Спорынья

      — Марк, ты чего? — спросила Лора, войдя в темную комнату.              Марк свернулся на кровати, он смотрел привыкшими к отсутствию света глазами на то, как голая стена перед ним проезжает несколько сантиметров и резко возвращается, опять плывет и снова замирает. Марк не помнил, сколько выпил в этот вечер, сколько выпил позавчера и чем закидывался ночью накануне. В горле жутко сушило, и трезвые закоулки сознания более чем понимали, что лучше продолжить таскаться по квартире, полной полузнакомых людей, говорить с ними ни о чем и отбиваться от намеков и прямого флирта, отказываться от неизвестных наркотиков и надеяться, что в стакане ничего нет, кроме алкоголя.              Но Веня как всегда бил под дых: одного упоминания Майи и брошенного в лицо «это после нее ты трахаться не хочешь» было достаточно, чтобы врезаться поперек шеи и расплющиться под гнетом дурацкой шутки.              Первая неделя в Санкт-Петербурге, Марку семнадцать, и никаких Тимочек и Васечек для него не существует, а Веня еще не в курсе того, что он прописался на постоянное место жительства в сердце младшего брата. Утраченная точка возврата, быстрого сохранения, куда вернуться спустя неделю станет невозможно.              — Марк, — позвала Лора.              Она присела на край постели, матрац за спиной прогнулся, и тело облепили фантомные ржавые крюки, тянущие обратно в опостылевшую квартиру.              — Тебя задело, что Веня сказал про Майю? Он просто перепил, не обращай…              — Или перенюхал, — перебил Марк и потер веки запястьем. — Не надо меня утешать, Лор, иди и тусуйся дальше вместе со всеми.              — Это твой день рождения.              — Да ладно, — выдохнул он. — А то я забыл как-то об этом, пока надо мной ржал мой брат и твои двадцатилетние подружки чуть не изнасиловали меня в толкане.              — Да никто бы тебя не изнасиловал, ты чего!              — Я шучу. А день рождения у меня вчера был, так что не считается.              Да, лучше бы день рождения вчера и закончился с шоколадным тортом, бокалом вина и компанией Лоры и Вени, но для кого-то конца вечеринки не видно, и если она закончилась — самое время устроить следующую. Марк приехал в канун Дня всех святых и сразу подзабыл, каково это — быть трезвым, что такое режим и куда он загадочно подевался.              — Тебе правда ни с кем переспать не хочется после Майи?.. — спросила Лора. Смазанные алкоголем буквы впились очередными гвоздями в крышку черепной коробки. — Ладно, прости… Это же личное, я тоже перепила, видимо.              Пускать кого-то к себе так близко? Мстить и нарываться на большее предательство? Звучит как одноразовый план, в результате которого взрываются все альтернативы и смог застилает надежды, а строить новые планы становится элементарно не из чего. А, еще можно спать без обязательств и каких-то там «чувств», но такие сцены заранее отдавали скукой и вариацией старого доброго онанизма и вдобавок запредельно повышали риск проникнуться к человеку ложными ощущениями чего-то свыше под кожей — замкнутый круг, получается.              — Веня рассказывал мне про вас с ней. Как в сериале, — сказала Лора.              — В пизду такие сериалы, — произнес Марк и зажмурился от стреляющей боли в виске.              — Ты же понимаешь, что не все люди такие, как она?              Не все, но почему-то именно те, кого ты считаешь близким или с кем мог бы сблизиться, почему-то все они либо ушли из твоей жизни, либо делают все, чтобы это случилось.              — У меня в классе есть девочка, которой я вроде нравлюсь, по всякой фигне задалбывает на уроках и пишет иногда. Она хорошая, но я даже пробовать не хочу ничего, хотя знаю, что с ней все было бы по-другому…              «По-другому» — это когда человек смотрит на тебя и ты не боишься однажды умереть от его рук, не боишься, что вас спалят, не боишься потерять отношения, потому что они держатся на общей капле крови или дрянных секретах, которыми вы повязаны до конца света. Это когда, наверное, человек спрашивает, как у тебя дела и как ты вообще, замечает, что твои глаза не улыбаются, ручка не пишет и ты перепутал томики учебника по литературе.              