Будда по вызову

      Батя всегда говорил: машина не женщина, ее любить надо.       Свой байк я люблю больше, чем любил своих женщин, и он всегда платил мне взаимностью — до этого мига. Он не заводится. «Жратвы» — полный бак, ТО регулярно, я сам к врачам не хожу, а его проверяю стабильно, меняю все вовремя, чищу, продуваю, полирую, хоть с места и в музей.       Но он не заводится. Именно сейчас.       — Ты что делаешь? — удивлённо рычу я, даже забывая дышать на мгновение. — Ты меня подъебнуть решил?       Я проверяю все важные детали, включая бензонасос, пробую снова — ноль реакции. Будто отказывается иметь со мной какое-либо дело. А Слава все дальше и шансы, что я его больше никогда не увижу, все ближе. Если он заранее предупредил, чтобы информацию о нем не разглашали ни в клубе, ни в гостинице, то я его и не найду. Симку легко выбросить, а я даже не в курсе, из какого он города. Говорил что-то про Москву, но не уточнял, что живёт в ней. Мало ли, я вон про Гондурас тоже что-то нёс.       Батя ещё как-то упоминал, что «зверь» — он ревнивый. Не терпит измен и конкуренции.       — Послушай, дружище, — я опускаюсь рядом с передним колесом и глажу гладкий прохладный хром. — Я про тебя не забыл. И никогда не забуду, клянусь. Но пойми, у меня башню снесло, вот втрескался я, что мне сделать с собой? Мне нужен этот человек, мне кажется, что у нас на двоих что-то общее — большое и серьезное. Но это не означает, что если мы будем вместе, а именно этого я и хочу, то я забуду про тебя. Ты был раньше него, раньше всех, и всегда будешь на первом месте. Веришь мне? А ты поверь. Я тебя никогда не обманывал, я тебе всегда отдавал все самое лучшее, на себе иногда экономил, чтоб тебе заменить что-то, так не подводи меня. Пожалуйста. Ты же не кинешь меня?       Я сажусь за руль, опускаю щиток шлема и выдыхаю, услышав ворчание мотора. Завёлся.       — Ты мой золотой! — говорю я и обещаю обтянуть сиденье новой кожей.       Та четверть часа, а может и больше, все равно упущена безвозвратно, поэтому на трассе я такси не нагоняю, сворачиваю сразу к вокзалу, коротким путём, и застаю на перроне среди немногих ожидающих Родиона в гавайской рубахе. Какаду на ней целит клювом прямо в причинное место.       — О, блядь, и ты тут! — увидев меня, «радуется» Родион. — Хули надо?       — Где Слава? — спрашиваю, грозно взвешивая в руке шлем.       — Это я хочу спросить, где Слава! Мы вчера помирились, решили все наши разногласия и договорились уехать вместе сначала ко мне, а потом в Крым, чтоб нормальный отдых, а не эта… ебанина с крабами.       — Ты чо до наших крабов доебался, ты? — за курорт, на который я езжу с детства, становится обидно. — Да тебя любой из этих крабов одной клешней напиздит! И песка тебе в жопу напихает, чтоб не выделывался! Где Слава, спрашиваю?       — Не знаю я! — почти орет Родион, сдергивая с носа очки, и под ними показываются белые проплешины — обгорел. — Сам жду, поезд отходит почти, а его нет!       — Какой ты конченный, — произношу я. — Еще и на черепаху-ниндзя теперь похож. Осталось только найти тебе крысу-семпая. Ты пиццу любишь, кстати?       Родион прищуривается, заготавливая ответ, но телефон пиликает и он, прочитав сообщение, смурнеет на глазах.       — От него? — спрашиваю я.       — Да. Пишет, чтоб я садился в поезд, потому что он уехал другим, который ушёл раньше. К сестре. В Армавир. Короче, он нас обоих наебал, чувак.       Родион, подобрав спортивную сумку, плетётся к скамье, кладёт вещи на колени и смотрит на отходящий поезд.       — А я билеты втридорога забронировал заранее, но это похер. Это конец, чувак, — Родион смотрит на меня глазами не то что побитой собаки, а собаки, у которой отжали новую конуру. — Это финиш. Он меня сейчас бортанул окончательно.       