disconnect

      — Ведешь себя как школьница, Мин, — шипит Тэхен, закидывая Юнги на плечо после очередной пьянки. — Истеришь, пьешь и куришь. Не устал? — Тэхен зол, расстроен и, возможно, даже разочарован. Человек, который многим пожертвовал ради благополучия других, рассыпался. Прогнил за шесть месяцев. Человек, которому Ким отдал бы свою душу, не задумываясь.       — Если честно, немного, — бурчит Мин. — Я понял, что играть с алкоголем нельзя, — тяжело выдыхает, притупляя рвотные позывы. — Но мне нравится то, что твориться у меня в голове, — а там полный хаус. Ему кажется, что в своих он слышит чужие крики, выстрелы, драки, звон стекла, однако снаружи тихо. Так тихо, что эти два мира не могут состыковаться.       — Отоспись уже и займись делом, — буквально рычит Тэхен, когда сбрасывает его еле двигающееся тело в кресло. — Мне плевать, чем. Просто перестань себя так вести, — Тэхен уходит, громко хлопая дверью, от чего Мин буквально подскакивает с кресла.       Юнги с непониманием смотрит на дверь. Возможно, он действительно перегибает палку. Он сам понять не может почему. Мину кажется, что такая жизнь превратилась в привычку. Отголоски старой жизни пытаются подействовать хоть как-то на больное сознание. Но то игнорирует все, что может вернуть его к отправной точке его безумия. Страшно вернуться туда, страшно вновь почувствовать себя не одиноким. Больно ощущать поддержку брата.       Даже Намджун со своей гиперопекой не сможет стать ему братом, даже его поцелуи, которые уже превратились в привычку, не смогут заменить Чонгука. Прошлая жизнь с каждым днем становится лезвием, все глубже и глубже впивающимся в запястья.       Он нехотя сползает с кресла, все тело буквально ломается от каждого шага, глаза ничего не видят. Хочется попасть куда-нибудь, либо пропасть в чьих-то объятиях. Каждый косяк встречает его дружественным ударом в плечо или лоб, даже край ветровки цепляется за перила, заставляя тормозить на каждой ступени. Карман цепляется за ручку двери комнаты Кима старшего, и Юнги даже не станет утруждать себя, чтобы распутать все. Он просто снимает эту преграду. Мин перестал распутывать свои проблемы сам. Ему уже все равно.       — Холодно, хен, — шепчет Мин, грудью прижимаясь к спине Намджуна. Ким вздрагивает, ощущая ледяные ладони на груди. Он отрывает их от себя, согревая своими. Мужчина перевернулся на другой бок, сталкиваясь с перегаром, которым прям-таки веет от Мина.       — Ты снова пьян, — обреченно выдыхает он. — И руки у тебя холодные, малыш, — его слова не упрекают. Наоборот, они пропитаны жалостью, теплом, любовью, которую Мин всё ещё не хочет признавать. — Ничего не болит? — его сонный хриплый голос пробирается под кожу, заставляя табуны мурашек бегать хороводы на предплечьях. Юнги смотрит на Джуна. И сейчас он кажется роднее, его взгляд кажется таким теплым и любимым. Его ладонь выскальзывает из рук Намджуна и ложиться поверх легкой щетины, нежно, практически невесомо поглаживает большим пальцем щеку, обжигает его губы своим дыханием.       — Позволь моему наваждению дать понять, что я не одинок, — касается губ Кима мягко, будто спрашивая разрешения. Такой невинный и родной, что кажется, будто не было тех пяти лет разлуки. Что не было той огромной бреши. — Позволь мне вновь полюбить тебя, Намджун, — отстраняется от сладких, манящих губ. Смотрит в бездонные глаза напротив, что чернее той тьмы, в которой он тонет каждую ночь, и видит в них лишь смирение и надежду. Правда, никто не знает, к чему приведет эта надежда.       Намджун знает, что сделает себе больно. Знает, что если позволит сделать это, то все, что он так старался выстроить, та преграда от чувств к Мину рухнет, словно карточный домик. Но его голос, дрожащий на каждом звуке, взгляд, полный боли, заставляют Джуна вновь потянуться за поцелуем, вновь открыть сердце для любви, которую он так старательно губил. Снова позволит себе услышать его сердце, неправильное, израненное, но все ещё живое. Он снова бросается в эту бездну с головой, когда снимает футболку, открывая взору белоснежную грудь, исполосованную от ножевых, огнестрельных ранений. Снова топится в этом омуте, когда сжимает в своих ладонях худую, болезненно худую талию. Задыхается, когда слышит его стоны, когда слышит свое имя и просьбы не останавливаться.       Он умирает, чувствуя, как горячая плоть вновь и вновь сжимает его, гибнет, получая ожоги от поцелуев на груди. Но он делает это осознанно. Он готов снова поверить ему, готов, лишь бы спасти Юнги от самого себя.

