***
Ночь чёрным бархатом окутывала Загорье, рассыпая на темнеющем небосводе самоцветы звёзд. Но по улицам больше не гуляли влюблённые пары и не светились огнями окна домов, надёжно спрятанные за глухими ставнями. В стойлах тревожно ржали кони, будто им не внушали доверия надёжные трехрядные крепостные стены заставы. И от этого неспокойно становилось самому Варкуле, предусмотрительно давшему своей дружине отдохнуть днём и теперь наблюдавшему, как Турон разводит воев по заборолам. Пустынные днём боевые башни и стены вспыхивали частыми огнями факелов, разгоняя ночную тьму, заполнялись людьми. Именно людьми — не воями! Варкула широко распахнутыми глазами смотрел, как хмурые подростки, что днём пытались торговать телами и попрошайничать, сейчас уверенно держали мечи и луки. И пусть в глубине их глаз таился страх, но его глушило желание выжить, пережить ещё одну ночь, прожить ещё один день, а за это они были готовы драться хоть зубами. Вот только с кем?.. Двускатная тесовая крыша зати́на надёжно укрывала под собой затаившихся за бревенчатой стеной лучников, и всё же Варкула сумел разглядеть жёлтые искорки тара́лов, крошечными капельками украшавшие стрелы только одного-единственного известного ему лучника. На сердце необъяснимо потеплело от мысли, что его спаситель всё ещё жив и здоров. Воротные восьмиугольные башни вдруг ожили засуетившейся стражей. Воро́тники кому-то подавали знаки и ждали ответ. Затем заскрипел, поднимаясь, засов, и на заставу въехала группа неприметно одетых всадников. Командир разведгруппы легко и изящно спрыгнул на землю, и тайрун на мгновенье замер, всем сердцем желая обмануться. Но вот разведчик стянул капюшон, и по плечам растёкся чёрный шёлк волос. Иса! Девушка достала из холщового мешка сложенный вчетверо плотный лист и поспешила в терем воеводы. — Иса! — растерянно окрикнул её Варкула, не ожидая этой встречи. Девушка остановилась и заозиралась по сторонам и, когда её чёрные глаза встретились с тёмно-зелёным недовольным взглядом, просияла широкой улыбкой и, бросив поводья кому-то из своего отряда, кинулась к тайруну, с разбегу запрыгивая на него и обхватывая своими длинными ногами мужской торс, в одно мгновение оказываясь выше мужчины и пресекая все вопросы поцелуем, полным страсти и тоски. — Варкула! — Её длинные волосы закрыли их лица от любопытных глаз. — Ты приехал! — шептала она, потираясь кончиком носа о его нос. — Приехал! Я знала, что ты не бросишь нас! А потом вдруг соскочила и скрылась в тереме. Варкула обернулся ей вслед и нарвался на одобряюще-смешливые взгляды друзей, неловко кашлянул и отвернулся, старательно сосредотачиваясь на стрельных и подзорных башнях. Надо отдать Нию должное, — несмотря на бедственное положение заставы, крепость была в полной боевой готовности. Пламя свечи плясало на жёлтом помятом листе. Ний еще раз сверил пометки и нанес их на общую карту. — Почему так поздно вернулась? — в голосе воеводы послышались глухие раскаты грома, но девушка и глазом не моргнула, стягивая со стола кусок свежего хлеба и запивая его прямо из ковша. — Заехали далеко, — небрежно бросила в ответ Иса и прислушалась. Из глубины Хладного леса ветер принес отголоски нарастающего воя. — Успели — и ладно. Оглушительный свист пролетел над заставой. Девушка бросила на субаша короткий взгляд и, схватившись за кинжал, выбежала на улицу. — Рано они сегодня. — Ний снял со стены топор и вышел из светлицы следом за изведчицей. Жутким эхом вой прокатился по лесу, становясь ближе. Зашелестели ветвями, заскрипели деревья. Приказав дружам оставаться у ворот, Варкула птицей взлетел в караульню сторожевой башни. Оттуда сверху было видно, как вспыхнули во мраке кроваво-красные огни. Сотни. Ладонь тайруна легла на рукоять меча. Эти огни он никогда не забудет. Даврахи. Там, во тьме, к вою присоединилось глухое рычание. По земле, словно организованные ряды светлячков, потянулись вереницы зелёно-жёлтых огоньков. Варкула нахмурился и чуть склонил голову, пытаясь припомнить, что это может быть. — Это яссы. Их, тайрун, ты ещё не видел. Они недавно появились, — ответил на его немой вопрос юный голос. Немиза приложил палец к губам и знаком показал прислушаться. Пальцы уверенно натянули тетиву. Жёлтая искра сверкнула в темноте, и где-то совсем рядом раздалось тоскливо-умирающее «яс-с-с-са-а», объясняя всё. Лучник ободряюще хлопнул тайруна по плечу. — Не смотри им в глаза, когда они пролезут на заставу. Руби голову. Только так их можно убить сразу. А если и правда помочь хочешь — ступай на прясло. Они всегда поначалу туда лезут. Дважды повторять Варкуле не потребовалось. Обогнав лучника, тайрун вышел на воздух. Что ж… Давеча он хотел доброго боя… По отмашке во всей дальней части заставы — от дома субаша и до околицы — погасли огни, и только площадь перед вратами да шатры крепостных башен освещались десятками факелов. Варкула вздрогнул и обернулся вокруг себя, не понимая, что происходит. Внизу женщины заливали вёдрами те самые странные борозды, что утром так изумили Велира, чёрной густой жижей, работая молчаливо и слаженно и делая это явно не впервые. Из терема выскользнула Иса и растворилась в темноте. Следом за ней на крыльце показался спокойный, как скала, воевода. Сняв с опоры настенный факел, Ний вскинул руку, подавая знак воро́тникам, и мазнул огнем по смолистой каше. Та взвилась чёрным дымом и огнём, что, подобно раскаленной стали, устремился к воротам. Заскрипели засовы, и в образовавшуюся узкую щель протиснулись клацающие морды. Огромные когти рыли землю, желая прорваться внутрь. Немиза скинул тёплый плащ, чтобы не сковывал движения. Проверил натяжение тетивы. Проверил запас стрел и все ли они с таралами, ведь только такими можно было убить ночных тварей. Всё было в порядке и в самом деле не требовало столько пристального внимания лучника. Но так было спокойнее. Дым заволок заставу, но ему он не мешал. Лучник ясно видел светящиеся светичи сайрийских чудовищ. Скоро пламя сменит дым, и в бой вступят волоты. Но пока им с Нием и этого достаточно. Немиза