Спорынья

      Запретное, незнакомое и неправильное подкупает благоразумие.              Двор за жилым домом возле учебного корпуса располагал маленькой церквушкой, мокрыми от ливня скамейками и навесом, что спрятал угодивших в непогоду студентов, не знающих зонты. Та же пятиэтажка, другой город, кирпич не красный. Дым растворялся во влажном воздухе быстрее, чем успевал выскользнуть из легких и запятнать розово-черное решето.              — Фоно... чего, блин? — Марк нахмурился, развернулся к Тиму и, нет-нет, не засмеялся. Только почесал подбородок и пригладил выбившуюся из хвоста прядь. Ладони с зажигалкой и вынутой сигаретой оцепенели у шеи в ожидании ответа. Тем вечером Маралин выглядел заросшим сильнее обычного, по его лицу до кадыка раскинулась совсем взрослая жесткая на вид щетина. У Карельского похожей никогда не было, лишь редкие усики да три волоска под нижней губой, всегда выбритые под корень.              — Синестезия.              А вот синестезию Марк знал прекрасно и оттого наполнился безмерной завистью. Сначала злой, зеленой, но после сокрушенно понял, кого встретил. Мандраж пробирал и никак не сходил. Веки дергано прикрыли глаза, стрельнувшие в оголенные кроны деревьев. Плечи непроизвольно приподнялись, будто ежились от мороза.              — Я когда звуки слышу, то еще... вижу... — Объяснять постороннему «нормальному», каково это — видеть музыку, чей-то голос или пение птиц, несносно тяжело. И видеть совсем не так, как все остальное. На словах-то ясно, мир должен чувствоваться иначе. Разве что беруши глушили цветовые образы или делали тех почти незаметными. Объяснять ничего не нужно.              — Понимаю. — Синестет вопросительно уставился на психонавта, и тот поспешил продолжить громкое слово. Как это можно понимать? Нет, если ты, конечно, сам «из этих»... Но Марк Маралин был обыкновенным среднестатистическим человеком. — Ты марки пробовал? ЛСД. Или другие психоделы? Сибирь?              Перечень психоактивных веществ, знакомых Тимофею Карельскому, заключалась в алкоголе, никотине, марихуане и стимуляторах. Иногда на квартире среди чужих людей, жаждущих чем-то подкрепиться да тебя угостить, и не такое встретишь, с тяжелой техникой пронесло и ладно. Кроме сигарет ничто не увлекало, хотя с выпивкой за последние пару месяцев дела стали плоховаты. Обязательно три-четыре раза в неделю по печени заряжали пинтой пива, а то и чего покрепче.              О психоделиках доводилось читать, смотреть и слушать. Все представления ограничивались описанным в «Страхе и отвращении» товарища Томпсона и экранизированным в одноименной картине. И когда-то приятель поделился забавной историей с грибами — мол, со стороны на себя смотрел да еще какие небылицы заливал. В общем, перспектива искаженного наркотическим угаром сознания доселе выглядела карикатурно и нелепо, да и не вызывала большого желания пообщаться с ней. Как выяснилось немногим позже, то был просто-напросто неверный подход к такому замечательному (по мнению Маралина) способу сойти с этой планеты, пускай и ненадолго.              — Не-а. А ты?              Марк резво закивал.              — Элку. Она синестезию вызывает, не всегда, правда. Более общую. Когда цвет чуешь или вроде того. Все сливается, понял?              — А ты часто юзаешь?              — Вроде личной терапии. Чтобы держаться, знаешь.              — И как? Ну, это.              Маралин марал все, к чему прикасался. Однажды открыв для себя психоделические вещества, в глубине души он искренне верил, что прозрел, и спешил поделиться глубоким опытом с тем, кого наречет достойным знакомства с кислотным миром. Марк считал чудесные билеты, воссоединяющие с самой вселенной, даром свыше и всегда думал об ЛСД исключительно в хорошем ключе. Любитель покорять незримые горизонты отлично знал, что под этим наркотиком люди творят совершенно дикие вещи, выкидываются с балконов, рушат психику слишком высокими дозами, но на это Марк пожимал плечами и уверял, что знает и то, как избежать плачевного исхода. В конце концов, не заботиться о безопасности означало растерять возможность забыть о неправильном измерении еще миллионы раз. Да и когда тебе так увлекательно рассказывают о магическом опьянении, что сбивает ощущение пространства и времени, заставляет слиться с мирозданием и увидеть то, чего даже нет в реальности, приглашают испытать эффект, меняющий тебя раз и навсегда, за жалкую тысячу рублей... заверните. Маняще, да и Марку одному триповать поднадоело, теперь он искал компанию, но все никак не находил ту самую близкую душу, с кем раствориться в его галактике можно без остатка.              