Тим перестал обращать внимание на даты, дни. Утром, с особенным удовольствием от праздничных дней, он вдруг понял, что не знает, вторник сегодня или четверг, третье января или четвертое. Во всяком случае, интуиция подсказывала, сегодня явно не шестое и даже не пятое число, иначе каждый уголок квартиры был бы забит ворчащим Марком. Тим ни разу не видел, как Марк собирался в какую-нибудь поездку, но чувствовал, что тот подходит к подобному максимально обстоятельно.
По спине пробегал холодок, стоило вспомнить о нетронутых десятках билетов по учебе. Перед глазами на кухне носилась Василиса, которая подкрашивала на ходу один глаз и сегодня не плакала, и на билеты становилось все равно.
— На такси, я надеюсь? — спросил Марк.
Тим отвлекся от размытого отражения в окне, где мелькал силуэт Бестужевой.
— У тебя бабки на него есть, я надеюсь?
— Знаете, я почти деньги за эти дни не тратила, давайте хоть я разок закажу, ладно? — пробормотала Вася, стоя перед зеркалом в коридоре.
— Нет, — отрезал Марк и для утвердительности мотнул головой.
— А че такого?
— Сегодня ты платишь за такси, завтра — начнешь называть биомусором, знаю я вас…
Василиса перестала краситься и заприметила Марка позади, жующего красный виноград в глубокой тарелке.
— Вась, он шутит, — сказал Тим, встал из-за стола и дал Маралину легкий подзатыльник. — Хочешь — заплати. Типа, плюс-минус двести рублей, фигня. Ну, не фигня, короче…
— Да поняла я! — засмеялась Бестужева и продолжила наносить тушь.
Марк протянул тарелку Тиму.
— Как рука? — спросил он и отломил часть грозди.
— Да вчера кровило немного, а так норм, заживает вроде.
Во время растянутых на пару часов утренних сборов и поездки на такси Тим прикидывал, как много или мало родного города он успеет показать. По правде, в своих предложениях он ограничивался тем, что и сам искренне любил: пропахший старыми книгами тесный магазин первым приходил на ум, когда надо было назвать что-нибудь любимое здесь. Сюда же входила маленькая постоянная экспозиция галереи в здании кафедрального собора, квартира отца. Все остальное нравилось в резаном виде, пополам с холодной тоской и еще теплым отвращением. В пору дому, где никто на самом деле не ждет.
В крохотном помещении букинистического магазина Марк перебирал издания испанских авторов и мимолетно принюхивался к страницам, из-за чего казалось, он берет эти книги только ради того, чтобы распробовать их аромат. Почему испанских — неясно. Тим притворялся, что ничего не видел, и держал стопку азиатских романов. Василиса решила перерыть всю Японию в поисках чего-то, чего именно — она не говорила, называя это «ритуалом» по типу возни с проявкой пленки из найденной камеры.
— Можем спросить консультанта, если ты чет конкретное ищешь, — сказал Карельский, переставив гору книжек на никому не нужные бэушные журналы для садоводов.
— Не-ет, ты не понимаешь! — громко прошептала Вася и всучила очередные экземпляры с раскопок.
— Слоны прикольные.
— Какие слоны?
— Вон, сверху торчат.
Тим кивнул на полки выше, где выглядывала белая обложка с темно-фиолетовыми стеклянными слонами, чуть грязная по краям и возле корешка. Василисе не хватило роста, чтобы дотянуться, и Тим незаметно улыбнулся этому, достал книгу и передал ей.
— Это она! — зашипела Василиса. — Марк, Марк! Я нашла!
— А что вы искали? — спросил он и подошел ближе. От вкусного переплета так и не оторвался.
— Сборник рассказов Мураками. Я его как-то в интернете прочитала, мне очень понравился…
— Погодь, — перебил Тим, — это по «Сжечь сарай» фильм вышел летом, да? «Пылающий».
— Ой, это такой жуткий рассказ, — пробормотала Василиса и опустила глаза в пол. — Там непонятно, куда делась девушка, но все прямо кричит о том, что ее убили.
Марк заглянул за плечо Тима и всмотрелся в аннотацию на обложке, которая начиналась с обрывка заглавного рассказа: «…любому сараю достаточно пятнадцати минут, чтобы красиво сгореть. Как будто его и не было в помине. Никто и горевать не станет. Просто — пшик, и сарай исчезает». После прочтения Марк отошел в сторону и визуально пробежался по десяткам названий, имен и фамилий, но не смог понять ни одну букву.
