2.
12 августа 2020 г. в 16:51
Осенний выходной неожиданно яркий: спустя неделю беспросветной серости, в которой даже неистово красные клены, рябины и сакуры казались совершенно тусклыми, вылезло наконец солнце. Вот в нем-то вся эта красота и распустилась, ослепляя Бакуго по дороге на тренировку своим буйством всяческих красных и оранжевых цветов.
Вот все бы ничего, только с листьев все еще капают последствия вечернего, последнего за эту тоскливую неделю, дождя. Бакуго рычал и отмахивался от мокрых веток, которым обязательно было ебнуть его по лицу и отвлечь от мыслей.
Это, может быть, и во благо: его пожирала необходимость закончить блядскую исследовательскую работу, на которую может быть и хватает воли, но совершенно не хватает моральных сил, а еще ему на следующие два вечера заступать на работу в маленькой кофейне, в которой Ашидо охотно заведует их точкой, свободная от очной учебы.
Бакуго всерьез задумывается о переводе на заочку, потому что времени нихуя, сил тоже, а мозгов от лекций не прибавляется: он все равно в итоге учится сам, тусуясь в электронной библиотеке. А ведь когда-то он стебался над Ашидо, что заочка — это не для крутых специалистов.
Его очередное всерьез-задумывание разбивается, как капельки с последних листьев единственного в округе тополя о лоб Бакуго. Сука, — думает Кацуки, но смотрит на ветки с непривычным ему смирением.
Так вот, что такое «заебался».
Ему впервые адски не хочется на тренировку по альпинизму, хотя прежде это было страшно желанным событием каждую неделю, и даже придурки-товарищи не портили весь процесс получения Бакуго ресурса от такого утомляющего дела. А теперь он всерьез сомневается, что после трех часов тусни с пиздюлями и тренером Айзавой его состояние как-то улучшится. Скорее, он примет муд сенсея, ну потому что пиздец — а во взгляде Айзавы этот пиздец действительно мировой, только он с ним совершенно смирился, в отличие от Кацуки.
Воля Бакуго кусает и пинает его жопу, заставляя злиться через «немогублятьгосподиможносдохнуть», так что до базы он все-таки доходит, вспоминая у порога, что проебал Каминари спор.
Ну, не то, чтобы проебал, но отчитываться перед ним не хочет точно. А вот ту самую сережку в жопу засунуть — это да, облегчения души ради.
Серо в раздевалке тычет Бакуго локтем в бочину и ехидно лыбется:
— Бро, ты ж помнишь, пирсинг или косарь.
Бакуго внутренне кипит, но снаружи случается то, чего все панически боятся — он и г н о р и р у е т.
Серо испуганно поджимается и оставляет друга в покое, потому что молчаливый Бакуго — это бомба замедленного действия, а к его безобидной перманентной злобе здесь все уже давным давно привыкшие. Даже тупой Каминари замечает, что дело плохо, и все же молчит: уже в зале до Бакуго доносится одобрение Кьеки, которая хлопает Каминари по плечу.
— И правильно, не трогай. И вообще, будь я с вами тогда, я бы тебе руки оторвала.
— Ну Джиро-о…
К концу занятий Бакуго вроде как даже полегче стало: его, самому уже привычная, агрессия стала вылезать и кусаться, так что прежде встревоженный Айзава, наблюдающий за одним из своих спортсменов столь пристально, решил съебаться покурить.
И Бакуго бы сказал, что все нормально, просто да — ему нужно было позаниматься — вот только стоило выйти из спортзала, как апатичная охота залезть под одеяло и заснуть на весь блядский день снова и отчаянно присосалась к его мозгу. Кацуки шурует домой так же пешком, и на сей раз его не трогают ни ветки, ни поднявшийся шум разъезжающих отдыхать семей на машинах или школьной мелкотни, но вполне трогает вибрация мобильника в кармане.
Вдруг мать — а этого Кацуки хочет меньше всего, потому что мать если и пишет, то зовет в гости. Поскольку бывает это раз в сто лет, игнорировать ее или отказывать — мягко говоря, грозит кому-нибудь травмой.
Но все бы ничего, сообщение на экране точно не от маменьки — аватарка отправителя горит ядреным красным.
«Привет, Кацуки. Прости, что пишу в выходной, хотел узнать, как у тебя дела».