Но с тобой «по-другому» никогда не будет.              — Я сам виноват в том, что случилось с Майей. Нормальные люди не делают то, что сделал с ней я.              — Марк, тебе было пятнадцать. Мало кто в пятнадцать лет ведет себя нормально, это были твои первые отношения.              — Веня специально сказал ту херню.              — Зачем ему это говорить?              Стена напротив лилась глубокой соленой водой под бетонными облаками с вкраплениями сажи, глаза настолько привыкли ко тьме, что рябь от шумового фильтра почти исчезла.              — Провоцировал, — предположил Марк. — Чтобы я пошел к твоим подружкам, например, доказывать обратное.              — Да он дурачился, ты же его знаешь.              Знаю, знаю, знаю, и в этом, блять, вся проблема.              — Он просто хочет, чтобы ты хорошо провел время, вот и все.              — Может, — промямлил Марк, — эти тусовки не для меня.              — А кто вчера в клубе до шести утра скакал? И тебе не было весело?              Весело, причем уснуть получилось только спустя сутки, жжение в слизистой обеих ноздрей мучило до сих пор, стопы едва закончили ныть после безудержных танцев, и пробки в ушах разложило лишь сегодня. Поддельная копия паспорта, которую Веня достал черт знает где, толпа людей, на которых было так плевать, и даже сердце обошлось без своих редких выкрутасов, хотя порой казалось, оно вот-вот выскочит.              — Ну, было…              — Хватит киснуть, погнали, — Лора схватила Марка за руку и потянула за собой.              — Куда ты меня тащишь? — устало спросил он, слез с постели и поплелся в коридор.              Лора обернулась с заговорщической улыбкой и повела на кухню сквозь лабиринт из пьяных парней и девушек, чьи имена Марк так и не запомнил. Голову вскружило от резкого подъема и внезапной спешки, свет впереди полоснул по зрачкам и рассеялся.              — Пропустите именниника!              — Господи, — беззвучно выдохнул Марк, однако от бога в этой квартире была установлена шумоизоляция.              Свободное падение на ближайший стул, из-под опущенных век виднелся противный желтый пол, покрытый плиткой, чернели ноги в джоггерах, украденных из шкафа Вени, массивная цепь заболталась рядом с поясом. Декоративные ремни на бедрах заставили свести брови к переносице, от скуки — поднять и вывалить взгляд на стол.              — Смотри, че есть, — Лора поставила чистые рюмки и ледяную бутылку с янтарной жидкостью. С запотевшего стекла скатился конденсат, капли образовали мелкие лужицы. — Яблочный бурбончик.              Марк мучительно наблюдал за тем, как наполняются рюмки, его рот наполнялся слюной от предвкушения далеко не отвратного алкоголя в организме.              — За то, чтобы твоя следующая девочка была зайкой и лапочкой!              — Да я вроде не зоофил…              — Фу-у, Марк! — рассмеялась Лора и вручила ему шот.              Громкость колонок в соседней комнате в этот момент кто-то подкрутил, в коридоре вспыхнула каша из бурных разговоров и звонкого смеха.              — А ты придумай что-нибудь нормальное, а не испанский стыд, — перекричал Марк галдеж, чокнулся с Лорой и залпом осушил рюмку.              Один глоток выжег все горло, через секунду огонь погас и приятная теплота разлилась вдоль тела, попутно утопила в себе Майю и теперь напоминала о ней блеклыми очертаниями.              — Легче?              Марк поморщился и закивал. Не успел он моргнуть, как перед ним оказалась тарелка с парой кусков горячей мясной пиццы, щедро посыпанной сыром, и вскоре от них остались одни корочки.              — Еще по одной!              — За то, чтобы ты нормальные тосты придумывала, — сказал Марк и прикончил второй шот.              — Ладно, ща будет нормальный…              — Ты куда третью льешь?!              На третьем заходе никто и не думал останавливаться, и с перерывом на перекус-перекур и затяжные споры о том, какой же тост звучит адекватно, Марк и не заметил, как его уже не тревожит бывшая одноклассница и недолюбовные флэшбеки. На все обиды стало почти плевать, и за дальнейший час Марк множество раз пронесся мимо Вени, поглощенный алкоголем, никотином, разговорами с Лорой и случайными людьми, пульсацией музыки и кратковременным ощущением обретенного дома внутри.              — Вот сейчас будет очень неловкий вопрос, — прохрипел Марк за сигаретой, и Лора вся внимание повернулась, расплывшись в улыбке. — Я хотел спросить, когда вы на вокзале меня встретили и мы с тобой только познакомились, но это вроде некрасиво…              — Валяй! — воскликнула Лора и забрала окурок.              Дым растворялся в порыве северного ветра, ярко-алый огонек стремительно гас после жадных затяжек.              — Почему у тебя нет мизинца на левой руке?              Лора вдруг нахмурилась, отдала сигарету и всмотрелась в битые черные окна соседнего дома. Левая рука и правда не досчиталась одного пальца, хотя и без него выглядела вполне естественно.              — Я же говорил, некрасиво, — поспешно прибавил Марк. — Прости, если…              — Все спрашивают об этом рано или поздно, — пробормотала Лора. — Я бы тоже спросила… Это врожденное, какая-то мутация или типа того, не помню точно.              — И тебе не мешает?              — Не, это же один палец. Ну, в садике и школе за такое прилетало от ребят всяких, а потом мало кто докапывался.              — «Прилетало»?              — Стебались иногда, когда я доклад какой-нибудь рассказывала у доски. А родители вообще говорили, мол, какой тебе моделлинг… Но все это херня, знаешь? Потому что руку необязательно светить в кадре, и это я живу и учусь в Питере, обеспечиваю себя, пока мои бывшие одноклассники и семья гниют в Котласе, — Лора поджала губы и шумно вздохнула через нос.              Спокойный город с разбитой дорогой у серой пятиэтажки, в конце концов, не виноват, что в нем кто-то родился.              — Ладно, что-то я заболталась…              — Да не, все хорошо. Я не знал, что ты не отсюда и что в Котласе было херово. Одноклассники часто долбоебами бывают, а родители так говорили, наверное, потому что не хотели, чтобы ты уезжала, но да, ты здесь, а они нет.              — Я все равно не то чтобы молодец, — тихо сказала Лора. — Если бы меня не заметил Веня на одной съемке, я не знаю, где была бы сейчас. Я тогда только начинала, он общался с фотографом. Мы каталог снимали, а он еще отдельно меня пофоткал и наплел фотографу, мол, какая у меня модельная внешность. Веня на самом деле думает, это все ерунда, и что он ничем не помог тогда, но он правда спас меня. Потому что потенциал во мне по-настоящему никто, кроме него, не видел в то время. Я думала, он дурак, потому что в индустрии не работал, но к нему прислушались. С ним как-то дышать свободнее стало… Наверное, ты понимаешь, о чем я.              — Понимаю, — обронил Марк, хотя понимал Лору исключительно в прошедшем времени.              Сейчас вместе с этим широким мазком свободы ощущалась затхлая тесень, и рядом с Веней Марк никогда не застегивал воротники до конца.              — С ним бывает тяжело, — продолжила Лора и покачала головой, — но у всех свои недостатки, правда? Честно говоря, я тебе немного завидую, потому что ты рос вместе с ним, он твой брат и вы всегда будете одной семьей…              — Что самое ужасное он делал с тобой? — спросил Марк.              Лора к тому моменту ссутулилась, взгляд ее перепрыгивал по длинным отрезкам с одного битого окна на другое.              — Это… не то чтобы самое ужасное, но я чувствую себя такой слабой, когда он после какой-нибудь ссоры подойдет и просто дотронется. Даже если до этого я на него сильно злилась, да, он приходит ко мне, и я прощаю ему все. Он за половину своих косяков не извиняется и думает, что все в порядке, а самое ужасное — он по-любому знает, почему я его прощаю… Слушай, ты ему не говори? Я никому про это не говорила, да и Вене это не понравится.              — Понял, — кивнул Марк и застегнул молнию на губах.              Лора облокотилась о подоконник и отвернулась от обугленных сот напротив дома.              — Ты хороший, Марк.              — Рома с жопой на льду так бы не сказал.              Она сдавленно засмеялась, приобняла Марка за плечо и повела на кухню. Битых окон в ней не было, зато внутри они беспрерывно обрушались от одного вида макушки Вени, мерцающей над толпой в кратковременной памяти.       

