крепко встаёт на место, ступни прощупывают твёрдую опору, дабы быстро вскочить, ошеломить противника, нанести удар со спины, порхать, как бабочка, быть такой же, как Гитта, так же быстро и беспощадно сражать любого противника.       Она несётся к ней, прокручивает всевозможные варианты удара. Шея? Солнечное сплетение? Коленные чашечки? Столько вариантов, и все смешиваются в её голове, что она на секунду теряется. Гитте это только и нужно, чувствует смятение вокруг неё, уворачивается от удара кулаком, хватая ту за руку, цепляется за мягкую кожу, прокручивая, и лишь из-за одной руки заставляет ту рухнуть наземь без сил.       Марипоса не успевает ничего сделать, снова проиграв.       Снова проигрыш.       Снова.       Снова.       Снова.       Её существование стало синонимом слова «проигрыш».       — Снова не получилось, — констатирует Марипоса, вставая с земли, и на едва трясущихся ногах подходит к Гитте, которая бережно придерживает её за плечи, дабы та не рухнула.       — Снова. — Кивает Гитта. — Тебе надо отдохнуть, у тебя уже коленки трясутся от усталости.       — Ничего они не трясутся. — После этих слов Марипоса едва ли не сваливается наземь. Стоит секундная тишина, после чего Марипоса громко вздыхает. — Ладно, может, и трясутся. Почему у меня ничерта не получается? Так стараюсь, а толку ноль.       — Почему толку ноль? — В разговор вмешивается дядя Бо, тот сходит с корабля, все это время наблюдая за жалкими потугами Марипосы уже второй час. Тот пристраивается под деревом рядом со спящей Мо и лежащим на холодной земле капитаном, тот распластался звездой, ничего не говорит и не двигается, будто умер или спит. — Сейчас ты приблизилась к Гитте ещё на пару сантиметров ближе, чем час назад.       — Пара сантиметров?! — Обречённо вздыхает Марипоса, падая на спину прямо в гору листьев, что те накрывают её едва ли не с головой. — Всего пара сантиметров.       — Пара сантиметров когда-нибудь превратятся в метр. — Он берет в ладони одну из прядей волос капитана, дабы хоть чем-то занять напряжённые пальцы, начинает плести тонкую косу, вплетая в тёмные волосы цветы с ярко-жёлтыми лепестками. Капитан лишь улыбается. — Бывает, что некоторые люди не такие крепкие, как другие, у них не получается то, что получается у других с такими же стараниями. У тебя не получается не потому что ты какая-то дефектная, а потому что у тебя есть преимущество в чем-то другом.       — Мне кажется, что если я сейчас сдамся, то подведу всех и сама умру.       — А я тебе не говорил сдаваться. — Он мягко улыбается, принимаясь за вторую прядь волос, его пальцы быстрые и ловкие, тот, наверно, заплел косичек столько за свою жизнь, сколько волос на голове. — Я клоню к тому, что ты не должна расстраиваться из-за неудач. Я вообще хоть и маг земли, но самой землёй никак овладеть не могу, но я смог освоить магию флоры, что тоже, вроде, магия земли, и теперь каждая веточка и лепесток мне подчиняются. — Он щурится, смотря на неё. — Ты можешь победить не силой, а хитростью. Слушай, что можно сделать.       Марипоса заинтересованно подбирается к тому под бок, наблюдая за Гиттой, что успевает за минуту диалога Боба с Марипосой довести брата до белого каления.       Она на нем показывает все слабые точки человека и чётко наносит по ним удары, Джорджи пытается строить от её метких и быстрых ударов водяную защиту, но каждый раз Гитта оказывается проворнее его заторможенной реакции. Ей только в радость злить братца, смотреть на то, как от гнева алеет его лицо. За это каждый раз она получает либо от отца, либо от самого Джорджи.       Вот и сейчас, брат тщетно пытается утопить её в ручье, но Гитта слишком склизкая змеюка, чтобы не выползти из его рук. Эти двое ненавидят друг друга всем сердцем, как это бывает у большинства братьев и сестёр. Только у остальных ненависть к друг другу просыпается с усталостью видеть надоедливое лицо родственника каждый день, когда каждые повадки становятся настолько раздражающими, что начинается зуд под кожей. У этих двоих вся ненависть построена на слишком разных характерах и представлении о мире. Гитта считает Джорджи неблагодарным лентяем, Джорджи считает Гитту импульсивной дурой. И оба правы.       