Спорынья

      — Завтра в два часа заеду, — бросила на прощание Таисия. Не стала напоминать, во сколько надо уложить детей, чем их кормить, ничего не надо напоминать Марку, который и так все помнит.              Глядя на малышей, Марк подумал, как же быстро они подросли за недели разлуки, или это опять кажется. Ника сильнее сутулилась, чем раньше, а Саша неуклюже ходил, как и прежде. Пополнение в семье у ребят вызвало массу восторга, Чуча переизбыток внимания не оценила и спряталась в гостиной, где благополучно уснула.              — Ник, выпрями спину, — разученная у Маши фраза сама собой вырывалась, когда на такое раздолье для сколиоза становилось невозможно смотреть.              Ника насупилась, вытянулась. Вскоре снова согнулась над столом, за которым пила чай. В прошлом Ника не отлипала от младшего брата, в гостях у Марка он всегда пропадал в его комнате.              — Ты как мама с Машей. Они тоже говорят: «Выпрями спину-у».              — Кривая спина потом болеть будет.              Да и прямая побаливала от регулярных неосторожных ударов тросточкой по позвоночнику, Машенька такой постукивала Марка по спине и рукам. По рукам — за фальшь в игре на фортепиано. Тросточка была бестолковая, Маша и без нее чудесно передвигалась, и палочка была небольшая. Вот закрепить в голове у ребенка нужные установки — вещь отличная.              Маша какое-то время заставляла плаванием заниматься, но как начала с класса шестого ослаблять хватку, поначалу невыносимо жесткую, так и махнула рукой на заявление об уходе из секции. Намеченную стратегию воспитания Маша не скрывала, наказывая вслух: «Слоненка на цепь садят, сбежать не может он, вырастет — сможет, да привык к другому». Марк гадал, что же она имеет в виду под цепью, и как понять, к чему он привык и от чего уйти может.              В прихожей висит массивная металлическая ложка для обуви, выкрашена ложка в бронзу и сама будто из нее же, верхушка отделана подо льва. Если бы вместо той безобидной тросточки была такая штукенция — нет, не была бы, Машенька же не бьет. Она не стучала по спине уже два года, и все равно въевшиеся сотнями ударов дрессировки заставляли позвонки мнимо болеть вслед за командой выпрямиться.              — Как Маша?              — Хорошо.              — Как танцы?              — Хорошо.              — Как в школе?              — Нормально.              Вместо чая на столе и тумбе появились доски с мясом и овощами. Марк давно закончил с телятиной и луком и принялся за сковороду, Ника мучила бруски моркови и болгарского перца.              — Марк, а тебя в школе обижали? — через силу спросила Ника, наконец выдав что-то кроме односложных ответов. Нож в ручке забарабанил как отбойный молоток у соседей с вечным ремонтом.              — Бывало, — ответил Марк. — Тебя обижают?              — Ну... немножко, — смутилась Ника. — Дылдой обзывают. Я самая высокая в классе. Я маме сказала, она сказала, что им надоест... Они второй год обзывают. Почему высоких мальчиков не дразнят?              — Потому что люди иногда тупые. Ты не виновата, что родилась такой. Быть высокой — круто. Можешь доставать туда, куда никто не дотягивается, в толпе лучше видно. Для танцев вроде тоже здорово.              Ника вспомнила, сколько раз ее просили о чем-то, ссылаясь на рост, и невольно почувствовала себя полезной и нужной. Высокой взаправду она еще не стала, но в телосложении прослеживались гены родителей, и Марк легко представлял, какая там тетя вымахает лет через десять.              — А тебя как обижали? — спросила Ника.              — Да по-разному. За родимое пятно дразнили, много отвлекался — вороной обзывали, за имя и фамилию мамой звали. Говорили, я на девочку похож. Я из-за плавания брил иногда все тело, на физре и летом видно было по ногам, за это тоже дразнили.              Отдельные подробности вроде лицейских допытываний «Маральн, ты че, гомогей» из-за равнодушия к девушкам Марк опустил, туда же пошли обвинения в роли подстилки для дочери бывшего криминального авторитета.              — А зачем ты брил?              — Перед соревнованиями все брились, так вода лучше чувствуется.              — А про девочку поэтому говорили?              — Нет. У меня лицо было такое.              С годами черты обострились, вылезла преждевременно взрослая щетина, и все же Марк путал себя в зеркале с помолодевшей матерью по утрам.              — Тебя много обижали?              — Всю школу.              — А меня тоже всю школу будут обижать?              — Не знаю. Это не от тебя зависит.              — А как ты... Тебе было грустно?              — Было.              Здесь Марк отчасти слукавил, его «грустно» постепенно перетекло в озлобленность и презрение. Машенька бы не позволила расклеиться и начать думать из-за тупых одноклассников: «Что же во мне не так?»              — А сейчас тебя обижают?              — Не. В универе все взрослые, тут такого обычно нет.              — А ты что-то говорил плохим ребятам?              — С ними бесполезно говорить.              — У тебя родимое пятно очень красивое, как у мамы.              Марк улыбнулся тому, как Ника верит, что посторонние люди могут задеть его, что ему надо услышать доброе слово, и что оно важно.              — А это сьто? — спросил прибежавший на кухню Саша.              МДМА совсем не отличное, когда до тебя допирает, что его держит твой четырехлетний брат на глазах у восьмилетней сестры.              — Это... это у меня от красивых камней откололось, пойдем, покажу.              Марк старался не подавать виду, в какие дребезги раскололось его укромное личное пространство, как пал купол, заграждающий от всего, и как единственная безопасная зона — дом — в один миг стала обыкновенной частью невыносимой наружности. Марк забрал у младшего брата зиплок с весом на полноценный срок, убедился, что малыш не вскрывал его, и повел обратно в комнату.              — Это от галита вроде, — пробормотал Марк.              