***

      — Намджун, ты настоящий идиот! — кричит на брата Тэхен. — Почему ты позволяешь ему играть с тобой, как с игрушкой? — он с яростью в глазах смотрит на него, и только хочет сказать слово, прерывает его, оглушая. — Не говори, что любишь его. Не смей говорить, что этот чертов психопат стал важным для тебя опять, — он устал. Устал от вечных выходок Мина. Устал от вечных мук, которые он приносит.       — Тэхен, — Намджун говорит спокойно, взгляд его уверенный, и вся его атмосфера внушает спокойствие, словно все идет так, как надо, — Я думаю, что он не заслужил той жизни, которой живет. Из-за меня он лишился семьи, я хочу стать ею для него.       — Ты идиот, если думаешь, что не дал её. Ты олух, если думаешь, что он не получил того, что дают в семье, — в нем бушует обида. Нет, не за себя. За брата, который вновь позволяет чувствам взять верх над разумом. — Если бы он ценил это, он бы не вел себя как последняя мразь. Ему не нужен ни ты, ни я, даже деньги твои ему не нужны, ему никто не нужен, — Тэхен опускается на колени перед братом и берет его ладони в свои. — Пожалуйста, дай ему квартиру в Бруклине и оставь. Намджун, я больше не могу его спасать от громил, виски или наркотиков, — он буквально плачет, пряча лицо в ладонях. — Я устал прятать его от Чонгука. Хен, он не может меня принять, потому что видит Юнги, видит, что я догоняю одного и того же человека.       — Можешь больше не догонять, — голос Мина спокоен. С обычной хрипотцой, даже глаза, кажется, улыбаются. Но почему тогда от него так и веет холодом. — Сказал бы раньше, я бы ушел раньше, — он ставит немаленькую стопку купюр перед братьями Ким на барную стойку, — тут аренда дома, залоги, не знаю, сколько раз ты меня вытаскивал, плюс за погромчики. Пятьдесят штук хватит? Если нет, через пару дней завезу еще, — он закидывает рюкзак на плечо, забирая с комода в прихожей ключи от мотоцикла. — Спасибо, что терпели. Настрадались, хватит с вас, — он выходит из дома, разрываясь на несколько частей. Одна твердит извиниться, другая расстрелять нахрен, чтобы не из-за кого было страдать, третья говорит мчать вперед и топить свое одиночество в алкоголе. Четвертый голос, кажется, практически молчит, но он есть. Он молит найти того, из-за кого вся эта ересь и началась и убрать.       — Юнги, стой, — хочет вернуть его Намджун, однако рука Тэхена заставляет его остановиться. — Отпусти, — рычит старший, выдергивая руку, но даже не успев добежать до входной двери, он услышал привычный рев мотора.       — Он не стоит нашей семьи, хен, — Тэхен подходит к брату, осевшему на пол. Ему больно. От того, что его чистую, искреннюю любовь вновь отвергают. — Юнги пропал. Он не выберется из этого. Дай ему пропасть одному.       Он пропадет, пропадет в баре, где он привык видеть Чонгука. Пропадет там, начнет вынашивать план мести, и план прост: убить Фелиаса Рендевайлда. Взять пушки в старом доме, найти его и убрать.       Но сейчас он видит картину, которая все больше и больше начинает ему нравится. Чонгук, сидящий один за барной стойкой, пустым взглядом рисующий узоры на дереве. И Тэхен, который знает о его присутствии, но даже не смотрит. Знает, что он рядом, поэтому сильнее прижимает к себе Чонгука, поэтому все крепче сжимает его ладонь.       