Дядя Бо наклоняется к Марипосе и тихо шепчет план, от которого у Марипосы начинают блестеть глазки. «Взять не силой, а умом», — хихикает она самой себе под нос. Боб понимает, что Марипоса никогда не успокоится, пока не победит, а видеть её такую измотанную и раскаленную ненавистью просто невозможно, поэтому решает просто насладиться последним актом спектакля на сегодня.       — Гитта, я хочу реванш, — вскрикивает Марипоса, и от её крика Мо испуганно дёргается под её боком, а спящая на ней Кики так же вздрагивает, сонно оглядываясь.       — Рева… Что? — Гитта, в силу своей необразованности, не знает подобных слов, переспрашивает, теряет из виду Джорджи, поворачиваясь к Марипосе, когда в ту же секунду в её голову прилетает водяная сфера, а за спиной разносится победный смех Джорджи. — Ну погоди, гадкая образина, доберусь я до тебя, — рычит она на брата, выбираясь из ручья, когда тот, как ребёнок, сидя в воде, издаёт довольные булькающие звуки.       У Гитты гудящая голова и уставшие ноги, у Марипосы трясущееся тело, но решительно настроенный разум. Сейчас все условия для неё, поэтому если она проиграет, то никогда себе этого не простит.       Гитта снова принимает привычное положение, следя за движениями Марипосы, та стоит неподвижно. Она продолжает ждать, первой не нападёт, знает, что та что-то задумала, скользит взглядом по напряжённым мышцам на её руках. А после бабочка взлетает с места, огибает тело Гитты. Слишком медленная для неё, слишком неповоротливая, деревянные движения, никакой грации и пластики.       Гитта может бы сейчас ухватиться за её волосы, и бой был бы окончен, но только она тянется к ней, как Марипоса пропадает из её рук. Её просто нет. Гитта на секунду теряется в мурашках на теле и бегающих зрачках. Она её потеряла. Её просто нет, испарилась в воздухе. Гитту пугает не то, что она сейчас может проиграть, а то, что её подруга просто испарилась.       Но после она замечает лёгкий шелест пожелтевшей травы под ногами, шелест не ветра, а маленького тельца, которое затилось в травинках. О да! Она уменьшилась, чтобы победить. Что она готова сделать ради победы? Пойти на хитрость? Тренироваться днями и ночами? Убить кого-то? Эта девочка способна на все.       Гитта не успевает быстро сообразить, тело в лёгком шоке не поддаётся движениям, и лишь голова оборачивается назад, видя за собой довольную Марипосу. Та берет Гитту в крепкую хватку, будто обнимает, и над ухом, вместе с горячим дыханием, разносится тихий шёпот:       — Я победила.       Марипоса так задорно хохочет, что у Гитты на секунду останавливается дыхание, и сердце вместе с ним замирает, отливая жаром по внутренностям. Тёплый комок разливается внутри нее, чем-то похожий на мед или патоку. Так выглядят чувства некой нежности. Ей обидно, что она проиграла, но видя то, как Марипоса радуется этой маленькой победе, ей нисколечки не хочется обиженно дуться. Она готова ей проигрывать всегда.       А после она видит, как её глаза закатываются и она обессилено падает назад в позе солдата, бьётся головой о корягу и тихо всхлипывает от резкой боли.       — Ты слишком перестаралась, — огорченно говорит Гитта, присев на корточки рядом с Марипосой, которую будто скрутили в нескольких местах. Помятая и побитая, но счастливая.       Марипоса не отвечает, потому что нет сил, и не двигается по той же причине, лишь наблюдает. В её глазах проносится каруселью этот луг. Может, это мир танцует вокруг неё, а может, она просто слишком сильно ударилась головой. Её пальцы обнимает высокая трава, а стебельки жёлтых цветов мягко касаются огрубевшей кожи пальцев.       На её ладонях много мозолей, ссадин и заноз, но она так чертовски гордится ими, все время показывая всем. Это её труд, это её старания. Она гордится болью, через которую проходит, потому что она становится сильнее. Она не видит изменений, когда они есть. Семечко огромной и большой силы уже дало длинные и крепкие корни, но пока ещё не взошло прекрасным бутоном на тонком стебельке.       