Аварийный выдох

Олесь старался молчать. Он молчал, даже когда замерз как собака, ведь в машине не было обогрева, а окно с его стороны не закрывалось, но это была единственная машина, способная проехать по такому глубокому снегу. Он действительно старался молчать, прекрасно понимая, что ничем сейчас не поможет, что Ларсу нужно переварить всё, что он узнал, пусть даже безумно хотелось выяснить, что же там такое с Максом произошло, что они сорвались с места, как ужаленные в задницу. Но, судя по всему, подозрения Олеся подтвердились, и Максу действительно была нужна помощь. И срочно. А они просрали хуеву кучу времени. Олесь прикусывал язык и смотрел в окно, поглубже зарываясь в ни черта уже не согревающий плед, и дышал через раз, боясь даже посмотреть в сторону Ларса. Мужчина не сказал ему ни слова с тех пор, как вернулся. Он просто ушел куда-то в тот самый вечер, после разговора, а утром, когда мальчик проснулся, дорожка была немного расчищена от снега, и посреди двора стоял старый внедорожник, а сам Ларс собирал им еду в дорогу. Еда, правда, кончилась, как и вода, а они все ехали и ехали куда-то, без особых проблем пересекая границу с поддельными паспортами и другими всевозможными документами, в которые Олесь ни разу не заглядывал. Они ехали до самого вечера. Голодные, уставшие, замерзшие, и с каждым преодолённым километром дороги Олесю становилось все страшнее, ведь если Ларс так гонит, то… то это может означать только одно — Макс… отец для него значит слишком много. Была уже половина одиннадцатого, когда раздался громкий хлопок, и машину вдруг повело в сторону. — Сука, колесо пробили! — рявкнул Ларс, нажимая на тормоз. Внедорожник закрутило, Олеся швырнуло вперед, потом в бок, и он лишь чудом успел выставить руки, чтобы не впечататься носом в приборную панель. Ларс рванул на себя дверь, выскочил из салона и скрылся во тьме. Хлопнула дверь багажника… Олесь повернулся всем корпусом назад, пытаясь что-то рассмотреть в непроглядном мраке, но увидел только мелькнувшую тень. Минуту, две, три ничего не происходило. Мальчик не знал, сколько времени требовалось на то, чтобы достать запаску из багажника, но этот процесс, может, даже и длительный, однако явно не бесшумный. А сейчас вокруг царила пугающая тишина. — Ларс!.. — позвал Олесь, прислушиваясь. Ничего. — Ларс! Мальчик распахнул дверь и выпрыгнул на дорогу. Ветер завывал, но снега не предвещалось, однако от этого факта теплее не становилось. — Блядь, почему ты не отзываешься? — уже шепотом пробурчал он, обходя машину по кругу. Ларс, к счастью, обнаружился именно там, где Олесь надеялся его найти — возле багажника. Не ушел, не бросил, не исчез, просто стоял, упершись обеими руками в багажник, и думал о чем-то своем, низко опустив голову. Если бы Олесь его не знал, подумал бы, что он плачет… — Ты чего? — Ничего. Просто вдруг понял, что ничего не изменится. Я помогу ему, и он снова отшвырнет меня, как ненужную вещь. — И-и?.. — И я, кажется, рад этому. Но… — Но? — Да, но у нас нет запаски. Ларс отцепил руки в кожаных перчатках от обжигающего холодом, пожранного коррозией металла и огляделся. — Там фонари какие-то. Может, стоит попробовать. Все равно это лучше, чем ждать у моря погоды. Олесь согласно закивал. Он был готов идти куда угодно, лишь бы поскорее найти место, где будет тепло и желательно где будет еда. Они бросили машину прямо там, посреди дороги, и побрели на мерцающий свет вдали. Бледнолицая луна то и дело стеснительно пряталась в тучи, и тогда дорогу приходилось искать на ощупь, но, как бы ни хотелось покрепче вцепиться друг в друга, чтобы не упасть, они оба чувствовали, что сейчас это лишнее. Нужно дистанцироваться, нужно заскучать, и тогда всё будет отлично. Наверное. — Только не убивай его, кто бы там ни был, — тихо произнес Олесь, когда можно было уже с почти стопроцентной уверенностью