чуть отклонился, прицеливаясь, и пустил стрелу. Раздался визг, сменившийся многоголосым воем. Началось. Даврахи бездумно, как заворожённые, неслись именно по проложенной для них огнём тропе — раз за разом, каждую ночь прорываясь сквозь узкий проход по головам своих сородичей, калеча их. С воротных башен лучники сыпали огненными стрелами, но горящие, воющие и хрипящие от боли твари всё равно рвались вперед, где в конце пылающей полосы их ждали Ний и Немиза. Субаш чуть отступил назад, вставая к обезумевшей своре полубоком, сжимая в разведенных руках боевой топор и булаву. Этой ночью в бликах пламени Ний как никогда олицетворял собой истинного воина Великих Степей. Первым же ударом колючая булава разнесла голову твари в клочья, а топор уже рубил хребет другой. В ночном небе сверкали жёлтые искорки, забирая души порождений сайрийской тьмы. Через варницы развалов боевых башен и крепостных стен на шипящих яссов защитники Загорья сыпали камни, лили смолу. Кто-то кинул вниз пучок горящей соломы, поджигая горючую смесь. Людоящеры срывались со стен на врытые в землю колья и, корчась, умирали, объятые пламенем, подобно десяткам факелов, озаряя ночь. Но новые уже лезли на стены… Горящими глазами Сагал выжидательно смотрел на громадные туши, скрёбшиеся по заборам. Молодая кровь его закипала в жилах, туманя разум, наливая руки силой. Раскатисто, злорадно расхохотавшись, под ошарашенные вскрики кметов он спрыгнул с заборола прямо на костистую спину давраха, в упоении занося ятан над лохматой головой зверя и с размаху пробивая череп, с силой прокрутил и выдернул клинок, едва успевая соскочить с забившейся в конвульсиях твари. — Сагал, да чтоб тебя! — холодея от ужаса, прильнул к стенам Велир. Тот, уворачиваясь от натиска обступивших его кольцом трёх даврахов, в сердцах воскликнул: — Спускайся, друже! Тут нам обоим хватит! И пустился в пляску смерти и крови, мечась в разные стороны, перепрыгивая с насыпи на насыпь, рубя лапы и хвосты отродьям Тьмы. Велир, стиснув зубы, искал в себе мужество идти на выручку другу. И нашёл. «Дольше думаешь — легче отступишь», — едва слышно прошептал он и сиганул вслед за дикарём. — Да вы с ума посходили! — послышалось сверху. Видя, как ловко и быстро орудует ятанами Сагал, Велир воспрял духом и с яростью ринулся на тварей, блеснув в темноте лезвием калёного меча. Последние даврахи, издыхая, скребли когтями почерневшую землю. Сагал огляделся, шумно, с победной бравадой втянул воздух и, звонко рассмеявшись, закинул руку на плечо другу. Велир скривился в усмешке, сам еще до конца не веря, что уцелели. Потянул было из порванной на груди кольчуги окровавленный клык, но тут из леса послышался душераздирающий визгливый свист, перешедший в шипение. У самой кромки разгорались хищные огоньки. Из чернеющей мглы шла подмога — не чета прежним тварям: эти были крупнее и крепче, ошмётки кожи и шерсти свисали с их рёбер, возвещая об успешно пережитых боях, ибо сейчас они были живее живого и злее молодняка, с которыми оба воина и так с трудом разделались. Улыбки медленно сползли с воодушевленных победой лиц. — Назад, — лишь успел бросить Сагал и опрометью кинулся к забору, с которого уже свисали две верёвки. — Быстрее, быстрее! — подначивали воины, наблюдая за тем, как, минуя ямы и борозды, вторая волна исполинских тварей стремительно надвигается на заставу. Перемахнув через поручи, два воя тут же вытащили оружие на изготовку. Стоять спиной к спине в бою им было не впервой. Именно так, доверяя свою жизнь другу, и можно было порой выжить. Сегодня же их вера в твердую руку побратима стала как никогда крепка. А огромные змеи уже карабкались по крепостным стенам, цепляясь за брёвна длинными когтями коротких лап. Неразвитые крылья судорожно хлопали по бугристым спинам в тщетных попытках раскрыться. — Мать моя! — тихо выдохнул Варкула, глядя, как клыкастые пасти крушат крышу над пряслом, разрывая и пожирая лучников. Огромная голова одного из чудовищ обернулась к ирийцу, уставившись на него немигающим взглядом. Воздух вокруг них плыл и плавился. — Варкула! Краем глаза тайрун видел, как из башни к нему бежала Иса, но не в силах был оторвать взгляда от желтых глаз с узкими зрачками. Воздух накалялся, дрожал… Девушка в прыжке обхватила тайруна за плечи, опрокидывая на землю. — Нет! Не смотри! — Ладонь плотно закрыла ирийцу глаза. — Халы пожрут твой светич! Глухой рокот раздался над их головами. Варкула крепко прижал девушку к себе, одновременно шаря рукой по земле в поиске меча, но тот при падении отлетел безнадёжно далеко. Мужчина убрал узкую ладонь с глаз и уперся взглядом в горящие почти мистическим огнем зелёные глаза яссы. Чёрный гребень угрожающее поднялся на холке. Трёхпалая лапа по-человечески крепко сжала обломок толстой ветки. Варкула медленно поднялся на ноги, закрывая собой Ису. Полуящер не переставал глухо рычать, подражая движениям ирийца, но не нападал, лишь втягивал широкими ноздрями запах человека. А потом вдруг мотнул головой, словно признавая в нём своего и теряя интерес. И в этот момент Иса метнулась в сторону, к мечу, успевая бросить клинок прежде, чем тварь встрепенулась, оскалилась и кинулась за девушкой. Варкула поймал меч, с размаху снося ящероподобную голову. Наверху халы крушили шатер стрельной башни, обращая в труху крепкие брёвна. Сверкнув в темноте жёлтой искрой, стрела впилась в толстую длинную шею. Хала забилась в конвульсиях, покатилась по скату крыши, отчаянно цепляясь когтями за доски. Вторая стрела пробила череп точно между глаз. Почуяв смерть сородича, халы вскинули головы; полный гнева и тоски рык содрогнул стёкла в окнах. Хлеща в ярости хвостом, огромный багрово-красный змей вытянул длинную шею, разинул клыкастую пасть и дыхнул. Воздух раскалился, подёрнулся словно маревом. Маленький дом возле терема воеводы вспыхнул, будто хворост в костре. Пламя взвилось в чёрное небо. И вместе с ним истошный женский крик, полный ужаса и невыносимой боли, разлетелся над заставой. Варкула на мгновенье замер, проверяя — не почудилось ли, и, позабыв