Спорынья

      Долго тянулось молчание. Марк прогонял в голове список покупок, Василиса все думала о полках в чужой ванной. Колени перестали гореть от внезапного прикосновения, только ожоги белели. Трехвопросная улица забылась другими знакомыми местами: вот, например, лицей, куда Маралин сбежал из старой школы. Важный трехэтажный лицей, мрачный во сне, с россыпью черных окон и худенькими колоннами. Через дорогу сияла оранжевая вывеска зоомагазина, Марк остановил машину рядом.              — Я быстро, последи за ней.              Василиса кивнула и погладила проснувшегося от шума котенка. Все же ночь в тепле и плотный ужин — малейшее, что Бестужева могла сделать для своей спасительницы. Поначалу та злость, с которой Марк встретил в беседке, не обещала ничего хорошего. За всю жизнь он прошел мимо кучи бездомных животных, и в этот раз мог вполне поступить так же, но что-то заставило его сберечь беззащитное существо и даже обеспокоиться всем для него необходимым. «А если бы Тим ответил на звонок, где бы мы были?» — спрашивала про себя Вася, искала в маленьких глазах подсказку. Почему-то взбрело в голову, что Тим повез бы к Марку, немного погодя этот вариант уже не казался таким неправильным. Будь Карельский здесь, все было бы иначе.              Сожаления прервал стук багажника, Марк убрал пакеты с покупками и вернулся на место. Выражение лица стало еще недовольнее прежнего: завтра придется у родителей клянчить деньги да как-то скрывать появление котенка. Отцу будет все равно, а вот матери может и не понравиться. И пусть дома она не живет, и редко приходит в гости, кошек не любит и все тут. «Марк, ну зачем тебе, весь туалет провоняешь! А если мебель изгадит? Обои расцарапает? Сам ремонт делать будешь?» — «Буду», — заверял Марк воображаемую мать, на самом деле ничего такого от нее не ожидая. Настолько невнимательна она была ко всему в квартире, полной горького прошлого. Слона бы не заметила.              Марк не сразу вышел из машины, когда приехал к дому. Шел третий час. Подавленный на незнакомой улице крик застилал сознание происходящего, больше всего сейчас хотелось проморгаться и не увидеть на заднем сиденье ни Василису, ни котенка, ни салон отцовского автомобиля, ни полки зоотоваров ранее, ничего. Туда же, в небытье отправить все. Но нельзя. Надо открыть глаза, увидеть Василису, выйти наружу, взять на руки котенка, помнить, не забывать, думать о завтрашнем дне, о сложной и непонятной реальности.              В лифте Марк наконец рассмотрел в нормальном свете истязателя своих балансирующих на грани нервных клеток. Белая мордочка и живот, черные, бурые пятна, уходящие в рыжий, золотистая радужка глаз.              — Чучело, — обозвал Марк из-за грязноватой шерстки торчком. Чучело протестующе пискнула, мол, ты меня чистенькой не видел.              — Помою, будет не чучелом, — пообещала Василиса. — Покормим сначала.              Новая сожительница чуть в упаковку корма не переехала — такая голодная была, смела всю миску и настойчиво просила добавки. Не дождавшись желанного ужина размером с быка, вылакала поставленную рядом воду и притомилась.              — Ты знаешь, как мыть правильно?              — Погуглила. У меня только собака была, я тоже не разбираюсь в кошках.              Позже Марк решил, глядя на вымытого котенка, что Чучело заслужила свое имя дважды.              — Можно у тебя в душ сходить?              — Иди. Полотенце в шкафу возьми, остальное найдешь.              — Дашь мне что-нибудь, в чем спать?              После недолгих поисков в шкафу Марк вручил теплую толстовку с принтом незрячей девушки. Ткань на ощупь приятная, с мягким нежным ворсом на внутренней стороне.              — Ночью бывает холодно, обогревателя нет.              — Спасибо.              