сказать, что сияние — это тусклая лампочка над унылым зданием заброшенной заправочной станции. — Сейчас нам нужно помнить, что мы едем спасать отца. — Хорошо, малыш, как скажешь, — отстраненно пробормотал Ларс, поднимаясь по хлипким ступеням. — А ты веди себя естественно и повыше натяни ворот, чтобы ошейника не было видно. Олесь невольно коснулся пальцами своего горла, перетянутого тяжелым кожаным собачьим украшением. Ему нравилась эта штука, нравилась ее тяжесть, нравился символизм и, будь он поумнее, сказал бы, что ему нравится эта эстетика. Но людям действительно лучше не показывать такие вещи. Слишком личное, слишком особенное. Ларс проследил, чтобы его указание выполнилось, и только после этого постучал костяшками пальцев в дверь. Никто не ответил. Он постучал громче. На третьей провалившейся попытке вежливо войти в здание незапертая дверь вдруг сама открылась, демонстрируя абсолютно темное и нежилое помещение. — Здесь холодно и явно давно разграблено. Чудо, что окна целы… Ларс перешагнул порог, но снаружи их кто-то окликнул. — Эй, вы что там забыли?! Олесь обернулся, уловил во тьме оранжевую точку сгорающего сигаретного табака, узловатую руку, эту самую сигарету сжимающую, и скрытое в тени все остальное тощее тело. — Нам бы погреться, — прохрипел мальчик, делая шаг навстречу мужику. Луна вышла из-за туч, осветила своим ласковым сиянием старый ЗИЛ унылого голубого цвета и иссушенного хозяина этой развалюхи. — Как вы сюда вообще добрались? — голос незнакомца был неприветливый, грубый, будто он только и ждал подвоха, повода развести скандал. — Колесо пробили, а запаски нет, — мрачно буркнул Ларс. — Подвезете до ближайшего населенного пункта? Деньги не проблема. — Подвезу, — легко согласился мужик, поднося сигарету к губам. — Ну и когда мы поедем? — спустя почти минуту молчаливого ожидания ворчливо процедил Ларс, кажется, начиная терять терпение. — Вот докурю и поедем, — беззаботно ответил водила, снова прикуривая затухающую сигарету. — Послушай, ты… Олесь вцепился пальцами в его руку, заставляя заткнуться. Ссориться с человеком, который так любезно согласился их подвезти, было бы глупостью. Они забрались в тепло салона только спустя пять бесконечно долгих минут. Водила устроился за баранкой и неспешно завел двигатель. — Куда путь держите? — достаточно дружелюбно поинтересовался он, выворачивая на дорогу. — Не твоего ума дело! — прошипел Ларс, до побелевших костяшек вцепляясь пальцами в края своего франтовского пальто. — Лучше за дорогой следи! — Ларс! — окрикнул его мальчик, заглядывая в горящие бешенством светлые глаза. — Подумай о Максе! — Я думаю о Максе! — зло зашептал в ответ мужчина, до боли сжимая тонкое мальчишеское запястье. — Думаю о том, что ему там плохо, пока мы тут прохлаждаемся! Олесь не нашелся, что ответить, только головой покачал. — Куда мы вообще едем? — буркнул он, высвобождая свою руку из мертвой хватки затянутых в перчатки пальцев. — К Ефимову этому… Я наводил справки. Он продолжает копать.

***

— Сыграть? — Олесь иронично изогнул бровь и гордо вздернул подбородок, всем своим видом демонстрируя, что играть роли — это ниже его достоинства. — А разве все и без того не так? — он изогнул губы в злой усмешке и коснулся своей шеи, запустил палец под жесткую кожу ошейника, чуть оттянув. — Дорогой мой, — Ларс подошел ближе еще на шаг и положил руки на худые мальчишеские плечи. — Сейчас не до шуток. То, что между нами, ты, нежный цветочек, может, и считаешь злостным неравенством, но у нас с тобой такое равноправие, что ни одной агрессивной феминистке и не мечталось. То болото, в которое попал твой отец, — это не разумное, добровольное и безопасное БДСМ, не ролевые игры с плетками и кляпами, это, мой милый, самое настоящее рабство. И его новый… — Ларс поджал губы, тщательно подбирая слово, — хозяин сразу различит ложь. Олесь