Спорынья

      — Ненавижу кофе.              Марк плевался с рафа за сто рублей, который Василиса великодушно дала попробовать, и не мог дождаться, когда запьет эту гадость горячим шоколадом. Кофе Тиму тоже не особо нравился, он давился тем же рафом, только с миндальным сиропом.              За окном первой попавшейся дешевенькой кофейни под серым пледом укрывалось теплое солнце, греющее последние дни осени. Ветер колыхал дырявое полотно с нарисованным фасадом здания, из-за сетчатой ткани ободранные стены стыдливо посматривали на своих красивых ухоженных соседей в центре столицы.              Между бумажными стаканчиками и локтями единственных посетителей на высоком столе раскинулись черно-белые фотографии, значительно усложняющие своей цветогаммой поиски запечатленных мест. Марк распределил снимки по нескольким стопкам: «безнадежные» — вроде того пшеничного поля, «непонятные» — локации без опознавательных знаков, и, наконец, «хорошие» — где фотограф заснял хотя бы часть адреса или какую-то иную примечательную деталь.              — А к вам так никто и не вернулся за фотиком? — спросил Тим, обеспокоенный историей происхождения подарка от Василисы. Как сидящего посередине, Карельского постоянно тянуло взять снимок и покрутить его в руках, чтобы на секунду обрести полную уверенность в словленном дежавю. Понять, что это все лишь кажется, и что ни один кирпичек в этом плоском доме не узнается, как и во всех других плоских объемах едва знакомого города.              — Нет. — Бестужева покачала головой и заправила волосы за ухо. — Если вернется, скажут, что ничего не видели.              — Ладно... блин, нахер я фотик на пьянку в общаге тогда принес? Всю пленку истратили за ночь.              — Зато фоточки поделал, — возразила Вася с улыбкой.              — Я боюсь их забирать с проявки, там камера по рукам ходила.              — Ничего криминального не было? — уточнил Марк.              — Да вроде не. — Тим задумался, не попал ли в кадр дымящийся бонг. — Но, типа, надо соображать, че снимаешь, а не всех подряд щелкать под водкой.              — Вы водку пили? — Василиса вспомнила свои вечерние посиделки прошлой осенью, заскучала. Все собиралась заехать в гости на Фестивальную к Тиму, а там на главный экспонат его выставки все поглазеть вживую хотели. Много чего поменялось, и заявляться в качестве девушки Тима стало как-то неудобно. Неудобно перед самой собой и Марком — он признался, что никогда не горел желанием соглашаться на приглашение и держался бы он от этого Речного вокзала подальше. И что с Марком, что без него «неправильно получается», как обозначила Вася на днях.              — Мы всегда водку пьем. Ну, раз в неделю, когда собираемся.              — Водка раз в неделю — это редко для общаги, — упрекнула Василиса.              — А мы джин еще нашли дешманский, со спрайтом мешаем... Еще ребята текилу спиздили, ее с соком херачили и еще чем-то, не помню. Чистяком ваще не шла. Ну, я чистяком под утро стопарик выпил, все обратно полезло.              — Общага санрайз, — мечтательно протянул Марк, рисуя в голове студенческую романтику занятого туалета на двадцатом этаже.              — Навевает воспоминания, — пропела Вася и покосилась на Маралина. Он старательно выискивал хоть одну выделяющуюся черту облаков в этот пасмурный день.              — Если бы не Тим, я бы так и умер.              Я ведь соврал.              — Тебе звонят. — Тим постучал указательным рядом с телефоном, на экране которого высветилось имя некой Лоры. Пальцы в воздухе отрепетировали сброс входящего, замерли. Марк вышел ответить на улицу.              Сбоку от кофейни темнел сквозной проход, там было безлюдно и тихо, и все же недостаточно далеко. Достаточно было бы где-нибудь на краю вечно голодной вселенной, что постоянно якобы расширяется и наполняет беспредельное ничто собой.              — Марк, ты звонил вчера? — Если Марк звонил раз в тысячу лет, значит, хотел поговорить именно так, потому Лора не спрашивала ни о чем в том же «телеграме». Вчера ответить не получилось из-за позднего времени и беззвучки. — Что такое?              