— В фильме так и сняли, что ее именно убили, — глухо раздался голос Тима позади. — Дашь почитать потом?
— Он маленький, быстро прочтешь. Мне там «Светлячок» и «Слепая ива и спящая девушка» нравятся…
Реплики поблизости перекрыл нарастающий гул в ушах, а горло словно перевязали канатом. Марк быстро убрал на полку желтый четвертый томик собрания сочинений Сервантеса, пока не стало темнеть в глазах, распахнул воротник парки и направился к выходу.
— Я на звонок отвечу и вернусь, — бросил Марк на ходу и пошел на улицу.
Он не услышал, ответили ему что-то или нет. Да и как звучала собственная речь — тоже не слышал.
Город безжалостно ослепил светло-серым небом и заставил задуматься о скором возвращении к блекло освещенному помещению магазина с крохотными окнами. Марк сощурился и спустился на узкий тротуар, где сновали хмурые прохожие. Потом двинулся влево и до перекрестка, вдоль облупленных стен. Неподалеку отсюда, впереди, располагался небольшой торговый центр со знакомым музыкальным салоном. Относительно свежий воздух и короткая прогулка постепенно вернули слух, мнимая веревка спала с шеи. Вместо гула теперь отчетливо шуршали колеса машин и автобусов, проезжающих мимо.
Марк свернул в сторону от светофора и наиболее проходимых мест к аптеке, остановился возле нее и закурил. Вообще-то после микроприступа, так похожего на преддверие выкидонов аритмии, лучше не курить, лучше сесть где-нибудь и попить водички. Марк думал об этом, вдыхал табачный дым и провожал взглядом неизменно грязные автомобили. Достал телефон и уткнулся в него.
Никаких входящих звонков не было, исходящих не планировалось. В пропущенных как всегда соревновались мать и Веня. Марк открыл переписки в «телеграме», но диалог с ним не открыл. Семнадцать непрочитанных сообщений, красиво. Как-то глупо получается: смотреть все до единой истории в «инстаграме», понимать, что все эти просмотры прекрасно видно владельцу страницы, а звонки и сообщения игнорировать.
По-хорошему надо перезвонить маме.
Не надо.
Телефон в итоге зазвонил сам. На этот раз — Тим. Ничего страшного.
— Ты куда пропал? Мы с Васей вышли, тебя не нашли у магаза.
— Я рядом, ща приду.
Вроде столько разных людей звонит, а все разговоры начинаются с одного и того же в девяноста процентов случаев: куда пропал Марк. Он рассеянно улыбнулся этой мысли, затушил о ближайшую мусорку сигарету и выкинул ее.
За углом, к которому неминуемо пришлось вернуться, стлалась обратная дорога к крыльцу местного букинистического. Марк замедлил шаг, прежде чем пойти в обычном темпе. Тим о чем-то говорил с Василисой, она смеялась и обнимала пакет с новой книгой. В голове вместо былых обид и раздражения, пьяного «не отпущу» возникло что-то иное, похожее на: «Знаешь, им и вдвоем хорошо, без тебя». Возникло легко, как само собой разумеющееся. Это не было чем-то новым, новым было смириться с очевидным.
— Марк, ты прям бледный какой-то, — сказала Василиса.
— У тебя с давлением, может, чет? Губы синюшные.
— Да это, — Марк поджал губы и помял их в надежде, что так они покраснеют. — Бывает. Надо чай крепкий или типа того попить, шоколадку съесть, и норм.
— Блин… Слушай, тут хата бати недалеко, погнали. Он на сутках, ключ у меня есть. За десять минут дойдем через рынок, чай и шоколад захватим. Доживешь?
— Рынок? — переспросил Марк.
Тим кивнул в правую сторону от магазина и повел за собой. В конце улицы толком ничего не было видно из-за транспорта, забившего проезжую часть.
— Ну рынок. Там куча палаток, ларьков и все такого. Снесли бы, а то выглядит как херовый привет из нулевых. Еще и в центре…
— Марк, ты за меня держись, — сказала Вася и сама взяла его под руку. — Если плохо будет — сразу говори.
— Да это херня, воздухом подышал и легче стало. В магазине душно было, походу.
Марк шел по бурому, втоптанному в асфальт снегу вместе с людьми, которым и вдвоем без него хорошо, и думал о том, что без них будет явно плохо. Во всяком случае, вот они, единственные на всей планете, чьи звонки пропускать не хочется.
— Почему в том рассказе убили девушку? — спросил Марк в толпе на новом перекрестке.