На нижней полке шкафа лежала коробка с коллекцией минералов из научно-популярного журнала. Саша быстро увлекся новой игрушкой, пока Ника продолжала на кухне стругать морковь, а Марк положил зиплок на место. Если бы Саша додумался вскрыть пакет и положить в рот целый кристалл... Пусть он настолько противный на вкус, что его бы сразу выплюнули, кристалл мог и оказаться в желудке, а в паре сантиметров блестит шкатулка с остатками марок, которых хватит суммарно на четверную потерю эго с попутным убийством ида, — когда Марк осознавал все возможные плачевные исходы, он чуть ли не сходил с ума. Сходил молча, непроницаемо, галлюцинации этому животному страху десятикратно уступали.              — Саш, ты как шкафчик открыл? — спросил Марк как можно спокойнее, хотя глаз почти задергался от навалившихся фантазий о том, как младший брат находит помимо ключа и наркотиков еще и секретные снимки из Питера. Лежали они в конверте вместе с ключом, а конверт был надежно спрятан. Фотографии те лучше бы уничтожить, но та же Маша никогда не шарилась в этой комнате, и для Марка неприкосновенность каждой полочки тоже была устоявшимся правилом. Дети на дальние полки не лезли.              — Он отклыт был!              Марк проверил тайник, пока Саша внимательно изучал минералы, запер шкафчик и вернулся на кухню.              — Марк, это что, наркотики были? — прошептала Ника. От таких познаний в третьем классе начальной школы шепот проехался по расшатанной психике с безобразным скрежетом.              — Что? Нет, ты о чем? — невозмутимо ответил Марк и перемешал мясо в сковороде.              — Марк, я в интернете читала, — громче зашипела Ника. «Долбаный интернет», — выругался про себя Марк и навешал обсценной лексики вдогонку.              — В интернете много чего пишут. Я же сказал, это от камня откололось.              — А если я маме покажу те камушки? Можно?              И в кого она такая?              Марк окончательно растерялся и завис над плитой. Главное не признаваться в том, как же сейчас колошматит. Маша учила: «Бьется сердце — никто не слышит».              — Марк, зачем тебе это? — заскулила Ника. Марк на секунду понадеялся, это мерещится, он словил бэд, и скоро все развеется. — Ты же хороший, Марк, — убеждала Ника, вспоминая страшные фотографии людей по запросу «наркоманы». Марк на них непохож, Марк такой хороший, такой красивый, на маму похож, даже пахнет как мама, так вкусно готовит, с ним так играть и говорить интересно, Марк вообще самый лучший. В октябре на уроке русского языка попросили написать маленькое сочинение о близком человеке, и Ника рассказала о любимом старшем брате. Ника простила ему и то, что этой осенью они почти не виделись, — Марк был постоянно занят учебой по словам мамы. Зачем ему наркотики?              Марк присел рядом на корточки.              — Ника, это не мое, — медленно выговорил он, будто его слушательница практикуется в чтении по губам. — Это мой знакомый попросил у себя спрятать. Ты же видишь, что со мной все нормально?              С Марком все в полном порядке — не то, что у тех несчастных в поисковике, изуродованных зависимостью. Ника посмотрела на брата сверху вниз. По-другому на него и не взглянешь, когда он сидит вот так. Глаза он не отводил, и все равно казалось, смотрит не прямо — сквозь, словно через стекло, но он так всегда.              — Ты не врешь?              — Не вру, — соврал Марк. — Только ты никому не говори про это. У того человека могут быть проблемы, у меня тоже. Ты же не хочешь, чтобы мама расстроилась?              — Это большой секрет?              — Очень большой.              Нике очень большие секреты нравились, мама хранить парочку приучила с ранних лет.              — Ну...              — Если расскажешь, мы больше не увидимся. Мама очень расстроится.              — Я не скажу ничего, — спешно пообещала Ника и провела по губам невидимой молнией. — Марк... А ты не будешь как тот мальчик?              — Не буду.              Когда же Марк стал «тем мальчиком» — когда впервые попробовал запрещенные вещества, когда впервые покурил или выпил, когда впервые захотел это сделать, ощущая в воздухе рядом с Веней или Машей табак и алкоголь, когда захотелось насильно избавиться от плохого настроения, навязчивой тоски по кому-то или чему-то?              — Вишневый пирог хочешь? — закрепил Марк предложенную сделку.              — А можно?!              — Можно. Я сделаю.              — А можно я ему как в прошлый раз мордочку сделаю?              — Конечно.              Марк выгреб из аптечки за спиной у Ники несколько таблеток с валерьянкой и запил их водой. В идеале бы покурить, но при детях он старался этого не делать, чтобы не подавать дурной пример, и квартиру накануне тщательно выветрил от табачного запаха. «В тестах определяют кислоту? Марки же Саша не нашел? Молли точно должны проверять, сколько МДМА из организма выводится? У меня заберут квартиру? Поселят Машу? Отправят в диспансер? Мама расскажет папе? Он убьет меня?» — без конца спрашивал себя Марк, урывками возвращаясь к реальности вместе со стуком ножа.              «Кто открыл шкаф?» — наконец задал Марк нужный вопрос. Открыл не Марк, он отчетливо помнил, как запер его в прошлую субботу. Стал бы Тим молчать всю неделю, если бы увидел те снимки? Вряд ли, Тиму все неудобные темы для разговора халявным пивом политы. Сто раз бы уже сказал: «А я вот у тебя нашел…» Василиса? Выбирая между ней и Тимом, выбирая, кто же мог забыть запереть шкафчик, Марк выбирал очевидное, потому что Тим не тупой. И все же одного, пускай железного лично для Марка аргумента недостаточно, чтобы достать бесовку из-за МКАДа, поведать, как чуть не случилась трагедия, как теперь придется каждую секунду ждать, что вот-вот позвонит мама, скажет собираться и ехать сдавать тест на наркотики, за рукав она не тронет, приедет Маша бдить за квартирой, приедет отец и убьет. Хоть в Питер беги, но дорога это в один конец.              Марк открыл «телеграм» на телефоне и машинально зашел в переписку с человеком, возле аватарки которого светился заветный значок онлайна.

