Расправляй же крылья, Валькирия

      Джорджи просыпается от хлопка, что-то упало. Через секунду приходит осознание, что упал он сам и не по своей воле. Что-то его держит, толкает в спину, что он щекой прижимается к траве. Сонный мозг отказывается воспринимать окружающий мир, все плывёт в размякших мыслях. От осознания происходящего у него замирает дыхание.       Голоса. Сверху доносятся голоса, он их не знает. Страшно. Затылок покрывается мурашками, как и внутренние стороны запястьев, пробует двигаться — не получается. Руки плотно связаны за спиной, ноги свободны, что уже хорошо. Он поворачивает голову, пытаясь высмотреть этих некто.       Форма с розами. Ужас. Это полный кошмар. Конец! Пиздец! Мысли Джорджи о побеге мешаются вместе с матом, снаружи он выдаёт едва слышное мычание.       Армия королевы добралась до них. До него ли одного или все в таком же плачевном состоянии? Надо что-то делать, спасать их. Где он вообще? Все ещё у того дерева, под которым уснул? Он прислушивается к разговору солдат, пытаясь выслушать что-то полезное. Главное — сохранять спокойствие.        — Карл, двигайся на север, мы с Энни останемся с этим немощным, попроси ещё команду Джона оцепить город. Пиратские крысы не должны уйти, если будут сопротивляться, то убей всех, только не трогай черную девчонку, иначе королева тебе яйца вырвет, — говорит высокий усатый дядька, именно его нога и стоит на спине Джорджи.        Так, похоже, они не добрались до корабля и город не успели проверить. Проснулся он вовремя, только неизвестно, сколько их. Всего лишь трое или целый корабль таких же? Все очень плохо!       Голова Джорджи не работает. «Ну же, придурок, думай, что делать». Мысль приходит сама, когда он видит этого самого Карла, направляющегося в сторону корабля. В лицо светит солнце, поэтому он видит плохо, но перчатку на его руке он видит замечательно.       О нет… «Нет-нет-нет», — кричит он в голове. Этот магический талисман он видел однажды, когда «случайно» забрёл на запретный рынок. Сам искал пару амулетов, в итоге заблудился. Это место и правда было пугающим, чернь ауры каждого оседала на коже отпечатками дёгтя, дышать трудно, идти ещё труднее. И вот он видит её — чёрная перчатка с надписями рун, а рядом лист, на котором подробно описано действие талисмана. Дорого, настолько дорого, что продай тысячу человек, а талисман все равно будет не по карману. Настолько дорого, что даже смотреть на него было запрещено, Джорджи тогда дали по лицу, когда тот слишком долго таращился на редкий талисман, а после указали пальцем на выход, не сказав ни слова.        Им конец. Этот солдат раскрошит «кристаллы» каждого, а те кто не умрут от яда, что разольется внутри, тех убьют мечом.       Джорджи прислушивается к себе. Нет, на нем перчатку не использовали. Выдох. План Джорджи не продумывает, позволяет вспухшему, раздражённому, испуганному нутру решать самому.       С трудом он вскакивает, что усатый дядька едва ли не падает, оголив меч. Мечи у солдат такие же красивые и опрятные, как они сами, но такие совсем непрактичные, тонкие-тонкие, что зубами перегрызть можно. Он где-то слышал, что королевская армия не использует магию, полагается на современную технику. Он очень надеется, что это окажется правдой.        — Все в порядке, Энни, он не опасный. — Усатый поворачивается к девушке, чьи руки дрожат, та крепко вцепляется в меч. — Он маг воды, поблизости ни водоёма, ни дождя, к тому же, он связанный.        Джорджи оглядывается на парня, идущего к кораблю, и сразу бросается к нему. Остановить любой ценной! Главное — близко не приближаться, иначе ему будет крышка. Он не сильный, не ловкий и не быстрый, лишь на магию и может полагаться, то есть сейчас он беспомощен, как младенец. Воды нет. Он не может забрать воду из листьев, из воздуха, из людей, он не умеет.       