Учитесь говорить о любви

       — Эдвард! Эдвард!        Тишина.        Тишина в Готэме — поганый знак, дурной. Ничего хорошего она не приносит. Освальд хотел бы сделать вид, что ничего не понимает, не замечает беспокойства, разливающегося по сердцу, но не в силах сделать это. Не в состоянии. Игнорировать боль нельзя. И, чем она сложнее, тем более ясным это становится.        Потому он осторожно втискивается в кабинет. Дверь закрыта, но у него есть ключи. Нет таких дверей, которые способны остановить Освальда Кобблпота.        В кабинете темно и тихо. Освальду страшно до усрачки, он этот ужас спиной чувствует, и каждой, буквально каждой, клеткой.        — Нигма! — напрасно вглядываясь в пустоту, зовёт он, максимально громко. — Ты где? Прячешься от меня, что ли?        Молчание. Снова молчание. Оно его уже бесит, мать его!        — Да где тебя черти носят?        Беспокойно озираясь, как будто может увидеть что-нибудь в кромешной тьме, Освальд проходит к столу. Там, к счастью, свеча, стоит на краю. А рядом — спички. Света нет во всём городе, авария. С этим ему, Кобблпоту, ещё только предстоит разобраться. Но пока у него есть проблема поважнее — понять, куда в этот раз делся Нигма, великий Загадочник.        Чиркнув спичкой, которые достал из кармана пальто, Освальд зажигает свечу. На столе — стерильная чистота, и практически идеальный порядок. Если бы не чистый белый лист, ровный и идеальный. Такой же, как Нигма, владелец этого кабинета.        Что там? Предсмертная записка? Письмо криминальному авторитету извне? От ужаса, который пронзает грудь, Кобблпоту тут же становится трудно дышать, практически невыносимо. Он моралью особой не отличается, потому сразу хватает бумагу в руки, торопится прочитать.        Там то, чего Освальд никак не ожидал увидеть.       Стихи. Ваши пальцы — моё проклятье, Вы, как бред, как мара, как сон, И хожу я — живое заклятье, и дышу с вами я в унисон. Вы — моя недопетая песня, Ускользнувшая мимо мечта, но когда-нибудь будем мы вместе, а другое вокруг — суета…        Кобблпот рушится в кресло. Крепче вонзается в бумагу пальцами. Руки начинают дрожать, ходят ходуном. Ему страшно, а в голове так много вопросов!        Он даже не услышал, как открылась дверь. Потому только вздрогнул, когда Эдвард, точно ящерка, протиснулся в кабинет.        — Где ты был? — истерично, дёрганно, нервно, кричит Освальд.        — Гулял.        — Не стану даже делать вид, что верю тебе, Эд.        — Но я действительно гулял. А ты бы поменьше копался в моём кабинете, куда вошёл, между прочим, без разрешения.        — Мне не нужно твоё разрешение, чтобы куда-то войти. Объясни, — он потрясает бумагой перед лицом, — что это такое?        — Стихи, — пожимает плечами Нигма, — разве неясно.        — И о ком же они? Посвятил очередной дамочке, в которую влюбился?        Эд с пристальным вниманием смотрит на Освальда, и как-то странно, лукаво, улыбается.        — Они никому не посвящены, Освальд, — отвечает он, — это просто стихи. Давай лучше выпьем, раз уж ты здесь. Вино будешь? Или водку?