Лиминальность

      Она открывает старое окно с грохотом, который вторит едва-едва промелькнувшей в тёмном небе вспышке молнии, — значит, гроза совсем близко. Значит, гроза уже здесь.       Она отбрасывает в сторону раздуваемый ветром белоснежный тюль, шагая ко мне. Волны разбиваются пеной за Её спиной, замирая в воздухе брызгами столетней пыли, висящей в душной комнате. Сухой песок шуршит под Её босыми ступнями.       Воздух пахнет солью и мокрым асфальтом, воздух пахнет водорослями и свежими пожаренными на кухне блинчиками. Она стоит и смеётся, раскинув в стороны руки, волны, набегая, лижут Её ноги, тюль, раздуваясь от ветра, гладит Её по спине.       — Конец света, Ной! — весело восклицает Она. — Где твой ковчег?       Новая вспышка молнии вырывает следующий миг из череды предыдущих, отражаясь в чёрной бездне бушующего моря и бабушкином зеркале. Я молчу, у меня нет ни ковчега, ни ответа на Её вопрос. Раскат грома доносится до меня отзвуками Её смеха, Ей нравится новая только что придуманная Ей игра про конец света, потоп и ковчег — знала бы Она, как сильно я ненавижу это слово и эту легенду.       — Как же ты собрался спасать меня, Ной? — Она скользит ко мне, оставляя мокрые следы на песке и влажные — на старом пыльном ковре. Она сжимает мои ладони в своих, и моря вокруг становится больше, чем комнаты. Ураган бушует вокруг совсем рядом, брызги волн смешиваются с каплями дождя и бьют по лицу, ветер ревёт оглушительной прохладой, напоённый грозой и тревогой. Испуганно кричат вдалеке чайки, белыми мотыльками кружась вокруг старой напряжённо гудящей тусклой лампы.       Свинцовое сине-серое небо опускается на нас, волны поднимаются всё выше и, кажется, вот-вот накроют нас с головами, слизнут с берега и утащат куда-то в чёрную глубину. Свист чайника где-то на кухне прорывается сквозь вой ветра, и я отмираю. Отступаю, оскальзываясь на песке и спотыкаясь о сгиб ковра, вырываю ладони из Её хватки, а Она и не держит, смотрит только, как будто немного обиженно.       — Как нет ковчега? Должен же быть, в книжке написано, я покажу, — Она скользит к шкафу с книгами, проводит пальцами по корешкам, будто на ощупь выискивая нужную. И находит — ловко достаёт с полки книгу, наугад — или нет, я уже не уверен — открывает на середине, с торжествующим видом вчитывается в текст…       Сначала гремит гром. Только потом — вспышка, не снаружи, внутри комнаты. С тихим хлопком лампочка гаснет. Комната погружается в темноту.       Я смаргиваю плывущие перед глазами цветные круги, но один — цветом и размером с огонёк зажигалки — и не думает исчезать. Потом сквозь шум ливня на улице до меня доносится звук рвущейся бумаги. Цветное пятно огонька вспыхивает ярче, пожирая вырванную из книги страницу и вырывая из мрака Её лицо.       — Я твой маяк, Ной. Иди на свет, — ровно говорит Она, пока страница сгорает в Её руке, но Она будто совсем не боится огня.       А я боюсь. Боюсь, что Она сгорит, легко, как эта страница, как бумажная фигурка балерины из старой сказки, как спичка…       Я боюсь, что Ей не хватит сил быть мне маяком слишком долго, и я шагаю к Ней, увязая в мокром песке и морской воде. Водоросли обвивают мои ноги, мешая двигаться, ветер с моря и из окна бьёт в лицо, а я всё никак не могу сделать ещё одного шага к Ней, а Она — маяк — догорает.       — Иди к маяку, Ной!       — Ари… — пытаюсь позвать её, сказать, что я не могу, снова признаться, что я слабый и не надо гореть ради меня, не надо сгорать, я не стою того, но…       — Быстрее! — Её голос тонет в очередном раскате грома и огонь перекидывается вдруг на книгу в Её руках, и я вижу в Её глазах ужас.       — Ариадна!