Юнги нужно чувствовать Чонгука. Он хочет вновь посмотреть в его глаза и вновь связать их узами, хочет вновь знать все, что он чувствует, хочет чувствовать его руки, губы. Но он трус. Он боится того, как отреагирует Чонгук. Непринятие страшнее, чем незнание.       Эта обида заставит его вылететь из этого бара, оставив лишь сотню на стойке, она заставит спрятаться за углом и начать рыдать от той боли, которую он сам себе и причиняет безмолвием. Он выходит в свет, вновь закуривая сигарету. Этот вкус, он вновь пробирается в каждую клетку. Дарит мнимое спокойствие, дарит разуму тишину, которая ему так нужна.       — Тэхен, смотри, — слышит этот голос. Голос, который пробирает до самой души, от которой мало, что осталось. Такой родной и теплый. Юнги нужно приложить все усилия, чтобы не обернуться, чтобы скрыться в толпе. Ему нужна всего секунда, чтобы понять, что его мир рухнул, видя, как он целует другого. Дважды. Рухнул дважды. А он даже сделать ничего не может, потому что мертв. Потому что призрак не может подбежать и дать в челюсть Киму, потому что у призраков нет чувств, а значит нет и ревности, которая сжигает его изнутри.       Он не увидит, как Чон оттолкнет Тэхена, не увидит, как Гук станет убегать, пытаясь найти желанное умиротворение. Потому что его мотоцикл будет уже в нескольких километрах. Потому что он будет гнать на окраину бруклина, к дому, где его все еще верно ждет сломанное пианино.       Юнги в нем нашел своего друга. Может, даже увидел свое отражение, потому что его душа рассыпается точно так же, как и клавиши. Потому что его душа стонет от каждого прикосновения; она почти умерла, осталось всего несколько ударов, несколько клавиш с каждой стороны. Последние прощальные слова.       Этот дом. Он запечатлел еще одну историю неудачника, который просто испугался жизни. Который так долго с ней боролся, что сломался. Но есть дело, которое он не закончил. Есть последняя цель. Последняя надежда, что его душа сможет уснуть спокойно. Убийство того, кто превратил жизнь в Ад.       Хоть сейчас, хоть сегодня. Он убьет его. Рендевайлд умрет от его руки. Умрет.       И снова гул машин, яркий свет фар в ночи, ослепляющий, доводящий своей яркостью до белого каления. Но этого того стоит. Все это стоит его крови на руках. Даже призраки прошлого его не испугают. Старый дом, где все еще чувствуется частичка того тепла, коего жаждет его душа. Он снова по старой привычке начнет ругаться на свет, который Чимин не выключил, закрыв дом, снова откроет ящик на кухне, где лежит кофе, который он припрятал еще четыре месяца назад. Отопрет кладовку, где лежит все его оружие, где лежат верные соратники, с которыми он прошел не один бой. Снова услышит родной голос, шипение которого словно лезвием пройдет по коже:       — Двинешься — я выстрелю, — пауза и шаги, тихие, аккуратные. Дыхание, что уже, кажется, сбилось от волнения, и холодный металл, прижимающийся к затылку. — Кто ты, блять, такой?