Он ничего не может, но продолжает нестись, слыша лишь крик за своей спиной. У него открывается второе дыхание. Не останавливается. Воздух кончается, плохо, жарко, тошно. Что он будет делать? Что?       Солдат услышал его шаги, достав меч из ножен, обходит стороной, хочет накинуться. Джорджи видит его напряжённое лицо, будто он смотрит на пса, больного бешенством. Он видит страх в его глазах, сразу сменившийся насмешкой, конечно, Джорджи связан, к тому же щуплый, как цыпленок.        — Что ты будешь делать? — говорит Карл, на его лице появляется ухмылка, издевается, смеётся. У Джорджи скрипят зубы. — Повидал я таких, как ты, сукин сын…        Он не успевает закончить речь, Джорджи все равно, что тот бормочет себе под нос. Джорджи глупый дурак, решившийся отдаться безумию. Он настигает его тремя раскидистыми шагами. У Карла сужаются зрачки, когда тот видит не напуганного мальчика, а монстра. Монстр, который зубами прогрызет глотку, вырвет все внутренности, выцарапает глаза, пусть ему раскрошат его «кристалл» талисманом, пусть нарежут кубиками, но он защитит свою семью, он себе никогда не простит их смерть.       Джорджи плотно сжимает челюсть, накидываясь на солдата. Делает последний шажок. Острие меча входит в живот Джорджи. Он кричит и стонет от боли, но не падает, не позволяет слабости и боли одержать верх над его разумом. А он все надвигается, меч входит глубже и глубже, проделав в нем сквозную дыру. Лишь от взгляда Джорджи у солдата подкашиваются ноги, но руки все ещё плотно держат меч, даже забыл о талисмане, глядя на этот полный отчаяния поступок. Джорджи не отводит глаз, все ещё смотрит, не упускает добычу из виду.        — Я вырву тебе сердце, ублюдок, — хрипит Джорджи через кровь, текущую из рта.        Он слышит, как сзади остальные двое прибегают на помощь. Они довольны собой, увидев, как Джорджи бесформенным куском мяса висит на острие, но после того, как он к ним поворачивается, волосы встают дыбом. Меч наготове.        Джорджи подчиняет себе свою кровь, она его слушается охотно, часть себя же. Кровавые струйки кружащимся кругом оплетают его, будто щит. Режет верёвки быстрым потоком жидкости, та бурлит и журчит прямо как бушующий океан, способный убить своей силой волн.        Он отскакивает от Карла, едва не упав. Страшная боль пронизывает каждую клеточку, его живот будто прожгли, ему кажется, что слышит, как рвётся кожа. Не даёт ни единой капле крови упасть на землю, не даёт себе умереть раньше времени. Он знает, что должен терпеть, но эти муки невыносимы. «Ради них», — шипит он.       Кровь становится прочными осколками, иглами, что ранят, как нож, тяжёлые, как топор. Рану он запечатывает, чувствуя, как силы его покидают. Взгляд замыленный, лишь видит, как разные пятна близятся к нему, что-то кричат, но тот не может на них сконцентрироваться.       Карл нападёт первым на него, пытаясь достать перчаткой, но останавливается лишь в нескольких сантиметрах от него. Тонкая льдина пронзает его горло, фонтаном бьёт кровь, и Джорджи слышит последний тихий шёпот — «ах ты, паршивец». Он пытается подчинить себе кровь Карла, но та не поддаётся, от чего Джорджи паникует, из-за этого он подставляет затылок под удар.       Нападает Энни, бьёт мечом в горло, но Джорджи вовремя успевает защитить шею кровавой стеной. Она не теряется, её удар крепкий и точный. В этом месте, наверное, печень, он не знает. Энни слышит его крик, его невнятные вопли от боли. Сейчас он вспоминает маму, зовёт в бреду, ругается и роняет слезы.       Кровь он не может остановить. Энергия перестаёт течь к кончиками пальцев, артерии закупориваются, взрываются, растворяются на воздухе пеплом. «Только не сейчас», — кричит он себе, пытаясь вновь взять кровь под контроль, хотя бы остановить кровь из новой раны. Он слишком сильно напуган.        Это был отвлекающий удар, чтобы второй удар стал последним, прямо в сердце.  