Через дорогу высилось по три темные арки в разных точках территории рынка. Что-то вроде вечно открытых ворот, ведущих на его территорию.
— А черт знает, — ответила Василиса и крепче ухватилась за куртку, перед тем как пойти вместе с другими пешеходами на зеленый. — Там мужчина был, который говорил, что сжигает сараи. Раз в месяца два, что ли. Маньяк, наверное? Ну, ладно, может, на самом деле та девушка — какой-то художественный образ, и убита она не в прямом смысле.
— А мне в экранизации так понравилось в буквальном, — прибавил Тим.
— Так вот, с девушкой главный герой общался ненавязчиво, вроде она ему нравилась, необычная была. Может, и ее убийца — тоже какой-то образ. Знаешь, что меня там напрягло, мужчина этот в одной сцене очень много пьет и курит травку, а главный герой замечает, что он абсолютно трезвый…
В конце концов Марк потерял нить того, что Василиса рассказывала ему взахлеб, прерываясь иногда на комментарии Тима. Перекресток тем временем сменился битым тротуаром, торговой площадью, где ютились пластмассовые будки с наушниками и смартфонами сомнительного вида на витринах, сладостями и газировкой, цветами, сувенирами, шаурмой. Запахи жареного мяса мешались с долетавшей сюда вонью бензина от старых автобусов, разъезжающих в округе, и приятными морозными нотками уральского января.
Подземные переходы в Перми были крайней редкостью, потому Марк хотя бы на минуту мысленно перенесся в Москву, когда Тим привел к такой лестнице вместо зебры.
— У вас метро не планируют строить? — спросил Марк.
— Не, дорого слишком, слышал. Из-за вод под городом запарно.
Шум оживленного перехода, широкой остановки, монотонных объявлений на автовокзале, речи на языке эмигрантов из ближней Азии оставался позади. Василиса вспоминала нижегородские пейзажи, похожие на здешние: низкие здания, деревянная облицовка, заляпанные объявлениями стены. Было так далеко не везде, клочками. Марк никак не мог отделаться от таких же ассоциаций с Подольском, где периодически бывал в гостях у Маши и дедушки.
По дороге Тим свернул на несколько минут в палаточный лабиринт, а вернулся с коробкой черного чая, лимоном, имбирем и огромной плиткой молочного шоколада с мармеладными кусочками и более скромной в размерах горького с миндалем.
— Я чет не узнал, какой надо, тебе норм? — Тим повертел прозрачным хиленьким пакетом с продуктами.
«Ты помнишь, какой чай я заваривал дома», — подумал Марк, и внутри него стало тепло-тепло.
— Да норм, спасибо.
— Ты как? — сказала Вася и легонько толкнула локтем, который упирался в куртку.
Марк не ощущал теперь тяжести на горле, желания свалиться с черными точками в глазах, лишь терпимую слабость. Он хотел не видеть никакие плитки шоколада и чай в руках, способных и разорвать капилляры, и достать осколки из свежей раны. Не видеть ямочек на щеках изрезанной в клочья девочки, сшитой верой да надеждой с чем-то вроде любви. Хотел, не хотел и опять не знал, что говорить и как себя чувствовать, а свалить все на похмелье, давно с утра атакованное обезболами и адсорбентами, казалось удобнее некуда.
— От алко со вчера, наверное, не отошел.
— Эта несчастная медовуха за сто двадцать рублей, — со страдальческим выражением вздохнула Василиса.
— Да че несчастная, пить вы не умеете, — засмеялся Тим.
Марк опять выпал из разговора и всмотрелся во тьму оврага по левую часть дороги, образовавшегося за границей Центрального рынка. Может, те расписанные граффити дома в один-два этажа были вовсе не частью рынка, но выглядели в точности как его логическое продолжение. Склон круто уходил вниз, ограда из серых труб защищала от внезапного падения в мелкую речку, спрятанную в густой тени тонких деревьев. «Летом, наверное, здесь совсем темно», — подумал Марк и представил густые зеленые кроны, покрывающие этот овраг словно брезент. Марк представил, если не отвернется и не прекратит распускать на голых ветвях почку за почкой, где-то там у реки блеснет силуэт в светлом платье, сотканном из астр, и кто-то столкнет самого Марка вниз, и щелкнет у виска не осечка, а по-настоящему.
За куртку все еще крепко держалась Василиса, а Тим все еще шуршал пакетом и вел пить чай в квартиру своего отца. Марк все-таки отвернулся.
