***
Смеркается. День выдался весьма прохладным. Момо половину дня провела на рынке в соседней деревне, застав более ближнюю в полной разрухе, на этот вид она лишь ниже оттянула капюшон мантии. Ей страшно смотреть на эту деревню, страшно смотреть на людей, ей знаком подобный вид, когда отчаяние пахнет гнилью, а в воздухе стоит протяжный голодный вой. Она не может помочь, хочет, но не может. У неё болит сердце, но разум кричит, что это не в её силах. «Прекрати, Момо! — верещит что-то внутри неё. — Хватит! Всю жизнь всех спасаешь. Себя для начала спаси». И она слушается, ускоряет шаг и бежит прочь. Марипоса же вместе с Гиттой присматривали за Кики и Банни. Марипоса затылком чувствовала приближающийся тесак палача, как ей скоро отрубят голову за содеянное, а пока она лишь наслаждалась очередным прекрасным днем. Банни, как она и думала, оказался очень смышленым малым, и говорил даже разборчивее своей старшей сестры, у которой вся речь состояла из рваных выкриков, похожих на слова. Кики не могла усидеть на месте, скакала и бегала, пугала ещё не задремавших грызунов, а после и вовсе принесла ужа, до смерти напугав Гитту, у той побледнела кожа и закатились глаза, покачивалась, едва-едва завалилась назад, ещё чуть-чуть, и упала бы в обморок. Как бы день не был свеж и хорош, как бы краски вокруг Марипосы снова не напитывались цветом, вновь и вновь пробегал холодок по спине в ожидании суда над ней. И вот этот момент настал, она, неловко перебирая короткими ногами, путалась, едва ли не падала. У неё сводило живот, выламывало руки, а на ногах будто огромные гири, не дающие идти, слезы на глазах, пот на лице, и страх во взгляде. Она подбирала сто один синоним к слову «простите» и «пощадите», думала, как загладить вину, обещала самой себе больше никогда и ни за что не встревать в неприятности. Вот она у двери в каюту капитана, медленно заходит, оповещая о своем присутствии постукиванием по дереву двери. Капитан подобен ощипанной вороне, сидит на своей кровати. У него кавардак на голове и в комнате, будто он в бешенстве ронял бумаги, рвал их и проливал чернила, а может, он просто неряха. Марипоса нечасто здесь бывала. Она медленно захлопывает дверь, увидев напуганную Гитту за дверью, та раздражённо грызет ноготь и топает ногой. Марипосе страшно, Гитте ещё страшнее. Наконец Марипоса садится на стул рядом с кроватью капитана. Капитан медленно поднимает голову и смотрит слепыми глазами на неё, будто видит её. Он внимательно высматривает в ней что-то, либо же Марипосе просто так кажется. Он определённо уснул с открытыми глазами, ведь тот сидит так уже минуты две, даже не моргает, поэтому Марипоса так пугается, когда тот встаёт и идёт к ней. Девочка прячет взгляд в ногах, нервно топает носком и сжимает платье, слышит его тяжёлое дыхание над своей макушкой. — Зачем ты это сделала, Марипоса? — Он говорит медленно, вдумчиво, растягивая каждый слог, и от этой манеры говорить у Марипосы скручивает все органы в узел от страха. — Я хотела помочь кораблю. — Она глубоко вздыхает и поднимает на него глаза, а сама так трясётся, что едва ли не падает со стула. — Этот некромант владеет более чем одним даром, сэр, он может научить меня этому, он поделится своей мудростью, сэр. Возможно, он что-то знает «кристаллах». Он нам может очень помочь, сэр. Очень... — Это очень благородно, что ты решила помочь кораблю. Я ценю твои благие намерения. — Едва улыбается. — Но было очень глупо вот так посреди ночи сбегать неизвестно куда. — Жалобно сдвигает брови. — Гитта очень волновалась. — Я знаю, сэр. — Вздыхает, и вдруг рождается, наглость, подобно тератоме, растёт и растёт, опьяняя её разум. Ей Барбара всегда твердила, что наглость — это второе счастье, а Барбара никогда не ошибается... Ну почти. — Не позволите ли вы мне снова навестить того парня? Я верю, что его опыт очень нам поможет. — Если его вклад будет правда таким огромным, если ты не подвергнешь корабль ещё большей опасности, если ты уверена в нем, то пускай. — Отворяет дверь. — А теперь ступай. Марипоса выходит из каюты на ватных ногах, у неё трясётся все, что может, кажется, вот-вот, и