***
Не Хуайсан сидел у окна в их с братом покоях, глядел на цветущий сад и бездумно гладил свой живот. Минул пятый месяц, и Не Цинхуа сказал, что самый опасный период его бремени прошел. Дагэ… Дагэ будто парил, Хуайсан уже и вспомнить не мог, когда Минцзюэ был в таком хорошем настроении. Он так ухаживал, угождал, выспрашивал, что младший Не хочет на обед и ужин, одаривал потрясающей красоты заколками и отрезами тканей на новые ханьфу (к слову, новые ханьфу ему определенно понадобятся в скором времени: то ли из-за обилия пищи, то ли из-за растущего внутри дитя он округлился и едва ли влезал в свои прежние наряды). Дагэ был ласков, но несмотря на это… Не Хуайсан то и дело замечал, будто тот замирает в дверях, долго смотрит на него помрачневшим взглядом, когда думает, что Хуайсан его не видит. Было еще кое-что, что беспокоило младшего Не. После той ночи, когда Не Минцзюэ, разъяренный, ворвался в их покои и взял его силой, брат будто отдалился. Подарки дарить — да, еду подносить — конечно, но стоило только пальцам соприкоснуться, как Минцзюэ отшатывался от него, будто от огня. Лицо его мрачнело и он, не говоря ни слова, стремительным шагом уходил из покоев. Вставал он с рассветом, когда Хуайсан еще был в плену сна, а ложился глубокой ночью, когда младший Не, сморенный теплом и усталостью, засыпал. Хуайсан вздохнул и снова погладил живот. Почему же Небожители отворачиваются от них с братом? Что сделали они дурного? Погрузившись в свои мысли, Не Хуайсан и не заметил брата, который прислонился к двери, наблюдая. Лицо его было темным, страшным, он смотрел на Хуайсана, но едва ли видел его. Перед глазами стояли заплаканные, красные глаза, прикушенная до крови губа, изукрашенная кровоподтеками, укусами и синяками кожа… О, как глава Не винил себя! Ярость застлала ему глаза, и он не имел права идти в покои, подвергать младшего брата и супруга опасности. А что, если бы он убил его в гневе? Нет, он просто не мог… Он уже отвернулся было, хотел уйти, но грустный, тихий оклик остановил его. Не Хуайсан поднялся со своего стула, подошел и остановился, не доходя до Чифэн-цзюня. До Не Минцзюэ донесся слабый аромат эвкалипта. — Дагэ… Почему ты уходишь? — голос Хуайсана дрожал, и сердце Минцзюэ сжалось. — Почему ты не можешь даже взглянуть на меня? Неужели я так пополнел, что ты и видеть меня не хочешь? — Глупости, — скупо ответил Минцзюэ. — Как могу я не хотеть тебя видеть? — Тогда почему… — Хуайсан сглотнул, сбившись на полуслове, но затем упрямо продолжил говорить. — Почему избегаешь меня, скрываясь? Не приходишь в покои вечером, предпочитая запираться в рабочих покоях до ночи, лишь бы только не столкнуться со мной… Дагэ, я скучаю по тебе. Мы скучаем… Минцзюэ вздрогнул и, не выдержав, развернулся, легко сжимая Не Хуайсана в объятиях. Упругий небольшой живот уже хорошо ощущался, и старший Не отстранился, опуская на него большие ладони, восхищенно вздохнул. — Он уже такой большой… Наше дитя… — он позволил себя секунду спокойствия, а затем вдруг встревоженно вскинулся. — Как ты себя чувствуешь? — Замечательно, дагэ, — хихикнул Хуайсан, впервые за последние месяцы чувствуя себя защищенно и расслабленно. — Ем за двоих, сплю за двоих, гуляю за двоих! — Это хорошо, — кивнул глава Цинхэ Не, нежно проводя руками от живота по груди брата, стремясь огладить шею, но вдруг замер: пальцы наткнулись на что-то влажное. Судя по тому, как Хуайсан вдруг застеснялся, заалел щеками, он что-то скрывал. — А-Сан?.. — Это… Что ж, — нервно хохотнул брат, чуть распахивая полы ханьфу, а затем и нижнего одеяния, демонстрируя чуть округлившуюся грудь и опухшие, потемневшие соски, на которых поблескивала влага. — Кажется, я смогу кормить наше дитя сам. Во рту Минцзюэ почему-то собралась слюна.***