Через сдавленный хрип Джорджи открывает глаза, видя, как она приближается к нему, ему кажется, что она движется медленно, на самом деле он бредит, но он чётко видит, как та плачет. Силы покидают его, энергия вытекает вместе. Это его конец. Все так закончится.        При одной только мысли, что он умрёт так бессмысленно, так и не спася их, у того твердеют ноги, а вены по телу вздуваются. «Что, если умрёт Боб или Момо? — Скачут беспорядочные мысли. — Что, если они всех убьют? Гитту с папой тоже? Даже их не пощадят»? Слезы текут большими комками, от чего глаза горят.       Кровь начинает бурлить и кипеть вокруг, она испуганно оглядывается, в ту же секунду её обжигает. Он слышит её высокий крик, кричит она ещё хуже, чем Джорджи. «Как будто свиней режут», —думает он, делая глубокие вдохи, но у него не получается. Хочет добить её как Карла, но едва он собирает остатки энергии, он слышит тихий шёпот:       — Прости, я не хотела. — Она держится ладонями за обожжённое лицо, он слышит всхлипы.       Быстрый поток жидкости отсекает её голову. Он слышит её последний вдох.        Он чувствует, что вот-вот упадёт. О нет! Усатый улизнул в город, он приведёт подмогу. Джорджи громко кричит, проклинает эту жизнь, держась рукой за живот, будто это поможет остановить кровь. Сил хватает на один выстрел, будто стрела, та попадает прямо в яблочко. Джорджи падает одновременно с солдатом.        Дышать больно, будто наглотался стекла, будто вдохнул под водой, вокруг растекается кровь с блестящими крупицами энергии. «Я смог», — ликует он, улыбаясь, роняя слезы. «Как же больно». Осталось лишь доползти, всего чуть-чуть.       Раны горят огнём, щипят, заставляют думать о себе все время, голова не соображает совсем, лишь шаги он отсчитывает, чтобы не сбиться, не пропасть. «Их надо предупредить, пора бежать». Шаг раз, шаг два, шаг раз, шаг два.        Его подводят дрожащие ноги, колени внутрь, наступает себе же на пятки, пока не падает. Крона дерева защищает его от палящего солнца, от сильного ветра, едва ли не обнимает, когда тот опирается на ствол спиной. Из глаз текут реки слез, океаны. Так больно, так мучительно умирать, зная, что твоя семья в опасности, а ты, как раздавленный жук, сидишь и ищешь в себе силы снова встать. Он понимает, что каждый вдох может стать последним.       Глаза предательски слипаются, уже нечем плакать. «Пожалуйста, нет, —кричит он самому себе, — ты сильный, осталось ещё чуть-чуть, нужно вытерпеть ради них». «Пожалуйста, Джорджи, — кричит он внутри, — пожалуйста, встань». Надрывный крик никто не слышит, кроме него самого. «Не умирай, пожалуйста, пока не доберёшься до них. Пожалуйста, не умирай». Тяжёлый вопль от осознания того, что он перестал чувствовать ноги.        Глаза слепит яркий свет, к нему снизошел ангел. Точно ангел, даже крылья видит, белые-белые. Когда он с матерью и сестрой ходил в церковь, то видел таких же, тогда он ещё ворчал, что все это придумка старых маразматиков, а вот уже и над ним его ангел хранитель склоняется, тянет руку. Он бредит, рассудок его покидает, галлюцинации заполняют умирающий мозг.        — Ангел, — Джорджи обращается к сияющему пятну. — Это ты, Лилия?        — Эй, Джорджи, очнись! — Слышит он знакомый голос, такой чертовски знакомый, заставляющий его спуститься с лестницы на тот свет хотя бы на минутку. — Держись, приятель, только не закрывай глаза, я прошу тебя! Только держись, все будет хорошо, я обещаю! — Он слышит тихий всхлип.        Его немного покачивает, будто он оказался в волнах, это умиротворяет, укачивает, как младенца в люльке, что он на секунду прикрывает глаза, но в голове сразу возникает этот голос. «Не закрывай глаза!» — умоляет он. «Пожалуйста», — слышит он этот надрывный выкрик, тот звучит эхом. Он едва осматривается, боли тот почти не чувствует, его лишь беспокоит сильное головокружение, будто его не на спине несут, а крутят на карусели.        — Солдаты Риты, — слышится со спины тихий хрип. — Уплывайте… Они здесь… Они за нами…        Джорджи отключается. 