она выплюнет сердце. Она хватается за борт корабля, медленно сползая. Гитта сразу подбегает к ней, сто раз спрашивает «что он сказал», пусть и сама все прекрасно слышала, подслушав, но ей надо было убедиться. И на сто первый раз Марипоса отвечает: — Он мне разрешил снова посетить Ричи. — Она улыбается во все тридцать два зуба. Гитта тоже улыбается, она рада, все кончилось хорошо, у неё разливается тепло внутри, так хорошо и легко, но лишь маленький зазор остаётся в идеально гладком положении дел, будто игла, застрявшая в горле, больно, и дышать не даёт. Это ревность? Вряд ли. Марипоса спрыгивает с корабля и снова бежит неизвестно куда, только восходящая луна знает её направление. Её провожают полным негодования взглядом, особенно Джорджи неприятно удивлён. У того взбухает венка на шее, чернеют глаза, море в его глазах бушует, плещется, начинается буря, шторм, полный кошмар. У того тяжёлые шаги, стремящиеся к каюте капитана. Твёрдой рукой распахивает дверь и тяжело дышит от гнева. Тот настолько зол, что, кажется, может призвать дождь, и позади него будут сверкать молнии. — Что это значит, отец? — Его голос скрипучий, совсем недавно сломавшийся, с нотками юношеского бунтарства. — Опять? Сколько можно? Ты снова и снова делаешь поблажки. Так нельзя! — Джорджи, не учи старика тому, до чего не дорос твой нос. — Капитан падает на кровать и прикрывает веки, трёт их и пытается отстраниться от постороннего шума. — Говоришь так, будто в твоей голове умные мысли. — Клацает зубами. — А вот черта с два! Ты мягкотелый идиот! Ты все прощаешь этой девчонке только потому, что она подруга твоей обожаемой дочки. — Его голос напитывается солью слез. — Ты можешь хоть раз меня послушать? Хоть раз! Своего единственного сына. Хоть раз услышь меня, прислушайся ко мне. Я многого прошу? — Всхлипывает. — Эта девчонка подставляет под удар всех на этом корабле. Абсолютно всех! Из-за её выходок мы можем погибнуть, отец. Как ты этого не понимаешь? Даже твоя обожаемая Гитта может умереть из-за неё. — Джорджи! — Капитан свирепеет, но тут же успокаивается, делая глубокие вдохи и выдохи. — Ты не знаешь всей ситуации. Ты слишком пессимистичен, мысли шире и жить станет легче. — Поворачивает голову к нему. — Сначала стань кем-то, чтобы тебя слушали. — Ты снова за свое. — Капитан не видит его слез, не видит, как совсем взрослый парень заливается слезами, как младенец, от боли и обиды кричит и воет, утирает слезы, но те не прекращаются. Ему чертовски больно, будто горло проткнули мечом, будто вырвали все внутренности, оставив сердце, что болит сильнее всего. Родной отец, бросивший его, когда тому не было и пяти лет, вот так внезапно объявившийся, оказался полнейшим идиотом, одним из тех, кто врет, что любит всех своих детей одинаково, из тех, кто смотрит на мир через розовые очки, из тех, кто не чувствует своей вины в чьей-то смерти. — Из-за твоего идиотизма она умерла! — Задыхается. — Из-за тебя умерла она. Ты её убил! Ты просто дал ей умереть, было бы даже лучше, если бы ты сам вознес меч над ней и прорубил её насквозь, это было бы более гуманно, чем заставлять страдать её и меня! — кричит. — Послушай же меня, старый маразматик! — Хватает того за грудки, плюется слюной в отчаянном вопле. Капитан не двигается. — Из-за твоего неверного решения умерла Лилия. Из-за тебя я держал свою сестру умирающей у себя на руках. У неё сердце было наружу, слышишь, я видел, как оно перестало биться! Её вспороли вдоль и поперёк только по твоей вине, только потому, что ты тогда не послушал меня, только потому что то мягкотелый ублюдок, не умеющий здраво мыслить! — кричит. — Очнись! Хочешь, чтобы ещё кто-то умер? Момо? Боб? Кики? Банни? Твоя Гитта? Я понимаю, что на меня тебе плевать, но подумай хотя бы о них. Он бросает того на кровать, глотает все слова, что хотел высказать, эти слова острые, царапают горло, застревают и с трудом проходят дальше. Из-за слез почти ничего не видно, пихает в стороны Момо и Боба, которые подслушивали все это время их разговор. Гитта сжимает свои брюки, она чувствует себя виноватой в том, что отец её любит