В крохотной однокомнатной квартире не было места для чаепития. На тесной кухне не то, что втроем, — вдвоем находится было проблематично, потому туда зашел только Тим из крайней необходимости: за кипятком, нарезкой лимона с имбирем и кружками. Спальня-гостиная располагала сразу двумя диванами (под окном и возле двери), потому Василиса с Марком дожидались чая там, параллельно с этим поглощали плитки горького и молочного и прикидывали, сколько же дисков и кассет в шкафу во всю стену по длинному краю комнаты.
— Тыща есть, а? — сказала Вася и взяла альбом The Rolling Stones.
Кроме шкафа, музыкальная коллекция хранилась в коробках с крышкой, расставленных в пустых закоулках возле противоположной стеллажу стены.
Марк на диване отломил новую дольку темного с миндалем, положил ее в рот и подержал, прежде чем тщательно разжевать и проглотить.
— Надо посчитать, сколько на одной полке и в одной коробке, они примерно одинаковые. На полках два ряда вмещается… Потом перемножим.
— Ну все, по алгебре зачетик!
— У Марка и так по нему автомат, — ответил за него Тим, вошедший в гостиную.
— Тогда по матанализу, так уж и быть.
— Если бы, — усмехнулся Марк и принялся за остатки подтаявшей плитки.
Тим забрал у Василисы Let It Bleed «роллингов», нахватал знакомые четыре заголовка сверху и поставил все пять дисков в проигрыватель на подоконнике. Кнопка включения, пустые слоты проглотили диски по очереди, кнопка play, и зазвучала приятная расплывчатая гитара с перкуссией, похожей на то, как если бы кто-то проезжался ногтем по пластмассовому гребню.
Марку и Васе этого было не понять, нет, а Тиму дороже всего была сейчас и музыка в высочайшем качестве на отцовской аппаратуре, и металлический запах в одном из отделений стеллажа с монетками всяких сортов и цветов, потрепанный игрушечный ежик на старом телевизоре и даже липковатая поверхность кружки с чаем — посуда в доме отца всегда казалась чуть грязной, сколько ее ни мой. Тим улыбался так безмятежно, что становился неотличим от четырехлетнего Тимоши на фото, висящем в деревянной рамочке на стене. Фактура взрослого человека наложилась, убрать ее — чем не ребенок. «Взрослого» — восемнадцать лет, это же взрослый считается? Через месяц девятнадцать, ну, это точно взрослый.
На секунду Тим вдруг понял, что его ничего не тревожит, а потом опять — ага, экзамены, билеты, пропитанные мерзким прошлым улицы за окном, Василиса, Васенька, Васечка, швы и синяки Марка. Ладно, на секунду забыть об этом всем можно.
Тим стал что-то искать в шкафу и приговаривать: «Ща покажу, ща покажу». Наконец он достал из недр стопок и рядов темно-серую коробочку с психоделическим принтом, рассмотрел с двух сторон пристально, пока в глазах не зарябило. Не верил, что это
оно, хотя видел этот диск далеко не впервые.
— Это Tool? — спросил Марк и отложил сверток с шоколадом, встал с дивана и подошел к Тиму поразглядывать легенду вживую.
— Ага, я вообще офигел, когда у бати нашел.
— Там прям с очками? — зачем-то тише произнес Марк, будто альбом испугается и исчезнет, если говорить громче.
— Прям с очками, — прошептал Тим, раскрыл вкладыш альбома с иллюстрациями и передал Марку. — А я в этих очках смотреть не смог. Без них глаза косил, там потом изображения сходятся и четкими становятся. Попробуй.
Первым делом Марк перелистнул страницы на свою любимую работу: бесконечный коридор, состоящий из голов с множеством лиц. Сами головы чем-то напоминали бюсты Нефертити: вместо волос или лысины над глазами плотно сидело некое подобие убора, сливающегося с соседними в единую субстанцию. Тела носителей голов тоже сливались, и с каждого тела была словно содрана кожа — видимо, потому они были красными. По крайней мере, это единственное предположение, которое сделал Марк. Алое полотно покрывали синие глаза и такого же цвета спирали.
Марк сдвинул глаза к переносице, подождал немного, пока те сфокусируются, и наконец увидел объемный коридор перед собой. Долго в таком положении не продержишься: болезненное ощущение вперемешку с легкой тошнотой быстро настигнет и не позволит насладиться вдоволь.
— Так похоже на…
— Ага, — оборвал Тим.
Нет, Тим не знал, на что это действительно похоже. Марк надеялся, Тим никогда этого не узнает, потому что кислота в сто двадцать пять или сто пятьдесят микрограмм и рядом не стояла. Марк и сам мог бы этого никогда не узнать, если бы не обстоятельства в ноябре позапрошлого года.