We see a storm is closing in

Pretending we ain't scared

      Мелкий метраж и немногочисленные поверхности тумб и стола вмещали полупустые коробки из-под остывшей пиццы, грязные стаканы, бокалы, одноразовую белую посуду и две брошенные рюмки. Гости по-прежнему сторонились этой части квартиры, мимолетно заходили сюда за добавкой и вновь исчезали в потертом проеме. Лора взяла с микроволновки косметический карандаш и покрутила его в пальцах.              — А давай тебе глазки подкрасим? — предложила она с прищуром.              — На донышке мне налей и делай че хочешь, — пробубнил Марк сквозь холодный кусок «Маргариты».              По пищеводу бурбон стекал почти как вода, в ушах приглушенно колотилась песня и никла к каждому миллиметру души, так что можно было перестать притворяться, словно эти электронные пассажи нисколько не задевают, а в личных аудиозаписях вовсе нет никаких тупых хитов. По нижнему веку мягко растирался пигмент, и Марк потянулся за новым шотом.

I wish we could take it back in time

Before we crossed the line, now now now, babe

We see a storm is closing in

I reach out for your hand

      — Марк, перестань качаться, — попросила Лора, но Марк не перестал и запел в унисон:       

Don't say a word while we dance with the devil

You brought a fire to a world so cold

We're out of time on the highway to never

Hold on (hold on), hold on (hold on)