Бакуго хмыкает, в очередной раз офигевая от ну чрезмерной, на его взгляд, заинтересованности Эйджиро, тем более, что больной нос придурка Кацуки — не его проеб. Бакуго поправляет сумку на плече, перехватывает телефон в правую руку и все же отвечает.
«Привет, нормально».
«Точно? Ты сможешь сегодня подойти в кабинет? Так вышло, что я здесь».
Бакуго зависает посреди дороги, машинально подумав о том, что домой заворачивать тогда нет смысла, но сознанием занят написанием сообщения.
«У тебя же выходной. Ну могу, когда»
«Выходной, но так вышло… Да хоть сейчас».
Бакуго устало вздыхает, понимая, что поспать ему сейчас не светит, побеситься и пиздюлей кому-нибудь попрописывать — тоже, и это единственная, к слову, причина, по которой он был бы не против наведаться к матери, а не пирсеру. Тупо поорать — с мамкой заебись сраться, если честно.
«Окей».
Разворачивается Бакуго ровно на девяносто, переходит дорогу, удачливо попав прям на загоревшийся зеленый, и продолжает свой путь еще на пару кварталов. Кто бы знал, что весь этот спор тупой мог бы закончиться изначально удачно, если бы с ними была Ашидо, топившая за здоровый пирсинг и «Киришима лучший!».
Добирается Бакуго на этот раз быстро, понимая, что второй приход — это уже натоптанная дорожка. А он ведь собирался встретиться с этим странным товарищем всего один раз, но вынужден стучаться опять в ярко-красную дверь, мельком цепляя взглядом фразы на ней и мысля, что все не так уж и плохо. Тут и цитатки из его любимых песен валяются, и при всем его «на вкус и цвет — товарищей нет» плюс к карме и уважению все равно Киришиме прилетает.
К слову, в этот раз в кабинете играла музыка — совсем негромко, но Бакуго сразу обращает на нее внимание, слыша знакомые ноты, а только потом замечает неловкую улыбку мастера.
— Здоров, Кацуки, — и, не дожидаясь приветствия, Киришима пускает Бакуго пройти.
Он надевает ярко-красные бахилы и задумывается, про себя будто бы пережевывая: «Эй-джи-ро. Ки-ри-ши-ма». Звучит так же мягко, как Киришима, видимо, заботится о своих клиентах.
— Не было проблем? — спрашивает Эйджиро, и даже до уставшего мозга Бакуго доходит ощущение, будто его к чему-то подводят, и разговор ведется совсем не о том, о чем вестись должен.
— Да нет, — Кацуки садится на кушетку, снова наблюдает за суетой Киришимы, который вдруг завис у шкафчика с оборудованием. Сейчас он без маски, с завязанными в хвостик волосами, а еще — без дурацкого красного фартука, в обычной черной майке, потому что днем сегодня обещали нещадную жару. Бакуго понимает его, а еще откровенно залипает на крепкие мышцы, на которых загар лежит неровно от постоянной работы в помещении: темные руки, полоска от рукавов футболки, дальше — сама по себе смугловатая кожа, совсем чуть-чуть.
Ну вот же блядство, только этого не хватало, — в мыслях у Бакуго, который уже давно все в себе признает.
У смиренных и не очень отличников, знаете ли, не одна учеба проблема — недоеб немного тоже.
Киришима закрывает шкафик, не взяв ничего, кроме перчаток, в ту же секунду натягивает их и садится рядом с Бакуго, вынуждая его повернуть голову. Кацуки снова не успевает ничего понять, как его нос начинают бесцеремонно рассматривать, мягко совсем приподнимая кончик.
— Порядок. Отека уже нет… Кацуки.
— А?
Киришима почему-то смотрит на него, как затрусивший перед школьной доской ребенок, но тут же натягивает неловкую улыбку.
— Помоделить не хочешь немного?.. Я всегда обычно спрашиваю клиентов об этом, у меня в профиле в основном согласившиеся модели. В таком случае прокол обойдется тебе только ценой украшения…
Бакуго слушает, примечает для себя выгоду и абсолютную невыгоду — светиться у кого-то там ебалом в профиле инстаграма, и пока он думает, пытаясь в принципе переварить предложение и сделать умозаключения, его нахрен ломает взгляд Эйджиро, адски напоминающего того же ребенка у доски, только теперь вымогающего у матери сладость за пятерку.
Угнетающие его с неделю назад опыт и знания, читавшиеся во взгляде, теперь будто рассыпаются прахом, и злостная натура Бакуго напоминает о том, что иногда нужно ругаться, бурчать и защищать свое личное пространство, хотя бы для вида.