обо всём, сломя голову кинулся к горящему дому. Туда! Скорее! К ней! Едкая гарь ударила в нос, сбивая дыхание, когда тайрун проскочил под горящими балками входа, тут же обрушившимися за ним. Огонь хал был в разы смертоносней простого пламени. Тьма, наполнявшая его сокрушительной злобой, расползалась по бревнам подклета, пожирая их. Варкула метался по дому в поисках девушки, но, казалось, крик её звучал повсюду. Оглушая, заставляя задыхаться не столько от дыма и угара, сколько от душащей паники, пеленой застилавшей взор. Страх не успеть вновь, вновь не спасти, пожирал его похлеще, чем змеиный огонь пожирает дом, поднимая со дна души давно потухшую злость и распаляя сильнее и без того жгучую вину. — Карда! Карда! — звал мужчина, отчаянно пытаясь перекричать свистящий огонь и лопающееся дерево, толкая горячие двери, срывая пылающие занавеси и топча их ногами. Со страхом и надеждой сквозь копоть и гарь вглядывался он в неясные силуэты. Пусто! Вдруг истошный вопль эхом прокатился по урчащему от пламени дому, оглушая и замолкая под чердаком. И тайрун понял, что попал в ловушку. Окна плавились, текли, затягиваясь багрово-чёрным пламенем, стоило шагнуть к ним. Закрывая лицо руками и надсадно сопя носом, чтоб не наглотаться угара, Варкула огляделся. Не выбить. И ход на задний двор давно завален. От невыносимого жара кружилась голова. Ядовитая гарь, проникая внутрь, отнимала силы. Нечем дышать. Нечем… Ну нет! Если помирать, то не так! Теряя сознание, Варкула с разбегу врезался в уже прогоревшую стену плечом, чувствуя, как сайрийский огонь приветственно опаляет его правую щёку и руки. Больно! Больно так, словно не кожу с мясом, а сам светич в нём насквозь прожгло. Крик, похожий на звериный рык, вторил треску змеиного пламени. И крик этот был проклятьем. И заставе, и безудержным кровожадным тварям, которых просто не должно было существовать наяву, и всему этому миру — гори он огнем без Карды! Отошёл. И вновь с разбега в стену. А девушка кричит! Зовёт! И, кажется, совсем рядом, прямо за этой стеной. И Варкула бьётся о стену, спеша на зов, из последних сил высаживая её плечом, и, запинаясь о раскатывающиеся брёвна, вывалился наружу, набирая полную грудь воздуха. — Где ты? — хрипя закричал он, зверем оглядываясь по сторонам. Но полные боли девичьи крики вдруг обратились в раскатистый женский смех. Злой. Довольный. Он отдавался в голове Варкулы бешеным пульсом. Впереди ярким факелом полыхнула низенькая фигурка и скрылась за поворотом. Не чуя боли, словно и не горел он сейчас в пожарище, тайрун бросился за ней в догонку. Люди, крича, шарахались в стороны. Прихватив с собой полные воды ушаты, Турон перегородил ей путь и, размахнувшись, разом всё выплеснул на горящую девушку. И та, погаснув, как подкошенная, рухнула наземь. Варкула подбежал к нагому распростёртому телу с вплавившимися в кожу клочьями одежды и упал перед ним на колени. — Тайрун… Турон во все глаза смотрел на изуродованное огнем лицо Варкулы — брови сожжены, вместо щеки и носа кровавое месиво, заголяющее белые зубы, обожжённый глаз жутким бельмом пульсировал в почерневшей глазнице, но тайрун глядел лишь на девушку перед собой. Судорожно подрагивая, она корчилась в агонии, вся покрытая алой кровящей кожей, скукожившейся и оголившей мясо. На деве не было живого места, и Варкула почувствовал, как древнее, словно само мироздание, зло проникает в него. Эта злость не была похожа на ту, что он когда-либо испытывал. Она несоразмерна времени, пролёгшему меж его потерей и этим моментом, и была настолько сокрушительна, что накрыла его с головой. О, она выглядела точно так же. Отправляясь в Приморье, Варкула и подумать не мог, что в тот день видит сестру в последний раз. Проводив любимого старшего брата в дальний поход, Карда превратилась почти в затворницу. Изредка хлопоча по дому, она красила пряжу в разные цвета с помощью трав, цветов, соков овоштей, коротала дни за вязанием. Возвращаясь из дальних походов, Варкула мог по нескольку дней не выходить из дома. Просто сидеть и смотреть как солнечные лучи ласкают склоненную русокосую головку сестры, как тянется от клубка к спицам нить и слушать их мерное постукивание и тихий голос сестры, рассказывающий о случившемся в Ирие за его отсутствие. Было в этом что-то умиротворяющее. В такие моменты он подходил к ней и, наклонившись, трепетно целовал в пухлые губы, чувствуя, как их связь крепнет и подпитывает обоих. Карда мило краснела, начинала заплетаться языком, что вызывало в её брате какую-то глубокую, невинную искру тепла в груди. И вязала, вязала, вязала. Тонкие поддевы для брата и его дружей и походные одеяла из мягкой шерсти сырыка. Этим и занимала своё ожидание, а ждать брата иногда приходилось от Коловрата до Коловрата. Не во всех мирах было также безмятежно, как на Мировязе, и к кайсару Сварогу, как хранителю Сияющих Врат, нередко обращались за защитой. Варкулы не было в Ирии, когда Сварог и Лада покинули Мировяз. Люди очень испугались этого, поползли нехорошие разговоры о Сварожичах и их младшей сестре. От страха кто в пьянство разгульное ударился, кто в волнении толпою собрался осаждать терем кайсаров, чтобы Перун и Дашуба обещали им спасение, кто погромами да грабительством занялся, выжидая Коловрата, чтобы сбежать с Мировяза. Дашуба тогда послал за Кардой людей, но девушка решила дождаться возвращения брата в доме. Родные стены казались ей покрепче крепостных. Да и что могло приключиться опасного? В один из вечеров за окнами горницы запестрели огни факелов, улица огласилась пьяными криками. Считая благоразумным остаться внутри терема, девушка лишь осуждающе покачала головой, не одобряя какие-либо волнения. Жизнь слишком коротка для того, чтобы пьянствовать да чинить распри и усобицы. Праведная разумность погубила её в тот вечер, ведь если бы она хотя бы вышла на порог, чтобы лицезреть причину шума, то смогла бы убежать подальше, скрыться от вышедших из-под контроля буянов. В запале драки кто-то бросил факел на траву у её дома, что тут же взяла его в пылающее