***
— Пей, это чай с местными ягодами, — Ларс поставил перед мальчишкой щербатую чашку с ароматным дымящимся напитком и отвернулся, чем-то там деловито зашуршал. — Местными? Волчьими, что ли? — подозрительно прищурился Олесь, принюхиваясь. Пахло приятно. Майским медом, сушеными колдовскими травами и терпким имбирем. Так и не дождавшись ответа, обхватил чашку озябшими руками и отпил немного, по-детски сдув клубящийся белый пар. — А куда Маркус делся? Кто он тебе вообще? Ларс обернулся, одарив мимолетной ухмылкой, и поставил на стол тарелку с бутербродом. — Никто, — спокойно ответил он, окидывая взглядом необжитое помещение кухни, которую дед пафосно нарек горницей. — Он просто присматривает за домом. Когда-то давно я спас его, и теперь он выручает меня. — Присматривает за домом? — фыркнул мальчик неожиданно охрипшим голосом. От глотка сладкого чая по телу пробежала приятная дрожь, будто напоминая, что на самом деле он замерз как собака. — Никто вообще об этом доме знать не может! Кому в здравом уме вообще придет в голову тащиться черт знает куда по кустам, чтобы добраться до никому не нужного утеса? Мужчина снова обвел дом взглядом хозяйственника, осматривающего свои владения, надолго задержался на дверях в сени, где в крохотное окошко барабанили капли наконец-то сорвавшегося осеннего дождя, и отстраненно произнес: — Я не переживаю о том, что здесь поселится незваный гость. Просто дома, как и люди, преждевременно стареют, покинутые. А Маркус пошел в деревню. Она тут километров десять к востоку. И, предвосхищая твои возмущения по поводу того, как я мог отпустить старика в такую погоду, спешу заверить, что он старый морской волк, который еще тебе фору даст. Вот увидишь, будет козлом по камням скакать к нам с утра пораньше, не успеешь глаза открыть, а он уже стряпает что-то… И ведь не зовет же никто, а он сам идет. Ларс разгладил пальцами ситцевую скатерть и задумчиво покосился на свои руки в перчатках. — Зачем тебе они? — задумчиво пережевывая бутерброд, поинтересовался Олесь, глянув на него с интересом. — Уже низачем. Он снова покосился на сени, где ветер с упрямством быка пытался когтями выцарапать оконную раму, всем своим массивным телом наваливаясь на дряхлую тушку рыбацкого домика, а потом медленно стянул перчатки с рук. — Это… ты поэтому скрывал? Примета особая? Вообще-то Олесь и ожидал нечто подобное. Все кисти, ладони, пальцы мужчины были покрыты белыми старыми шрамами, будто его сшивали по частям. Кое-где действительно виднелся заборчик из белесых швов. — Да, — кидая перчатки на столик, ответил Ларс, лучезарно улыбаясь. — Теперь-то мы вдвоем, хотя, признаться честно, я уже привык скрывать руки. Впрочем, есть еще одна важная функция у перчаток… — Не оставлять отпечатков? — тихо подсказал Батя, низко наклонив голову, так что стал напоминать ощетинившегося ёжика, готового к атаке ядовитой черной мамбы. Чудом, что ёжики и черная мамба в основном водятся в разных природных зонах. — Ты же убил их, да? Про это дед говорил. Охранник и кассирша. Ты убил их? Ларс дернул уголками губ, но позы не сменил и внешне остался спокоен, хотя Олесь ожидал уже, что его схватят за шею и просто… — Знаешь, мальчик, если рассматривать всё с этой позиции, то, конечно, мой поступок омерзительный и вообще не может быть оправдан, однако, если ты взглянешь на ситуацию с другой стороны… — Ларс вдруг плавно перетек к столу и сел на скамейку напротив, уставившись на хмурого парня черными расширенными в темноте зрачками, так похожими на ягоды белладонны. — Если бы они нас проигнорировали, то бог с ним, пусть живут, но ведь они могли вызвать полицию и по нашему следу пустили бы ментов, а это мне совсем ни к чему. — А теперь по телеку, скорее всего, говорят о жестоком убийстве, а ты… — договорить он, к счастью, не успел, а то явно наговорил бы лишнего, потребовал бы откровения, к которым был еще не готов. — А я официально мертв, — улыбнулся Ларс в который раз. — Но мне нравится, что в твоем голосе нет страха. Гнев — да, но не страх. Большая редкость в наше время.***