«у меня пиздец»

«мелкие вва нашли»

«ника поняла че это»

«я вроде уломал ее молчать»

«саша ниче не понял»

«но мне стремно»

«нике сказал типа не мое»

             «Вва» — таким словом Веня обозначал наркотики, произносил он его как «вэва», это служило сокращением от «веществ».              «мда марчелло ну ты мистер лох»       

«не смешно»

             «да остынь»       «в падике заныкай ща»       «потом отдашь кому то на время»       

«и где я в падике должен это ныкать»

«там дохуя»

             «ля ну придумай»       «а нике скажи что проблемы могут быть и тд»       «если проболтается»       «она сгасится сразу»       

«уже»

             «ну и все»       «месяц на жопе ровно посидишь»       «че ты загнался я хз»       

«саша мог чет сожрать оттуда»

«если мать узнает мне такая пизда»

«и я должен верить что восьмилетняя девочка не скажет ниче»

«действительно че я загнался даже не знаю))000)0»

      «да не ссы, не сожрал же»       «ника молчать будет»       «она любит тебя и не сдаст»              На этом сообщении Марк резко свернул диалог с Веней, отложил телефон экраном вниз. Какое-то время на кухне не звучало ничего, кроме готовящейся еды. «Любит и не сдаст», — повторял про себя Марк, повторял так много, что потерял смысл этих слов. За что его любить можно, любит ли он хоть кого-то сам или бесконечно чего-то боится, привык, связан. Согласился посидеть с детьми, потому что любит сестру и брата или потому что помогает матери, а помогает матери, потому что любит или потому что хочет казаться хорошим сыном, а хорошие сыновья не ставят «или» после «люблю».              Это, наверное, абсолютно естественно — бежать от самого страшного человека в твоей жизни, но в самые страшные моменты бежать к нему на автомате, потому что больше ты ни у кого на плече не плакал, потому что больше никто тебя не знает. Да что там «знает», ты сам же впитывал повадки, взгляды, интересы этого человека годами, ты скорее долбаная дешевая копирка, переведенная с кальки трижды, где-то перепачканная ошметками стирательной резинки и блеклыми бывшими чертами, от того и кажешься другим.       