Родимое пятно на виске от этих воспоминаний всегда зудело.
— Ма-арк.
Марк оторвался от книги, в одно мгновение перевел взгляд на Веню. Проткнул по привычке точку где-то посередине глаз и заболтался возле нее.
— Лора поздно вернется.
Марк приподнял подбородок, вслушиваясь, и окончательно потерял интерес к печатному «Виртуальному свету» Гиббсона. На губы Вени легла мягкая улыбка, медленно ползущая вширь. И только она растеклась, как дрогнула и сползла обратно, застыла в едва различимой ухмылке. Веня подался вперед и тихо сказал:
— Хочешь накормить голову по-настоящему?
Пережитые на днях двенадцать часов заставляли поежиться. Так скоро Марк не хотел повторять пережитое, и клялся себе, что не станет. По крайней мере, в ближайший месяц.
— Это другое, — продолжил Веня, — и займет всего пятнадцать минут.
«Пятнадцать минут», — заело в ушах. Что же это такое? Ладно, это же не кислота, пятнадцать минут — это очень мало для нее.
— Хочешь увидеть то, чего никогда не видел?
Марк сглотнул набежавшую слюну, голодный до новых опытов, которые получал на протяжении недели. В первый раз кислота, в первый раз травка, в первый раз черт знает что, — сутки за сутками сплетались в тонкую леску, с помощью которой удавалось иногда вынырнуть, поспать, поесть и побегать по городу. Однако большую часть времени приходилось чувствовать нечто незнакомое. Марк не знал, как это Веня живет в таком режиме, но Веня сказал, что так часто не потребляет, это все для просвещения младшего поколения.
— Ты тоже?.. — спросил Марк, будто обоюдная нетрезвость могла успокоить.
И Марку было спокойнее, когда Веня тоже пьянел и знал, как же сейчас морозит все тело или хочется есть, как расползаются мысли, как нравятся любимые песни в миллион раз сильнее. Когда он все понимал без слов.
— Нет.
Воздух засушивал глотку так быстро, что никакие нервные сглатывания не могли его смочить по-нормальному.
— Ты в отрубе будешь.
— Прям вообще?
— Полетаешь немного и вернешься.
Веня посмотрел с беспросветным вызовом, и стало кристально ясно, насколько произнесенные слова преуменьшают эффекты будущего трипа.
— Ты после меня?..
— Не, я уже пробовал. Одного раза достаточно, я считаю. Как прививка от кори.
На столике возле дивана лежала деревянная шкатулка. Веня убрал крышку, за ней лежал пакетик с каким-то порошком.
— Нужно сделать четыре затяжки. — Веня положил рядом со шкатулкой металлическую трубку для курения и зажигалку.
— Ты здесь будешь?
— Конечно. Тебе нечего бояться. Ты мне доверяешь?
Через несколько дней после этого Марк сознается во всем, что носил в себе последние годы. Вот тогда, тогда станет действительно страшно. Или через год, когда Веня чуть не умрет от передозировки. Или в Новый год почти под куранты. Или седьмого января чуть позже. Или…
Это все потом, потом, сегодня ничего этого нет. Веня ничего не знает, Веня не умирает — значит бояться нечего.
— Почему ты сказал, что одного раза хватит?
— Поймешь. Один раз — и тебе откроется все.
И мне открылось все.
Марк пришел в себя от щелчков пальцами, которыми Василиса в очередной раз возвращала его к реальной жизни.
— О, очнулся. Далеко летал?
— Да залип просто, — пробормотал он.
— Я заметила, ага. Сидишь в одну картинку вечность пялишься.
— А ты сидела и смотрела, как я пялюсь в картинку?
— Мы с Тимом поспорили, очухаешься ли ты сам через пять минут.
— Ты выиграла, — прибавил Тим.
— На что спорили?
— Секрет.
Василиса по-лисьи улыбнулась, как в свои четыре года. Секрет — второе желание, видимо. Жадно: первое она пока не нашла в себе.
— Ты чай пей, остынет, — Тим кивнул на кружку из темного стекла на деревянном подлокотнике дивана.
Отцу Тим соврал позже по телефону, что гулял поблизости и заходил подождать встречи с какими-то ребятами. Кружки после мытья протер насухо, вернул диски на место и разгладил пледы на диванах. Марку здорово полегчало после крепкого черного чая и сладкого с содержанием какао не менее пятидесяти процентов, хотя в глазах что-то рябило и ползало от долгих любований стереокартинками и ментальными внутренностями.