      — Не знала, что ты такую музыку любишь, — засмеялась она и переключилась на второй глаз.              — Я ее на повторе зимой гонял только так… Ты хотя бы красиво делаешь?              — А ты перед кем-то красоваться собрался?              — Ага, ща к твоим девочкам пойду, поставлю скрытую камеру и потом засужу за совращение несовершеннолетних.              — Какой ты жестокий…              В легкие въелся выдохшийся букет роз — наверное, сдобренный табачным смрадом: когда сам прокурил легкие на века вперед, этого особо и не почуешь. Из-под расстегнутой сверху блузы с зеленовато-бронзовым отливом виднелась грудь в черном кружеве, тонкие ленты описывали дуги вдоль верхней части бюстгальтера. Марк перебрался глазами по дорожке из родинок к приоткрытому в сосредоточении рту, обрамленному темной кирпичной помадой, и представил, как Веня бродит своими губами по этим ажурным сетям, россыпи точек и помаде, как ему это нравится и как собственная кожа Марка никогда не заменит кожу Лоры.              «Как будто может быть иначе», — усмехнулся он про себя, выпил вторую подряд рюмку и опустил веки, защищаясь от воздуха, вдруг ставшего таким едким.              Заиграла следующая песня, знакомая больнее предыдущей, но не с той болью, от которой горчит на коронках зубов, а с той, что приятно хрустит на них и тает. На куплете Марк широко разулыбался, еще активнее заерзал в попытках танцевать и пробормотал:              — Это Веня спецом поставил, отвечаю…              — Да прекрати ты вертеться!              — Тих, ща припев будет, — перебил он и вновь запел: — Ma-a-anea-a-ater make you work hard, make you spend hard, make you want all of her love…              — Я бы сказала, что это испанский стыд, но я тоже люблю Нелли Фуртадо, — произнесла Лора и нанесла больше краски на внешние уголки век.              — She's a ma-a-anea-a-ater, make you buy cars, make you cut cards, wish you never ever met her at all… Да я раньше такой: «Фу-у, попса», потом мы как-то с Веней забухали и смотрели клипы на YouTube, а там чет пошло не так и заиграли Бритни Спирс всякие и Кайли Миноуг, и он спалил, что мне нравится. И после этого я как-то забил, ну, попса и попса, че теперь, если нравится.              — То есть тебе нравилось, но ты отрицал, пока не набухался один раз?              — Я Лану Дель Рей два года не слушал, потому что считал ее мейнстримом, ты о чем, — промямлил Марк и приоткрыл глаза.              — А я думала, это ты сейчас лютый сноб, а было хуже в миллион раз, получается…              — …Make you fall real hard in love…              — Ну вот, а ты говорил, тебе тусовки не нравятся, нахуярился, и сразу стало все круто, да?              — Есть такое-е-е, — Марк обернулся и полюбовался отражением в окне. — Ты бы мне реснички на одном глазу нарисовала.              — Чтобы тебя ультраизнасиловали мои подружки? — серьезным тоном спросила Лора и тут же прыснула.              Марк вскочил и поманил за собой курить в который раз за вечер. Стопы легко пружинили о пол в такт бесконечному проигрышу, столкновения с кучей плеч и попутно расплесканные чужие коктейли с липкими лужами под ногами тут же испарялись с невнятным «пршу прщенья» впридачу с искренним pardon под перезвоны сиплого смеха Лоры. В огромной зале Веня увлеченно болтал с какой-то компанией (а кто все эти люди?), и Марк без малейших мыслей в голове крикнул:              — Нелли Фуртадо, значит?! Тяжелая артиллерия?              — Ща еще тяжелее будет, погодь, — пообещал Веня с улыбкой, провожая вспыхнувшим взглядом до распахнутой двери балкона.              За сигаретой этот взгляд впился в память и заколол в груди вместо ударной дозы смолы, с неба посыпался мелкий снег с моросью, а тот вовсе не чувствовался в пекле тщательно проспиртованной крови. Подкожный пожар искрами разгорался и лихорадил, пока в висках трескалось мнимое осязание чужих зрачков, якобы вперенных в затылок.              — …Что-нибудь ужасное? — донесся обрывок фразы, канувшей в приливе мыслей.              — Что? — переспросил Марк.              — Говорю, а с тобой Веня делал что-то ужасное? Почему ты спросил об этом?              — Да просто, подумал, у вас есть проблемы. Ты же сама сказала, что тебе с ним бывает сложно.              Лора ничего затем не ответила, качнулась и уставилась на единственное целое стекло на первом этаже заброшенного дома. Марк стряхнул с окурка пепел, и здание напротив потерялось в ворохе сплошного снегопада.              Песня сменилась другим треком, он отдавал летними вечерами на даче, беготней в сад с сигаретами, чаем со свежей мятой и листьями черной смородины и скачанными фильмами на ноутбуке.       

Open your arms and pray

To the truth that you're denying

Give in to the game

To the sense that you've been hiding

Is it desire?

Or is it love that I'm feeling for you?

I want desire

'Cause your love only gets me abused

             — «Сто двадцать восемь ударов в минуту» — твой максимум? — спросил Марк, когда вернулся в зал с Лорой. Кроме Вени здесь больше никого не осталось, и голоса едва доносились через музыку из других закоулков квартиры.              — Не-не-не, после этой, — разулыбался он и закурил прямо в помещении.              Клиновидная серебряная серьга качнулась в правом ухе, блики настольного диско-шара перебрали длинные ресницы и осветленные пряди волос, убранных в небрежный пучок. Наощупь они давно перестали быть такими шелковыми, какими были три года назад. Родимое пятно под нижним веком плавно перетекало в неуловимые темные пятна в золотистой, как у матери, радужке.              — Как у вас соседи не жалуются?              — Договариваться надо уметь, Марковка.              — Еще раз меня назовешь как Маша — убью!              Веня затушил сигарету, принял боевую стойку и шагнул навстречу. Незначительная разница в росте мгновенно превратилась в километры, в тени которых инстинкт самосохранения отрубило напрочь.              — Убей, — усмехнулся Веня.              Назови.              — Марковка.              Марк запрыгал по сторонам, сделал несколько ложных выпадов и наслушался, какой он предатель и что жить ему осталось недолго. Лора как нельзя кстати громко засмеялась, и Веня на секунду растерялся — тогда Марк накинулся на него со спины и вцепился в белые изогнутые линии на черной ткани, покрывающей грудь вместе с надписью Unknown Pleasures. Под крепко сжатыми пальцами Марка она вздымалась, напряженные бедра под пальцами Вени плотнее обхватывали его талию. Ожесточенная борьба, дикий смех и попытки сбросить с себя младшего брата постепенно свалились на диван, пока в воздухе заедала мантра о том, что чья-то любовь лишь ранит.              Веня пресекал каждый удар, а Марк уклонялся от ответных взмахов кулаками и думал, может, ему поддаться и наконец получить невзначай по лицу, чтобы эту щемящую радость от детской драки смыло без остатка.       