***

      Момо широкими шагами прибегает к кораблю. Отдышка мешает ей не то что говорить, но и дышать. Из-за слез ничего не видит, поэтому просто кричит:       — Джорджи… Он ранен. Он дышит! — Делает глубокий вдох. — Солдаты Розариты в городе, нам нужно делать ноги отсюда!        Её вопль слышат отчётливо все. Марипоса с Гиттой, вернувшиеся из города другой тропой, впервые слышат о солдатах, прибывших в город, им повезло, улизнули за секунду до удара.       Паника накрывает корабль большим чёрным куполом. Боб стоит на капитанском мостике, трясущимися руками выкручивая штурвал, как сумасшедший. Он теряется, не знает, куда плыть и что вообще делать. Их мальчик умирает в каюте капитана, а Боб так беспомощен сейчас, лишь крутит штурвал да следует за Момо, что отчаянно борется в небе с воздухом, беспорядочно бултыхается в воздухе.        Они сделали все, что могли, закрыли рану, перебинтовали, но тот так и лежит, сомкнув веки. Каюта заперта, там лишь отец и сын. Капитан стоит на коленях перед кроватью, чей матрас с каждой секундой напитывается кровью. Рана снова разошлась, капитан этого не видит. Не будь у Джорджи такая большая воля к жизни, он бы давно умер, последние силы его подсознание тратит на рану, старается остановить кровь, но без толку. Смерть сильнее его жалких попыток выжить.       Он не жилец, все это понимают, но надеются на лучшее, молятся так, как никогда не молились, вспоминают молитвы, придумывают свои. «Пожалуйста, выживи», — думает каждый.       Капитан берет ладонь сына с леденеющими пальцами, прижимает к себе. Может, это к лучшему, что тот не видит муки, в которых проводит последние минуты его сын? Он слышит, как тот хрипит через пелену боли, делает вдох, не выдыхает. Капитан лишь шепчет, прижимая холодную ладонь сына к своей щеке.        — Джорджи, сынок, ты сильный, ты справишься, — его речь неразборчива из-за постоянных всхлипов.        Джорджи едва открывает глаза, будто вспоминает, что у него осталось ещё одно незаконченное дело. Он не успел попрощаться. Он сжимает свою ладонь, пусть и с большим трудом, так же поворачивает голову. На его лице едва видная улыбка, жаль, капитан не видит, как сын расплывается в любящей улыбке.        — Пап. — Он с трудом выжимает из себя каждое слово, во рту сухо, язык прилипает к небу, глаза больно размыкать. — Я люблю тебя, и Гитту люблю, я люблю всех вас, передай это остальным. — Капитан шокировано замирает, ловит каждое его слово, боится что-то не расслышать, сжимая его ладонь все крепче, не позволяет себе в очередной раз всхлипнуть, боясь потерять его последние слова. — Я не держу на тебя зла за смерть сестры, я был неправ. Я прощаю тебя и себя.        Капитан не дышит. Он слышит, как его дыхание остановилось, сердце замерло, рука не сжимает больше его ладонь. Это конец.       Капитан упирается в распоротую грудь сына, он не увидит, как после его последних слов чёрный «кристалл» Джорджи с едва слышным хрустом надламывается, чёрная кожура рассыпается в мелкую крошку, которую, как пыль, разносит ветер. Белый «кристалл» сияет в его груди. Он умер с благоговейной улыбкой на лице, он успел сказать все, что хотел, он выполнил свою миссию.       Капитан стаскивает бездыханное тело на пол, прижимая к себе, пачкается в крови, но продолжает его обнимать, не отпускает ни на секунду, лишь плачет в его плечо. «Мой Джорджи, мой сын… » — тихо шепчет он. «Сынок», — повторяет он из раза в раз. Надрывные крики боли не останавливаются, так кричат, когда отрубают ногу, когда ломают что-то ценное, когда умирает частичка тебя.       Дрожащими пальцами он гладит его холодные щеки, убирая за уши волосы, действует на ощупь, беспорядочно и нервно.        Папа — окликает его голос сзади. Капитан испуганно оборачивается. Никого нет. Он не чувствует чьего-то присутствия. Никого нет рядом, с ним лишь бездыханное холодное тело.       И снова оклик, потом третий. Он напуган и взволновал, пока его не настигает он. Маленький мальчик лет пяти задорно улыбается ему, берет за руку и ведёт за собой. У него смешные торчащие волосы в разные волосы, у него беззубый рот, у него пронзительные голубые глаза. Капитан не говорит, не двигается, не дышит. Шок настигает его сразу, мальчик останавливается, смотрит на него удивлённо и испуганно, но после вновь улыбается и отходит на пару шагов. Капитан видит, как мальчик подскакивает на месте в силу детской гиперактивности, рубашка и шорты задираются, а он все хохочет и хохочет. Капитан хочет слушать этот смех вечно, хочет смотреть на него, такого бодрого, весёлого, живого.       