Еже (дневно/секундно/часно)
Переплетаются судьбы людей, не оставляя им шанса.
Разбитые бьют целых, гнилые портят чистых.
Любовь спасет несчастных, забудет о счастливых.
В стакане, пепле, яде найдется тишина.
Безумие, не глядя, сведет совсем с ума.
Реальность камнем в темечко ударит наотма́шь.
Каждый найдет забвение, каждый убьет всех нас.
Спустя год все сгорело. Красный кирпич пятиэтажки, здание районного суда, скрип заброшенной детской площадки, запах шаурмичной за углом и оконченная школа через дорогу. Трава местами вытоптана и стерта в песок, асфальт так и остался разбитым. Полицейские безразлично проходили мимо «курилки», пропуская несовершеннолетних с сигаретами в зубах. Вчерашние школьники узнали итоги ЕГЭ и теперь радовались или печалились исходу тяжелого июня. Готовились броситься из одного ада в другой, только сейчас был шанс устроиться намного приятнее. Рвануть в другой город, выбраться из провинции, где вечно тянет спать и люди плетутся как мертвецы. Переехать от родителей, вкусить самостоятельной жизни, столкнуться с невозможностью рационально рассчитать бюджет, довести себя до нужды подрабатывать. Встретить десятки новых лиц, среди которых каждое оставит отпечаток в памяти, душе и теле. Навсегда измениться, сломаться, переродиться, а может, и умереть. Столько всего, глаза разбегаются и никак не сойдутся обратно. Тим зашел в тот самый двор в пятидесятый раз: марафон экзаменов, финальной подготовки к ним и томительного ожидания результатов длился ровно шесть недель. Перед школой выпускники ныряли в скопление жилых домов, возвращались туда после очередного нервного истощения. Беспокойство в те дни плясало по двум причинам: сдача Единого Государственного Недоразумения или же получение итоговых баллов. — Либо бюджет, либо армия, — завещали мама с отчимом дома. — Зае… шибись, — вздыхал Тим, крайне радуясь богатому выбору. — Ты че, сматерился? — А в такие моменты искренне жалел о существовании младшей сестры. Днем он чередовал нарешивание типовых задач с черкатней в альбоме, по ночам вздрагивал в холодном поту от воображаемых дверных звонков, приветов из военкомата и повесток. В тех же кошмарах любовался обрезками рыжих кудрей на полу и бритым кочанчиком, грузил ракеты с товарищем-срочником, гонял чаи с офицером и курил по-солдатски, растрачивал год жизни в никуда. Перед сном глотал валерьянку, с утра — мельдоний, и в бой. — На сколько сдал? Тем летом Тим скурился до того, что теперь пачки еле хватало на пару суток. Ничего не хватало теперь — ни сигарет, ни баллов для поступления в желаемый университет, ни времени для прощания с родным городом, семьей и недодрузьями, которых неминуемо придется оставить позади. Сколько часов было проведено за одними и теми же заданиями? Сколько рисунков можно было сделать за это время? Они хотя бы согревали изнутри, заполняли пустоту в скетчбуке футуристическими пейзажами с отголосками киберпанка. Медианы, квадратные корни, двоичные системы счисления только резали головной болью, заставляя остро чувствовать, что это не то, что нужно. Но что было нужно? В конце концов, двести тридцать семь баллов — это не так уж и плохо. Этого будет достаточно, чтобы попасть в московский институт на звучное направление «Радиоэлектроника летательных аппаратов». Странно, что туда не запросят физику при поступлении, потому что дальнейшая учеба окажется плотно связана с этой наукой. Но узнать обо всем этом Тиму еще только предстояло. А пока его не заботило ничего, кроме двухсот рублей в кармане и бывшей одноклассницы, пригласившей в гости, потому что у нее уехали родители. — В Москву хочешь? Она стряхнула пепел с окурка в жестяную тарелку на стуле, стоящем возле постели. Сиплый голос мешался с дымом, забивался в простыни и поникшие голые плечи. Тим без надежд и одежды