***
Больше отца она не видит. Служанки тщательно её моют в горячей воде, будто пытаются сварить. Она терпит. Её одевают, потуже затягивая корсет. Она терпит. А когда на ужине она снова не замечает отца, её терпение лопается. Она вскакивает так резко и громко, что пышногрудая горничная Хэзел едва ли не роняет поднос. — Где его носит? — вскрикивает Марипоса, у неё дёргается рот, а тело предательски дрожит. Собравшаяся в обеденном зале прислуга молчит. Едва слышно звон хрустальной люстры. Тишина эта душная, пытающаяся её задушить. И вдруг она бьёт кулаками по столу, по нему проходит рябь, и ваза с цветами посередине стола падает, белая скатерть намокает. Снова тишина. — Я задала вопрос! Где мой отец? — Она оборачивается к прислуге. — Отвечайте, живо! — Леди, он в данный момент не в поместье… — робко отвечает горничная, боясь дальнейших действий Марипосы. — Его любимая дочь, которую он так искал, наконец вернулась, а он даже объявится не соизволит. — Она всплескивает руками и, развернувшись на каблуках, сердито выходит из зала. — Ужинать не буду, сами съешьте. Коридоры в поместье длинные и пустые, ни картин, ни портретов хозяев. Ничего. Лишь изредка появляющиеся окна, а за ними ничего интересного. Погода настолько испортилась, что ежедневно идёт дождь, который после противно замерзает на карнизе и крыльце. Садовник поскользнулся на этом льду за это утро раза четыре. Марипоса, раздражённо кусая губы, громко топает, ей хочется что-то сломать или кого-то ударить, желательно отца. Она не может объяснить его поведение, не может понять, почему он так себя повёл. «Что-то здесь нечисто, — думает она уже в десятый раз за день, — откуда в нем проснулось столько любви, которой хватило на целые объятия? Он ведь просто хотел меня вернуть, чтобы снова подтолкнуть к трону. Конечно, он ведь уже стар для короны, боится потерять свое место в случае неудачи, а власти хочется. Надо с ним быстрее покончить, я не могу здесь больше находиться, мне плохо». Она скучает по кораблю. Сон той ночью никак не шёл, кровать слишком мягкая и большая, в ней одиноко, не слышно чаек и волн, не слышно храпящей на плече Гитты. «Гитта», — проносится у неё в голове. Марипоса с силой бьётся лбом о стену. Она не может забыть, как та умоляла её остаться, не может забыть того, как её поцеловала. На губах все ещё осталось это ощущение. Она сползает на пол, утыкаясь ноющим лбом в колени. — Я хочу домой, — тихо воет она, всхлипывая. Идти по коридору она продолжает менее активно, ноги путаются между собой. Останавливается она у кабинета отца. Дверь приоткрыта. Внутри все по-старому, ровно так же, как было шесть лет назад: шкаф с книгами и письменный стол, над которым коллекция бабочек отца. В далёком детстве Марипоса здесь была уж очень часто, смотрела на бабочек в стеклянных рамках и ждала, когда придёт домой отец. Марипоса садится на холодный пол, рассматривая коллекцию отца. «Любит ли меня отец?» — задаётся вопросом Марипоса, глядя на эту коллекцию подвешенных трупиков и ссылаясь к своему имени, данному ей отцом же. «Папа тебя очень любит», — всплывают в голове слова матери. Помнит, как вчера, ту пургу на улице, мороз, а дома так хорошо и тепло. Мама пахла молоком, а её голос всегда дарил ей чувство спокойствия. Отец тогда не появлялся около месяца дома, и маленькая Марипоса уж начала подозревать, что папа просто ушёл и не вернётся. Мать пыталась её убедить в обратном, что отец их любит и никогда бы не бросил, но маленькой девочке больше нравилось плакать и горевать, чем пытаться услышать маму. Мама… Какой она была? Марипоса почти не помнит её лица, помнит голос, её кудрявые светлые волосы, её запах, но ничего более. Она не знает и не помнит, кем она была, даже имени её не может вспомнить. А может, и не знала. Она ведь всегда для неё была лишь мамой. Мама да мама, зачем знать что-то более? Знала бы она тогда, что в один момент она её потеряет и больше о ней ничего не узнает. «Почему я? — задаётся она очередным вопросом, роясь в ящике письменного стола, — чем я заслужила такую судьбу? Почему именно я должна была стать королевой? Почему не он? Почему мать в тот день впала в безумие?» Почему? Почему?.. ПОЧЕМУ? Пальцы касаются кожаной обложки записной книжки, такая старая, но довольно дорогая, такие только на заказ и делают. Листает с середины. Лишь какие-то записи по работе. Мысли со страниц хаотично мечутся, обрывается на полуслове, где-то перечеркиваются с сильным нажимом на ручку. Разобрать что-то из этого невозможно. Записки сумасшедшего. До конца дневника остаётся страниц так тридцать, не меньше, считай половина всей книжки. Так бы она её и запихнула обратно, если бы не торчащая фотография на первой странице. Аккуратно вынимает, боясь повредить. Это было так давно, Марипоса тогда, наверно, даже и говорить не умела, может, не умела и ходить. Настолько давно это было. У мамы красивая улыбка, у папы строгий взгляд и любящие объятия. Почти такой же, как сейчас, но у Марипосы все равно застыло чувство