«а если Ника решит, что я нарк»

«я хз поверила она мне или нет»

             «ты ж не нарк»

«маме это скажи»

             «ну я впрягусь если что»       «тебе до торчков ползти и ползти, дядь»       «я тебе говорил нервы лечить»       «ща бы так не парился»              Марк не знал, где пролегает граница между заплывшим красным лицом пьяницы и собственной раскалывающейся от похмелья головой, между пораженными эмфиземой легкими курильщика и спертой болью в груди по утрам, между бегущим за лучшей жизнью парнем с украденной сумкой денег и бегущим Марком Маралиным из квартиры на улице Глинки с чемоданом вещей, рассчитанных на две недели.              — Марк, может, ты с ним поговоришь? — Лора закурила вторую подряд сигарету и укуталась в дубленку. За открытыми нараспашку окнами балкона моросил дождь, воздух пробирал до костей и без всяких ветров. — Я волнуюсь за него, он меня не слушает.              — Веня осторожен.              — Ага, а еще он говорит: «Все можно, если осторожно», и мешает все, что под руку попадется. Это у тебя все под контролем, за собой он не следит. Ты слышал его голос, когда я звонила ему сейчас? Я даже не знаю, чем он накидался.              — Да чем обычно, — прозевал Марк. После вчерашнего только не хватало, чтобы накиданный чем-то Веня вернулся посреди ночи. — Лор, не паникуй раньше времени.              — Я боюсь его потерять, в отличие от тебя.              «на нг то приедешь?»              Поездка на Новый Год в Питер уже не казалась такой невозможной и неприемлемой. Павший купол вполне мог разместиться и там, больше негде.

«наверное»

      Ты соображаешь, что будет, если ты поедешь?              Марк заблокировал экран и на следующие несколько часов постарался отвлечься от случившегося и переписки с Веней. Саша ждет обед, Ника ждет вишневый пирог, Соню бы тоже покормить, потом надо все прибрать, развлечь детей до вечера, соорудить ужин, повозиться с ребятами и уложить их спать. Часов в одиннадцать можно выдохнуть, покурить на общем балконе этажа, вернуться мысленно к произошедшему днем. Куда там в подъезде ныкать почти грамм молли с марками в придачу — Марк так и не придумал, зато предвкушение дотошного обыска материнскими руками заело до того, что все исчезло в канализации.              Почистив перед сном зубы, Марк изучил свое лицо в зеркале со всех сторон, уделил особое внимание глазам и посветлевшим синякам под ними. Открыл рот, осмотрел язык, щеки и губы изнутри. На эталонного торчка не похож и ладно, а зажеванную слизистую легко свалить на бруксизм и тому подобное, это и без наркотиков бывает.              Марк прокрался в комнату, бесшумно достал с верхней полки конверт, унес его с собой в гостиную и вытряхнул содержимое. На постели раскинулись кадры прошлогодней поездки в Питер. Вместе с ними и ключом выпал сложенный листок, на котором знакомым почерком с размашистыми петельками было написано сбивчивое, нескладное и вместе с тем певучее стихотворение.              кого ты целуешь на фото в конверте?       я завистью кроюсь       в нежном портрете       тебя не узнать       в нем зол не бываешь       тебя пишет он — меня разрывает              «И в рисунках ты рылась», — обреченно подумал Марк. Рисунки Тима — вот и все, что останется из этих строк, потому что фото в конверте стояли на одной ступени с наркотиками. Марк сам показал бесовке, что лезть куда не надо в его храме дозволяется, но и близко не представлял, как ужасно его осквернит одна маленькая выходка.              а ты целовался как в том ноябре?       ты праздновал с кем-то       близким, любимым       любой       кто с тобой рядом был       казался тебе пленом терний?       по-честному       ты мне скажи       ты помнишь, как это там       жить по-трезвому?       даже звучит смешно              мы с тобой, кажется, оба       где-то на кончике карандаша       простого       вместе застыли       и, видимо, в этом счастье       что не закончится вслед за дозой       честно       я никогда не выбирала ночью       и никогда не оставалась после       у меня есть свои фото       мятые       я тоже хочу их бросить              и мы оба не говорили то слово       и я так ненавижу тебя на бумаге       наверное, ты меня тоже       но писал нас не ты       писала не я       и вина в третьем ком-то              в твоем мальчике с фотографии       или моих мальчиках       с улиц погасших домов       в ком угодно и в чем       все верно       все              вина там, где я скажу       или ты соврешь       только не в нем              нет, только не в нем.