Действительность Марк тоже воспринимал по-своему, и намного сильнее ему хотелось найти того, кто разделял бы его взгляд и в трезвости. Маркуше вообще с детства нравилось думать, будто он не такой, как все, хоть он и не упивался идеей ставить себя выше или ниже других. Он просто знал, что видит все иначе и его «иначе» не стыкуется ни с одним человеком, с кем доводилось общаться. Словно Марк Маралин единственный сечет подтекст во всей этой липовой постановке и живет в нем. Над сущим, не в нем самом. Ведь все по-настоящему значимое — вне материального, скучных ссор, запертой двери, сиреневых губ, вынужденной смены школы да прочей шелухи.              Окончательно в голове эта мысль сформировалась, когда семнадцатилетний Марк на свой день рождения съездил к двоюродному братцу в Санкт-Петербург. Родственник закатил сперва отменную вечеринку, на следующую ночь приобщил к сокровенному, наслушавшись пьяных рассуждений именинника о бессмысленном смысле жизни. После той ночи никаких «зачем» и «почему» больше не всплывало. Ответы на все вопросы нашлись, пускай и они испарились вместе с полуднем, повторяй сколько влезет.              Имея под рукой интернет и умение пользоваться специальным браузером для приключений по злачнейшим местам всемирной паутины, Маралин времени не терял и по возвращению домой оформил заказ на марки по сто двадцать пять микрограмм, спустив часть подарочных денег. Доза то хомячковая для опытного психонавта, но для начала и единоличного изучения космоса, укрытого в подсознании — самое то.              Не то чтобы Марк бездумно увлекся кругосветными путешествиями «не отходя от аквариума». Сеансы подвергались тщательной подготовке, что заключалась в раскопках кучи справочной информации, советов, подборке грамотного и комфортного плейлиста, легкой еды и запаса воды. С прошлой осени раз или два в месяц квартира Маралиных превращалась в личный храм старшего сына. За весь дальнейший год удалось прощупать многие грани, сокрытые за очками трезвости, но нырять слишком глубоко Марк не спешил, предпочитая не заходить в дозировке за сто семьдесят пять.              — ...Время идет медленно или, наоборот, безумно быстро. Ну, общий смысл ты понял. Как тебе?              Тим стоял с горящими глазами и выслушивал на протяжении нескольких минут все прелести кислотного состояния, которые не терпелось на себя примерить. К тому же из-за знакомства с фонопсией было не так страшно испытать новые гремучие смеси органов чувств. Прочнее всего желание попробовать марки закрепилось вместе с нестерпимым ожиданием столкновения с неизведанным, что являлось главным объектом охоты для художника внутри Тима. Когда Марк сказал, что порой может померещиться такое, чего в нашем мире не найти... голос другого человека никогда не виделся настолько красочно.              — А побочки?              — Может подташнивать, сердце учащенно биться. Спать не сможешь. Самое сложное — расслабиться в первый раз. Твое сознание будет понемногу расщепляться. Поймешь потом, о чем я. Может показаться, ты сходишь с ума и никогда не придешь в себя, но важно помнить, что это просто опьянение. Как от алкоголя, только другое. — Марк пораскинул, сколько у него в запасе дома и есть ли планы на выходные. — Если хочешь, можно в субботу у меня. Деньги не надо, я добить хотел парочку. Слабоватые они для меня уже. С ночевой. Начнем вечером, под утро отпустит. У тебя же нет пар в тот день?              — Не, мы по субботам не учимся. А родаки что?              — А я один живу.              Тим не стал расспрашивать Марка, почему он живет без родителей. Не из вежливости, нет. В тот момент повсюду крутилось лишь одно: «В эту субботу я попробую ЛСД». Трепет разлился под легкими и заставил забыть о голоде, схватил засухой горло и потом ладони, так что под пальцами в кармане размокла пачка сигарет. Дождь кончился.              До выходных сердце не прекращали щекотать распустившиеся астры. Сотни лепестков пробирались наружу и заполоняли мириадами тонов пространство, стоило Тиму посмаковать название волшебного препарата. Оно мерцало насыщенным синим, лиловым — такие оттенки присуждались всему загадочному, неизвестному в восприятии Карельского. Когда звучали таинственные слова вроде «секрет», палитра неминуемо сдвигалась в нижнюю треть радуги. Противоположную однозначность карал скачущий спектр и запрещал на нее полагаться.              Дорога предстояла долгая. По наставлению Марка от плотного завтрака пришлось отказаться, а накануне в пятницу лечь пораньше, чтобы как следует выспаться. Тим перепроверил рюкзак в десятый раз и только затем покинул стены общежития, в которые уже никогда не вернется.              Синестезия сегодня разжарилась и сыпала на всякий шепот ярчайшую реакцию. Вчера терпение лопнуло, статьи про возможное действие наркотика мелькали на экране телефона одна за другой, так что охваченное азартом тело будто словило эффект плацебо. Фантазии о предстоящем полете никак не отпускали, сплетались с подкинутыми Маралиным песнями и чуть было не заставили пропустить нужную станцию для пересадки. Тверская поменялась с Чеховской, та замучила длиннющими эскалаторами и переходами. Чем поезд ближе продвигался к Бульвару Дмитрия Донского по серой линии, тем волнительнее становилась легкая паника от предвкушения чего-то поистине нового.              