— Мы что, на одной кровати спать будем? — подозрительно прищурился Олесь, прижимая к груди выданный ему теплый шерстяной плед. — А ты боишься, что я начну приставать? — игриво подмигнул мужчина, задергивая шторы. — Не переживай, мальчик, мы должны хорошенько выспаться, а всё остальное как-нибудь потом. — Что значит — потом?! — Успокойся и решай проблемы по мере их поступления, — мягко ответил Ларс, подталкивая паренька в спину. — Мы оба чертовски вымотаны дорогой и холодом. Посмотри на эту мягкую кровать с пуховым одеялом и лавандовыми подушками. Разве тебе не хочется закутаться и проспать до самого утра? А на рассвете солнце не разбудит нас, потому что окна здесь выходят на северную сторону. Знаешь, какие ветры дуют с севера?.. Олесь неуверенно шагнул к кровати, подчиняясь медовому вкрадчивому шепоту. Кровать действительно манила. На такой он не спал никогда. Вот вообще никогда. Скрипучий продавленный диван в его старой квартире был крошечным. Наверное, его можно было разложить. Кажется, диван тот притащил отец, когда мама умерла. Да. Точно. Папа продал детскую кроватку Олеся и родительскую кровать, чтобы… чтобы что? Кажется, купить наркотики. Кажется, он был по уши в долгах. …А взамен приволок чей-то выброшенный на свалку диван. Они с папой спали на нем вдвоем. Олесь под стеночкой, долго не мог уснуть из-за скрипа, всё смотрел на папины длинные черные волосы, рассыпавшиеся по подушке. Да, папа носил длинные черные волосы, подражая Джону Бонэму, а еще часто ворочался во сне. И поздно приходил. Когда он умер, с Олесем иногда ночевала бабка. Бабка еще и храпела. А потом, когда все оставили его в покое, он просто сложил диван и научился не шевелиться во время сна, чтобы не провоцировать омерзительный скрип. — Солнце будет проникать через вязаные занавески и падать удивительным рисунком на подоконник. Сам увидишь, какие интересные картины оно будет рисовать своими лучами… …Диван был омерзительного горчичного цвета, и Олесь застилал его покрывалом, чтобы хоть как-то прикрыть эти гадкие цветочки и грязные пятна чего-то старого и чужого. А еще диван впивался всеми пружинами в тело, а к тому же был очень маленький, так что вытянуться в полный рост никогда не получалось. — Слышишь, как шумит море? Это просто музыка! Ты ложись, с той стороны. Там чудесно видно луну… …Папа приходил с работы поздно, распускал по плечам стянутые резинкой в хвост волосы, заваливался спать. От него всегда пахло сигаретами и сеном, а иногда — алкоголем и женскими духами. Бабка тоже приходила поздно. Кормила Олеся невкусным постным супом, усаживалась смотреть ночные новости, а когда засыпала, тяжело вздыхала о своей нелегкой доле и ситуации в мире, приговаривая: «До чего довели страну, ироды!». От бабки пахло травами и вишневой настойкой. — Вот так, малыш. Обещаю, я не буду тебя трогать. Спи…***