Give me that rush

I want to show you what you've been missing

Am I enough?

To keep your other lovers hidden

             «Не обращаем внимания на слова, не обращаем», — уговаривал Марк самого себя, пока все глубже проваливался в междустрочия и пускал их в виски без малейшей надежды на осечку. В каждом сиянии взгляда под собой нажатие на курок срабатывало безотказно, и когда Марк опять на миг умер, то быстро выкарабкался на паркет, поймал руку Лоры и продолжил с ней танцевать, совершенно игнорируя слова песни.       

I want desire

I wanna see what you're willing to lose

             Блять.              «Эти песни идут в моем плейлисте почти подряд, он поставил их по приколу, нет никакого смысла ставить их зачем-то еще», — судорожно рассуждал Марк, пока скакал под выключенной люстрой и стремительно растворялся в повторах фразы «потому что твоя любовь лишь ранит меня». И когда откинул волосы, упавшие на глаза, то увидел, что Веня танцует рядом.              Вместе с Лорой.              Он смотрел на единственную крошку осыпавшейся туши у нижнего века, тени в выемке ключицы, складки блузы, которые через мгновение разгладятся, пьяный румянец на щеках, смотрел, как взмывают в воздухе запястья с выпирающими костями, смотрел только на Лору, даже когда отворачивался на мгновение, чтобы снова застрять где-то в ней, на ней, над ней. На секунду и вскользь казался прикованным наконец к Марку, совсем не на секунду и всего один раз так и завис, возведя сто двадцать восемь ударов в десятую степень.              Песня истончалась в белом шуме, тело подергивали незримые нити, так что оно продолжало двигаться автоматически. Сознание покинуло человеческий хитин и въелось в стены, сытную штукатурку и стылый бетон, которые понятия не имели, что там за Марк Маралин скачет посреди залы, что за Веня и Лора, чем они отличаются от таких же людей, вроде тех, кто проходит мимо на балкон или маячит в коридоре. Меньше значения имели слова без телесной оболочки, разрезающие слегка мутный от пелены дыма воздух. По точкам-сигналам пульса они таяли под нёбом и заваливались в горячую глотку, и Марк смог вдохнуть беспрепятственно только со следующей песней.              Предвкушение знакомых строчек вспыхивало агонией, за которой стелился навязчивый смрад пожаров, и расставаться с ним и до жути не хотелось, и хотелось забыть его навсегда, не видеть и не слышать, как со здоровым треском заживо гибнет земля под ногами, небо над головой, и как прогорает все слой за слоем в глубоком прошлом и непостижимом будущем.              — Ну ты и падла, — с поджатой улыбкой выпалил Марк, и Веня отстранился от Лоры.              — Еще какая, — засмеялся он.              Это было вроде отрепетированной сценки из какого-то убогого сериала, который порядком надоедает и становится заново интересен своим зрителям подобными эпизодами. Никто на самом деле ничего не репетировал, но как по команде «мотор» каждый выразительно запел наизусть и в силу своей фантазии изобразил, как моет волосами чужие ноги. Легкие Марка хрупко задрожали на строчках о преданном прощении лжи и многократных предательств, обещаниях сломать и низвергнуть, а после забвенный танец до тошноты сжал сердце в маковых объятиях припева.       