Василисе казалось, она никогда не сможет изобрести достойное желание. Практически в отчаянии, она даже думала попросить поменяться и загадать что-нибудь для нее, а свое желание потратить на эту просьбу. К счастью, Марк не торопил и словно сам ждал, когда оно вызреет и сорвется. Такой шанс — попросить сделать его что угодно, как будто без этого он бы смог отказать.
Василиса и Тим поспорили на щелбан. И то, вместо щелбана достался поцелуй в лоб, и Тим почувствовал себя до дикости всепрощенным.
Остаток того дня был проведен в безуспешных поисках новой шапки для Васи (старая ей вдруг разонравилась), торговом комплексе неподалеку от парка Горького и общем балконе шестнадцатиэтажки поблизости, в которую удалось прошмыгнуть вместе с одним из жильцов. Вид открывался не то чтобы интересный и нисколько не подробный, но что-то в разбитых бутылках пива и надписях маркером на плитке было.
Что-то такое же было позднее вечером, когда за чаем уже дома Василиса вспомнила и притащила гитару.
— А ты сыграть что-нибудь сможешь, Тим?
— Я почти ничего наизусть не помню… Одну знаю, но вы ее вряд ли слышали, в записи нет.
— Давай, давай!
Тим брал по очереди пару струн из аккорда, щипал сразу две-три и цеплял еще одну, прежде чем перейти к следующему. Нетренированные пальцы левой руки на ладах запротестовали, давая понять, что готовы на это выступление, а затем отвалятся. Пока на кухне с замечательной акустикой ноты сменяли друг друга, Тим подумал, что легче было бы это играть и петь пьяным, но пить два дня подряд как-то совсем не спортивно. Управляться со своим голосом, когда впервые поешь кому-то, а не четырем стенам, было отдельным вызовом, потому Карельский изо всех сил старался хотя бы попадать куда нужно, пускай и негромко:
Я всегда в тебя буду верить
Я узнал, что в тебе — свобода
И зачем нам ее мерить?
Ни линеек не хватит, ни рук
Марк смотрел на пальцы Тима, куда безотрывно уставился он сам. Что такое свобода в нем, Маралин никак не мог сформулировать, путался в бесчисленных эскизах, веснушках, ньютонах, приложенных к нему прошлой ночью. Он пытался найти эту свободу в себе, но все острее чувствовал себя загнанным в ловушку, по мере того как песня продолжалась и Тим продолжал резать ее строками душу.
Я разбегусь по полю
Солнцем вернусь к твоим берегам
Ветром морским, волнами
Пеной прольюсь к любимым ногам
Что-то чистое-чистое, высокое, огромное, залитое разгаром лета. Что-то, во что ты непременно веришь, да веришь так, как давно разучился. Марк пытался смотреть на Тима и дальше, обжигался и отводил взгляд в сторону.
Встретив тебя, босую
Не отдам
«Хватит», — ясно вырвалось в мыслях, когда огненные иглы стали колоть в груди. На время проигрыша Тим не пел, дал немного прийти в себя. Да лучше бы Марк туда не совался: ничего слаще беспамятства сейчас найтись не могло, не то, что этот ад, разверзнутый внутри.
Ты ранимая солнца птица
У тебя вместо сердца — планета
Марк подумал, этой планетой стала бы Венера, пропитанная губительной кислотой. Насколько тембр Тима был приятен и отзывался на коже мурашками, настолько же беспощадно его слова истязали ее и прогрызали сквозные раны.
Я всегда в тебя буду верить
Я узнал, ты не терпишь фальши
И не будет пути нам дальше
Если вместо пути — круг
Взгляд Марка затонул в резонаторе гитары. Он едва сдержался, чтобы не уйти куда-нибудь подальше, где его никто не препарирует — иначе это не ощущалось. Первый портрет был обухом по голове, это — расчленение заживо.
Еще один припев, проигрыш, тишина. Марк выжил.
Василиса заплакала в третий раз за неделю, но теперь это было по-другому, с улыбкой. Заставлять ее плакать вот так — можно.
Василиса плакала отчасти потому, что про себя напевала другую песню: о том, как она босиком и самая первая найдет рассвет и по кому-то сильно будет скучать всеми дождями и ливнями. Петь ее вслух Бестужева не собиралась, потому что плакала не только из-за этого.
— Очень красивая, — сказала она и взяла из рук Марка предложенные салфетки. — А кто поет?