кольцо, отрезая все пути к спасению. Никто не решился прорваться сквозь высокие языки пламени, даже внимая крикам и стенаниям запертой в ловушке девушки. Прибывший в место свары Радогост кинулся в горящий дом. Едва поспевший за ним Дашуба усмирил огонь, но тело Карды, объятое пламенем, уже билось в последних конвульсиях. Ко дню возвращения Варкулы с дружами из Приморья мстить уже было некому. Перун всё вызнал и учинил суровую расправу. Сморгнув наваждение воспоминаний, тайрун отчаянно сжал челюсти. Он не отрывал своего пылающего взора от бьющейся в предсмертных судорогах девушки. В её глазах стояла такая мука, что ком подкатывал к горлу, а губы её дёргались в желании что-то вымолвить, но, обуглившиеся и растрескавшиеся, они не могли этого сделать. И смерть её могла бы отсрочиваться ещё дальше, и муке этой не было бы конца. Варкула почувствовал, как разум застилает чёрный морок. Сердце замедляет ход и громко отдаётся в ушах, пока вокруг мир рушится, сгорая в огне ящеров, под свист стрел и звон мечей. Варкула одним размашистым движением выхватил из ножен клинок и, яростно вскричав, вонзил его прямо в женское сердце, чувствуя, как проламываются кости её груди. Ноги Турона едва не подкосились, когда он увидел то, с какой чудовищной силой его собственный друг пригвоздил к земле девушку. Из её рта прыснула кровь, и глаза навсегда замерли, отражая багровые всполохи. Турон медленно перевёл взгляд на Варкулу, и глаза его медленно расширились. Расплавленная кожа тайруна источала тонкие чёрные нити, что растворялись в воздухе рядом с ним и окутывали его тело. Турон неосознанно схватился за рукоять секиры, боясь даже пошевелиться. Он мысленно заверял себя, что ему это сейчас казалось. Но нет: невидящий стальной взор тайруна замер на двух чёрных бриллиантах глаз девушки — единственном живом месте на всём теле, — а вокруг него всё сгущалась Тьма. Весь бой вокруг словно замер, оставляя лишь тайруна и его друга, да мертвое тело девушки. Кожа на его лице стала вдруг покрываться тончайшими шелками Тьмы, расползаясь, подобно кишащим змеям. Истекающие кровью раны и оголённые участки мяса медленно стянулись, сочась смоляным дымом, и в этот момент Варкула порывисто вдохнул, словно просыпаясь от забвения. Не взглянув на тело перед ним, он холодно оглядел унимающуюся заставу и заметил Турона.***
Зверь нёсся сквозь лес, прыжками взлетая над валежниками. Вековые деревья, словно чуя тревогу давраха, поднимали свои ветви, выгибали толстые стволы, расчищая ему путь к деревне мертвецов. С последним лучом солнца огромная морда толкнула низенькую дверь, и даврах вошел в горницу. Услышав тяжёлые шаги и тихий рокот, Лиалин с трудом повернул голову ко входу и, увидев сверкающие кровавым огоньки, слабо улыбнулся, тут же заходясь в приступе судорожного кашля. Рану жгло огнём. Лин мучительно застонал, собирая окровавленную рубаху на груди в кулак. Чёрные кудри, мокрые от холодного пота, прилипли к лицу. — Умираю я, Друже! Зверь одним прыжком заскочил на полати и навис над человеком, ловя его прерывистое дыхание. Чёрный пузырёк лёг в слабеющую ладонь, пальцы машинально сжали бутылочку, клыки сжали верёвку и рывком выдернули пробку. — Друже… Но даврах уже торопливо толкал носом руку, принуждая человека выпить содержимое. И Лин просто сделал то, что требовал зверь. Вязкая жидкость потекла по горлу, проникая в кровь, в каждую клеточку тела. Невыносимая боль пронзила сайрийца, разрывая на части сам светич. И Лин мычал, сдерживая крик, и скрёб пальцами по доскам, сдирая ногти в кровь, но те отрастали вновь. И не только они. Края раны от стрелы пульсировали; внутри бугрились, срастаясь, мышцы. Рана истекала гноем, кровью и жёлтой отравой тарала. В груди полыхал огонь, словно кто-то в отцовской кузне вновь раздувал пламя. Лиалин стонал, выгибался, расцарапывая кожу на груди. — Больно, Друже! Больно… В скрюченную ладонь даврах просунул второй пузырёк. Лиалин раздражённо отпихнул клыкастую морду, одновременно вцепляясь в жёсткое ухо и дёргая на себя. Зверь глухо зарычал, но юноша не слышал его. Вдруг конвульсии прекратились, и силы покинули человека. Пора! Прозрачная, чистая как слеза вода смочила бледные губы, снимая смертную поволоку с бирюзовых глаз. Боль ушла, оставляя после себя странное послевкусие и покалывание во всем теле. Лиалин вздохнул, набирая в лёгкие воздуха, прижал ладони к лицу и расплакался. Впервые после гибели родных. Слабые руки обняли мощную шею, подтягивая зверя к себе, и даврах послушно улёгся рядом, прислушиваясь к выравнивающемуся дыханию человека до самого утра.***
На востоке разлилась по горизонту алая заря. Чёрное покрывало ночи подёрнула сиреневая дымка. Ясса выронил обломок ветки, гортанно клокотнул, давая приказ к отступлению, и, припадая на четыре конечности, рванул в лес, уводя свору за собой. Даврах, прижавший Ису к земле, недовольно рыкнул, мотнул головой и, бросив добычу, поспешил за вожаком. Разрубленные туши ночных тварей обращались в прах и пропитывали землю выжженными пятнами, едва их касались лучи солнца, оставляя на привратной площади лишь растерзанные тела людей. Пожары полыхали повсюду. Варкула выжидающе смотрел на Турона. А тот, встретив его взгляд, отвёл глаза в сторону. — Тебе к целителям нужно, тайрун, — дрогнув, проговорил друг сквозь зубы. Тот равнодушно огляделся и побрёл сквозь горящие дома на юг. Турон провожал его полным неверия и жалости взглядом, осознавая, что эта война способна сотворить из его товарища неумолимое чудовище. Велир пошатнулся, сел на перевёрнутое ведро, удачно оказавшееся под ногами, и трясущейся рукой принялся стирать чёрную кровь с лица. Было ли ему страшно? Велир не знал, но дрожь унять не мог. — Ты! — В несколько громадных шагов Варкула добрался до девушки и, схватив её под руку, рывком поставил на ноги. — Немедленно возвращаешься в Стан! Казалось, он готов был убить её, таким гневом полыхали его серые, как сталь, глаза, но вместо этого мозолистые пальцы наскоро ощупали хрупкое девичье тело в поисках ран и переломов