Пройди вперед, сверни за угол, а тут разыщется совсем укромное место, тогда можно и представить себя не здесь... Не, давай подальше.              — Марк? Что-то случилось?              — Не, все в порядке.              Пустой двор сменил узкий переулок, Марк огляделся по сторонам. Безмолвный городской пейзаж стыл в руках почти по-зимнему.              — Хотел извиниться. Херово повел себя тогда. Спасибо, что приехала.              — Да все нормально, все супер, — бодро заверила Лора. — Как ты?              — Сейчас лучше.              Все лучше, чем любоваться «Совиньон Блан», пропущенным через пищевод в обе стороны.              — Молли отличное, кстати. В Москве брала?              Вроде МДМА в принципе отличное, если не играть с ним в догонялки, чтобы жевать щеки с языком, мокнуть от пота, дрожать от искусственного мороза под тремя одеялами, стоять в туалете по полчаса в сопровождении «baby pee sounds», отходить несколько дней со вспышками турбулентности в своем же теле. Вот полторы осторожные дозы — в самый раз, а не то, что творилось порой из жадности в одиночестве.              — Ага, не повезу же я грамм из Питера, — засмеялась Лора. — Слушай, что насчет Нового года? — Марк подумал, это шутка, когда увидел приглашение встретить праздник в Санкт-Петербурге. Память о том сообщении благополучно замялась в рутине. — Веня серьезно позвал, я не шутила, когда писала.              Вот так однажды несмешно пошутишь с человеком — всю жизнь потом это «серьезно» прибавлять.              — Не знаю. Напишу.              — Как там твои ребята?              — Прекрасно, — сухо сказал Марк. — Вы как?              — Да тоже. Снимаюсь, Веня весь в работе.              — Я его вещи в шкафу на днях разгребал, буду возвращать родителям. Спроси, надо ли ему что-то в Питер передать.              — Хорошо? — С восходящей интонацией ответ больше походил на вопрос. — Привезешь?              На днях Марк впервые решил избавиться от склада чужой одежды, которую так любил носить раньше. Сколько бы ни стирал он футболки и толстовки Вени, его запах продолжал мерещиться в гардеробе, на ткани, в носу. Наволочки, пропахшие Тимом и Василисой, спасали на какие-нибудь пару ночей, после же стирки ноты других людей бесследно растворялись, накопленная годами привычка рисовала рецепторам фальшивое присутствие некогда самого близкого человека. Не сбивалась навязчивая галлюцинация никакими духами родителей, новым парфюмом, ничем — временно вытесняли ее только недавние гости.              — Что-то долго он, — заметила Василиса. Тим старательно вычищал салфеткой со стекол очков приставшие пятна, невесть откуда берущиеся в течение дня. — Кто такая Лора? Еще одна девушка друга?              — Девушка брата, — поправил Тим. — Он в выхи говорил, ему пластинки с проигрывателем брат подогнал двоюродный на ДР, передал через нее. Не смог сам приехать, в Питере живет. Походу она звонила.              — Богатый брат у него... Блин, почему я не мажорка?              — Все не так просто, — пробормотал Тим, надевая очки. Он поправил их на переносице, отпил кофе и поморщился от привкуса молока, которое не выносит в чистом виде.              — Да ладно. У него квартира своя, — начала считать Василиса и загибать пальцы на руке, — машина, айфон, богатая семья, вино хоть бочками закупать может, мне деньги на ветеринарку дал такой: «Сдачу себе оставь», там осталось несколько косарей! Я молчу про шмот и все такое.              — Он тачку бате вернул. Сказал, водить не хочет.              — Чего-о?!              — Не знаю, но такая тема есть. И он на бюджете, пошел куда баллов хватило. Всралось ему это авиастроение. И вообще, у кого все зашибись, тот столько не пьет, не курит и не… — Тим замялся и сделал еще глоток. — Короче, бабки ему не особо помогают. А с семьей ситуевина у него на мою похожа. Обеспечивали норм, постоянно вдалбливали эту херню: «Я на тебя деньги трачу». Ну, когда родаки деньгами кроют все плохое. У тебя чет такое было?              — Мне выбора не давали, — сказала Василиса потускневшим голосом. Прошло чуть больше года с момента переезда в Москву, а кажется, восемнадцать лет в Нижнем Новгороде случились в другой жизни. — Во что одеваться, какой рюкзак в школу носить, все-все. Я вместо обедов деньги откладывала. Иногда их находили и отбирали. Так что я все подарочные на выпускной и восемнадцатилетие потратила на всякую одежду, парикмахерскую, тату и пирсинг у знакомых за шаву сделала. Потом тут работать пошла, до Москвы меня не пускали.              — Я бы сбежал из дома с такими родителями. — Тим очень хотел поддержать по-нормальному, ответить что-нибудь мудрое и многозначительное. Глупые слова смешались в бесцветную гущу. «Родители», «дом», «бежать» — отражают единственный приглянувшийся вариант развития истории одного из тысяч вчерашних школьников.              — Тим, я не могу тебя взять к себе жить, все не так просто. Мама же не прям бьет, ну? — Вот, надо, чтобы «прям била», а «чуть-чуть» и постоянных криков вечно спокойному и рассудительному отцу маловато. Тим даже приукрашивал поведение матери, только бы не оглохнуть. — Семья — это как государство. В государстве есть законы. Пока ты живешь в государстве, хочешь ты этого или нет, тебе нужно соблюдать его законы. Когда ты вырастешь, уйдешь, у тебя будет свое государство и свои законы. Сейчас мама главная, она хочет, чтобы ты ночевал дома, не гулял допоздна, учился без троек, не спорил с ней, не курил, прибирался в комнате и сразу мыл за собой посуду. Ничего сложного.              — Я пыталась. Возвращалась или меня приводили.              — У тебя же сестра старшая? С ней так же было?              — Ой, это ужас... Я же на олимпиадах призовые брала, а ей что-то не давалось. Она закладывала, когда я сбегала или сиги курила. Мне кажется, она теперь счастлива, когда меня нет.              — А сколько ей?              — Двадцать пять. С родителями, наверное, до сих пор живет.              — Она не работает?              — Работает. Но у нас в семье так давят, что потом не выберешься…              — Но ты выбралась.              — Ага, так выбралась, что возвращаться некуда. Нет, пофиг на маму, папу, сестру, я по Сопельке скучаю.              — Сопелька, — с улыбкой повторил Тим.              — Это у нас пекинесик, я его так называла. Я когда не поверила, что замки сменили, приехала в новогодние каникулы, в дверь стучала, звонила. Слышала, как он гавкает. — Василиса положила голову на плечо рядом. — И никто не открыл. Мне кажется, они не люди.              — Мне так тоже казалось. — Тим осторожно втянул запах табака, сладких (ванильных? карамельных? что-то похожее на мороженое) духов, явно мужского шампуня с его характерными свежими нотами. — Может, им нужно время принять твой выбор.              — Когда в ребенка вбухиваешь годы научного образования, а он валит в официантки, такое не простишь.              — Да с предками хер поймешь, че им надо. Меня в искусстве натаскивали, потом сказали, мол, рисование это не работа, но ты учись, где хочешь, на творческое не иди, а так — что хочешь. — Вот, смотри, как чернеют у голландцев полотна, вот книжка Джорджоне с репродукциями чудесная, ты в Москве хоть в Третьяковку сходи, посмотришь на «Демона» Брюллова, как тебе выставка, мне маринисты нравятся, нет, картинами сыт не будешь. — Погнали за Марком?              Напоминание выбило из-под ног прочное ощущение, что разговор этот о семье, что никакого Марка нет поблизости и его телефона с какой-то Лорой тоже, что никаких фотографий нет на столе, что ничего искать не хотелось пятнадцать минут назад, и что разговор этот начался вовсе не из-за Марка.              