больше, чем Джорджи. Если бы её не было, то отец любил бы Джорджи? Из-за двери своей каюты выглядывают Кики и Банни. Они прячут все свои вопросы, лишь завидев грозный взгляд Момо. Она кратко бросает на них взгляд, а после бежит вслед за Джорджи, что успевает скрыться из виду. Кустарники больно режут её кожу, а ветки норовят выколоть ей глаза, но она продолжает бежать вслед за ним, роняя неразборчивые фразы: «Джорджи, подожди», «пожалуйста, остановись». Больно дышать и смотреть, больно бежать, но все равно она рвётся вперёд. Она не понимает, зачем, снова в ней просыпается её маленький спасатель, либо она просто понимает, что в такой ситуации он не сможет долго протянуть один. Она знает его всего ничего, но одно она усвоила точно: в одиночестве тот сходит с ума, звереет, как оборотень, покрывается шерстью, дикие глаза и острые клыки. Страшное зрелище. Наконец она скатывается вниз по склону, выпутавшись из бесконечных веток. Ей не пришло в голову, что она может обернуться птицей и пролететь над зарослями или стать крохотной мышью, затеряться в высокой траве, у неё в голове лишь одни эмоции и чувства, никакой логики. Вечером море особенно прекрасно — холодное, тёмное, как космос со своими звездами, созвездиями и планетами. Море — это отдельный мир, в котором Джорджи сейчас норовит оказаться. Проще говоря, утонуть. Момо вытаскивает его за шкирку на песчаный берег, тот ничего не говорит, да и она не спешит спрашивать. Он трясётся от холода, стучит зубами, то и дело шмыгая. У него красные-красные глаза, в которых снова появляются слезы. Обнимает себя руками, тихо хныкая, делает это скрытно, не хватало ещё, чтобы Момо увидела его слезы. Она лишь вздыхает и накрывает его плечи своей накидкой. Наконец какие-то слова появляются в её голове. — Луна сегодня необычайно красива. — Она хихикает, кладёт голову на колени, которые обнимает руками. Она смотрит на Джорджи, который недовольно хмурится и не отвечает. — Все будет хорошо, Джорджи. Капитан очень странная личность, но, поверь, он любит тебя. Просто он так закаляет тебя. Эти слова были явно лишними. Джорджи сердится, снова плачет и громко завывает, как волк. Ну совсем ещё ребёнок. Момо бьёт себя по лбу, в голову совершенно не лезут какие-то слова, которые могли бы успокоить парнишку в отчаянии, поэтому она просто его обнимает, крепко сжимает в объятиях, что ему становиться трудно дышать, тот даже крякает, пытаясь что-то ей сказать. Слезы не прекращают течь, юноша тихо-тихо скулит. — Джорджи, просто знай, — она смотрит на него, — есть в этом мире люди, которые тебя очень любят. — Какие же? — Тот фыркает и отворачивается, утирает слезы, что бесполезно, ведь новые снова стекают с подбородка на землю, Момо лишь вздыхает. — Балда ты! Тебя очень сильно любит Гитта. Поверь, я сама слышала её разговор с Марипосой. Ещё тебя любит Боб, и я тоже люблю. Я уверена, ты хороший человек, — смотрит ему в глаза, — но чертовски противный и вредный. — Ну спасибо, старуха. — Он смешно кривится и глупо хохочет через слезы, когда Момо лишь закатывает глаза. Думает, что если рассмеяться, то все обиды и горести пропадут. Совсем такой же, как Гитта. Слышатся шаги за спиной, и Джорджи оказывается в крепкой хватке Боба, тот, наверно, пытается на его макушке протереть лысину, когда сам парнишка изо всех сил пытается выбраться. — Момо права, мы очень тебя любим. — Боб искренне улыбается. — Приятель, не переживай, мы ценим твое беспокойство, но мы очень сильная команда, мы справимся со всеми трудностями, что нас ждут впереди. Черта с два нас убьют! — Черта с два нас убьют! — Подхватывает Момо, вскочив с места. — Покажем всем кузькину мать! — вскрикивает Боб, подняв высоко над головой ладони. — Покажем кузькину мать! — Так же восклицает Момо и бьёт по его ладоням. — Идиоты, — бурчит Джорджи, хлюпая носом. И по пляжу разносится громкий-громкий смех.Арка 5. Глава 11
29 декабря 2020 г. в 15:28
Марипоса рассказывает все с самого начала, местами срывается в шёпот, а иногда так быстро тараторит, что Ричарду приходиться её останавливать на полуслове, дабы тот смог переварить всю информацию.