и, удовлетворённые, коснулись уставшего, испуганного лица, убирая растрепанные волосы с некогда белоснежной кожи. — Ты вернёшься в Стан прямо сейчас, — голос тайруна звучал тихо и мягко. Иса неуверенно улыбнулась и накрыла его ладонь своей ладошкой, прикрывая глаза и растворяясь в этой внезапной кратковременной нежности. — Велир! — Варкула знаком подозвал к себе младшего из дружей. — Веди коней, вы уезжаете. Он сам посадил девушку в седло, поцеловав на прощание, и обернулся к Велиру: — Головой за неё отвечаешь! Как прибудете в Стан — вышлешь сокола, но сам не возвращайся. Жди меня там. Я приеду. У меня к Траяну разговор будет. Но ты пока о том ни слова. Мне же напиши, как в Стане дела. Знать хочу — ведает ли Траян, что здесь творится. Иса не раз оглянулась в надежде поймать взгляд любимых глаз, пока они не выехали за ворота, но тайрун не обернулся ни разу, полностью поглощённый разговором с субашем. Рваные доспехи тяжело громыхнули на пол. Надо кузнецу отдать на ремонт. Опять. В кадке на лавке уже плескалась при каждом шаге вода. Ний омыл лицо и устало присел рядом. Надо послать отряд охотников на поиски дичи или заблудшего скота. В закромах под замком еще были и мука, и вяленое мясо, но субаш запасы берёг в ожидании более трудных времён. — Ты, тайрун, намедни возмущался, что я заставу забросил, что гниёт она, а я и в ус не дую. Так как? Поменял свое мнение? Варкула молчал, не находя слов. — Вот такие у нас ночи теперича. Лихие ночи. Все мысли только о том, как пережить бы их. Вот только тварей всё больше, а нас — всё меньше. Сам видел, что от войска моего осталось. И подмоги ждать неоткуда. Если б такое каждую ночь творилось, то пришел бы ты к пустым развалинам и сам бы в первую же ночь стал рваным мясом. Такие дела. — А Траян? — прочистив горло, негромко спросил Варкула, на что Ний лишь безразлично пожал плечами. — А что Траян? Ар-Ван другими делами занят. Он мыслит широко. Ему не до пограничной заставы. — Но то, что творится здесь, не сегодня-завтра коснется всех! И родовичей, и степной народ! — Да, — согласился с ним субаш, и в глазах его засветились недобрые огоньки. — Но когда кайсар и Ар-Ван поймут это — будет поздно! — ободрённый молчанием тайруна, Ний озвучил то, что уже много дней тревожит его разум, превращаясь в замысел. Никогда бы он не решился раньше сказать это вслух, но сейчас в газах своего тайруна он видел нечто… знакомое. Очень знакомое. — Давай поднимем Степь! Давай поднимем Родовы Земли! Давай свергнем Ар-Вана и Дашубу с Перуном! По-другому наши народы не спасти! Словно поражённый молнией, Варкула застыл, отказываясь верить в услышанное. Субаш, что ночью сражался с ним бок о бок, защищая жизни как загорцев, так и ирийцев, замыслил предательство? Тайрун до белизны в костяшках сжал рукоять меча. Почему он медлит? Неужели в словах воеводы есть доля правды? Надо вынуть меч и вызвать стражу. Надо посадить предателя под замок и отправить донесение Перуну. Надо… — За такие речи язык отрезать мало, воевода! — сквозь зубы ответил Варкула и, громко хлопнув дверью, вышел на воздух. Надо подышать. Надо успокоиться. Надо понять… Минувшая ночь тлела углями сгоревшего дома, оседала пеплом сайрийских тварей на вытоптанную траву, умывалась непослушными скупыми слезами защитниц заставы. В удивительно чистом голубом небе сияло белое солнце. Дружи собрались в гере субаша на совет. Полная низенькая женщина суетилась по хозяйству, расставляя на столе чугунки с кашей да похлебками. Нарезала ломтями ещё горячий хлеб. Если бы не рассечённый лоб Турона и невероятная молчаливость Сагала, то даже мерный стук молотков и топоров да визг пилы могли бы показаться мирными. Вот только ирийцы знали, что это загорцы готовятся к грядущей ночи в надежде вновь пережить её. — И давно это началось? — нарушил тяжёлую тишину Сагал. — С того дня, как вы покинули заставу и сороковник не минул — так лес в округе сошел с ума, — ответил вошедший вместе с лучником в светлицу Ний, устало усаживаясь за стол. — Ешьте. Надо ещё успеть подремать. — Мы уходим, — без предисловий объявил Варкула. Ний ничего не ответил тайруну, лишь уголки губ чуть заметно понимающе дёрнулись. — Мы приведём подмогу на заставу. И вновь Ний смолчал, словно не верил ирийцу, и это непонятным образом задевало Варкулу. Но субаш вдруг обернулся к нему и попросил без тени улыбки: — Забери с собой Немизу. За столом вновь повисла тишина. Лучник медленно положил ложку на стол и внимательно посмотрел на субаша. — Ты понимаешь, что сейчас сказал? — тихо уточнил Немиза. В глазах ирийцев читался тот же вопрос, ведь ночная битва ещё слишком ярка была в памяти и каждый сидящий за столом понимал: как бы храбро и отчаянно ни сражались загорцы, без этих двоих от заставы давно остались бы руины. — Видел же хал! Они теперь нападают в согласии с яссами и даврахами. Если ими и впрямь кто-то управляет — ладно, мы его найдем. Но что, если они умнеют сами?! Тогда от них не будет спасения. — Поезжай с тайруном, Немиза. — Степняк ободряюще похлопал лучника по плечу, и Варкула внезапно всё понял: Ний не верит, что Загорье переживёт следующее нападение. — Посмотришь, как у них там всё устроено. Потом мне расскажешь. Авось пригодится и на нашей заставе это. Сам же сказал, умнеет наш враг, вот и нам бы надо. — Почему ночью ты приказал оставить огонь только на воротных и стрельных башнях? — молчавший до этого Турон отодвинул нетронутую похлёбку и взглянул на субаша. — Эти твари лезут на огонь, бездумно, словно он манит их. — Так почему ты всю заставу не погасил на ночь? — изумлённо воскликнул Сагал, на что Ний лишь усмехнулся и покачал головой. — И мы так думали. И сделали. Вот только тогда твари полезли со всех сторон! Именно тогда Загорье лишилось большей части своих защитников! — Так. Хватит разговоры разговаривать. К закату мы должны быть у Ширеня. — Тайрун встал первым, подавая пример. — Собирайся, Немиза. Ты едешь с нами. — Мы не обсудили главное, тайрун, — негромко напомнил Турон, как-то странно глядя на Варкулу, словно хотел что-то сказать, да не