I'm just a Holy Fool, oh, baby, it's so cruel

But I'm still in love with Judas, baby

             А что изменилось со вчерашней ночи? Обдолбанный тремя дорожками порошка, пахнущего, как стерильная больничная палата в отделении интенсивной терапии, или пьяный сейчас от двухсот грамм бурбона, Марк все также до костей чувствовал ноту за нотой, бит за брейком, они без участия владельца направляли тело. Почему-то вчера в голову не лезла всякая дрянь — наверное, потому что в музыке никаких слов не было и ставил ее не Веня. Наверное, потому что вчера были силы перечеркивать эти навязчивые мысли о невозможном по чернильной надписи на родильной бирке, заслоняться от них напоминанием самому себе о том, что по-другому нельзя, и запрет этот как впервые кричал, ослепнув от холодного света, так и постучится однажды в промерзшую крышку в двух метрах под ногами.              Что изменилось за эти годы?       

I wanna love you

But something's pulling me away from you

Jesus is my virtue

And Judas is the demon I cling to, I cling to

             Это когда-нибудь изменится?              — Ты куда? — спросила Лора, когда Марк доскакал до дверей.              — Да я вернусь скоро.              Он поплелся вдоль стены в коридоре по краю шумных разговоров о концерте неизвестной панк-группы. Мышцы внезапно заныли, одышка щипала в груди и царапала горло. На обоях вибрировали отзвуки басов и мерещился запах Вени, такой ощутимый во время короткой схватки в зале. Марк закрылся в спальне, где лежал полтора часа назад, оттянул ворот толстовки и жадно вдохнул ткань. Носоглотку наполнил тонкий теплый аромат, сокрытый собственным парфюмом.              Марк обтер рукавом лоб и впадину над губами от проступившей испарины, снял верх одежды и швырнул на постель, надел случайную футболку из шкафа, пересилил порыв запереться в нем и распахнул настежь окно. В лицо ударил влажный ветер с моросью, смахнул с широкого подоконника облезшую белую краску и букет сухоцветов.              Дрожащие пальцы сами рванули раму на место и нырнули в карман за сигаретами и зажигалкой, но сразу после пары затяжек Марк потушил окурок о дно пустой пепельницы и прокашлялся от завалившего бронхи оползня. Под ступнями захрустели дырявые листья и свертки лепестков, мерзко скрипнула половица, и до ушей, погрязших в призвуках постепенно засыпающего пульса, едва добиралась музыка из зала.              Марк забрался на подоконник и придвинулся к стеклу вплотную, словно сзади кто-то не давал рассесться посвободнее и толкал к фальшивой грани этой квартиры-клетки в городе-капкане, где осталось провести целых полторы недели. Обратный билет можно вернуть в любой момент, поменять его на более раннюю дату, да и без того деньги после дня рождения на банковской карте водились. Но если уехать, то кто знает, когда Веня приедет в Москву и когда получится приехать сюда снова?              А надо ли, зачем?              В комнате на миг взревели голоса и однообразная мелодия, тяжелые и одновременно легкие шаги прошелестели и стихли.              — Ты специально всю попсу из моего плейлиста взял? — просипел Марк.              — Я подумал, ты тогда меньше дуться будешь.              — Я не дулся.              Было бы чему дуться, когда ты уже давно лопнул и лежишь где-то под ногами человека, который тебя без конца топчет, и ничего другого тебе не нужно, потому что хотя бы так он рядом с тобой. Это лучше, чем быть в пропитанной им столице, но без него. Лучше этого разве что быть слоем помады Лоры, пуговицей на ее блузе, завитком на кружеве бюстгальтера, родинкой, чем угодно, к чему Веня непременно прикоснется именно так, как того хочется.              Веня сел за спиной, тронул плечо и слегка стиснул его, погладил, он гладил его, и Марку казалось, что кожа в месте соприкосновения стирается и ладонь с разомкнутой дугой в основании большого пальца пронзает кипящую плоть насквозь. Улица за стеклом сотрясалась, ее сводило, как стену над постелью несколько рюмок назад, пространство наплывало и спускалось на место еще резче. Все тело, от пят и до темени, сковало тысячелетним льдом, озноб забил изнутри, заколол в нижней челюсти и не дал пошевелиться.              В который раз он так делает?              — Много выпил?              И каждый раз все цепенело с тех самых пор, когда Марк осознал, что братья так не касаются друг друга, и что если бы их кто-нибудь увидел, кто угодно, каждый человек на планете, каждое существо во Вселенной, то они не почувствовали бы ничего, кроме чистого отвращения. Что это отвращение — это нормально, а приятный, разъедающий, горький мед внутри, который приклеивает к Вене намертво, — это, это ненормально.              — Да нормально, — пробормотал Марк, еле выговаривая неподъемные слоги.              — Ты же знаешь, как можно протрезветь?              — Не надо мне никого, сказал же.              Веня потянул за плечо, вынудив повернуться к себе в пол оборота.              — Тебя Лора накрасила?              Марк невнятно промычал в ответ что-то похожее на утверждение.              — Тебе идет, — прошептал Веня.              И черт знает, смеялся он или нет, в лице его читались одни иероглифы, неначертанные на Розеттском камне, выцветшие во фресках и оставшиеся без расшифровки и свидетеля в веках. В памяти зазеленело собственное лицо в зеркале общественного туалета посреди пустыни, и Марк подумал, лучше бы он умер тогда на экскурсии в Карнакский храм, как мама того и боялась.              А это... это он делает впервые.              Губы Вени впритык к щеке, сбитые танцем выдохи опалили разум и заволокли его рефлекторным жаром. Прогорклый запах смешался с удушливой тенью яблоневого сада, руки сами собой сложились в кулаки: так же сильно, как Марк хотел в этих руках раздавить нерожденные сладкие плоды, сомкнуть пальцы на покрытой мурашками шее, так же непреодолимо хотел содрать костяшки о сырую кору и с этими ссадинами врезать Вене в висок, чтоб наверняка.              Поцелуй меня,       