— Александр Лапчев. Меня к нему на концерт подруга водила, песни в записи нет. Может, видео какие-то есть в интернете… А вот аккорды, главное, есть.
— Ксюшка? — спросил Марк.
— Ксюшка.
— Дай гитару, я тоже одну спою, — Василиса поманила рукой и аккуратно забрала себе инструмент.
Она играла по механической памяти, наверное, самое сложное произведение в своем репертуаре. Почему-то именно эту песню не записывала и никуда не выкладывала. Почему-то хранила лишь для себя и редко пела при Полине под дешевое плодовое Fudzi с вишней или при Арчи (все равно что в одиночестве, Арчи как сожитель в комнате не считался за постороннего). Выучила уже после общаги, а большая часть публики там и осталась.
Перебирать именно эту мелодию было в своем роде медитативно. Низкие тона перетекали друг в друга как артерии рек, их истоков и устьев, избавляли от слез и гипнотизировали.
Забери меня к себе
Я так устал бежать за тобою вслед
Играли руки на автомате, потому Василисе, в отличие от Тима, было дозволено видеть лица слушателей, их застывшие выражения, спокойные и в то же время отчего-то напряженные. Это виделось в сутулости, скованных плечах, осторожном дыхании.
Василиса впервые им пела вот так.
Открой глаза, закрой лицо руками
Она же наоборот прикрыла их, заплаканные, со слипшимися ресницами и потекшей тушью. Разулыбалась под светом лампы, словно лучами солнца.
Свет, я хочу увидеть свет
Между нами
Открыла.
Это, видимо, такой новый способ объясниться друг с другом — через песню, манеру, взгляд а-ля «ну, как тебе» или «ты же все понимаешь». Что-то новое, кроме попыток поговорить откровенно, чтобы солгать или промолчать, а затем уйти с бережно сохраненными секретами. Что-то новое и недоступное Марку.
Отпусти с невыносимою утратой
Утро… Пойдем домой
Запусти себя в кратеры моей души
Марк слушал Василису и чувствовал, что свои кратеры никак закрыть не может, а в них лезут и лезут. Ощущение того, как тебя ментально вспарывают и зашивают внутри, начало сводить с ума до того, что Марк даже задержал дыхание — единственное, что можно было остановить.
Дыши
Дыхание как по команде врача возобновилось, стало глубже.
Дыши
Дыхание у Василисы то ли заканчивалось, то ли это для выражения — голос постепенно спирало на каждом слове, что придавало неосязаемого отчаяния интонации.
Дыши
Я сам нажму все клапаны
Бестужева сыграла аккорды по кругу еще несколько раз, прежде чем перестала напевать вариации мотива. Марк дышал.
— Мне эта у «Пятницы» тоже нравится, — тихо сказал Тим. — Очень красиво. Лучше, чем на видео в «инсте». Ты ее не записывала же?
— Спасибо… Да не, как-то не хотела. Марк, ты опять залип?
— Ага, — глухо ответил он и поднялся из-за стола. — Я покурить отойду.
Василиса стала повторять в голове все прозвучавшее за последние минуты: каждую строчку, фразу, слово. Разбирала их по кусочкам, листала в памяти этимологический словарик. Может, не надо было тыкать в это «залип». Может, тогда бы никого не спугнула и Марк бы остался.
— Мы что-то не так сделали? — спросила Вася, когда дверь на балкон в соседней комнате захлопнулась с характерным скрипом.
— Да ему все понравилось, я уверен, — сказал Тим и отпил остывший чай. — Он же днем такой был. Загоняется, наверное, не знаю… Слушай, я пойду тоже, поговорю хоть. А ты не волнуйся, это все, — Тим показал пальцем на свое лицо, — на два делить надо.
Он поднялся и хотел было уйти с кухни, но в последний момент повернулся возле аптечного шкафа и добавил:
— Если че, я не имею в виду, что против, чтобы мы вместе пошли, просто, — Тим поджал губы и повертел кистями в поисках закругленных краев, — после вчерашнего как-то, ну, не хочется тебя беспокоить. Я ща пойду на балкон, и я не знаю, в каком Марк состоянии, я не знаю, че он сейчас может наговорить, и ты сама все понимаешь. Короче, я поговорю с ним и в крайнем случае удар на себя приму, вот.
Вася прыснула и сквозь смех сказала:
— Ты как в бой собираешься!
— Типа того, — ответил Тим с улыбкой. — В общем, я прям парюсь пока, если что-то случится с тобой, поэтому... Я не запрещаю ничего, если хочешь, то…
— Да все нормально, иди. С ним я потом если что по дороге в Москву поговорю, шестого же летим, послепослезавтра.