решался. — Точно! Моя дружина, бо́льшая ее часть, субаш, останется на заставе до моего возвращения. А это полсотни отличных воинов. Думаю, такой обмен на лучника равноценен. И, хоть слова эти звучали слегка заносчиво, Ний понял: ириец пытается сказать, что он действительно вернётся и приведёт с собой помощь. — Я тоже хочу остаться, — тихие слова Турона прозвучали для Варкулы подобно грому. И дело не в том, что он и сам не верил в силы загорцев, и даже не в том, что они уже несколько лет не разлучались. Турон — не просто друг и боевой товарищ. Это наставник, советник… — И вот тогда обмен будет действительно равным. Варкула слабо улыбнулся, понимая, что теперь он точно вернётся, и вышел на крыльцо. Дожидаться вестей от Велира не было смысла: ничего бы они не решили. А после заявления Турона он впервые на толику момента почувствовал себя настолько уязвимым. Перед чем? Он и сам не знал. Достаточно было чувствовать. * Отъезжали они поспешно, и Варкуле казалось, что стоит крепостным стенам Загорья скрыться из виду, как растревоженная память его успокоится, уляжется на самое дно, где и была до сегодняшней ночи, а образ сестры вновь растворится в забвении. Сам того не замечая, тайрун погонял своего коня, зачастую уезжая от отряда далеко вперёд. Потом вдруг приходил в себя. Останавливался, с затаённой тоской вглядываясь в плывущие по небу облака, будто там, наверху, возможно было найти ответ его измученному сердцу. Весь путь до Юдового Ущелья тайрун молчал, погрузившись в свои воспоминания. И Сагал, не на шутку встревоженный состоянием друга, незаметно взял командование на себя, пресекая любые разговоры. И пусть возвращалось их на родину не более трех дюжин, но допускать косых взглядов и ослушания воин не намеревался. Возле него, не отставая, держался загорский лучник. И чем ниже солнце клонилось к горизонту, тем тревожнее становился взгляд хвойно-зелёных глаз. — Всё будет хорошо, — неожиданно для себя подбодрил лучника Сагал. Немиза и виду не подал, что удивлён этой поддержкой, только благодарно улыбнулся и кивком головы призвал посмотреть родовича вперёд. Там, упираясь острыми вершинами в лохматые тучи, темнели скалы на входе в Юдово Ущелье, сочащиеся болезненным тусклым туманом. — Лучше бы через перевал Кара-Кем пойти, — с сомнением в голосе произнес лучник, но Сагал отрицательно чуть качнул головой. — Так мы несколько дней потеряем, а у Загорья каждый из них на счету. Да и Варкула спешит, видишь? Не только у тебя там друзья остались. — Ночи в наших краях теперь — страшная пора, — тихо, словно самому себе, сказал Немиза и машинально обернулся, будто надеялся увидеть позади макушки дозорных башен Загорья. В сгущающихся сумерках они успели добраться к подножию скал до наступления ночи, но, как бы Варкула ни торопился, привал всё же приказал устроить недалеко от входа, не рискнув двигаться по ущелью в темноте. Эта часть перевала его пугала до дрожи и, подобно бездне, манила в свою непроглядную тьму. Если бы не спешка, тайрун, пожалуй, бы действительно выбрал другой путь, более долгий, но менее опасный. Но походные шатры уже установлены, и в звёздное небо уже взвивалось пламя костров. Приказав всем спать с оружием, Варкула выставил дозорных, назначил очерёдность и, задёрнув полог своего шатра, устало опустился на толстое шерстяное одеяло, расстеленное прямо на земле, зажег свечу и расстелил перед собой карту, срисованную с Ниевой, и обугленной палочкой прочертил путь, пройденный от перевала до гибнущей деревни и от нее до Загорья; очертил кружком поляну с домом Борума и место битвы с даврахами; в более широкое кольцо взял земли, по слухам пораженные странной хворью. Интересно выходило… Нападали чудища только на заставу, а еще лютовали на дорогах проходящих через лес… Хладный который. Земли же чернели именно вкруг леса, если морсом ягодным на белый рушник плеснуть, вот также пятно поползет. И не значит ли это, что сайрийский выродок хоть и ранен, но жив, оттого и земля в округе портится, а твари его нападают — или охраняют, или мстят… Варкула поёжился, с недовольным удивлением подмечая, как внезапно похолодало. Пальцем слегка отодвинул полог и в образовавшийся зазор увидел, как сизый туман окутал весь лагерь и, погасив догорающие костры, загнал засидевшихся воев под навесы. Свеча тихо затрепетала, словно на ветру, и Варкула, в недоумении вскинув бровь, замер с угольной палочкой в руке. В пламени ему почудился горящий взор черных хитрых глаз, глядевших а него так, словно всё о нём ведали, все его тайные мысли, обиды и злобу. Огонёк яростно плясал в несуществующем сквозняке, то раздувался огненным цветком, то вдруг тянулся своими всполохами к родовичу, почти обнажая обгорелый фитилёк. И Варкула был не в силах оторвать взгляд от этого огненного танца, чувствуя, как такой же огонь разгорается в его сердце, заставляя его биться сильнее, вызывая истому в теле, отчего то стало неподъемным. И вдруг огонек сильно зачадил и сорвался вытягиваясь в женский стан, обращающийся клубами черного дыма. Варкула потянулся к меху, выдернул заглушку и стал судорожно глотать воду, старательно отмахиваясь от наваждений. Спать, надо спать, чтоб не мерещилось всякое, — стучало молоточками в голове. Тыльной стороной запястья он утер проступившие на высоком лбу капельки пота. Но чужое незримое присутствие всё равно давило на разум, а мех в руках начал покрываться инеем. Чёрный дым стелился бугрящимся ковром по земле. Тайрун откинул голову назад в попытке расслабиться, чтобы потом открыть глаза и убедиться, что навязчивый морок расшатанных душевных струн наконец исчез. Но даже когда шатёр погрузился в непроглядную темень, этого не произошло. И вот до его слуха донёсся тихий шелест шагов. Не открывая глаз, мужчина покрылся предательскими мурашками. Шаги замерли прямо перед ним. — Мой господин… Нежный, сладкий, как патока, юный голос лучше успокоительного отвара Велимудра подействовал на натянутые донельзя нервы, и Варкула не сдержал блаженного полустона-полувыдоха. Никогда бы он не подумал, что