поцелуй меня, поцелуй меня,

поцелуйменяменяменя,

      

что, что мне сделать,

что сделать, скажи?       

А что скажет Лора?

Лора ничего не скажет.

Лора ничего не узнает.

             И только Марк сдвинулся на миллиметр навстречу, как Веня отпрянул и быстро ушел, напоследок хлопнув дверью.              Марк вздрогнул и подобно живой статуе замер. Он просидел так с вечную минуту, утопая в свежих коротких воспоминаниях о том, что здесь было, что всегда было, что происходит, и никак не мог ими напиться. Там, высоко, на совсем другом подоконнике, где сидел Веня, где плечо и щека не успели остыть, там, где скучаешь по занесенному снегом лету и тебе хватает тупого разговора ни о чем, одной фразы шепотом, там, вопреки всему, это «все» было нужным.              — Почему он ушел? — беззвучно спросил Марк, и в голове раздалась очередь из тех остервенелых хлопков дверью.              Туман в сознании поредел, в нем разверзлось так ясно и отчетливо: «Он опять лез ко мне». И когда затем прогремело: «Мы почти поцеловались», тот оглушительный удар на прощание прогрыз в грудной клетке скважину, из которой хлынула раскаленная кислота.              Марк слез с подоконника и бросился в коридор. Гости заполонили его, Марк проклял их и пожелал такой же мучительной смерти, какую переживал сам, пока метался по квартире в поисках Вени. В колонках до сих пор играли мейнстримные треки из недр личного плейлиста, в такт им билось теперь лишь сердце, последнее целое окно, и голодное тело безвольно носилось по следу.       

You're my river running high

Run deep, run wild

      Наконец Марк разглядел над толпой на пороге второй спальни Веню с блекло-багровыми губами. Он улыбался, он целовался с Лорой, как на обложке «Одного дня» — такой счастливый, даже поза та же, чтобы все было видно в подробностях, с языком и черным по белому. И каждое мгновение никчемных воспоминаний о прикосновениях Вени вязло в толще холодной воды, замерзало и взрывалось в этом поганом, правильном, нормальном поцелуе.       

I, I follow

I follow you deep sea, baby

I follow you

             На миг Веня оторвался и растерянно посмотрел прямо в истерзанные краской и кровью глаза Марка.              И тут же исчез за дверью.              Вместе с Лорой.