сомневался, останется ли допоздна сегодня, лежал за спиной и считал трещины на потолке. — Я вчера нашел универ, где на дизайн без творческого конкурса берут, — сказал он. — Здорово, — бесцветно раздалось в ответ. — У меня на двадцать три балла меньше проходного за тот год. — И что? Не поедешь? Запах озона ворвался сквозь открытую форточку в комнату — где-то вдалеке гремела гроза, почти не касаясь здешнего района. — Поеду, — произнес Тим и присел рядом. — Куда баллов хватит, туда и пойду. Он достал сигарету и подкурил с третьего раза, поморщился от натертой мозоли и проклял всеми никотиновыми богами механические зажигалки. — Если бы, — продолжил он с горькой улыбкой, — если бы те два сраных задания в тестовой сделал и на апелляцию сгонял по второй части… У меня программа точно работала, я потом на компе вбивал, все норм было. — Хотя бы по русскому дофига. — Да у всех по нему дофига, Наташка нас дрессировала не по приколу же. Только у тупых меньше девяноста. — У меня восемьдесят восемь. — Извини. Извиняться стоило не за это. Извиняться стоило за молчание в ответ на признания в любви, за то, что прийти сюда заведомо было ошибкой, и в принципе Тим не хотел этого. Не хотел смотреть в глаза, которые видят в нем лишь хорошее, не хотел слушать нытье о том, как жаль, что он уезжает, а потом заполнить пустоту внутри на мгновение перед тем, как вновь очутиться на развале непонятной жизни. Тим вычеркивал мысленно дни и никогда так сильно не ждал конца лета, как в этом году, и никогда так сильно не хотел, чтобы оно заканчивалось. Тим не пойдет в школу первого сентября и не знает, куда он пойдет в этот день в Москве, что там его ждет и ждет ли вообще. В родном городе хотя бы любили, пускай это далеко не всегда было нужно. — А правда, что с твоей девушкой что-то плохое случилось? — С какой девушкой? — нелепо переспросил Тим, словно у него был целый гарем, как у самых популярных парней в школе. — Ну, с той… Ты еще фотки с ней выкладывал тем летом. — Что-то плохое? — повторил Тим, облизнул свои сухие губы и вкусно затянулся наполовину истлевшей сигаретой. — Так сказала, типа, и без меня все знаешь. Нахера спрашивать? Дым вырывался изо рта резкими всполохами, а дрогнувшие пальцы в качестве окуркодержателя никуда не годились. Уронили последнюю сигарету прямо в тарелку с водой — последняя, крайняя, жалко, да черт с ней. Уже через пять минут Тим плелся по темным улицам на очередную прощальную тусовку, где напьется вдрызг и засидится с кем-нибудь до рассвета на кухне, задремает на диване или кресле. Приснится сдача экзаменов или пугливая уличная кошка, голова расколется от похмелья, мать дома наругает за перегаровое амбре. В наушниках простирались бирюзовые дали, плыли дельфины, а Тим не стал махать им вслед и поспешно переключил песню в плейлисте, пока не накрыло картинами прошлого года. Тогда Тиму было семнадцать и все едва казалось правдой — чуть меньше, чем сейчас, — и кому-то он обещал много счастья, если у него завтра все будет хуже. Кому-то, о ком он молчал даже в мыслях, и молчал бы и дальше, если бы не внезапные расспросы вроде того, что случилось в чужой прокуренной квартире на мятых простынях. — Карела, дашь сигу? Из двухсот рублей остался полтинник, к утру новая пачка закончится, расстреляют — такая честная плата за компанию, ночлег, водку с апельсиновым соком и холодную пиццу. — Карела, в Москву? — В Москву. Как ни странно, среди одноклассников почти никто не собирался в столицу. Когда-то Тим тоже не собирался туда, но все изменилось, и Пермь давно расцепила душащие объятия мертвых мечтаний о будущем здесь. Вообще, все не так уж и плохо сложилось. Выкинуть прошлогодние приключения с первыми отношениями — ну, красота. И пускай подташнивало в каждом уголке родного города, что-то внутри щемило и пыталось