Будда по вызову

      Родион, конечно, обижается, когда Слава выставляет его за дверь, но больше, кажется, оттого, что в чистом и пропылесосенном номере остаюсь я.       — Он же не сдастся? — догадываюсь я.       — Неа, — отвечает Слава, вынимая из коробки с различной ерундой клеевой пистолет. — Скоро начнутся букеты и записочки.       — А ты…       — А я не баба, как бы не был похож. Я пиво люблю, воблу и рпг шутеры. Тащи сюда кокосы.       — Это я могу.       Расположившись на полу у кровати мы обхаживаем эти кокосы, с коих давно отвалились волоски, и теперь вместо них Слава лепит крупные блестящие хреновины, а я держу кадку под нужным углом. На кой ему сдалась эта сухая ебанина в горшке я даже не спрашиваю — все равно объяснит так, что я не пойму, но сидеть с ним рядом — это большая личная победа. Неловкость первых встреч проходит, уступая место реальному интересу, и я осмеливаюсь спросить:       — Ты не чувствуешь себя белой вороной? Тебя ведь всегда рассматривают.       — Вот тут ты ошибаешься, — отвечает он. — Поначалу на меня не смотрят в открытую, по крайней мере не совсем конченные — обычные тактичные люди делают вид, что ничего не происходит. Это как встретить человека без ноги или с огромной бородавкой на носу. То есть они замечают все, но стараются сделать так, чтобы мне в их присутствии было комфортно. Это — нормальные люди, с которыми я могу найти общий язык, и чаще всего это иностранцы. Женщины относятся ко мне снисходительно, для многих «прикольно» иметь такую подружку, и чаще всего их отношение ко мне искреннее. Мужики избегают меня, если не геи, а тех, которые имеют что-то против, я всегда могу поставить на место — у меня бурная юность за плечами и хороший удар с ноги. А на животных, что тыкают в меня пальцами, уже не обращаю внимания я — глупо обижаться на тех, кто по интеллекту может соперничать лишь с тостером.       — Поехали сегодня покатаемся? — спрашиваю я, отдирая от кокоса приклеившийся палец.       — Мне нужно подготовить план занятия на послезавтра.       — Мороженое тебе куплю. Поплаваем. Пофоткаем крабов.       Слава поднимает спокойные, как всегда, глаза и говорит:       — Если выдержишь испытание, то поеду.       — Какое ещё…       — Да или нет?       — Да!       — Тогда ложись на кровать.       Я ложусь, как тюлень, на бок, он тоже, удобно подоткнув под согнутую в колене ногу подушку. Его лицо оказывается так близко от моего, что я немного… робею, что ли? Давненько меня никому не удавалось смутить. Флердоранж мгновенно впитывается в мой вдох и расползается в крови опьяняющим жаром.       — Мужчины вроде тебя всегда торопятся, — произносит Слава, и его губы предельно близко, даже ближе как всегда — вечно, блин! — спокойных глаз. — Спешат скорее ухватить кусок, проглотить, не жуя, насытиться. А сам кайф в процессе, Олежек. Знаешь сколько у меня один раз длился тантрический секс? Четыре часа. Мне сначала не понравилось, это было похоже на очередное упражнение с контролем дыхания и поддержанием ритма. А потом я понял, что после этого меня партнёр вроде Роди не удовлетворит никогда. Мне не нужен мужчина, который будет мной мастурбировать. Улавливаешь суть?       — Вроде бы…       — Нихуя не улавливаешь. Убери руки.       Я со вздохом снимаю ладонь с его бедра и прижимаю её к своему животу.       — Попробуй чувствовать другого человека. Дышать вместе с ним. Молчать. Просто лежи и слушай моё тело.       Заебись ему, конечно, человеку, который трахался четыре часа ради достижения очередного просветления и который теперь говорит мне просто лежать.       — Он тебе нравился? — интересуюсь я, испытывая абсолютно нелогичное чувство ревности и стараясь отвлечься от флердоранжа, оседающего в легких. — Твой этот тантрист.       — Нет, — Слава, уставившись на меня, даже не моргает. — Он был старше меня на пятнадцать лет и ниже на голову. Но это был самый опытный возможный партнёр.       — Все чакры, поди, тебе раскрыл.       — Они и так были раскрыты. А вот оргазм длился так долго, что я подумал, будто открывается ещё одна. Хватит болтать. Не отвлекайся.       Идиотизм же. Когда я вот так лежал в сантиметрах от желанного тела и ебланил? Помешался, не иначе. Возможно, стоит плюнуть на всю эту ересь и подмять его под себя, а дальше — чисто на рефлексах, но я лежу и ебланю. Неизвестно сколько времени, прислушиваясь к шуму за окном и кондеру, пока мысли не улетучиваются и я не остаюсь один на один с лежащим напротив Буддой-садистом. Ему нравится меня мучить, потому что он улыбается, когда моё дыхание учащается и сердце колотится быстрее.       — Сорвёшься — и никуда с тобой не пойду, — замечает он, почти касаясь своими губами моих.       Я закрываю глаза и задерживаю дыхание, а в фантазиях он лежит подо мной голый, мокрый от пота, очень горячий и сладко стонущий. Черт, а он ещё и гибкий, это такие вещи с ним можно вытворять…       — Пять минуточек полежим, и я тебя отпущу, — говорит Слава, едва заметно цепляя моё колено своим. — Думай о песчаном пляже, соленом ветре, шуме волн и далеких чайках. Ты смотришь на горизонт и он сливается с водой, ты совершенно один, ты расслаблен…       Да нихуя я не расслаблен! И не один на этом долбанном песчаном пляже, потому что к шуму волн примешиваются протяжные, вынимающие душу, стоны и на губах не соль, а камфорная горечь помады. Святый Будда, дай мне сил.       — Ты молодец! — восклицает он, когда я уже думаю, что эрекция может причинять серьезные страдания. — Продержался. Сейчас приберемся тут и поедем ужинать, потому что обеда у нас и не было.       Когда сажусь на кровати, сжимая руки между сдвинутых ног, голова кружится и ощущение такое, будто меня резко разбудили.       — Ты ненормальный, — произношу я, и звучит это как комплимент.       — Мне это уже говорили, — хмыкает он, собирая ерунду с пола обратно в ящик. — Придумай что-то более запоминающееся. Но согласись, ты меня не трогал, а чувство, что мы с тобой…       — Ты опять сейчас про голос Вселенной и единение?       Слава, шагнув ближе, хватает меня за зад обеими руками и прижимается бёдрами. Под платьем, если это не положенный в карман клеевой пистолет, точно стояк. Ах да, в платье же нет карманов.       — Голос Вселенной ты не слышишь, с тобой сейчас бесполезно говорить о высоком.       — А с тобой, типа, не бесполезно.       — Руки убери.       Я неохотно убираю ладони с его талии и прячу их за спину, заметив:       — Почему тебе можно, а мне — как обычно?       — Потому что мне можно, а тебе — как обычно. Я изучаю поле деятельности.       — И много уже изучил?       — Достаточно, чтобы понять, какой ты здоровый и грозный с виду медведь, а по факту — «Мишка, плюшевый мишка…»       Я поднимаю бровь удивлённо, услышав, как он попал в ноты:       — Ты поешь?       Слава сжимает пальцы сильнее, впиваясь короткими ногтями, закусывает губу, а я… Не стоит и говорить, какими усилиями я держу себя в узде.       — Короля и Шута могу так, что ты точно охуеешь.       — И «Улицу Роз»? Давай в караоке заедем.       Его даже уговаривать не нужно, поэтому спустя полчаса в открытом кафе у побережья он, вежливо оттесняя от плазмы у барной стойки группу возрастных дам, листает список песен и… «Жанна из тех королев, что любят роскошь и ночь».       Стоило ожидать, что с голосом прокуренной певички из кабаре он сможет взять предельно высоко, если постарается, но чтоб настолько, я и не думал.       — У твоей чикули голос как у мужика, — сообщает мне сидящий рядом у стойки поддатый мужик. — Но такой охуенный…       — Ага, — говорю я, отхлебывая пиво.       