в груди, что на этой фотографии он совсем другой, в его глазах пляшут счастье, любовь. Она его давно таким не видела, можно сказать, никогда. А Марипоса такая смешная, сидит на руках у матери, а её кудри лезут в разные стороны, такие же непослушные, как и сейчас. Марипоса прыскает в кулак, видя эту беззубую улыбку маленькой себя. А после она читает надпись на внутренней стороне обложки: «записки о моей дочке». Первая запись: Сегодня мой самый счастливый день — я стал отцом… Вторая запись: Ирма неплохо справляется с ролью матери, а я пока не привык. Мне страшно, но я взбудоражен… Двадцатая запись: Марипоса сегодня сделала свои первые шаги. Я очень испугался, когда она упала и ударилась, но она даже не заплакала, а наоборот рассмеялась. Я очень рад… Сто первая запись: Марипоса начала проявлять свою магию. Она не маг земли, как меня заверяли. Мне страшно… Сто десятая запись: Я чуть не потерял её… Ирма… Сто пятнадцатая запись: Было решено отдать Марипосу на курс по исправлению дара. Мне кажется, так будет лучше. По правде, я больше не понимаю, что правильно, а что нет, я запутался. Я очень переживаю за неё. Мне больно. На этом записи оканчиваются, как и окончилась жизнь отца в тот момент. Бессмысленное бытие не может быть жизнью, это лишь бренное существование с отсчётом до конца. У Марипосы текут горячие слезы, а дневник падает из рук. «Это неправда», — уверяет она саму себя. «Он не может любить меня. Просто не может». Её тело до сих пор помнит те ссадины и синяки, она помнит его крик. Она все помнит. В её голове диссонанс, её воспоминания кажутся фальшивкой, не вяжутся со словами в дневнике. «Не любит», — твердит она себе, стучит кулаками по голове, а после сползает на пол. Её планы рушатся, её мир рушится. Она запуталась, как и он, и больше ничего не понимает. Она не понимает, где правда, а где ложь, и просто не может принять и то, и то за правду. Она ведь хотела просто убить его, а после сбежать. Поднимется ли у неё рука? Сможет ли она теперь это сделать? Она рыдает в холодные доски пола, что слезы затекают в трещинки, а подвал слушает её вопли. Что ей делать? На раздумья у неё не остаётся и секунды, ведь она слышит, как открывается дверь внизу. Вытирая слезы, она, спотыкаясь о юбку, бежит вниз и, выглядывая из-за перил, смотрит на него. Он все такой же, каким она его помнит, он уставший, старый и злой, у него измученный взгляд и кривой дрожащий рот. Он недолго общается с дворецким, который забирает у него пальто, пока не замечает Марипосу. Она пугается его взгляда, его глаза по-мёртвому глядят на неё, не отрывает взгляда, и Марипоса по губам читает: «ты плакала?» У Марипосы от страха подгибаются ноги, она прячется за перила, а он лишь удаляется в сторону столовой. У неё не хватает сил, чтобы встать с пола, не хватает смелости высунуться из своего убежища. «Сколько можно его бояться, Марипоса? — хватается она за волосы, — помни о плане, помни о нем». Вырывает из мыслей её дворецкий, дергая за плечо, от чего она подскакивает на месте. — Мне доложили, что вы не ужинали, леди, — он вскидывает бровь, смотря на её испуганный вид. — Пойдёмте в зал, отужинаете вместе со своим отцом. Вам нужно хорошо питаться, вы сильно похудели с нашей последней встречи. — Да, пожалуй, стоит поужинать. — Хватается за голову Марипоса, а дворецкий аккуратно поднимает её с пола. «Главное — не бойся», — твердит она себе. — И передай Хэзел мои извинения, я зря на неё накричала. Не бойся!Арка 8. Глава 23
31 июля 2021 г. в 16:13
Дорога была томительно долгой, карета шла неспешно из-за проливных дождей на той неделе, что размыли дороги, а тишина давила на мозг. Марипоса такой тишины за последние три месяца не слышала. Постоянно в воздухе стояли шум и гам, крики, вопли и озорной смех. Джорджи ругался с Гиттой, Банни и Кики, взвизгивая и хрюкая от смеха, как поросята, носились по палубе, а Боб с причмокиванием курил.
Вспоминая те дни, Марипоса чувствовала тоску, будто больше она не увидит этот корабль и этих людей. Одна мысль грела её изнутри — «я вернусь во что бы то ни стало, я разорву ему глотку и выцарапаю глаза, но он будет свержен. А потом я снова сбегу».
И вот, когда её туфли коснулись каменного крыльца, а деревянные двери распахнулись, у неё замирает дыхание. Её крепко сжимают большие руки в объятиях. Отец падает на колени, прижимаясь к ней всем телом, будто боится, что она убежит. Он трясётся и тяжело дышит. Марипоса не движется, в её глазах застыли страх, обида, боль. Ей хочется кричать и плакать. «Почему?» —один вопрос в её голове.
На секунду в ней просыпается эта детская любовь, как тогда, когда ей было шесть лет, мама широко улыбалась, а папа так крепко обнимал. Ей хочется кинуться ему на шею с криком: «папа, прости меня», но она все ещё стоит. Не шелохнется.
Она сглатывает это мерзкое чувство любви к нему, глаза все ещё горят злым огоньком. И когда отец дрожащим голосом шепчет: «ты дома, дочка», она выдавливает из себя нечеловеческий хрип:
— Нет, мой дом не здесь.