Я сижу рядом, уложив руки на шлем и смотрю вслед поезду.       — Почему сам не уехал? — спрашиваю тоже с досадой.       — Что мне одному дома делать? Я специально отпуск взял, чтоб со Славой помириться. И отдохнуть. Он хороший, очень хороший, только вечно где-то не здесь, в этих своих медитациях, такой весь возвышенный, неземной…       Я, вспоминая звуки, которые издавал «неземной» Слава, перегнутый через сиденье, многозначительно киваю.       — Охуенный, — говорю.       — Охуенный, — повторяет Родион. — Но я проебал своё счастье. И ты тоже. Хотя хрен пойми почему, ты вроде ничего…       — Ну нет, — произношу я, отодвигаясь немного. — Извини, конечно, но ты не в моем вкусе.       Родион поворачивает ко мне опечаленное лицо, размышляя о чем-то, а потом трусит головой, поняв смысл произнесённого:       — Я не про то, идиот. Я про то, что Слава такой типаж всегда любил. Типа бруталы, медведи… А знаешь — поехали вмажем по пиву. Я угощаю.       — Я за рулём.       — Лимонада возьмём. Поехали. А то совсем погано.       Соглашусь — погано. До горечи во рту, настолько паршиво. Выходит, он заранее все решил — и Родю нахуй послать, и меня. Ну да, трахнулись мы — а кто сейчас не трахается? Сейчас букет цветов на свидании значит больше, чем перепихон. Конечно, конкретно от Славы я такого не ожидал, но… Он и правда какой-то неземной, все у него легко. Встретились, получили опыт, разошлись своими путями. И надо радоваться, что он у меня был.       — Давай в кафешку с караоке, — соглашаюсь я.       Разумеется, Родион, вцепившийся в меня как тот краб, которого он обхуесосил, только раздражает во время езды, но, благо, ехать недалеко. Кафешка ещё закрыта, но девушка, протирающая столики, с цоканьем соглашается впустить нас за двойную плату на вчерашний шашлык.       — Дерут и не краснеют, — возмущается в принесённый шашлык Родион.       — Жри, — говорю. — Все равно ты платишь.       Родион пьёт как полковая лошадь, почти не закусывает, и когда кафе открывается официально и появляются первые любители выпить кофе на утренней прогулке, его уже несёт к микрофону. Сначала он поёт душещипательное «Фантазёр — ты меня называла-а-а-а», потом слезливо-ностальгичное «На маленьком пло-о-оу-ту», а в конце скатывается в «Город, которого нет». Последний трек времён и народов он включает подряд четыре раза, кинув на стойку две крупные купюры, и спустя полчаса Корнелюк мне начинает мерещиться везде — в официантах, в бармене, в посетителях. Даже сидящий в слинге малыш в панамке и тот напоминает Корнелюка.       — Все, братан, хватит, — я отбираю у Родиона пульт от плазмы, микрофон и увожу его под облегчённые вздохи отдыхающих.       — Бля, я лазер, — произносит Родион, перебирая ногами и волоча сумку по песку. — Лунтик.       — Лузер?       — Да. Лузер. Мою пусеньку обидел, не сберёг…       — Ебаный ты мудак, Родя. Шагай ровно.       — Не сумел, не смог…       Под пьяные душеизлияния я сажаю Родю в такси и прошу водителя довести его до комнаты, конечно, за щедрые чаевые. Мне-то что, все из кармана Роди — он сам решил.       — Спасибо, братиш, ты пиши, если что! — бормочет он, плюхаясь на переднее сиденье, а водила перевешивает ароматизатор-елочку на его сторону и открывает окно. — Я поехал. Спасибо, брат, ты хороший, хоть и тоже чмо.       — «Я куплю себе змею или черепаху, а тебя я не люблю, ехай, ехай нахуй!» — вспоминаю я известную композицию и машу на прощанье.       Не такой уж он и конченный, нормальный, оказывается, мужик, только слишком приземлённый для Славки. Как и я, видимо.       Вернувшись к байку, я надеваю шлем и говорю негромко:       — Вот мы и опять с тобой одни.       