***
Утро было недобрым. Лучи света пробивались сквозь не очень плотно закрытые шторы и падали прямо на глаза. Гермиона проснулась от грохота. Показалось, что что-то железное, типа, стопы кастрюль, сбросили с самой верхней ступеньки лестницы вниз. В затылке заломило. — Чёрт, — единственное, что Гермиона выдала, садясь на кровати и потирая голову. Стрелки часов неумолимо бежали к семи утра. — Сука, — теперь уже громче и более едко сказала Гермиона, сбрасывая с себя одеяло и вставая с кровати. Она пошатнулась, но удержала равновесие, расставив руки. Прямо в застиранной полинявшей пижаме, которая в свои лучшие времена была нежно-голубого цвета, Гермиона спустилась вниз и наткнулась на занимательную картину: андроид ковырялся в каком-то странном аппарате, назначение которого Гермиона не знала, сидя прямо на паркете под лестницей. — Доброе утро, мисс Грейнджер. Рад, что вы уже проснулись. — Что ты делаешь? — настойчиво спросила она, переступив с ноги на ногу, так как была босиком, а пол был не самым тёплым. — Чиню. — Что именно ранним утром тебе пришло в твой малюсенький наитупейший процессор чинить у меня под лестницей? Может быть, в следующий раз, для лучшего эффекта, ты возьмёшь эту дрянь и притащишь её чинить уже в мою спальню? Ну, а что, мне кажется, идея заманчивая. Для тебя. — У вас сегодня хорошее настроение, — андроид широко улыбнулся, подняв свой взгляд на неё. — Это так хорошо, мисс Грейнджер. Я счастлив. А это приспособление я нашёл сегодня ночью в нашем городе у одного коллекционера. Оно называется — газонокосилка. Но кажется, оно сломано. Извините, мисс Грейнджер, я не очень хороший механик и электрик, у меня неполная база данных по всем продуктам, произведённым и придуманным человеком. Смотрите, какой забавный механизм. Здесь есть даже верёвочка. Зачем? Не знаю, где можно заниматься ремонтом изделий, поэтому подумал, что под лестницей я вам не помешаю. Гермиона вздохнула. Теперь она уже не заснёт, потому что таблетница не выдаст снотворное. Сон испорчен. Эта машина таскает себе подружек в дом для компании, называя их раритетом. И вообще… Она размяла затёкшую шею рукой. — Я в душ.Газонокосилка
10 октября 2020 г. в 20:54
В первый раз сообщить о смерти солдата его родственникам было очень тяжело, на грани невозможного. В диспетчерской был полумрак, горел только монитор компьютера и несколько лампочек на приборной панели. Слова встревали комом где-то в гортани, и Гермиона ощущала всё приближающийся приступ удушья.
Во второй было так же больно и страшно, но без ощущения невозможности.
В третий — намного спокойнее.
В сотый — Гермиона всё делала по Уставу.
Нет, дело было не в том, что она не сопереживала своему чужому горю. Нет, просто в какой-то момент психика шла по накатанной, отработанной схеме, исключая возможность нервного срыва и боли за грудиной, которая не проходила ни от каких лекарств. В конце концов, именно Гермионе пришлось вместо всех этих генералов и прочих смотреть в глаза матерям, отцам, жёнам и детям. Именно Гермионе было положено оформлять документы и готовить «груз» к транспортировке, а иногда и погребению.
Каждый раз, проходя через это снова и снова, теряя одного напарника за другим, Гермиона становилась каменной.
Когда умер дедушка, Гермиона была очень далеко, чуть ли не на другом конце галактики, и узнала не сразу. Она сначала даже ничего не почувствовала. Ни через день, ни через неделю и, казалось, прошло больше полугода, как что-то внезапно в голове щёлкнуло.
Была отвратительная дождливая погода. Заливало всё. Вода бежала ручьями по грунтовым дорогам, всё больше их размывая. И станция, в которой они ночевали, была вся обветшалая, с дырявой крышей. Гермиона стояла возле окна, курила, и курила, и курила, время от времени поглядывая на рядом стоящий тазик, размышляя о том, как скоро он наполнится.
И тут, под звуки ливня и ударов капель о сталь, Гермиона заплакала. Сначала тихонько, даже незаметно для себя, потом сильнее, шумнее. На грудь будто налеглись и её всю сдавили. Ночь, жестяная старая станция, насквозь проржавевшая, она и напарник какой-то там по счёту. Холодно и больно.
Самое страшное, что боль унять не получалось. Совсем. Только заходясь в рыданиях, усевшись у тазика с водой на корточки и обхватив затылок руками, Гермиона ощущала себя человеком. Не машиной для исполнения приказов, а живой и самой настоящей внучкой, которая только в эту самую грёбанную секунду её жизни осознала — его больше нет.