На платформе поджидал Марк. Похвастался выкупленным с утра перстнем, предложил зайти в продуктовый, но когда Тим расспросил о содержимом холодильника, то поход отменился. Местная застройка и дворы, полные детей и прогуливающихся семей, напомнили Карельскому о родном городе. Окрестности шли вразрез представлениям о столице, так тихо здесь было (не считая диких криков с площадок). Шумный проспект остался позади, за многоэтажками разлился пруд. Водную гладь, укрытую россыпью желтых листьев, рассекали утята, чуть поодаль держались взрослые птицы. Прохожие бросали голодным пернатым сухари, а солнце грело в спину рядом с оградой водоема особенно сильно.              — Погода сегодня хорошая, — выдохнул Тим, засмотревшись на далекие перистые облака.              — Ночью не так холодно, я бы и прогулялся. Но для первого раза тебя лучше не вытаскивать.              А лучше не вытаскивать мозги в свободное плавание в кислотном океане — лучше вообще ничего не пробовать, что сколько-нибудь опасно, лучше закрыться дома и не жить совсем. Чего там страшного, Тима? Ну правда? Трясет что-то.              Родители ни в одну сцену не вписываются — ни в мысли, ни снаружи, ни за тысячи полторы километров отсюда. Вот бы еще не спрашивали, как там дела, потому что для них они вечно в порядке, ложь привычнее дыхания. Жаль, не выходит спокойно.              — ...ладно, не буду тебе мешать, — отец говорил это в конце каждого разговора по телефону, словно «мешает» преважным тимошиным занятиям. У сына же всегда находились и минуты, и часы для него, однако разменивать их не торопились. — Ты хоть звони иногда.              Последний раз был аж полторы недели назад.              — Ага, просто замотался. Давай.              Замотавшись до порога, Карельский больно укололся тоской по Перми. Как же давно он не был в обжитой квартире... целый месяц. Запах за дверью хлынул такой еле уловимый, приятный, домашний, но чей-то чужой. С кухни тянуло недавно приготовленными тостами, в ванной — ванильным мылом для рук, в широкой необитаемой спальне застоялся аромат старых книг в шкафу, а в комнате Марка еще не выветрился резковатый парфюм. Скромный метраж лишь прибавлял уюта и необъяснимого комфорта этому месту.              — Чай травяной хочешь? Успокаивает. Тебя трясет чутка. Я пью его перед этим. С сахаром или без?              Две внушительные кружки наполнили ситечками с заваркой и кипятком. Сверху развевался пар, исчезая в воздухе.              — Без. Терпеть не могу сахар. — Дрожащий смешок вырвался наружу, так что кроме горячего чая рядом с Тимом на кружевной скатерти появились вдобавок белые таблетки и стакан с водой.              — Пустырник. Так, чтобы наверняка. — Маралин кивнул на бело-голубую пачку с лекарством и отошел к окну. — Как спалось?              — Да нормально. Спал как убитый, вчера на физре загоняли.              — Ел?              — Йогурт только. Не хочу есть.              — Это хорошо.              Мягкое выражение речи, размеренные движения без единого лишнего штриха успокаивали пуще всяких лечебных травок. За чаем Тим и не заметил, как понемногу все волнения сошли на нет. Позднее он и вовсе с трудом мог вспомнить, что его в принципе по жизни тревожит. Мнимые крылья прибывающего рейса «далеко-и-надолго» целовали в макушку, обещая забрать с собой куда-нибудь, где ничего не похоже на реальность, набитую ранами и ошибками — а главное, отсюда опухоль под названием «Пермь» погружалась в ремиссию.              — Забудь на одну ночь обо всем этом. — Марк медленно повел пальцем вокруг, обозначая текущее ненавистное обоим измерение. Потемневшие под густыми ресницами кобальтовые ореолы сузились, затягивая в себя. — Я покажу кое-что получше.              Голову мы сейчас накормим.              Маралин захватил языком промокашку с мизинца и кивнул на ее пару, покоящуюся на салфетке. Гость поразглядывал мгновение рисунок в виде розовых слонов из любимого мультфильма и закинулся. Вкуса никакого, а держать во рту билетик в параллельную вселенную надлежит до полного рассасывания.              — Все в нашем мире мне кажется смешным. Он как подделка. Люди куда-то бегут, что-то делают, сами не зная, зачем. Такая суета. Я чувствую, что живу совсем немного здесь, но по большей части — там, — негромко проговорил Марк, раскалывая каждую фразу, снял волчью пасть с руки и отложил в сторону. — Добро пожаловать в мой храм, — почти шепотом произнес он, уходя на балкон покурить. Тим влетел следом, потеснившись на крохотном закутке.              — В рифму получилось. Там-храм.              — Иди ты. Весь момент испортил, — обиженно ответил Марк и рассмеялся.              — Ладно-ладно, пристегиваюсь!