Её внимание привлекает малыш Банни. Тот, свернувшись калачиком, утопая в траве, наблюдает за бабочкой, что собирает нектар на цветке. Он её не тревожит, не желает поймать в маленькие мягкие ладони, лишь завороженно смотрит на взмахи больших, таких же жёлтых, как цветы, крыльев. А после с тихим расстроенным писком видит, как та порхает в небе, скрывается в лучах солнца.       Марипосе больше всего нравится Банни, потому что тот спокойный, с невероятно глубокими и большими глазами, в которых кроется ещё совсем детская мудрость. У него длинные ресницы и такая же длинная вытянутая голова, которая его перевешивает.       Его сестра совершено другая. Кики суетливая и резкая, она похожа на бушующие волны, на раскаты грома и торнадо, она несёт разруху и детскую улыбку. Она кудрявая, похожая на летнее солнце.       Сейчас это солнце успокоилось, не жжёт яркими лучами, а мирно спит у девушки на коленях, которую изредка называет матерью. Кики, конечно, просто оговаривается, но Момо в такие моменты озаряет благоговеющая улыбка, у неё внутри все пылает и плещется тёплыми чувствами, горло горит, а конечности приятно тянет, покрываются мурашками. В такие моменты Момо раскрывается, цветет и пылает в эмоциях. «Вот бы она всегда такой была».       После взгляд медленно соскакивает со спящей девочки на Боба, что переговаривается с тихо шепчущим Вальгардом. Он говорит одними губами, Боб же разговаривает только кивками и движениями. У капитана на голове уже с десяток косичек, Боб так тщательно каждую заплетает, бережно вкладывает в шелковистые волосы по цветку. Кажется, Боб только ради него готов пойти на такое преступление, как сорвать цветок.       Марипоса наконец улавливает суть их диалога:       — Гитта была моим самым красивым ребёнком при рождении из четверых, — тихо говорит капитан, его брови взмывают вверх, будто он вспоминает что-то приятное. — Она не была иссиня-красной, как другие. Она была… белой. А вот только потом я понял, что белая она от родовой травмы. — На последнем предложении его тон сменяется на невероятно виноватый, уголки его губ стремятся вниз, как у ребёнка, который разбил любимую родительскую вазу. Капитан и есть ребёнок, только не с детскими ошибками. Он вазы не разбивал, он разбивал жизни.       Марипоса приподнимается на руках и трёт затылок, он неприятно опухает, наливается кровью, и от каждого прикосновения разряд чудовищных ощущений разносится по телу. Гитта помогает той встать, аккуратно придерживает её ладони и прижимает к себе, пока девочка в её объятиях неустойчиво стоит, будто из неё вынули все кости.       — О каких четверых детях говорит капитан? — спрашивает Марипоса, смотря на Гитту, у которой за секунду весь спектр эмоций отражается на лице. Губы плотно сжаты в узкую белую полоску, брови так высоко, что почти достают до линии роста волос, и глаза огромные, наверно, размером с монету большого номинала. — Вас же всего двое.       — Пойдём-ка в город наведаемся, у меня есть монетка, мы можем купить карамель на палочке. — Гитта за секунду прячет эмоции, словно сдирает с себя прошлое лицо. Отличная актриса, она просто обязана выступать в театре.       Конечно, она не хочет рассказывать Марипосе все свои секреты, не потому что не доверяет, а потому что вспоминать это каждый раз неприятно, а рассказывать уж подавно. Её секреты похожи на вязкий чёрный комок с горьким привкусом, который перекатывается по её языку каждый раз, когда она кому-то рассказывает о том, что было за её плечами. Она не хочет снова чувствовать эту горечь на языке.       Гитта бодро и ловко забегает на корабль, прикрытый кроной большого дерева, что заботливо его прячет от солнца и внешних нарушителей спокойствия, а после так же ловко соскакивает на землю, протягивая Марипосе чёрный плащ. Плащ невероятно длинный, волочится по полу, задевая все лужи, пачкаясь в грязи, на подоле обязательно будут колючки репейника и несколько насекомых, что ещё не успели уснуть из-за тёплой погоды. Капюшон похож на иглоподобную башню, прямо как в академии Марипосы, и на самом конце ткань едва заворачивается, Марипосе нравится этот мелкий завиток.       