сжал зубы до скрипа и со всей силы оттолкнул от себя белоглазого демона, что шептал сейчас таким вкрадчивым и спокойным голосом, будто с умалишенным разговаривал. — Я… — Что бы ты сейчас ни сказал — это лишнее, — перебил его Ларс. — Ты был прав. Тысячу раз прав — Молчанову было в кайф обладать единственным, что вообще у меня было, единственным, чем я дорожил, и он наслаждался властью над Максом. Но теперь Макс не у него, и мы должны быть крайне осторожны. Пока Молчанов думает, что я мертв, мы можем разыграть сценку, но всё получится, только если ты будешь внимательно меня слушать и выполнять ценные указания. Олесь нахмурился, но спорить не стал. К чему это, если тот его все равно слушать не хочет. Да и глупо как-то… Выставляет себя на посмешище, выглядит как подросток, который думает, что все видел и все знает. — Хорошо, — кивнул мужчина, ласково коснувшись сжатых в кулаки тонких пальцев. — Итак. Мы проникнем в особняк этого Громова в качестве заинтересованного бизнес-партнера, его саба и двух охранников… Ларс развернулся к напряженному Ефимову, которому явно не нравился план, ведь соваться в логово вооруженного до зубов десятиглавого дракона — что-то из репертуара камикадзе, но спорить он не стал. — Иначе никак? — спросил второй мужчина, чьего имени Олесь даже не запомнил. С виду бывший уголовник и, кажется, он сильно задолжал Ларсу, вот и пришлось отдавать долг таким образом. — Да и как этот твой Макс отреагирует, когда тебя увидит? Он может назвать тебя по имени или зареветь или… — Я знаю его лучше, чем себя. Уверен, Макс умеет держать маску. Олесь обхватил себя руками за плечи, до конца не веря, что всё это происходит с ним, а уж тем более не веря, что речь идет о спасении его отца. Ведь он смирился и давно это всё пережил, так почему сейчас? Зачем? — Но его психика сильно повреждена, — закуривая, произнес Ефимов. — И всем пережитым и, извини, наркотиками. Ларс нахмурился, подозрительно прищурился, покосившись на равнодушного мента, а потом вдруг сжал кулаки с такой силой, что перчатки заскрипели. — Ты мне, припоминается, говорил, что Лейли просто красавчик, нет? Будь он конченым наркоманом… — Не мне судить о мужской красоте, я тебе педик, что ли? — рявкнул Ефимов, ломая сигарету пальцами. — Черт, у него была ломка, ясно тебе, нет? Олесь видел, что Ларс на грани, что вот-вот кипящее в котле бешенство перельется через край, и тогда весь план насмарку, а потому взял на себя смелость схватить его за руку, заставляя остаться на месте. — Если ты уверен, что он будет вести себя нормально, то давайте обсудим детали, а морды набьете друг другу потом… Он надеялся на поддержку со стороны мента, но тот только оскалился. — Если ты будешь так вести себя в особняке Громова, то можешь стреляться сразу. Сабы так себя не ведут. — А я смотрю, ты в теме разбираешься! — огрызнулся Олесь. — Я не идиот и прекрасно понимаю, как себя надо вести, а как нет! Молчащий до этого момента четвертый в их группе вдруг подал голос, то ли устав от бесконечных пререканий, то ли желая поскорее расправиться с неприятным муторным делом с очень сомнительным исходом: — Мужики, времени немного. Лучше побазарим на тему, что ты хочешь ему предложить. Если лажу — он сразу поймет. Надо правильное дело. — Я еще два дня назад отправил предложение о сотрудничестве и получил приглашение. Будем разгонять тему с поставками кокса, хотя, честно говоря, я бы ускорился на других делах, но не могу знать о его реакции. — И какие выгоды ты предложишь? — Ефимов сложил руки на груди, нервно комкая пальцами ткань потрепанного скатавшегося и явно повидавшего виды пальто. — Как я понимаю, мы идем на разведку обстановки? Ларс растянул губы в безумной улыбке и склонил голову к плечу, прикрывая зловеще мерцающие бесцветные глаза черными ресницами. — Нет, я собираюсь убить их всех и забрать Макса сегодня.