Море, вообще-то, бескрайнее. Оно сливается проливами c океанами, заливами — с реками, касается своим мокрым языком облаков, слизывает конденсат с земли и шумит над ухом назойливым шмелем. Олесь зачем-то всерьез размышлял над этим, когда на самом-то деле должен был спросить себя, а что он тут, собственно, собрался делать? На этом безжизненном клочке земли с бушующей пропастью под ногами, под одной крышей с человеком, о котором не знает ничего, вдали от того, что считал домом, вдали от тех, кого считал друзьями. — Проснулся? — хриплым ото сна голосом прошептал Ларс в подушку, даже не предпринимая попыток открыть глаза. — Ну, и как спалось? Как спалось? Как в божественных ладонях. — Отлично. — Не замерз? — Нет, чудесно всё, только… Я тут подумал, откуда здесь вода, канализация, газ, электричество? Ларс приподнял взлохмаченную светловолосую голову над подушкой, глянул быстро в окно, и снова уронил ее в пух, натягивая одеяло по самую макушку. Олесь даже дыхание затаил. Он видел этого мужчину любым — жестоким, насмешливым, злым, веселыми, но таким безобидным, сонным и даже каким-то беззащитным — еще никогда. Но Ларс действительно, когда не смотрел своими опасными светлыми глазищами прямо в душу, выгрызая волю и способность дышать, когда не говорил пугающие вещи, когда просто вот так вот лежал в теплой постели, закутавшись в одеяло, пытаясь продлить минуты блаженной неги, выглядел как милый заспанный котеночек… — Я же говорил, тут деревня близко, — глухо, в подушку, пробубнил он. — Вода и канализация здесь были давно, еще при постройке дома, а с электричеством — это я постарался. Газ же — баллоны. Олесь коротко кивнул и перевернулся на спину, уставившись в деревянный потолок со свисающей лампочкой без плафона. Спальня при свете дня выглядела очень пустой, но вот солнце действительно пробивалось сквозь узоры вязаной занавески, осыпаясь крошевом света на подоконник. С такого ракурса моря не было видно, только кусок утеса и свисающие терновые кусты с крупными запыленными синими ягодами. — Я пойду поем, — наконец-то немного неуверенно пробормотал мальчик, спуская ноги на пол. Утренний холод неприятно обжег голые ступни, длинные штанины свободных клетчатых штанов путались в ногах, и Олесь наклонился, чтобы подвернуть их. — Завари мне кофе… — протянул Ларс, обнимая подушку руками. — Я еще поваляюсь немного. Батя только фыркнул, но спорить не стал, не желая разрушать хрупкое равновесие их хрустального взаимопонимания. Он, ступая по скрипучим половицам, направился к лестнице, ведущей вниз, в гостиную с самодельным камином, а оттуда — на кухню. «Горницу». Вообще-то он никогда не готовил себе завтраки. И без того было много дел, чтобы еще и этим заниматься, но сейчас есть хотелось зверски, и он, решительно закатав рукава огромного вязаного, пожранного молью и пропахшего нафталином, явно женского свитера, распахнул дверцу холодильника. Выбор еды у них был небольшой, а потому он остановился на простой и понятной яичнице с гренками. Вернее, яичнице, которую кладут на поджаренную гренку. Кажется, так ему готовил папа пару раз, собирая в школу. Ох, как же редко он видел папу… Пока жарился хлеб, он закинул ложку найденного в фарфоровой баночке кофе в пузатую турку с узким горлышком, и принялся варить его так, как делала бабка, большая поклонница турецких сериалов. То ли потому что он выспался, то ли потому что все еще был под впечатлением от крутого пике́, в который вошла его жизнь, но у Бати в это утро всё получалось. И гренки не сгорели, и кофе не сбежал. — Не знал, что ты умеешь варить в турке, — раздался за спиной заспанный голос Ларса, когда Олесь как раз переливал кофе из турки в маленькую кофейную чашечку. Рука дрогнула и черная капля стекла по внешней стенке, впитываясь в ситцевую скатерть. — И завтрак… Балдежно. Мне давно никто завтрак