простые слова могут так легко унять его давнюю внутреннюю боль, принося сладостное удовлетворение. Внутренний огонь перестал так нещадно жечь и словно, наконец, получив желаемое, стекал по внутренностям вниз и завязываясь там узлом. — Я сразу поняла, что нашла того, кого так давно искала. Твой светич пожирается тьмой, и ты чувствуешь это. Я пришла для того, чтобы дать тебе силу, мой повелитель. Варкула приоткрыл глаза, не имея сил сопротивляться этому чарующему голосу. Закутанная в прозрачные тёмные ткани, она была прекрасна. Сливочная кожа мерцала, словно в звездном свете, а стройные ноги выглядывали из-под длинных струящихся одежд. Склонившись над родовичем так низко, что её полная белая грудь оказалась вровень его глаз, женщина легко погладила щетинистое красивое лицо и улыбнулась. Нежные ладони легли на крепкие плечи воя, горячим воском стекая с них по рукам. — Я могу дать тебе многое… Тебе нужно только попросить. Сказать «да» своим тайным желаниям плоти и крови, позволить естеству прорваться через стены, что ты воздвиг напрасно… — Кто ты? — прошептал Варкула. — Я — ночь, я — туман, я — юда. Люди шепчутся, что я неуловима, как ветер, и страшна, как хворое поветрие, я вселяю страх в их сердца страх, они такие слабые и жалкие. Но ты, мой господин, не такой. — Зачем мне нужна помощь такой, как ты? Да и чем ты можешь мне помочь? В чем? — Затем, что ты сам подобен мне. Ты силён и страшен так же, как и я, но таишь это глубоко внутри. Ради других ты воздвиг внутреннюю крепость, но что они дали тебе? Ничего. Ты потерял самое важное в своей жизни. Твоя потеря так велика, но где возмездие? Не пора ли стать самим собой, освободиться от оков? Варкула поражённо молчал, не находя слов тому, что делало это нечто с его внутренними устоями. Что-то прочное, как вековое древо, внутри надломилось, раскрошилось и стремительно осыпалось от её горьких речей и сладкого голоса. — Что ты несешь? — Только вспомни, — опалила ухо Варкулы своим горячим дыханием юда. — Вспомни Карду. — Что?.. Варкула поднял руку, желая оттолкнуть от себя нечисть, но женская хватка вдруг стала будто каменной. Юда повалила его на лежанку и придавила к земле. Алые губы быстро-быстро зашептали: — Вспомни, как она мучилась. Мучилась на глазах у них, а они ничего не сделали, не спасли от жадного до плоти пламени. Как они отправляют твоих людей на верную смерть против тварей чужеземных, обрекая их на мучительную смерть. Они думают лишь о себе, о своей драгоценной сестрёнке, а о твоей сестренке кто подумал? И на беды народа им плевать. Посмотри, что они сотворили с этими землями. Ты правда думаешь, что они ничего не знали? О, разумеется, как и тогда, когда жалкие людишки пустились в распрю и позволили вашему дому гореть вместе с Кардой! Как же мучаются здесь вдовы и сироты, дети, которым приходится продавать своё тело, чтобы иметь краюху хлеба на ужин вместо гнилостных опарышей. И ты всё еще хранишь им верность? Ты все еще готов за них сражаться? — Ты не знаешь, о чём говоришь, — рыкнул сквозь сжатые зубы Варкула. — О-о, — с сожалением вздохнула нечисть. — Никто лучше меня не знает об этом. Я читаю тебя всего, полностью, до последней капли твоей крови и вижу, вижу… Юда убрала руки с плеч Варкулы и медленно перешагнула через него, слегка зажав своими босыми ногами его торс. Мужчина почувствовал, как его сердце заходится в бешеном ритме. — Кто ты? — повторил Варкула, сглатывая вязкую слюну. Женщина легко улыбнулась. — Гораздо важнее — кто ты на самом деле. Я твоя погибель или путь к возвышению. Чего ты желаешь? — Она наклонилась вперёд, заслоняя своей тенью всё еще пляшущий огонек свечи. — Власти? — Маленький острый коготок процарапал по его животу тонкую линию. — Славы? — Юда искривила губы в издевательской усмешке. — Или чего-то другого? Скажи это вслух. Скажи, несмотря на то, что я и так знаю ответ. Так требует ритуал. Тайрун тонул в её бездонных глазах с пляшущим пламенем внутри и впервые в жизни чувствовал себя настолько беспомощным. Беспомощным оттого, что юда видела самую суть его тёмных мыслей, которые он сам старательно скрывал за тревогами о службе и бедах народа. Всё его тело горело, лихорадило, и тогда он решился. Слова потекли медленно, как будто он пробовал их на вкус. — Я хочу иметь такую силу, чтобы одним лишь взглядом подчинять, карать и заставлять людей следовать за мной, вселяя решимость в их сердца. Такую мощь, чтобы, наконец, отомстить за Карду. Дай мне такую силу, чтобы я уничтожил отродье Сайрийи и дал своему народу новый, лучший мир! Юда вся встрепенулась, глаза её лихорадочно заблестели. Своему народу? Она подняла вверх заострённый ноготок и хищно улыбнулась, а после - быстрым движением прорезала себе венку на шее. Густая, почти чёрная кровь потекла к её груди, а Варкула, не смея шевельнуться, наблюдал за этим, тщетно стараясь унять возбуждение, горящее во всём теле. Она сводила его с ума. Женщина смахнула копну вьющихся волос за спину, оголяя шею, и вальяжно села на раздвинутые бёдра тайруна. — Пей. И ты получишь всё, что пожелаешь. Варкула тут же потянулся к нежной шее, вдыхая резкий, при́крый аромат кожи, от терпкости которого едва не закашлялся. Однако юда, хихикнув, остановила его, впиваясь коготками в широкую мужскую грудь. — И даже о цене не спросишь? — За то, что я попросил, не жалко отдать и собственную жизнь. — Ну и ну… — улыбнулась юда, скользнув немного вверх по бедрам Варкулы и сжимая их коленями и слегка склонилась, чтобы запах крови лишил его разума. — Ты желаешь повелевать сердцами людей, а за это надобно отдать своё собственное. — Так забирай. Чёрная сущность нечисти внутри победно взвыла, застилая её глаза огненной пеленой. Варкула рыкнул и рывком притянул желанную шею за затылок к губам, впиваясь, вгрызаясь в кровоточащую вену с дикостью лесного зверя. Юда вдруг расхохоталась и самозабвенно застонала, отдаваясь, наконец, своей стихии. Глаза её закатились от блаженства чувствовать сухие жадные губы этого неистового воина на своей оледеневшей коже, а сама она стала