Василиса зашла в ванную, заперла дверь и включила воду, но раздеваться не спешила, пусть и хотела поскорее смыть с себя этот день. Посмотрела в зеркало, рубленное пополам, потянула за металлические ручки и развидела нечаянный закос под Пьеро. Классический набор из средств для бритья, гели и пенки, взгляд замер на лосьонах для снятия макияжа и прочей уходовой косметике, которая продается в женском отделе. Практически все эти «лишние» предметы стояли нетронутыми. «Головой ударился, что ли», — невольно подумала Вася, когда выдвинула ящики под раковиной и нашла неиспользованные помады, пудру, тушь и тому подобное, начатых «Ангелов и Демонов» Givenchy и зеленое «яблоко» DKNY. Мужскую часть всего этого добра расходовали явно регулярнее, нежели она покоилась без дела, или ее редко использовали.              Шторка ванной прятала полки, ломящиеся от шампуней, скрабов, масок, чего угодно. В довесок к найденному в шкафчиках, здесь каждая бутылка, каждая баночка выдавала, что прием душа для Марка — это целый ритуал по воссозданию давно утерянной жизни. Василисе вроде бы стало жалко Марка, как было жалко во время его рассказа о семье, а вроде такая зацикленность пугала. Не своей диковатостью, у людей встречаются тараканы куда хуже. Пугала, потому что напоминала собственную заевшую пластинку, только она не имела выход. Никто ее не слышал, не замечал, не вспенивал на коже.              Долго Марк не засиживался с Чучелом, мгновенно провалившейся в сон, погасил свет и ушел на кухню. На стуле висел рюкзак Бестужевой чем-то набитый, Маралин расстегнул карман спереди. Сигареты, две зажигалки, фантики и чеки, пятьсот рублей наличкой, ключи. В основном отделении поинтереснее — расческа, пачки салфеток, разряженный повербанк, погнутый шнур, мундштук для кальяна, мятый блокнот с заказами, сто рублей, пять копеек, презервативы на выбор потоньше или покрупнее, четыре прокладки, обезболы и еще какие-то лекарства, бумажный мусор, древние пластинки Wrigley's, записная книжка на дне.              — Ты че делаешь?              Импровизированная пижама свисала вдоль запястьев и прикрывала бедра подобно платью. Василиса застала Марка поздно, когда он дочитывал последнее стихотворение. Было их не так много, за полчаса отсутствия поэтессы можно управиться. Без косметики, со вьющимися влажными волосами, без колготок с имитацией чулок, в толстовке, походящей на короткое платье, Бестужева смотрелась младше своих девятнадцати, на лет шестнадцать сойдет.              — Тебя не учили не брать чужое?              Вася стремительно сократила расстояние между ней и Марком, стоящим возле стола и выжидающим, когда она скажет слова незаученные. Раздражение больше не сковывало лицо, легкая улыбка гнала любые злые упреки — Маралин нашел себе достойное развлечение перед сном. Вскинул руку со стихами и попятился в сторону, «я хотела тебе почитать», Василиса за ним, к балкону, безуспешно просила перестать, «втихомолку одними глазами», накинулась, бедный фикус свалили, схватка перетекла обратно к столу, к тумбе с чайником, «как читала альбом твой под аркой», охапка кулинарных лопаток на все случаи жизни распалась под ногами, «твой ошейник был лучшим подарком», самое сырое как назло выбрал, Бестужева напала со спины у плиты, включила нечаянно, «можешь видеть картину из букв?», Марк вслепую выключил, «нет, я тоже любила по-честному», спину ему расцарапали, ноготь сломался до крови, «разожженное в честь моих пут», у раковины стаканы, на полу, «а теперь пожираю последствия», до осколков, витиеватая конструкция из двух тел пристроилась на гладильной доске напротив, ничего, чистое белье постираем еще раз, и битая посуда к чему-то хорошему.              Маралин сжалился в ответ на болезненный укус в плечо и замолчал. Оглядел беспорядок, попутно оброненные десятки мелочей, которых не заметил в процессе.              — Поэзия, — заключил Марк, обводя полуразрушенную кухню.              — Ты придурок.              Придурок опустил руку, в которой держал самое сокровенное и поганое, вечно мерзлая ладонь спустилась по плечу, локтю, легла поверх сжимающей записную книжку, расцепила пальцы и забрала ее. В исполнении Марка отрывок сочинения, посвященного Тиму, продолжал звенеть неслышным эхом. Больше этот выпотрошенный стих никогда не зазвучит иначе.              — Как ты сюда попала?              Маралин присел на корточки перед котенком, сбежавшим из гостиной. Чучело пискнула и помахала хвостиком, наконец обратив на себя внимание. Василиса сползла на пол рядом, закрыла блокнот на ремень-заклепку, шумно вдохнула сквозь зубы; на кончиках ногтей краснели полоски — такие же, только пошире да подлиннее простирались на коже у шеи, прямо под выбритым затылком. Бестужева обошла вдоль стены малышку с ее новоиспеченным хозяином, в ванной быстро нашла лосьон на спирте и ватные диски.              — А сколько ее кормить надо? — спросил Марк, пока его рука служила суровым противником для крохотных лапок и микроскопических клыков. Дерущую боль на свежих царапинах тоже не замечал, как и стеклянную крошку за холодильником.              — Не знаю. Завтра с утра, сейчас не надо, и так покушала.              Василиса оттянула ворот вниз, осмотрела место укуса — кроме слепка челюстей ничего страшного не обнаружилось.              — Тебе завтра надо на смену?              — Нет.              — Мне к первой паре, останься до вечера. Тут недалеко есть ветеринарка, сможешь дойти?              — Смогу. А завтра обязательно на пары идти? Ты говорил, у вас позже всякие контрольные и зачеты будут.              — Я в понедельник и вторник не был.              — Почему?              — Не хотел.              — Это из-за Тима?              Василиса отложила ватные диски в кровавых разводах и не сразу отпустила ткань футболки. Да, лучше бы кровь свернулась сначала, пусть и немного ее, да на черной одежде все равно не видно.              — Не знаю.              — А как это было? Ну, поцелуй и вот это все.              Марк подобрал засыпающую Чучу и понес в импровизированную постель, Василиса увязалась за ними.              — Мы тебе че, зверушки в цирке?              — Нет. Просто вы вроде так не общались, чтобы… ты понял.              — Тим поехал, может, — предположил Марк, закрывая дверь в гостиную. Приложил палец к своим губам, словно уставшему котенку помешают разговоры, повел за собой на кухню и принялся подметать осколки с плитки.              — Или это как… как в фильмах, когда никто виду не подает, но потом уже невтерпеж?              — Типа как шаурма на вокзале?              — Ты мерзкий.              — Мерзко целоваться с другом своего парня.              — Мерзко целовать девушку своего друга, а потом его самого.              Марк высыпал стекло в отдельный пакет, сел под вытяжкой и нашарил рядом сигареты.              — Мерзко ночевать у друга своего парня, прикрываясь бездомным котенком.              — Я не собиралась с тобой…              — Василиса, — сказал Марк, закурил и отдал пачку гостье, — я не верю тебе. Ты могла притащиться сюда под любым предлогом. Ты это знаешь, я это знаю. Расскажи, почему ты была там в час ночи, тогда я тебе поверю.              Василиса хотела было опять все выложить, как выкладывала до этого, но после первой затяжки передумала. Если Марк прочитал стихи, он и так все видел.              — Я не обязана тебе ничего рассказывать.              — Тиму расскажешь?              — Нет.              — Я слушаю.              — Давай поговорим завтра, нам надо поспать. Точно пойдешь на пары?              Я сказал ему, что приду.              — Первую пропущу.              — Ты скажешь ему про меня и котенка?              — Пока нет. Он в выходные придет сюда.              — Значит, мне Тиму тоже ничего не говорить?              — Сама разберись.              Взгляд Марка остановился на покоящейся книжке, Василиса подлетела к ней и протестующе возложила руку поверх обложки.              — «Подарком» — «под аркой», мне это понравилось, — выдал Маралин без тени издевки.              — Больше не трогай, ладно? Извини, что набросилась.              — Укола от бешенства у меня нет, — пожал плечами Марк, отсылаясь к укусу на затылке.              — Я не собака.              «Да, кто здесь бóльшая сука — неясно», — подумал Маралин и едва сдержался, чтобы не съязвить вслух. На возмущенном лице Бестужевой читалось без труда, как наловчилась она слышать такие громкие мысли.              — Галерею собираешь? — Марк кивнул на оголенную белую кожу, покрытую чернилами от лодыжек до колен. Это не были сплошные татуировки, каждая картина держалась обособленно, будь то скрюченный человек или спящая незнакомка.              — Тебе льготный билет нужен?              — А вход не свободный?              Василиса почувствовала, как вколотые под кожу творения рвутся наружу с кулаками, выпрямляются, просыпаются, ищут осколки стаканов и пишут вечную неуловимую улыбку по губам в дыму.              — Ложись на верхнем ярусе, — сказал Марк, затушив сигарету. Бестужева хотела что-то ответить, но не успела. — Чучу уложил в гостиной, может, ночью мешать будет. Я внизу лягу.              — Так давай вместе там ляжем, холодно же.              Марк едва заметно дернулся, будто хотел поддаться.              — Шучу.              — Я понял.              — Напрягся так.              Марк решил, если Василиса еще хоть что-нибудь эдакое ляпнет, он уйдет на кухню с тремя одеялами, иначе рассвет не наступит.              — Тебе надо помазать какой-то заживляющей штукой царапины.              Хорошее предложение Марк отверг, потому что он лучше проснется несколько раз за ночь от поворота на спину, чем позволит ранам затянуться пораньше.              — И так заживет.              После спешной уборки Марк пошел в ванную умыться и почистить зубы. Он поставил бы все родительские деньги на то, что Бестужева уже сто раз все необходимое сделала, а этот сто первый, когда она заявилась в паре миллиметров, чтобы до жути медленно сложить оставленную одежду, почти продолжение той гребаной шутки. Через секунду Марк переезжал на кухню с одеялами и пледом.              — Ты же говорил, внизу ляжешь.              — Это тоже внизу.              — Я могу лечь и в гостиной, если тебе так принципиально. Послежу заодно за котенком. Все равно не люблю на верхнем ярусе спать, общагу напоминает, — отчего-то вместе с этими словами Василиса покраснела.              — Сказку почитать?              — Тим тебе говорил про сказки?              Конечно, он ему все говорил.              — И что ты спишь с медвежонком.              — Хотя бы не со страшной рыбиной, как у тебя.              — Да она завтра уйдет.              В голове у обоих разыгралась вторая драка, в ходе которой все закономерно проецируется на горизонтальную плоскость. Оба безмолвно условились оставить накалившееся напряжение без внимания, или никто сегодня не уснет, а на пары не явится и подавно, и несчастный котенок не получит заслуженный тихий сон в теплом доме, и другой котенок растерзает до смерти.              — Спокойной ночи.              — Спокойной.              Марк закрылся на замок в своей комнате и до шести утра не смыкал глаз.              Во сне Маралин судорожно что-то искал среди гор красных апельсинов под неестественно низким небом лазурного цвета, ближе к зеленому оттенком. Плоды мерцали сквозь размытую пелену, передний карман брюк оттягивал тяжелый острый нож. Невозможная слабость в коленях заставила замереть возле одного из несметных цитрусовых склонов. Марк взял апельсин покрупнее и ненадолго утешился, достал нож и сделал надрез — тревога опять поразила, лезвие прошло насквозь и задело пальцы. Свежую рану защипали капли сока. Руки перестали слушаться, разорвали на две части вверенное им, помедлили. Плавно отсекли дольку, поднесли ко рту. Марк слизал сок, сладость окатила язык и тотчас испарилась, вынуждая сдаться и пасть на колени, обсасывать алую мякоть досуха, всю-превсю, рвать дальше, десятки, сотни, смотреть только в себя. Сердце стучало сразу везде, фрукты больше не лежали красивыми нетронутыми пирамидами, кожура треснула, словно множество невидимых ладоней одновременно сжались. Из-под нее сочились сахарные реки, лавины с вершин стекали к ногам. Со всех сторон по телу хлестали то холодные, то горячие всплески, Марк приоткрыл глаза, обжегся и взвыл от того, как мало ему этой бесконечности.