не готовил. — Мне тоже, — тихо прошептал мальчик, медленно оборачиваясь. Стараясь не смотреть на сонного мужчину, всунул ему в руки тарелку и обжигающе горячую чашечку и, подхватив свой завтрак, направился мимо него к лестнице. — Я замерз. Хочу позавтракать в постели. Ларс покосился на окно, за которым снова бушевала стихия, и коротко кивнул. — Да, хотел предложить выйти на улицу, там за домом прямо под окнами спальни есть столик, но, думаю, в другой раз. Утро было действительно раннее, а погода действительно дерьмовая. Ветер выл так, что, казалось, сейчас Эол сорвет с дома крышу, вскрывая их маленькое пристанище как консервную банку, а потом большой ложкой зачерпнет и засунет в беззубый рот. Но крыша оставалась на своем месте, как, собственно, и всё остальное. — Неплохо приготовлено, — придирчиво рассматривая свою тарелку, произнес Ларс, перекрикивая шум моря. — Хотя от тебя я другого и не ожидал. — Не ожидал?.. — сосредоточенно пережевывая что-то, напоминающее бутерброд, переспросил Олесь. — Как по мне слишком уж неправдивая лесть. Не верю. Мужчина в искреннем изумлении приподнял бровь. — Это еще почему же? Я действительно считаю тебя способным парнем. — Да харе заливать, — отмахнулся Олесь, желая поскорее прекратить этот бессмысленный разговор. — Ничего я не способный. Я быдло дворовое. Я бросил школу после девяти классов и отправился работать на стройку. И, если бы ты меня оттуда не забрал, я бы или сел, или… не знаю. Похуй. Поздно уже об этом думать. Ларс только криво улыбнулся на это. — А мне показалось… — он помолчал, задумчиво поглядывая в окно. — Нет! Я уверен, что ты очень наблюдательный парень. Я же вижу, что ты подмечаешь детали. Ночное небо, пение сверчков, предрассветный туман, чай, море… — Папа говорил, что созерцают только бездельники и тунеядцы, а у нормальных людей на это времени нет! — сварливо пробурчал Олесь, закидывая в рот последний кусочек тоста. Улыбка с лица Ларса свалилась, будто была плохо приклеена. Он слез с кровати и почти силой стащил с нее и Олеся, подвел за локоть к окну, заставляя посмотреть на море. — Ну и что? — Как что? — изумленно пробормотал Ларс, тоже выглядывая в окно, будто желая убедиться, что огромный кривой резервуар, наполненный соленой водой и плавниковой живностью, никуда не делся. Но нет же! Вон он, плещется о скалы, бьет своей дряхлой, покрытой барашками волн, грудью в могучий утес, рассыпается осколками брызг, и воет рассерженно, заглушая все остальные звуки. — Море! Мальчик, неужели ты не видишь?! Олесь нахохлился, отодвинулся от окна, но только впечатался спиной в грудь Ларса. И он ушел бы, правда! Отстранился бы непременно, да вот только мужчина перехватил его за плечи и крепче прижал к себе, касаясь щекой выбритого виска. — Нельзя видеть в море только воду! — склочно и одновременно с тем очень наставительно заявил он, отведя взгляд от неменяющейся картинки за окном и переведя его на молчаливого парня. — Вот скажи мне, чем ты восхищаешься? Он смотрел так пытливо, с таким живым, ненормальным интересом, что Бате стало неуютно под этим взглядом. Сразу захотелось выставить колючки, нахмуриться, ссутулиться, а еще лучше — сунуть руку в карман, ощутив тяжесть кастета или ножа. Он инстинктивно сделал недовольное выражение лица, как кошка прижимает уши к голове и гнет спину, или как медведь встает на задние лапы. Этот приемчик он воспитал в себе вынужденно. Недовольное ебало приклеилось к нему уже давно, ведь в городе немало было пидорасов, которые клевали на смазливую рожу и потом либо делали недвусмысленные намеки, либо