запомнить в нем все до замыливания глаз. Накануне отъезда Тим наворачивал пешком километры в случайных направлениях и своеобразно наслаждался посиделками дома, невзирая на истерики из-за неубранных с сушилки носков. Покоцанные фасады старых каменных улиц в центре, людная набережная и опустевший сквер, поющие фонтаны вечером на эспланаде, новостройки по Чкалова, буйная зелень в окне спальни и выцветшая краска домов Загарья. Мост через мелкую речку, красноречиво именуемую «Говнянкой», изрядно покосился за прожитые здесь годы. Сам же захудалый водоем сменялся зарослями камыша, толща воды редела, и былые стаи уток залетали в эти края совсем редко. Все знакомое сердцу в этом городе постарело до того, что оставаться в нем хоть неделю больше равнялось бы настоящей смерти. «У вас хорошо галлюцинируется, — как выразился в Доме Культуры любимый поэт на концерте, проведенном двумя годами ранее, — очень хочется спать». Еще шестнадцатилетний Тим прыснул, прикрывшись ладонью, его кумир говорил это с невыразимой серьезностью и непроницаемым лицом. Малочисленные слушатели сидели прямо на ковре возле миниатюрной сцены. Рядом подруга детства уткнулась в записную книжку, куда вкладывала билеты в кино и другие воспоминания. На развороте линия за линией проявлялась незнакомка. Под ней бесконечно написали: «смысл-вымысел-вымысел-смысл». Видимо, все и было таким настоящим-ненастоящим, стеклянным, разве что мутным вдобавок, — друзья и семья, школа и дом, внутри и снаружи. Каждая секунда жизни врезалась в голову непрерывной ошибкой, опухолью, которую нужно вырезать и не дать ей ни шанса. Уехать, забыть, отпустить. В конце августа под куполом тропосферы Пермь наконец исчезла. Плевать, что ты сам и твой чемодан вполне являются ее частью, это ведь так просто — свалить за полторы тысячи километров и начать заново. Как будто ничего не было. Представлять, словно это действительно так, а потом отматывать все назад и хотеть вернуться. Или чтобы самолет рухнул чуть выше Нижнего Новгорода. Хватит, этого больше не будет. Будет новый Тимофей Карельский, никому не известный первокурсник, будут новые люди, ни черта не знакомые Тиму, и вместе с ними все заиграет как надо, ага. Можно всем представиться увлеченным художником, подрабатывать душой компании на полставки, учиться на «отлично» и радовать родителей, не западать на девочек, избегать сомнительных компаний и жить без лишней мороки. На что-нибудь везения и смелости да найдется. Солнце с редкими облаками на небе соглашалось, мол, все сбудется пренепременно, теплый ветер обдувал затылок возле северного аэропорта, и даже увесистый чемодан стал всего лишь блеклым напоминанием о прошлом. На счете банковской карты светилась добрая двадцатка, глядя на которую забываешь о несчастных бумажных сотках в кармане, заказываешь дорогущее такси и чуешь сквозь горячую сушь свободу. Ладно, жарит не как в июле, прохладнее, оно и к лучшему. Конечный пункт — общежитие у станции метро «Речной вокзал». Немного ругани по телефону с водителем из-за неверно указанного терминала, немного пробок по дороге, куча иномарок и практически ни одной отечественной машины. Кусочки пустырей и клочки леса, частные застройки, N-этажки, невиданные ранее сорта бело-серых панелек в коричневую или бирюзовую оконную крапинку, красивые синие автобусы вместо подержанных немецких, а пространства столько, что Тиму казалось, он проехал уже целый город. Так оно и было, просто граница между Химками и Москвой мнимая. Как долетел — нормально, как такси — хорошо, позвони потом — обязательно. А в сердце так щекотно и самостоятельно, а мама так далеко и никакой мамы рядом не планируется на ближайшие месяцы, гуляй, Тимочка, от рубля и выше. Закурить бы все это благообразие побыстрее. Тем летом Тимофей Карельский в последний раз уснул.