Уже давно за полночь, на небе расцвели последние звезды, что яркими белыми бликами усеяли все небо. Луна наблюдает за единственным домом, из трубы которого посреди ночи бьёт дым.
А Марипоса все продолжает рассказ. Рассказывает про работу отца, как он сверг с должности советника отца Сюзи. «Поэтому она меня так ненавидит, — поясняет она. —Я вовсе не сержусь на неё за это, — вздыхает, — но она меня бесит. Она ужасный человек». После рассказ медленно перетекает в воспоминания о той ночи. В красках описывает свой страх и со всеми возможными эмоциями на лице рассказывает о Гитте, которая её тогда спасла. Рассказывает о том, как пряталась в её каюте — после этих слов Ричи смеётся в кулак.
Она не знает, почему ему доверяет, почему рассказывает о самом сокровенном, но ее детское чутье шепчет на ухо, что ему можно доверять, у него добрые глаза, красивое лицо и приятный голос, такому хочешь не хочешь, а доверишь хотя бы один из своих секретов.
Марипоса выдаёт все, вытряхивает сундук со всеми своими тайнами, перед ним копошится в них, выискивая самые-самые. Она даже и не думает о том, что это может плохо кончиться, просто не представляет, что так может быть.
А после она ведает о «кристаллах», говорит обо всем, что знает. Говорит, что белые «кристаллы» не дают тёмным «кристаллам» убить своего носителя. Ричи после этих слов встревоженно задерживает дыхание, будто ему обрубили кислород, будто сжали горло. Сидит и не движется.
— Я думал, вы их крадёте на продажу. — Он хватается за голову, опускаясь на стол. Марипоса думает, что он устал, когда Ричи просто придавило его прошлое.
— Нет, вовсе нет, — она изумленно лепечет. — Я своими глазами видела, как действуют белые «кристаллы». Момо один раз стало настолько плохо, что она не выдержала и взяла один из «кристаллов», который должна была использовать лишь через неделю.
— Вот оно как. — Он кивает самому себе, нежели ей, долго думает, а после смотрит на неё, а у неё в глазах горит надежда. — Извини, я не могу тебе рассказать о «кристаллах» больше, чем ты знаешь, я почти ничего об этом не знаю.
И в эту секунду он видит, как рушится маленькая надежда, как девочка медленно-медленно сползает в яму отчаяния. Она расстроилась и очень сильно, её будто ударили, внутри все болит и рвётся на кусочки. Ричард лишь устало вздыхает.
— Скоро светает, я не могу тебе и твоим друзьям помочь, но могу рассказать о других волнующих тебя вещах. — Он сам не понимает, откуда в нем столько великодушия. Почему слушал эту девчонку всю ночь, если ненавидит детей? Да и саму болтовню не терпит. Напоминает она ему кого-то...
Марипоса не отвечает, благодарно кланяется, а внутри будто расцветают пионы, будто цветы, прорвавшиеся через корку льда. Марипоса ещё раз убедилась, что делить прошлое с кем-то в простом разговоре очень даже приятно, становится легче дышать и, кажется, вот-вот воспаришь.
Она бежит так быстро, насколько это можно, ноги несут её вперёд, а ветер подхватывает сзади, толкает своими невидимыми руками в спину, обнимает и ведёт вперёд. У неё на лице улыбка, внутри пожар, хочется кричать от радости. Она теперь узнает всё-всё, она станет превосходным магом, она будет так стараться, пока не упадёт от усталости. Он ей поможет, поделится всем-всем и тоже раскроет перед ней ящик с секретами, в котором Марипоса сможет покопаться.
Её улыбка медленно оседает, эмоции сползают с лица, как только она видит, что весь состав корабля ждёт её. Темно-дубовый корабль стоит посреди луга, раскинув верёвки и якорь, паруса качаются на ветру, а на палубе стоят они. Сколько они уже её ждут? Час? Может, два? Всю ночь? К горлу подкатывает комок тревоги. Что-то случилось? Она сделала что-то плохое? Крадётся маленькими шажочками к ним, глотает «извините-простите», зная, что оно сейчас не поможет.
— Где ты была? — Момо спрыгивает на землю к ней, возвышается над ней, грозно окидывая взглядом. Момо никогда не злится. Момо — это цветок на ветру, вся изящная и манящая, прекрасная и мягкая — сейчас похожа на осколок. У неё тёмные круги под глазами, взлохмаченные волосы, торчащие в разные стороны, и из-под чёлки виднеются шрамы, на которые Марипоса заинтересованно глядит.