пытались эту самую рожу подпортить. Вот и сейчас он жопой чуял, что неспроста Ларс так на него смотрит. Любуется четким профилем, длинными ресницами, томными глазами… всем тем, что так в себе ненавидел Олесь. — Ничем я не восхищаюсь, критик хуев! — рявкнул он, ощерившись. Хотел бы посмотреть, скосить глаза на поплывшего извращенца, да боялся увидеть в его глазах выражение колючей похоти, не сулящее ничего хорошего. — Я тебе баба, что ли, восхищаться? Ларс замолчал. Всего на пару секунд, так что не будь Батя чуть более наблюдательным, и не заметил бы ничего. Но ведь он заметил. И то, как всего на мгновение руки, обхватившие его поперек груди, напряглись, и то, как воздух с едва слышным свистом вырвался из приоткрытых бескровных губ, и то, как потемнели белесые радужки, как расширились и сузились черные провалы зрачков… Эти глаза яркими пятнами светились на холеном лице дьявола, и их Олесь видел даже боковым зрением, даже делая вид, что рассматривает подоконник, он видел эти глаза… — Баба? Знаешь, бабу бабой делает только одно — наличие вагины. Я же не считаю тебя бабой за твои перепады настроения, как при ПМС, или… или мне стоит проверить, не прячешь ли ты в штанах еще один набор половых органов, а? Олесь только охнуть сумел, когда наглая хозяйская рука опустилась на его пах и почти с жестокостью сжала, причиняя боль. — Отвали! — рявкнул мальчик, пытаясь свести колени и выпутаться из оплетающих его рук. — Совсем псих?! — Я-я? — тихо рассмеялся Ларс, наваливаясь всем телом на трепыхающегося мальчишку. — Да, я псих! А ты — милая овечка, которая попалась мне в зубы. Так что, малыш?.. Чем ты восхищаешься? Или скажешь, что для тебя банка «Жигулевского» — это венец творения? Олесь вспыхнул от ярости, что даже глотку перехватило. Он лишь зарычал и рванулся сильнее, но Ларс вдруг толкнул его к окну, так, что мальчик едва не пробил головой стекло. — …Не нужно врать мне, золотце! Эти твои жалкие потуги походить на своих дружков просто смехотворны! Ты никогда не будешь как они, потому что ты особенный, а они — всего лишь кучка неудачников, которые окружили тебя, подобно стервятникам, желая полакомиться твоей нежной плотью… Думаешь, я шучу? Да у них стоит на тебя! Ну еще бы! Твои ресницы с ума сводят! Покрытые шрамами руки грубо сорвали домашние штаны и резко нагнули уже почти не сопротивляющегося мальчишку над подоконником, ловко заломав обе тонкие птичьи ручки за спину. — Ты такой красивый, что у меня крыша едет! — восхищенно прошептал Ларс, звонко ударив по округлой белой ягодице. — Знаешь, я бы мог заласкать тебя до обморока, если бы ты не был таким ядовитым… — Я… не… — Что-что? — Ларс наклонился ниже, пытаясь разобрать, что бормочет его задыхающийся в задравшемся воротнике шерстяного свитера цветочек. — Отпусти, — зажмурился Олесь, переступая с ноги на ногу. — Я не буду сопротивляться. Я сам… сам дам тебе. Ларс удивленно распахнул глаза, но хватки не ослабил. — Сам? С какой такой радости? — Сопротивляться глупо, — прошептал мальчик и на пробу дернул руками. — Куда я денусь от тебя в этом доме?.. — Удивительно, что ты это понимаешь! — радостно, как ребенок, которому разрешили прокатиться на карусели, воскликнул Ларс, медленно отпуская скрещенные запястья парня. Тот медленно убрал руки на подоконник, помогая себе выпрямиться… Край свитера упал вниз, прикрывая обнаженные ягодицы, и Олесь вдруг действительно сам обернулся, переступил через болтающиеся в районе щиколоток штаны и посмотрел в заинтересованные ледяные глаза. — Хочешь трахнуть — трахай! — решительно предложил мальчик, и голос