Он хочет к нему снова прикоснуться, обнять покрепче и не отпускать его. Но мальчик разворачивается, дёргает ручку двери, скрываясь за ней, машет рукой. «Пока-пока», — слышит капитан, а после хлопок дверью. «Джорджи», — кричит он в пустоту. Именно таким капитан запомнил Джорджи, когда уходил из их дома, маленький мальчик точно так же махал ему на прощание рукой, не догадываясь, что тот больше сюда не вернётся. Это добивает его окончательно, бредовые видения вонзают в сердце кол.        Море успокаивается, волны не плюются солью, не пытаются утопить корабль. Небо заполнили густые чёрные тучи, а море так удивительно спокойно.       Все без исключения поворачивается к каюте, когда дверь открывается. Капитан выносит на руках сына, будто тому пять лет, будто тот задремал на диване, пока ему читали сказку на ночь, а отец идет укладывать его в свою кровать. Слезы бегут ручьём по шее, весь воротник мокрый.        — Мой мальчик… — шепчет капитан, сжимая тело в своих руках. — Наш мальчик… умер…        Тишина. Каждый боится вздохнуть. Им нужно время, чтобы принять этот факт. Первым срывается Боб. Он плачет скудно, как и всегда, прикрывает лицо большими ладонями, чтобы никто не видел, чтобы никто не знал, что он умеет плакать. Момо держится, она не может себе позволить слабость, расслабиться, когда её дети убиты горем. Дядя Джо был для них нечто страшным, пугающим, но почему-то манящим. Они его любили, пусть он их недолюбливал снаружи.        Гитта падает на пол, коленки сгибаются сами по себе, будто её покидают все силы, будто энергию высосали из неё, сердце разрывается, трепещет, бьётся, разбиваясь о ребра. «Он умер», — шепчет она, не верит в это, но стоит лишь бросить взгляд  на брата, который лежит в руках отца беззащитной куколкой гусеницы, у неё застывает дыхание.       Марипоса не плачет, у неё трясётся все тело, она обнимает Гитту, зная, как ей сейчас тяжело. Вжимается лбом в её плечо, крепко сжимает и лишь шепчет: «не смотри, пожалуйста, не смотри».       Гитта не слушается, вскакивает и подбегает к отцу, тот медленным и шагами идёт к краю корабля. Она не верит, что это правда, ей все кажется очередной его глупой шуткой, но видя его бедное лицо, застывшее с едва видной улыбкой, она пятится назад.        Окровавленный затылок опускается в воду, чернь волос расплывается вокруг, будто нимб святых. Отец придерживает его затылок, не может отпустить его, не может отдать его морю, тому, кто его породил. Не может. Слезы снова наворачиваются. Он оборачивается к остальному экипажу, будто видит их. Они и без слов понимают — пора прощаться.       Боб подходит первым, смотрит, как кровавое пятно расплывается все больше и больше. Он не знает, что сказать, не знает, что вообще делают в таких случаях.        — Приятель, добрых снов тебе, — шепчет Боб. Говорил не он, а его сердце.        Момо подходит робко, её шаги спутанные, цепляется за свою накидку. Её трясёт крупной дрожью в такт её частому сердцебиение. Она смотрит на его покойный лик, на эти опущенные веки и едва видную ухмылку. Она хмыкает самой себе, даже при смерти он остался все тем же Джорджи, которого она знала.        — Ты так и не спел мне свою песню, — шепчет она, поглаживая холодную бледную кожу, и срывается в слезы, не выдерживает, наклоняясь к нему. Лоб ко лбу. На его кожу падают её горячие горькие слезы, не жалеет их, плачет так, как никогда не плакала. — Я люблю тебя очень сильно, Джорджи. Ты спас нас, спасибо тебе. — Она берет его щеки в свои дрожащие ладони, по его скулам стекают её слезы. — Попутного ветра, мчись с расправленными парусами на встречу с сестрой, она ждёт тебя, я уверена.        Она отлипает от него, а после хватает на руки детей, уходя в сторону, Кики и Банни лишь машут ладонью, утыкаясь в её шею.       Марипоса подходить боится, ей кажется, что если она не горюет, как остальные, то не имеет права прощаться, но ноги сами несут её. Чувства взяли верх. Она смотрит на рану, которую пыталась закрыть, срастив ткани. У неё ничего не вышло, она виновата в его смерти.        — Я надеюсь, что ты станешь прекрасной русалкой, — единственное, что она произносит, и быстро убегает в сторону, лишь краем глаза замечает его белый «кристалл». Глаза ползут наверх.        Гитта не спешит подходить, та все ещё не может осознать факт того, что главный раздражитель потух, самый громкий умолк.        Так она и не прощается, видит, как море забирает его тело в свои объятия, поглотило целиком, что тот скрылся в пене морской. Он где-то там, на самом дне, где не доходит свет. Его расщепило на тысячу тысяч мелких искр.