— Я встретила в городе некроманта, который работал в моей академии. Я ведь рассказывала о нем... — Поднимает глаза, но после сразу опускает. — Мне было просто интересно.
— Мне тоже интересно, есть ли в твоей маленькой голове мозги или нет, но я же не вскрываю твою черепушку! — Она рычит, плюется слюной, она будто снова стала диким зверем, которым постоянно обращается. У неё горят глаза от злости. Она совсем не успокаивается. — Ты хочешь подставить корабль? А если он узнает, что ты с «Валькирии», нам ведь тогда крышка!
— Я ему не сказала, что я с «Валькирии», — глубоко вздыхает, — я сказала, что я из соседней деревни, и попросила его обучить меня магии. — Она не может сказать правду.
Момо щиплет переносицу, то и дело вздыхая. У неё трясутся руки и дёргается время от времени голова, это выглядит не столько пугающим, сколько грустным. Марипоса виновата, виновата во всём, от неё снова одни проблемы. Хочется уйти под землю, разбить свою глупую голову о дерево, просто пропасть и остаться чьим-то воспоминанием.
На плечи Момо ложится рука Джорджи, тот гневно оглядывает Марипосу, тот всегда так смотрит, но сейчас Марипосе кажется, что его взгляд стал ещё более надменным, пронизанным нитями злобы. Скорее всего, Момо поднялась в его глазах, поменялось отношение к ней, пусть и совсем капельку, когда для Марипосы она открылась с новой стороны. Тот уводит её в каюту.
На лепестки спящих цветов ложится мягкое покрывало рассвета, он карамельно-розовый и мягкий, веет прохладой и росой. Влажная трава щекочет босые ноги, светлячки засыпают, а бутоны цветов открываются, подставляя разноцветные бока восходящему солнцу. Все вокруг волшебное и прекрасное, настолько, что Марипоса на секунду забывает, что является полной идиоткой.
После полного осознания всего, что произошло, мир вокруг неё гаснет, огромная галлюцинация накрывает её с головой подобно волне. Вот уже и солнце не такое приветливое, и цветы вянут, и каждый взгляд, обращенный к ней, полон горького разочарования. Милый и кроткий ребёнок показал свое настоящее нутро, у неё жажда к приключениям, больная голова и маленький мозг, у неё чешутся ладони, когда она встревает в неприятности, так боится смерти, но охотно тянет к ней свои ладошки. Она точно безумная, к тому же и эгоистка, скверная и противная, хуже некуда.
Вдруг из мыслей, где она успела обозвать себя всеми ругательствами, которые знала, где она успела себя похоронить под надгробием с надписью «дура», её выдергивает рука, резко и решительно вырывает её из объятий внутренних смятений и паники. Гитта смотрит удивлённо, изучающе, оглядывает её потрепанный вид. «Она в земле каталась, что ли?» — думает Гитта. В её глазах Марипоса взъерошенная, но и это вызывает у неё порыв умиления. Марипоса на полголовы ниже, она с такими большими глазами, которые вот-вот наполнятся слезами.
— Могла бы мне сказать, что уйдёшь, я бы прикрыла твою спину, — шепчет Гитта, оглядываясь назад. Боб ушёл самым последним с палубы, уронив на Марипосу лишь разочарованный взгляд, до этого Момо и Джорджи покинули палубу, а капитан и вовсе не вышел, кажется, его мало волнует ситуация на корабле, и люди, помимо его детей, его мало волнуют. Кики и Банни наверняка тоже спят.
— Правда? — Шмыгает носом Марипоса, глядя на то, как она улыбается, пока лазурь в её глазах наливается светом, будто её душа светится, как солнце, подсвечивая все в ней.
— Пойдём в каюту, ты мне все расскажешь. — Она довольно улыбается, подобно кошке, которая в одну морду съела целую рыбу. Её уголки губ ползут все выше, так щурится, что, кажется, ничего не видит. Марипоса тихонечко хохочет.
— Конечно-конечно. — Она кладёт руку ей на плечо, и обе, заваливаясь то в одну сторону, то в другую, идут в сторону корабля.
Возможно, Марипоса получит позже по голове, может, её вообще выгонят, может —убьют, но все это будет потом, а сейчас с ней рядом Гитта, а если рядом Гитта, то даже конец света не страшен.