Ей нравятся эти плащи, потому что в них можно смешаться с толпой, ведь почти все путешественники ходят именно в них. Плащ защитит и от жары, и от мороза, и от снега, и от ветра. И в пир, и в мир, и в добрые люди. А когда износится, плащ превратится в прекрасную половую тряпку.       Она надевает плащ, предвкушая то, как она окажется на большом просторном рынке средь новых домишек. Здесь и люди другие, и здания, вообще все другое, это ведь территория племени «земли», здесь все должно быть по-другому. Совсем недавно племя «воды» осталось за плечами. Племя «воды» такое богатое, разве что уступает племени «земли» в своих богатствах.       Хранительница земли на каждом собрании в роскошных шелках, с большим перстнем на указательном пальце, что только подчёркивает её значимость. Марипоса восхищается ей (она для неё пример), хочет быть такой же изящной, обладать невероятной красотой, манерами и таким же взглядом. Та смотрит пусть и свысока, но это не казалось высокомерным, скорее, по-матерински добрым и нежным, может, она так смотрит на Марипосу потому, что та дочь её советника, а может, она на всех так смотрит.       Минуты сменяют часы, дорога сменяется песком, в котором проживают мелкие создания, Марипоса знает каждого по имени, Гитта не уверена, что это животное, а не сухопутная рыба. Ручей с каждым километром иссыхает, напоминая лишь свое жалкое подобие, пропадает и блеск воды, что плывёт вниз по склону. Марипосе это чертовски не нравится.       Чем дальше, тем гуще тучи, тем мертвее обстановка вокруг них. Все живое клонится вниз с каждым шагом, темнеет, засыпает, умирает прямо под их пятками. Кажется, что эти двое и есть вестницы смерти.       Лишь десять минут назад Гитта кричала, приметив в высокой траве змею, едва ли не бросалась на шею Марипосе, которая так звонко хохотала, обняв её. «Это не змея, — смеялась она. — Ты такая трусиха». И из заставы зелёной травы выбираются гуськом несколько листьев с характерным шелестом, те явно отрастили ноги, совсем маленькие, как у сороконожки, а Марипоса, как куловод, ведёт их и так хитро смотрит на Гитту, как лиса на свою добычу. У неё сверкают глаза, а рот растягивается в улыбке от уха до уха. Та так бессмысленно тратит свою энергию лишь для того, чтобы напугать Гитту, хвастается новым трюком. После этого Гитта с ней не разговаривает.       Песок сменяется полем с пшеницей, колосья прямо до подбородка, опускаешь ладони в золото, которое щекочет кожу между пальцев, царапает оголенные щиколотки. Все почти так. Почти. Пшеница была, были эти колосья, но они не были золотыми, такого медового, солнечного цвета. Это был цвет болезни. Даже растения болеют, и очень сильно.       Все поле заражено, кричит и молит о пощаде. Но что могут сделать лишь две девочки, два чёрных силуэта в длинных мантиях, что лишь мимоходом здесь оказались? Ничего. Совершенно. Даже Боб не смог бы помочь такому огромному лугу. Темно-серый ковёр посреди пустоши, как бельмо на глазу, как проклятие. Это точно проклятие, иначе нельзя это описать. Поле такого же цвета, как лица людей, которые находятся при смерти. Гитта невольно хватается за край мантии Марипосы, её руки белеют, и она нервно облизывает губы.       — Мне здесь не нравится. — Она совсем забыла о маленькой обиде на подругу, сейчас все меркнет на этом поле. Здесь забываешь все, от того, кто ты и что ты сделал, просто потому что шок забирается внутрь головы, поселяется, как в своём доме, и медленно-медленно заставляет сойти с ума, впивается своими прозрачными пальцами в мозг и тихо шепчет на ухо: «Ты посмотри, какая жуть вокруг тебя».       — Мне тоже. — Нервно сглатывает Марипоса.       Марипоса берет в ладонь колос с засохшими зернами, что те в мгновение осыпаются на её руках. Она тогда ещё не понимала, что держит в ладони семена отчаяния и горя.       Путь до города остаётся не из лёгких, всего лишь километр, когда предыдущие сильно подкосили девочек. Они не устали, они шокированы — холод по спине, трясущиеся коленки и непослушные ноги, сухость в горле, брови так высоко.       