Василиса взяла стакан с остывшим горячим шоколадом и покачала его в руке — почти полный. Отпила глоток и подумала, как это в Марка лезет нечто настолько приторное. Когда Тим внезапно позвал отметить пропущенный день рождения, то не говорил ни о каком торте или еще чем-то праздничном, сказал, да, Марк шоколад любит, но сказал об этом в ответ на вопрос. Василиса изображала в своей голове Марка Маралина с кофе без сахара и молока — не тем, кто ест с ножа шоколадные торты. Даже рисунки Тима словно бы врали — увиденные тайком два портрета были слишком нежны для того, кто так режется. Марк на них и тот, кто предъявляет девушке с растекшейся по щекам тушью за колготки с имитацией чулок, или тот, кто роется в чужих вещах и читает вслух самое дорогое, — люди такие же разные, как два совершенно незнакомых прохожих. Так и хочется потрясти Карельского за его удобные плечи — неужели не видит он, как сильно промазал.              — Ты че? — обратился Тим к Марку, он молча разглядывал верхние этажи. — Мы тебя потеряли.              — Дайте фото, — попросил он, не отрываясь от затененных окон. Тим передал конверты со снимками, Марк быстро перебрал их, выставил один перед собой. И все бы сошлось идеально, не будь в реальности пары лишних деталей. — Это... не то место.              Марк перебежал глазами от улицы к фотографии, от снимка к скринам на телефоне, сделанным в рамках бессмысленного расследования, от экрана обратно.              — Ладно. Пойдем? — позвал Тим.              — Ага... нет, погодите. Здесь не должно быть этого дома за ним. Он давно тут стоит… С пленки же не сотрешь его.              — Да мало ли сколько еще таких домов в Москве есть, — вздохнула Василиса.              — Марк, этот дом не могли убрать, — сказал Тим. — Сдался он тебе, погнали.              Марк еще долго стоял и смотрел на здание, пока Вася не растолкала и не повела за собой против воли. Потом на ходу он косился назад, а вернулся к разговору, лишь когда сбой в матрице исчез из поля зрения.              — Хочешь холодный горячий шоколад? — Василиса протянула бумажный стаканчик.              — Не, спасибо.              — Ты че?! Да я специально забрала его, думала, вот, надо Марку отнести!              — Василиса, ты такая заботливая, — наигранно-ласковым тоном произнес Марк и взял остывший напиток. — Тим, тебе так повезло.              — Тебе тоже, — подыграл он, смешавшись от нахлынувшего желания развести двоих людей в противоположные концы города и вместе с тем связать их, так наложить, чтоб линии слились.              — Придурки, — заворчала Вася и неосознанно ускорилась, но для парней нагнать быстрый темп никакого труда не составило. — А с чего, — сказала она громче, — с чего эти фотки обязательно в Москве делали? Может, их вообще делали в Саратове. Или каких-нибудь Набережных Челнах. Или Норильске. Исторических центров хоть жопой жуй.              — Твоя же идея была, — напомнил Марк. — Можем не искать.              — Знаете че… — Тим подобрал в воздухе мысль, завертел в руках, размял, довел ее до удовлетворенного щелчка пальцами. — Да это по-любому в каком-то одном городе. Типа, зачем челу гонять по куче городов и делать по кадру. Вон, Марк чет похожее видел, если найдем еще, это сто про Москва. Тем более камеру оставили в баре, пленка поюзана вся, нахер таскать тогда фотик с собой. Он хотел на проявку отнести или тип того. Короче, снимки свежие, скорее всего тут и фоткали.              — Может, он путешественник и в Москве проездом, — возразил Марк. — Вчера был в Твери какой-нибудь, сегодня здесь.              — Путешественник с пленочным фотиком, который даже не истратил пленку и не поставил новую, когда приехал в столицу, ага, — скептически отозвался Тим. — И сразу пошел за пивком в бар, который нихера не у вокзала или метро. — От заведения, где заканчивала работу Василиса, приходилось тащиться около километра до ближайшей станции. Не считая суррогатной финансовой зависимости от Марка, это был единственный минус.              — Там же не только город, — прибавила Вася. — Там поле было… Причем улицы сначала, потом это поле. Будто он ехал за город.              — Можно по пути все восстановить, — согласился Тим.              — С цветными было бы проще, — посетовала Василиса. — С ч/б все запарнее. Марк, ты че загрузился?              — Да не, ничего.              