— Я еще не говорил, что хочу переделывать прокол. Все нормально, большего мне не нужно.
Бакуго думает, что надо бы встать и свалить, раз все с ним действительно в порядке, но сидит и ждет. Чего, блять, ждет — сам не знает, и пялится в красные глаза не со злобой, которую так хотелось выпустить на поводке, а с недоумением, потому что такие резкие перемены во взгляде у Киришимы — это немного странно для взрослого человека.
Тщательно настроенная наследственностью и годами жизни чуйка тихо шепчет тараканам в голове, что перед ним — совершенно искренний человек в своем полудетском проявлении, и в педиаторской улыбке, и в обеспокоенности за здоровье модификаций, в обществе считающихся баловством.
— Ты хотел сдержать слово, — напоминает Киришима, резко воодушевляясь и светясь от инициативы. — Я знаю, что ты еще придешь ко мне, поэтому предлагаю сразу. Если хочешь, можем мотануться через дорогу в кофейню, я угощу тебя кофе, а ты подумаешь.
Мозг Бакуго упорно ищет подвох и мягко охуевает, понимая, что зацепиться действительно не за что — подвохов попросту нет.
— Валяй, только учти, что мне сложно угодить.
Киришима ярко-ярко улыбается, скидывает перчатки в мусорное ведро всем тем же легким, профессиональным движением, и залетает в выходную обувь из сменной быстрее, чем Бакуго избавляется от бахил.
***
11.02
«Как дела?»
«Норм. Чего тебе, черноглазка?»
«Да так… Хотела узнать, занят ты, нет».
«Занят».
«А чем?..»
«Чем надо. Колись, мелкая, я уже все твои загоны знаю».
11.04.
«Эй, ну чо сразу загоны… Мне правда интересно».
«Ага, особенно сидя у меня за спиной через столик и прячась за спинкой дивана, я убью тебя, блять».
«Вы с Киришимой так классно смотритесь, слушай».
«Вот хуевый намек, веришь? Он меня уговаривает, отвянь, я наслаждаюсь».
«На что он там тебя уговаривает…»
«А на что может пирсер уговаривать, а? На прокол, дура ты недоебанная».
Киришима резко перестает говорить, и именно его молчание заставляет Бакуго отложить телефон.
— Что-то случилось?
Бакуго качает головой, смурнея и укладывая голову на ладонь. Кофе в чашке — не гадостный на удивление, вполне себе неплохой. Раз уж так вышло, что и Ашидо сюда залетела, то Бакуго действительно не глючит. Мина, она как лакмус, по которому Бакуго определяет, в порядке ли его вкусовые рецепторы, в норме мастерски воспринимающие кофе, потому что от вечных долгов, преследующих даже отличников, нервы немного шатаются.
— Вот знаешь, я бы сейчас спал, — заявляет зачем-то Кацуки, смотрит на Киришиму неотрывно и ловит себя на том, что улыбка придурочная его раздражает пиздец как, потому что от нее заливает жаром щеки.
В свое время мама не объяснила, что симпатия к новым знакомым — это нормально, даже если для породы Бакуго она редкая сама по себе, так что приходится познавать некоторые нормы человеческого общения самому. Телефон предательски жужжит, и Бакуго мысленно просит угомонить Ашидо ее влажные фантазии, потому что осуществления им не будет, даже если у Бакуго встанет и сперма будет хуярить в голову.
Пока он не закончит этот ебучий год, даже случайные и ни к чему не обязывающие ночи для него категорически запрещены. Да и Эйджиро, пусть и неплохой вариант для таких обстоятельств, но не похож на человека, который будет не против «просто секса».
Киришима косится на телефон, на Бакуго, а затем снова на его телефон — он не умолкает, словно бы через игнор Кацуки пробивается звонок, а не сообщения.
— Эй, если надумаешь согласиться, то лучше завтра утром тогда, — говорит Киришима обеспокоенно.
— Это еще почему?
— Ты выглядишь нервным. Лучше отдохнуть, иначе кровищи будет немерено.
— Да я всегда такой, блять, — рычит Бакуго, получая в ответ неловкую улыбку.
— Честно ты, чувак. Ты согласен, что ли?
Киришиму в темпе ебанного вальса утаскивают обратно в офисы, потому что подъебы Ашидо, Бакуго всем нутром чувствовал, жаждали переползти в живой разговор между ними тремя.