На роды Не Хуайсана собрались все Старейшины, которые, однако, в сам павильон не совались — там нервно вышагивал выставленный твердыми руками Не Цинхуа Чифэн-цзюнь. Минцзюэ нервничал очень сильно. Хуайсан такой хрупкий, такой нежный, а процент неудачных, страшных родов, уносящих жизни как матери, так и дитя, так высок… Не думать! В павильоне царила глухая тишина, и глава Не никак не мог понять, то ли лекарь использовал заглушающие талисманы, то ли это ему уши заложило… — Что думаешь, родится урод? — тихо поинтересовался какой-то Старейшина у Не Чжицзяна, и тот ядовито хмыкнул. — А кто ж еще может? Если хочешь знать мое мнение — этот бесполезный рохля лучше бы умер во младенчестве! Тогда не было бы этой ситуации, и Чифэн-цзюнь был бы женат на благородной деве из побочной ветви. Раздался детский крик, и Минцзюэ громко хлестнул дверью, буквально влетая в родильный павильон. Остановился в нерешительности: Не Цинхуа обтирал влажным отрезом ткани красного, сморщенного младенца, который истошно вопил, отмахиваясь от холодящих кожу прикосновений. На секунду старенький лекарь отвлекся, взглянул на главу, кивком подзывая к себе. — Смотри, глава, это твой сын. Десять пальчиков на ручках, десять на ножках, абсолютно здоровый и очень голосистый. А еще он очень недоволен тем, что его оторвали от… — Не Цинхуа замялся, не зная, как называть Хуайсана. — От папочки. — Здоров?.. — Абсолютно. Такое дитя — благословение Небожителей. Я уж и не думал, что от кровной связи может родиться ребенок, не страдающий болезнями души да тела, но это… Это чудо какое-то! Каким именем наречешь? — Мы с А-Саном думали… — Минцзюэ нежно провел пальцами по коротким кудрявым волосикам и поразился тому, какая же у него большая ладонь по сравнению с головкой младенца. — Хуан. Не Хуан.* Не Цинхуа одобрительно покачал головой, а затем снова занялся новорожденным, обмеряя его, и Минцзюэ бросил взгляд за ширму. Оттуда не доносилось ни звука, и волоски на его руках зашевелились от ужаса. Неужели Хуайсан?.. — Дядюшка… — голос его вздрогнул. — А-Сан, он?.. — Жив твой благоверный, без сознания просто, — хмыкнул Не Цинхуа, ловко заворачивая младенца в ткань и передавая в руки новоиспеченному отцу. Минцзюэ с трепетом принял ребенка, вгляделся в его серые глаза, бессмысленно таращащиеся куда-то ему за плечо, усмехнулся. — Дней пять ему дай — оклемается, будет здоров, как бык! А пока воспользуемся-ка услугами кормилицы, не думаю, что будет мудро взваливать на А-Сана еще и дитя… — Дядюшка! — окликнул его Минцзюэ, и целитель остановился у двери в павильон, внимательно смотря на главу клана. Старший Не пожевал губу, а затем решился. — Пока Старейшинам ни слова. — Хорошо, глава. Я мигом. — Не Минцзюэ кивнул, а затем возвратился к разглядыванию малыша. Сходство с ним заканчивалось на грозно насупленных бровях, а вот остальное — вздернутый маленький носик, миндалевидная форма глаз и, Минцзюэ вгляделся и ахнул, крошечные веснушки, рассыпанные по щечкам — все досталось от Хуайсана. — Ты такой красивый, — прошептал Не Минцзюэ, лаская пальцем нежную щечку. — Ты наше счастье, А-Хуан…