А после весь мир уходит из-под ног, они будто оказываются в совершенно другом мире, в том, который им совсем не знаком. Город не похож на те, что они видели раньше. Рынок? Дома как на подбор? А может, счастливые горожане? Это все, наверно, в другой вселенной, на другой планете, но не на этой.       Эта деревня больна и голодна, бедна и опустошена. Дома слеплены из подручных средств, больше напоминают берлогу медведя. Слепок бедности из грязи, палок и веток, и лишь слабый дым из дымохода сглаживает острые, как нож, углы.       У Марипосы стынет кровь, когда она проходит по каменной дороге, когда в полной тишине слышит стук своей обуви. Руки трясутся, а идти вперёд так не хочется.       Гитта, кажется, чувствует то же самое, дрожит, но не показывает страха — сейчас не тот момент, когда стоит демонстрировать свои слабости. Она высоко задирает нос, взяв Марипосу за руку, ещё секунда, и она, наверно, уведет её обратно, поведёт по мёртвым полям, по иссохшему царству флоры…       Но из грязевых домиков выползают люди — худые и бледные, больше похожие на мертвецов. Марипоса уверена, что если одного из жителей положить рядом с трупом, что годами покоился в земле, то различий она не заметит. Только у одного из них двоих, что страшно, внутри бьётся сердце, оно мучается и страдает, как и сам его обладатель. У всех как у одного впавшие глаза с чернью под ними, что больше похоже на роспись угля на лицах. Ах, если бы это был уголь… Узкие зрачки, сотни узких зрачков, обращенных на девочек, скулы, как кинжалы, и впавшие щеки, кожа цвета той самой пшеницы. Они так же голодны и больны, как и поля их деревни.       Жители не делают ничего, просто смотрят, выбираются из домов, бредут по своим делам, снова смотрят, но не говорят. У них нет сил просить о помощи, нет сил что-либо вообще говорить, даже рот открыть. Кажется, угасшую надежду можно пощупать, эти люди являются живым воплощением потухшего огня веры в лучшее, об этом говорят их движения, об этом говорят их глаза.       Марипоса никогда не видела бедность так близко, читала об этом лишь в книгах. Ей это казалось выдумкой, а сейчас она может прямо-таки коснуться мук. Большое и доброе сердце Гитты, кажется, не выдерживает, она идёт, тяжело дыша, сквозь пелену на своих глазах. У неё затуманенный разум, ни слова на языке и куча смятений в сердце. Марипоса выглядит почти так же.       Гитта боится за жителей этой деревни, Марипоса боится за себя. Все как обычно, все так просто и логично. Обе дуры. Одна так много думает о других, что забывает про себя, вторая так много думает о себе, что весь мир отрекается от неё.       А после Марипосу на неустойчивых ножках сбивает кто-то. Она больно падает, но ничего не чувствует, а может, и чувствует, но все ощущения пропадают лишь потому, что в глазах появился он. Серебро на голове, тонкие руки, прижимающие к груди хлеб, и быстрые ноги, несущие его вдоль дороги.       Марипоса следует за ним, не знает, почему, не знает, кто он. Его облик кажется ей знакомым, она точно видела это лицо раньше, эти волосы — все такое знакомое и одновременно чужое.       А после следит, как за ним бегут ещё двое. Они не похожи на жителей этой деревни, наверняка их соседи, эти выглядят здоровее и пожирнее будут. Бегут за парнем с двумя провалами вместо глаз лишь из-за мелкой кражи. Жадный народ их соседи.       Марипоса бежит, не обращает внимания на крик Гитты за спиной, молящий её остановиться. Она не слушает, её несут ноги к этому человеку, тянется, как к ангелу, взмолившись взять её с собой на небеса.       А после она видит его лицо, как тот, плюясь ругательствами, проскакивает в очередной переулок, а после же возводит стену из камней и земли, высокую и прочную, скрываясь за ней. Это точно была магия земли. Теперь она точно уверена, кто этот парень и где она его видела.       — Ты с ума сошла что ли? — визжит Гитта, пытаясь отдышаться, все это время она бежала за Марипосой, что как в трансе следовала сквозь улицы.       — Я знаю этого парня, — громко восклицает Марипоса, в её голове все путается, не понимает, как тот воздвиг стену, как это возможно, все бы объяснило, если бы он был магом земли, но есть одно но. — Это некромант из подвала моей школы.