Когда узнаешь человека, открытия всегда удивляют, будь то чёрный пояс по карате или хотя бы коллекция значков с Лениным. Все равно удивляешься, как новую землю открываешь — вау, класс, у него был ручной ёж! Или: он умеет делать роллы и варенье из кабачков. Все ново и интересно. Особенно если ты понемногу влюбляешься и запоминаешь каждую частичку информации, которая сможет сделать тебя на шаг ближе к этому человеку. А я, кажется, влюбляюсь. Особенно когда Славе удаётся допеть свою партию, несмотря на то, что микрофон у него из рук вырывает пьяный мужик, пытающийся познакомиться:       — Крошка, кошечка, я тебе шашлык закажу, садись ко мне…       — Иди сам свой шашлык жри! — возмущается Слава, не выпуская микрофон и косясь на ржущего меня. — Я что, голодаю, чтоб на кусок жареного мяса кидаться?       — Кошка! Крошечка! — мычит мужик, производя в микрофон чмокающие звуки. — Я тебя на банане покатаю, хочешь?       — Не хочу!       — На большом банане! Ты таких в своей белокаменной не найдёшь!       — Вот ебать-колотить…       Микрофон помогает отобрать администратор, и Слава, отхлебнув пива из моего стакана, морщится:       — Фу, безалкогольное! А, ты же за рулём. Ты чо ржал как Буцефал, помочь не мог?       — Смотреть было интереснее, — признаюсь я. — Тем более я хотел посмотреть, чем это все закончится. Поехали кататься?       Мы катаемся дотемна. Слава, сцепив руки на моем животе и уложив подбородок на плечо, молчит, дышит в ухо, и с ним уютно настолько, насколько вообще возможно. Распрощавшись с ним у гостиницы, я возвращаюсь на свою съемку втрескавшимся окончательно. Это как подхватить легкую простуду — так, чешется в горле, глаза немного слезятся и в носу свербит, с кем не бывает, а потом ты просыпаешься с утра и понимаешь — заболел. Вот прям сто процентов, потому что колотит как нарколыгу и хочется подохнуть, но никуда не идти.       — Дядя Олех, а где ты был? — спрашивает вездесущая — и везде ссущая, кстати, — ребятня, когда я вхожу во двор. — Вот эт у вас штаны!       — Модные? — хмыкаю я, падая в середину гамака, потеснив двоих пацанов и воняющую мокрой шерстью собаку. — Жёлтый цвет повышает настроение так-то. Надо ловить драйв.       — Где его ловить? — спрашивает тот, что постарше, а собака зевает во всю пасть с открытыми глазами, и кажется, что они от натуги сейчас вывалятся.       — Да везде! Это значит, что от жизни нужно брать только позитив. Ясно? Что пожрать есть дома у вас?       Пацаны ведут меня на кухню и помогают вытащить из холодильника начинённые яйца и разогреть перцы. Хозяин храпит в спальне, хозяйка в душе, поэтому хозяйничаем сами.       — Тут каша ещё какая-то, — задумчиво смотрит в кастрюлю младший, и я приказываю:       — Ставьте. Жрать хочу как бегемот.       Хозяйка появляется, когда мы с малыми принимаемся за яйца, уничтожив все разогретые припасы, смотрит на пустую кастрюлю на плите и негромко спрашивает:       — А вы и кашу съели?       — Ребята сказали, что вы такую не едите, — напрягаюсь я. — Я думал, это вы мне.       — Мы и не едим, — Маша не сдерживает смешка. — Это для собаки. Олеженька, а давайте я вам буду записки оставлять на сковородках теперь? А то я, бывает, и курам варю на бульоне пшено.       День перед вторым занятием пролетает быстро — я помогаю хозяину достраивать беседку, потом мы надуваем бассейн для детей, потом как-то бах — вечер, спать, а утром я подрываюсь раньше будильника, чтобы успеть принять душ и сорвать с клумбы яркие цветки настурции.       Сегодня Слава тоже в жёлтых лосинах, и улыбается, заметив меня со свернутым ковриком под мышкой.       — Что-то Родя твой сегодня опаздывает, — замечаю я.       — Он сегодня не придёт, — отвечает Слава, дёрнув плечом. — По техническим причинам. Случайно отбил копчик, падая рядом с моим номером.       — Он приходил вчера?       — Ага. Цветы принёс.       — Розы?       — Нет, настурции. А я их ненавижу — у меня аллергия, сразу нос закладывает и слезы текут, — Слава закрывает глаза и чихает. — Бля, стоило сказать!       — Да уж, ну и дебил, это ж надо такое не запомнить!       Я, удерживая коврик с припрятанными внутри настурциями, иду в коридор, пока все подготавливаются к занятию. Где-то у колонны стояла ваза.