его при этом даже не дрогнул. Ларс от такой наглости даже замер ненадолго, а потом дернул уголками губ и невесомо провел пальцами по грубой растрепавшейся вязке на груди вздрогнувшего Олеся, который не смел отвести глаза, боясь пропустить что-то важное. А властные мужские руки тем временем ласково коснулись обнаженных ключиц, погладили шею, на которой еще виднелись едва заметные желтоватые следы от его пальцев… Олесь немного откинул голову, ожидая, что сейчас вот его придушат и… Внутри все сжалось от страха, стыда и предвкушения, но Ларс будто потерял интерес к его шее. Опустил руки вниз, подхватил края свитера и рывком стянул, отбросил в сторону. — Не боишься? — хриплым и совершенно незнакомым голосом прорычал он, впиваясь кусачим поцелуем в нежную кожицу под ушком, вышибая из мальчика испуганный и сладостный стон. Олесь не нашелся с ответом. Он вообще ничего не соображал, инстинктивно хватаясь пальцами за крепкие плечи, пытаясь стянуть мешающуюся клетчатую фланелевую рубашку с нависшего над ним Ларса. Сам факт, что он стоит полностью обнаженный перед одетым мужчиной, уже выбивал почву из-под ног. Крепкие руки подхватили его под задницу, прижимая пахом к паху, и грубая ткань, пуговицы, застежки больно оцарапали белые бедра, но у Олеся просто не было времени возмущаться. Он пытался найти себе оправдание и причины винить всех вокруг кроме себя в том, что он сейчас просто разложился под буквально швырнувшим его на кровать мужчиной, добровольно раздвинув ноги и с удовольствием принимая ласку чертовски умелых пальцев. Грубая и одновременно с тем нежная ладонь накрыла сочащийся смазкой член, сжала в кулаке поджавшиеся яички, и Олесь тихонько заскулил, дурея от ощущения власти над собой. Все разумные доводы из башки просто испарились, оставляя вместо себя лишь чистое, незамутненное желание. — Не переживай, хорошо? — вкрадчивый шепот над ухом, горячие поцелуи, расцветающие бутонами жара по всему телу, а потом и скользкие пальцы, проникающие во все еще саднящее после предыдущего, грубого и сухого вторжения, отверстие. Воспоминания о том вечере всколыхнуло в душе гнев, перерастающий в нечто, что взрослые и опытные дяди и тети называют страстью. Возбуждение садануло по мозгам, и Олесь выгнулся на кровати, насаживаясь на ласкающие пальцы. Хотелось сильнее, хотелось выть и кричать во весь голос, но неторопливые поступательные движения пальцев, готовящие к чему-то значительно большему, заставляли извиваться да тихонько постанывать от переизбытка эмоций. — Вот так, мой хороший! — одобрительно прошептал Ларс, подтягивая мальчишку к себе за щиколотки. — Ты просто умница! Он прекратил терзать одной рукой истекающий смазкой розовый член Олеся и провел открытой ладонью по его животу, груди, прямо к беззащитному горлу, но не сжал, хотя мальчишка снова призывно запрокинул голову, так и не открывая глаз. — Молодец… — еще раз шепнул мужчина и, придерживая парня за плечи, почти лег на него всем телом, свободной рукой направляя себя в расслабленное тело одним мягким толчком… Батя закричал, рванулся прочь, пытаясь соскользнуть с крепкого члена, протискивающегося в него с неотвратимой настойчивостью. Ларс был без презерватива и без тормозов, сходу начав втрахивать уже откровенно подвывающего мальчишку в кровать, и это было нисколько не приятно. Это было больно и унизительно, а еще чертовски обидно. Олесь рванулся назад, потянулся руками на ощупь, скидывая на пол пустые тарелки с давно уже съеденным завтраком и чашку с недопитым кофе, стакан с водой… — Тише, тише! — прошептал Ларс, потянувшись рукой к