***

— Знаешь, я вообще не привык говорить о делах в пятницу, — толстый и совершенно омерзительный во всех смыслах человек с таким барским величием задрал на пузе футболку-поло, дабы почесать это волосатое объемное нечто, что Олесь поспешно отвел глаза, дабы его прямо сейчас не стошнило на дорогой персидский ковер, на котором он уже час сидел в одной позе, боясь пошевелиться. — Я понимаю, но и вы меня поймите, — Ларс сдержанно улыбнулся, погоняв в бокале лед по стенкам. — Я приехал издалека только ради встречи с вами… — Да я понимаю, только и ты меня пойми. Привычки, они такие сучки… как крысы — их хрен выведешь, если завелись, — Громов нехорошо улыбнулся, и Олесю стоило просто титанических усилий не вскинуть голову вверх, чтобы посмотреть в скрытые карими линзами глаза Ларса. — Привычки, они, знаешь, какие въедливые? Я вот в восемьдесят шестом на заводе был начальником смены… Мальчик почувствовал, как грубые пальцы Ларса касаются на мгновение его затылка, ведут вниз, пробираются под ошейник сзади, чуть натягивая, придушив. Олесь бы дернулся, потому что логово врага — это не лучшее место для стояка, но Ларс тут же отпустил и ласково погладил по виску. Все это со стороны выглядело как бездумное действие, совершаемое без какой-либо цели, но вряд ли такой человек стал бы делать в подобной ситуации что-то суетное. А значит, он пытался о чем-то предупредить. Олесь сжал зубы, мучаясь от боли в затекших конечностях. Ноги сводило судорогой, поясница ныла, и он попытался незаметно перенести вес тела на ноги Ларса, опираясь на них плечом. Мужчина понял без слов. Потянул за ошейник, заставляя подняться на ноги и сесть к себе на колени. А Громов все рассказывал о том, как там было в восемьдесят шестом. Слушать эту дрянь не хотелось. Олесь выдохнул облегченно, чуть поведя плечами, разминая затекшие мышцы, и мужчина успокаивающе погладил его по бедру, делая максимально заинтересованное лицо и порой вставляя уместные фразочки и вопросы в затянувшийся монолог хозяина особняка. Ефимов и второй, которого называли просто Олег, стояли бесшумными тенями позади их кресла. Все четверо были безоружны. Даже Ларсу приказали оставить пистолет при входе. …И он еще собирался с боем забирать Макса оттуда? — А потом Табуновский и говорит: «Пятница — время для баб и бухла», а я ему отвечаю, что… О, слышишь, мальчика моего ведут. Рука Ларса всего на секунду стиснула затянутое в рваные модные джинсы колено Олеся, и во взгляде скрытых фальшиво-карими линзами глаз мелькнуло выражение болезненного жадного интереса, которое тут же исчезло, сменившись практически профессиональным любопытством. Тяжелые резные дубовые двери распахнулись, и из мрака коридора в полумрак гостиной крепкие руки охранников втолкнули Лейли. Олесь даже рассмотреть его не успел. Заметил только взметнувшиеся светлые волосы, белое пятно расстегнутой свободной рубашки и легкие светло-серые штаны, как мужчина рухнул на пол и отчаянно заскреб ногтями по паркету. — Ох, мой мальчик… — издевательски сладко протянул Громов, вытянув губы трубочкой. — Иди сюда, сладенький. Пальцы Ларса снова сжались на колене Олеся, и парень поспешно скинул оцепенение, хотя, наверное, его реакция была практически такая же, какая была бы у любого другого невольного свидетеля, которому довелось увидеть подобное. Но он заставил себя собраться с силами и стойко выдержать это омерзительное зрелище, пусть даже было невыносимо больно смотреть, как человек, которого он всегда знал, как своего отца, сейчас, унижаясь, будто собака, прижимается к земле, боясь поднять глаза на хозяина. — Мальчик! — нетерпеливо выдохнул Громов. — Ты позоришь меня перед гостями. Макс заскулил, с опаской поднимая голову, дабы взглянуть из-под упавших на лицо волос в лицо Громову. Олесь почувствовал всем телом, которым прижимался к груди Ларса, как бешено бьется его сердце. Ларсу было в разы сложнее, ведь ему приходилось держать маску заинтересованности, когда внутри все вопило и корчилось от ненависти и боли. А Макс на них не смотрел. Он еще сильнее выгнул спину, почти ложась грудью на пол, и вдруг медленно выпрямился, встал на колени, поднялся на локти, на вытянутые руки… — Молодец, иди сюда. И он действительно пополз, низко опустив голову. Руки его дрожали, тело то и дело пыталось завалиться то влево, то вправо, а голова, кажется, вовсе не держалась на шее. — Что ты ему дал? — сварливо пробурчал Громов вынырнувшему из темноты коридора охраннику. — Да всего понемногу, — охранник почесал бритый затылок и нахмурился. — Немного кокса, немного мета… Хотели мефедрона дать, но он в прошлый раз словил бэд-трип, и мы решили, что в следующий раз. — Не надо ему мефедрона, его и без него плющит, — фыркнул Громов, и, когда Макс был к нему достаточно близко, схватил за волосы, грубо задрал голову, заставляя показать лицо. — Блядь, опять началось. Надо искать другие пути. — Что началось? — прошелестел Ларс ласковым, заискивающим тоном, и у Олеся внутри все похолодело. Слишком хорошо он знал этот тон, чтобы позволить себе надеяться на ошибку.