Марк так был уверен, что связи никакой в этих улицах, обочинах дорог и поле нет. Василиса тоже была в этом уверена, пока Тим не озвучил свои рассуждения. Теперь она вцепилась в туманное чувство, словно загадочная пленка должна что-то дать, куда-то привести, и все это окажется таким нужным, и свалится с души небывалым облегчением.              Лоскуты города дразнили частичными кальками со снимков, чужеродное пространство срывало напрасную радость. В каждом ворохе метаний и вопросов помимо лживых фотографий витали кадры ушедших выходных.              Марк на неделе спросил как бы невзначай в перерыве между парами, чего там Вася в итоге рассказала, и Тим ответил, мол, да ничего. Тогда Марк спросил, что же они вдвоем делали перед сном, — Тим повторился.              Василиса ни о чем не рассказывала и ловила на себе встревоженные взгляды Тима ценой временного спокойствия Марка. Временного не потому, что когда-то изо рта полезет колючая проволока нелепой правды, но потому, что с рассветом заснули не все, и обнаруженное тем ранним утром бесовка точно не должна была видеть. Марк просто еще не заметил перестановки в квартире.              — Я в аптеку зайду, — сказала Василиса. Значок метро торчал неподалеку, на улице совсем стемнело за прошедшие часы, а в сумерках что-то искать — все равно что с завязанными глазами. — Вы здесь подождете?              Тим вгляделся в спины стоящих в очереди людей — первой была старушка, — и утвердительно закивал.              — Че в выхи делаешь? — спросил он у Марка, скрывшись с ним под неосвещенной аркой.              — С мелкими сижу.              — Я думал, ты с ними не сидишь. Ну, ты обычно так предкам говорил, чтоб не привозили, — вспоминал Тим звонки родителей, на которые Марк периодически отвечал при нем.              — Захотел маме помочь.              — Вы же не общаетесь?              — Общаемся.              Тим недовольно цокнул в предвкушении другого ответа. Какого-нибудь такого, чтоб обещал целый вечер, долгую ночь и приятное утро в награду за все вытерпленные на протяжении недели дразнящие крупицы наедине. Несколько секунд в лифте учебного корпуса, реже — на безлюдном лестничном пролете. И то, если Марк не шикнет, что тут палевно. Его осторожность не помешала бы Тиму: куча знакомых из общаги и одногруппники никуда не делись и бродили в тех же стенах.              Банальное желание не по-дружески касаться (и так свободно, как с Василисой) жило вместе с тщетными попытками утрамбовать в голове признание Марка в том, как он чуть не отправил Тима в Кащенко. И хотя он был убежден в обратном, сомнения по типу «а что, если…» стремительно заражали взошедшие колосья доверия губительными спорами.              — Знаешь, я всю неделю думаю о том, что ты сказал тогда ночью… — заговорил Тим. Он помедлил, не решаясь продолжить. — Иногда кажется, лучше бы ты молчал в тот раз.              А сейчас Тиму казалось, говорит он это не Марку. Он ничего не отвечал, смотрел в сторону, смотрел не на играющие тени под аркой, а сквозь них. Он поделился самокруткой и закурил. Пламя в стеклах очков двоилось, множило на три одно истинное, гасло под ветром и разгоралось вновь.              — Я пытался быть честным.              Наконец зажигалка сработала по назначению, пропала в кармане. «Хуево пытаешься», — огрызнулся Тим в мыслях, беспрерывно ощущая повисшие в воздухе недомолвки с тех пор, когда сам же познакомил Василису с Марком.              — Ты сказал, я пожалею о своих словах. Это тоже честность?              — Ты сказал, я никогда не сделаю тебе плохо нарочно, — парировал Марк. — Я в этом не уверен.              — Да со мной делай че хочешь. — Тим оперся спиной о паршиво закрашенные дуги и петли, выведенные баллончиком. Проезжающие по дороге рядом автомобили обливали тьму соломенными полосами, острые края их рассеивались, истончались до прежних лезвий. — Васю не трогай. Я уйду, если с ней по твоей вине чет случится, — предупредил Тим. Голос его помрачнел, сел так низко, как никогда не спускался, перетек в рокот. В груди у Марка похолодело.              — Как бы по твоей чего не случилось, — сказал он, зная, что все уже произошло.