И это, наверное, даже хорошо — снова только дорога впереди, вырастающие за спиной крылья, ветер, облака, свобода. Все что ни делается — к лучшему же? Хорошо, что Слава был, и хорошо, что уехал именно сейчас. Потом было бы труднее его забыть. Пусть лучше и останется в памяти курортной интрижкой, вместе с солнцем и морем, а там, может, судьба нас снова сведёт. Или мне захочется его найти.       С чувством светлой, щемящей грусти, я закатываю байк во двор, где меня встречает, метя хвостом, псина с повязанной на башке банданой. И вот в ней она точно похожа на Корнелюка.       — Вы пошто животину мучаете, — произношу я, освобождая ее от головного убора.       — Она типа байкер, — отвечает один из прибежавших пацанов. — А у нас во чо ещё есть! — взмахивает рукой, и на ней мелькает зелёная фенечка с золотой монеткой. Славкина.       — В комнате у меня нашли? — говорю я.       — Неа. Ваша девушка дала.       — Моя… девушка? Когда, утром?       — Неа. Только что. Её мама заставила пирожки есть.       Я, споткнувшись о псину, иду в кухню. «Моя девушка» сидит за столом с вымученной улыбкой на бледном лице. Стрелки почти смылись, губы припухшие, взъерошенный, волосы в хвосте. Уши торчат.       — Ты? — спрашиваю, опускаясь на стул.       Слава прожевывает кусок пирожка, косится на вышедшую за детьми Машу и усмехается:       — А что, не похож? Я тебе сюрприз хотел сделать, а ты пропал куда-то.       — Зачем ты уезжал?       — Вещи забрать, переодеться, выписаться из гостиницы. У меня оплачено только до шести утра было, я ещё вчера съехать должен был, но задержался. Думал, у тебя сегодня переночую, а завтра перееду в отель. Фирма мне только первые недели проживания оплатила, — он смотрит на моё нахмуренное лицо и добавляет: — Ну, если ты против, так и скажи, я тогда сразу поеду…       — Нет, нет, я не о том! Нам бы…       — И с картошкой берите, чего не берете! — появляется хозяйка, с интересом косясь на Славкины натруженные губы. — Я вам щас и огурчиков достану. Тема! Неси банку!       Когда нас наконец отпускают, я отвожу Славу подальше в огород, к кабинке из металлопрофиля, где на бочке лежит спящая тушка кота.       — Ты, получается, к сестре не поедешь? — интересуюсь, зажимая Славу между собой и деревом.       — К какой сестре? — моргает он. — У меня нет сестры. Постой, а как ты узнал, что я Роде написал?       Приходится рассказывать от и до: как я пытался догнать его, как приехал на вокзал, как сидел с ноющим брошенным Родионом.       — А позвонить мне нельзя было? — задаёт пугающе простой вопрос Слава. — Я и не подумал бы, что ты такую хуйню сотворишь. Родю я отфутболил — давно пора было, думал, сейчас вещи заберу и прикачу к тебе — люби меня везде. Думал, обрадую тебя, а ты так все усложнил. Но… Ты же за мной поехал, выходит. Хотел вернуть.       Я смотрю в сторону, пока он изучает моё непроницаемое, как мне кажется, лицо.       — Это считается признанием в большой-большой симпатии? — спрашивает он, обнимая за шею.       Я хмыкаю:       — Сюрприз, значит, — отступаю вместе с ним к кабинке душа. — Сюрприз.       — Эй, ты куда меня тащишь?       — Ты же сказал — люби меня везде. Вот и держи слово.       Стоять коленками на мокрых досках — удовольствие сомнительное, зато видно во всех мельчайших нюансах Славкино искаженное кайфом лицо, влажные от слюны губы, ресницы, пылающие скулы и сведенные жалобно брови.       — Ах, боже, — он упирается в тонкую стенку лопатками, зарывается пальцами в мои волосы и смотрит сверху так, будто я делаю это лучше всех. Возможно, что и лучше. Я ведь так и не старался раньше ни для кого. И ещё постараюсь, потому что ни в какой отель его точно не отпущу — ну в каком отеле еще будет душ с лягушками, пирожки и собака-Корнелюк? Да ни в каком. Если уезжать, то только вместе.