***
Запах соли, шум прибоя, крики чаек, что-то родное и непонятное, окружившее её. Ей приятно, хочется, поводив носом, укутаться в это ощущение спокойствия и остаться в нем навсегда. «Вот бы всегда было так», — невольно думает она, открывая глаза. Она и не заметила других шумов вокруг себя. Это слезы? Да, тихие всхлипы, похожие на похоронный марш. Она подскакивает с места. Гитта, одетая в свитер своего брата, сидит рядом. У неё красные глаза и опухшее лицо, она пытается набрать воздуха в лёгкие, но продолжает истерически плакать. Её плач оглушает Марипосу. Завидев её, Марипоса бросается ей на шею, крепко сжимая в объятиях, не даёт сказать ей и слова, потому что они тут и не нужны. Просто крепко-крепко её сжимает, как самое родное, что у неё есть, самое дорогое её сердцу. От Гитты пахнет обидами, осенним уходящим солнцем. Она пахнет любовью — это самый любимый запах Марипосы. — Гитта, скажи мне, что это не сон, — шепчет она ей в шею, прижимаясь ещё ближе. Гитта скрещивает руки на её спине, не давая ей отстраниться, будто Марипоса сейчас возьмёт и уйдёт. Она её не отпустит больше никуда и никогда. Марипоса отрывается от её плеча и смотрит в её глаза, они круглые, как два блюдца, блестят, слезинки скатываются с красных щёк. На её лице недоумение, радость и эта детская влюблённость, которая видна по этим вздернутым уголкам рта, широко распахнутым глазам, по этому взгляду. Марипоса без размышлений целует её, будто так было всегда, будто никогда не было между ними неловкости, будто они знакомы всю жизнь, рождены, только чтобы любить друг друга. Гитта заливается румянцем, становится похожей на большую клюкву и громко выдыхает. Она мягкая, нежная, бормочет в её объятиях тысячу «как же я переживала» и «боже, как же я рада, что мы тебя нашли». — Я люблю тебя, Гитта, — шепчет Марипоса, не переставая её чмокать от радости, то в губы, то в нос, щеки и лоб, от чего Гитта заливается смехом. — Как же я люблю тебя. И тут её прорывает на слезы, такие огромные капли, падают вниз одна за другой и так быстро, что пол под ними за секунды становится неприятно влажным. — Гитта, — шепчет Марипоса. — Гитта, я совершила ужасное… — Что? Что? — испуганно и недоуменно спрашивает она, пытается убрать её руки с лица Марипосы, но та не даёт посмотреть на себя даже одним глазком, разворачивается к ней спиной и скатывается в калачик. — Я… Я… — Всхлип не даёт ей произнести свои слова, горло раздирает острая боль. Это слова там застряли и колются, как иголки, ежи или битое стекло. Она не успевает вымолвить следующее слово, как в каюту дверь отворяется, и заходит Момо, можно сказать, влетает. Делает она это так быстро, что девочки не успевают и моргнуть, лишь подскакивают от хлопка на месте. Марипоса сглатывает. — Слава небесам! — произносит Момо и облегчённо опирается спиной о дверь, съезжая по ней вниз, но после сразу подскакивает и кричит куда-то наружу. — Она пришла в себя, ребята, все хорошо, она жива. Момо выглядит беспокойно, бледно и очень нездорово, очевидно, она не спала несколько ночей подряд. Она дрожит, а ноги её подкашиваются. Её синие губы растягиваются в улыбке. Марипосе больно на это смотреть, она смахивает слезинки с глаз и внимательно глядит на Мо. Момо встаёт на колено рядом с девочками и просто смотрит, без слов. Тут слова и не требуются, все ясно и так — её искали, за неё переживали. От этой мысли Марипосе становится чуть легче, плечи опускаются. Она не придаёт значения тому, как они проделали двухмесячный путь на корабле за три дня, эта мысль даже не посещает её голову, настолько ей здесь хорошо, просто не хочется думать о чем-то другом, находясь здесь. Шум