ритмично тереться о бугор желавшей её плоти. С громким чмокающим звуком оторвавшись от женской шеи, Варкула утер лицо, лишь еще больше размазывая по нему кровь, что казалась ему пьянее и слаще мёда, грубо впился в губы юды и тут же почувствовал, как соблазнительница до крови прикусила его нижнюю губу, чувственно втягивая её себе в рот и проходясь по ней мокрым языком. Воздух вокруг них будто искрился и нагрелся так стремительно, что верхняя одежда начинала раздражать. — Мне говорили, что ты стара и многие века наводишь на всех ужас. Женщина заливисто рассмеялась, смахивая с себя верх сотканной из Тьмы ткани и оголяя высокие округлости чувственной груди. Гибкий стан её плотно придвинулся к рубахе воя и выгнулся, а руки соблазнительно зарылись в его густые волосы. — Сейчас я проверю, правду ли говорят эти несчастные, ибо у меня есть ещё одно желание. — И какое же? — спросила юда, сама зная ответ. Варкула не ответил, только сжал мозолистыми ладонями её ягодицы, сладко их переминая. Мир постепенно помутнел, оставляя лишь яркие глаза неистового существа, что самозабвенно отдавалось ему со всей страстью. Никогда Варкула не чувствовал чего-то хотя бы отдалённо похожего. Её жадность раззадоривала его и заставляла быть ещё неистовее, ещё жёстче — настолько, насколько он никогда не был жесток даже на поле боя. Юда жгла его, а порой заходилась таким леденящим бесчувственным хохотом, что Варкула замирал. Но она целовала его вновь, и он снова тонул, тонул, тонул, будто путался в ее сотканных из тьмы одеждах. Варкула не помнил, когда наслаждение достигло своего пика. Всё было как в тумане, в лихорадке, когда не знаешь, где правда, а где ложь. Так, став его видением и безмолвной наблюдательницей, нечисть в юном женском теле исчезла, напоследок показав Варкуле своё прощальное послание. Варкула видел огонь. Всепоглощающий, лижущий с древним остервенением деревянные срубы домов, леса и распаханные поля. Из огня вытаскивали людей когтистые лапы, сдирали с них мясо и давили, словно тараканов. Существа с несколькими головами, сросшимися телами, десятками глаз; исполинские и чудовищно устрашающие, и маленькие, размером с лягушку, но дикие и необузданные в своей ядовитости. Кровавые жертвоприношения последователей Сайрийи обхватили весь мир цепким безумием. Всё пылало огнём, в воздухе, мешаясь с запахами гари, господствовали вонь гниения и крови. Выпотрошенные тела родовичей и степняков — чистых детей, непокорившихся мужей и девственниц — висели на жертвенных алтарях, а жадные ублюдки самой Тьмы пожирали их внутренности. Сайрийец стоял ко взору спиной, но Варкула видел чернь, расползающуюся от него. Как вдруг из-за фигуры юноши вышла она. Среброволосая Зоря стёрла рукавом кровь со рта и растянула губы в дикой усмешке. Рядом с ней грудами лежали тела. Радогост, Дашуба, Перун, Иса и Мин-Лиам… Все эти смерти случатся из-за неё. Девица гордо положила руку на плечо сайрийцу и звонко расхохоталась. Обезумевший вскрик сорвался с уст Варкулы, когда от этого смеха стали трястись горы и земля, реки выплёскиваться из своих берегов, а звёзды попадали огненными камнями с небес за землю, пробивая её недра насквозь. Мир пошатнулся и стал раскалываться по частям, а Зоря раскрыла свою ужасающе огромную пасть, испещрённую зубами, и посмотрела прямо Варкуле в глаза. Кровь полилась ручьями из её рта и носа, и в ней были ошмётки частей тел всех, кого та поглотила. Всасывая воздух в себя, сама Тьма стала притягивать ближе к себе тайруна. Он отчаянно цеплялся за землю, до крови растирая пальцы, но открытая кровящая пасть всё засасывала его, пока с лязгом не проглотила, обхватывая его внутренними стенками, гниющими заживо и сочащимися смрадными соками. Как вдруг всё провалилось и сознание воя отчаянно закружилось, а откуда-то извне донёсся голос молодой юды: — Узри то, что будет, если ты не остановишь эту про́клятую пару, созданную для того, чтобы погрузить весь мир в небытие, что страшнее даже самых больших бедствий. Их порождения плодятся с каждым днём всё больше, так распорядись моими дарами так, как велят твои чёрная душа и лишённое сердца хладное тело. Отныне и навсегда. Невыносимая боль пробила грудь, заставляя Варкулу страшно взвыть. Рёбра его ломались, а кости их впивались в ткани лёгких. Он чувствовал, как она рвала его мышцы и вены, как кровь захлестала в разные стороны, растворяясь во всепоглощающей Тьме. Так же резко, как та жгучая боль, на место пламени агонии пришёл мороз. Такой пронизывающий холод, что кровь в мгновение застыла в нём, притупляя всё человеческое, всё, что когда-то едва отзывалось на позывы сердца. Отныне лишь мороз гулял по его венам, иссушая чернеющий всё больше с каждым мгновением светич. Он не знал, сколько это продолжалось, но казалось, что эта боль никогда уже не отпустит, не даст вдохнуть полной грудью и почувствовать ток горячей крови по жилам. Разлепив веки, тайрун уставился в провисший полог шатра. В постели он лежал один, но его это не тревожило. В голове было пусто: ни единой мысли, будто кто-то взял и стёр всё, о чём он когда-либо размышлял. Усевшись на лежанке, мужчина провёл рукой по лицу и вздрогнул - ладонь его была жутко холодна. Передернув плечами, Варкула встал, накинул поверх рубашки тёплый кафтан и вышел на воздух. В небе вовсю сияло раздражающее осеннее солнце, но тайруну было морозно так, будто внутри его был кусок льда. Варкула опустил взгляд и увидел у ног черный лоскут полупрозрачной ткани. Дрогнувшей рукой родович поднял его. Перед глазами тут же всплыли воспоминания, как, вколачиваясь ночью в желанную нечисть, он терял голову от ярости и похоти, как прижимался к её спине, полностью заполняя внутри, как перехватывал мозолистой ладонью тонкую холодную шею и сжимал ее грудь, кусал, ласкал. Как женщина гортанно стонала под ним, закатывая свои белёсые глаза. А он лишь сильнее сжимал шею и заходился в бешеных толчках. Повинуясь полонящему разум наваждению, тайрун, содрогаясь, засунул чёрную ткань за пазуху стёганого кафтана, укладывая у самого сердца.