бледному мальчишескому горлу. — Потерпи… — Иди к черту! — заорал Олесь отталкивая руки от себя. Он не хотел кончать сейчас. Знал, что даже боль не помешает его дурному телу достичь оргазма, если ему перекроют кислород, но позволить Ларсу так ловко одурачить его, попрекать тем, что он все-таки кончил в этот первый раз. Первый, сука, раз! — Блять, аккуратнее! — заорал мальчик, со всем доступной ему силы ударяя в крепкое плечо. — Ларс! Хватит использовать меня как дырку для траха! Мужчина замедлился, утыкаясь лбом в висок парня, а потом коснулся почти целомудренным поцелуем бьющейся под тонкой кожицей синей венки и остановился. — Извини, я совсем забыл… — Забыл, что люди не любят, когда их с такой ненавистью ебут? — зашипел Олесь, пытаясь выползти из-под навалившегося тела. — Забыл, что может быть иначе… Он еще раз двинул бедрами, но уже нежно, плавно, по-прежнему не глядя мальчишке в настороженные глаза. — Тш-ш… Руки Ларса потянулись к белому горлу, и мальчик снова почти с надеждой чуть откинул голову, уже всерьез готовый умолять, чтобы его придушили, дали возможность хотя бы подстроиться под ритм, если Ларс прекратит думать только о себе и превратит изнасилование в секс, но пальцы только огладили впадинку между ключицами, скользнули выше, назад, к бритому затылку. Волосы чуть отросли и могли уже вполне сходить за ёжик, но зацепиться, чтобы сжать их в кулаке, было еще не за что, и Ларс в отместку обхватил пальцами шею сзади, одновременно с тем вбиваясь чуть грубее, чем следовало бы. — Блять! — рявкнул Олесь, дернувшись, уже всерьез злясь на глупого мужчину, который никак не мог обуздать свою страсть, чтобы и ему доставить удовольствие. — Медленнее! — Извини… — шепнул Ларс. — Ему нравилось… — Кому — ему?! — заорал вдруг мальчик, зверея от того, что этот придурошный вздумал вспоминать своих бывших любовников в постели с ним. — Ты мне еще поплачься какой я… ах… херовый! Как я проигрываю ему по всем показателям и… м-м… Ларс, черт! Л… Ледяная рука закрыла рот, не позволяя договорить жестокие слова, и Олесь с удовольствием бы укусил ее, да вот только сосредоточиться на зубах, когда внутри огненным поршнем движется горячий член, вышибающий здравые мысли из бедовой головы, было сложно. — Помолчи, мальчик! — злым шепотом попросил Ларс, оплетая уже не сопротивляющегося Олеся своими путами и с поистине циничным эгоизмом вбивая в неподготовленное тело всю свою неуемную похоть. — Помолчи…***
Олесь подорвался с кровати, едва пришел в свое чуть замутненное сознание, и рывком сел, стараясь не обращать внимания на обидное жжение в причинном местечке. — Ларс! — рявкнул он зло и испуганно, впившись взглядом в тяжелую дубовую дверь, которая совсем не напоминала своих межкомнатных собратьев, а скорее смахивала на вход в средневековую таверну. — Ларс, блядь! — М-м? — кудлатая светловолосая башка оторвалась от подушки и воззрилась на него прищуренными льдистыми глазами. — Чего ты вопишь? — Там кто-то есть! — Дед это, — выдохнул Ларс и, перехватив мальчишку поперек вздымающейся от частого дыхания груди, насильно уложил обратно. — Чувствуешь, как тепло? Это он печь натопил. Последнее было сказано уже на грани сна и яви, но Олеся, кажется, такой ответ устроил. Он прислушался. Действительно, гремит посудой. …А что если он решит подняться сюда, на второй этаж?.. Олесь накинул на ноги одеяло и посмотрел в сторону окна. Дождь барабанил по стеклу холодными пальцами, небо крутило водоворот штормовых туч, но их дом, кажется, был достаточно высоко, чтобы выстоять против стихии. С каких пор этот дом стал их?..