прибоя, запах соли, крики чаек. «Я дома», — думает она. — Пойдём обедать. — Встаёт Момо и следует к двери. — Бобо сегодня у плиты, снова рыба, — говорит она с усмешкой, а после морщится. Её можно понять, не каждый может вынести рыбу почти каждый день, к тому же обжаренную в большом количестве пахучего масла, что рыба вплоть до косточек становится гадко маслянистой на вкус. Марипоса улыбается, как дурочка, забыв о своих заботах. Она успела соскучиться по этой гадкой рыбе, по Бобу и по всему, что её окружало долгие месяцы, что называется её домом.***
Шум прибоя, запах соли, крики чаек. Марипоса сидит на носу корабля, свесив вниз ноги. В такой тишине, в одиночестве, ей есть, о чем подумать. Мысли схожи с клубком лесок и рыболовных крючков, не распутать, а вот уколешься. Сил не остаётся даже на слезы. «Зачем я это сделала?» — думает она, глядя на свои руки, что ещё на рассвете были по локоть в крови. «Кто я теперь?» Как назло, в голове осколки воспоминаний раннего детства, напоминающие о том, что её отец тоже был человеком, с чувствами, эмоциями и любовью к ней. «Я монстр, самая гадкая тварь на этой планете», — понимает она и принимает это как факт. Она подпрыгивает, когда на её плечо кладут руку. Гитта позади удивлённо вздымает бровь. — Чего ты тут одна сидишь? — говорит она, присаживаясь рядом. На ней ночная сорочка, поверх которой все тот же свитер Джорджи, в котором поместилось бы ещё две Гитты. Свитер небрежно свисает с плеча, её отросшие волосы спускаются по её шее и на концах слегка завиваются. — Я думаю, — говорит Марипоса, скукожившись. — Мне это было необходимо. — О чем? — недоумевает она. Гитта все такая же Гитта — дурочка, хлопающая ресницами. — Да неважно, — отмахивается она, отвернувшись, чувствуя, как вновь ком подкатывает к горлу. — Как вы… Как вы меня нашли? — Поднимает она на неё глаза. — Просто, как? Маршрут по морю был два месяца… Вы за три дня примчались… Как? — Она руками показывает взрыв, произошедший в её голове, на что Гитта хохочет. — Анна помогла нам. — Гитта застенчиво улыбается, болтает ножками, пальцы на ногах пляшут. — Толком не знаю, но она нам дала возможность проплыть по проливу, проходящему через весь материк. — Вау... — удивлённо произносит Марипоса. — Ага-ага, у Анны много связей и владений. Важная Тётка, — Гитта хихикает, но после заметно расстраивается. — Мы боялись, что не успеем. Мы знали, что ты собираешься сделать… Прости, но мы думали, что ты проиграешь, поэтому так спешили тебя спасти, чтобы этого боя не случилось… В общем, Момо из-за этого стало сильно хуже, она ведь вела корабль без остановки… У Марипосы по щеке скатывается слеза, которую она в спешке стирает, но Гитта замечает. Марипоса снова пытается спрятаться, закрыть лицо руками, но Гитта этого не даёт, плотно схватив её запястья, смотрит в глаза, будто говорит «рассказывай». Марипоса выпрямляется и делает вдох. — Да, я его убила. — Эти слова ей даются очень сложно, ей страшно признавать то, что она сделала, и что больше её отца нет в живых. — Он мне поддался. — Отводит взгляд. — Гитта, я монстр, — она громко всхлипывает. — Я чудовище, Гитта, я не верю, что сделала это. Я надеялась, что, убив его, я перестану его любить, — вдох, — но это не так, Гитта. — Она срывается в вопль, надрывный и громкий. Гитта крепко прижимает её к себе, даёт волю её чувствам. Она не знает, что ей сказать, она не знает, что говорят в таких ситуациях, поэтому просто обнимает, просто рядом. — Ты не монстр, Поса. — Целует её в макушку. — И не чудовище. Ты Марипоса, та, которую я буду любить, несмотря ни на что, что бы ты ни сделала, я всегда буду на твоей стороне. Знай это.