«Два полных дня осталось», — посчитал Тим, достал из шкафа парку и накинул на плечи. Сделалось как-то душно, захотелось померзнуть немного.
Переступил порог балкона — расхотелось. Холод пробрал до костей, а на полу под открытым окном сидел и курил Марк. В пальто, без шарфа и шапки. Первым делом Тим подумал схватить Маралина за шиворот, мол, нечего морозить пятую точку на балконе, затем подумал, так никакого разговора не завяжется. В итоге Карельский присел на корточки рядом, взял сигарету из красно-белой пачки, которую протянул Марк, и закурил.
— Не холодно?
— Не. У меня подклад хороший.
Тим помолчал пару секунд и подумал: «Вот и поговорили». О чем там осторожно и красиво узнать собирался — забыл. А подклад пальто у Марка хороший, да.
— Как себя чувствуешь?
Марк вспоминал кадры из «Ганнибала», где человека подвешивали на крючки за частично снятую в форме крыльев кожу со спины. Что-то такое и чувствовал, разве что не был трупом.
— Мне кажется, я вот-вот ебнусь.
— В плане?
— Я не про это, песни мне понравились, правда, я про вообще. До универа все было таким одинаковым. Я вам с Васей что-то рассказывал, но это не все. Всего не расскажешь. И это все почему-то должно навалиться в одно время. Сессия и все остальное. И я все еще не чувствую себя готовым к этому…
Посмотри на меня, Тим, я же разваливаюсь.
— Помнишь, вы сказали, я залип?
Меня догоняет и сжирает то, с чем я не разобрался раньше.
— Знаешь, на что это похоже? Вот есть ты, Вася, Пермь, я тоже есть. Моргаю, и пока глаза на секунду закрыты, я уже нихуя не здесь… И в последнее время меня так отбрасывает все дальше. Мне кажется, однажды я открою глаза, но этого всего не будет. Ни тебя, ни Васи, ни меня.
Может, проще перестать моргать.
— Или вот, я слушал вас, песни, понимаю, что мне нравится, а внутри от этого понимания все как ножами изрезано. Как будто я не хочу этого понимать. Вчера, когда мы лежали вместе, так больно не было. Может, потому что я выпил… Но я же не могу постоянно пить.
Марк понурил голову и подобрал колени к себе.
— Ты думаешь, я бред какой-то несу, да?
— Нет, Марк, я так не думаю.
— Тогда что ты думаешь?
Тим вдохнул табачный дым, выдохнул и присел на пол рядом, соприкоснувшись плечом. Так что-то воспринимать сразу становилось легче, до странного. Не через кожу и слои одежды ведь человек доносит свои мысли. По крайней мере, не те, что касаются каких-то личных вещей, укрытых от других. А Тим все равно что-то расслышал в молчании, хорошем подкладе, рубашке и коже.
— Я видел на экране блокировки у тебя кучу пропущенных от мамы, и я слышал с сентября, как ты обычно сливаешься со звонков от нее. И при этом я помню, какой ты был, когда увидел ее в том ресторане случайно и подошел к ней, поговорил. У тебя очень редко этот живой блеск в глазах появляется, вот тогда он был. Наверное, ты устал отталкивать от себя ее и других людей, и при этом хочешь совсем другого. А по-другому ты будто не умеешь. Вот, что я думаю.
Тим не видел, но мог бы поклясться, что блеск в глазах Марка так и не появился волшебным образом. И тем не менее внутри было немного радостно от того, что ожидания насчет истерик не оправдались. И немного грустно от мысли, что у Марка не осталось сил на это.
— Прости, если резко как-то сказал…
— Да все нормально, — вполголоса ответил Марк и затянулся сигаретой. — Ты все правильно сказал. Не умею.
— Ты понимаешь, что это бессмысленно? Мама от этого не перестанет быть мамой, а мы с Васей давно не чужие. Если бы ты правда хотел ни с кем не сближаться, ты бы изначально нас не подпустил и тем более за Василисой не бегал.
А двоюродный брат не перестанет быть двоюродным братом.
— Тим, ты считаешь, я тебе не чужой человек?
— Конечно.
— Даже если ты многое обо мне не знаешь?
— Даже так. Ну, не рассказал сейчас, расскажешь потом, если захочешь. Какая разница.
— Даже если это что-то поменяет?
Тим взял Марка за руку и слабо сжал ее, поглаживая большим пальцем тыльную сторону ладони. Как-то так же брал за руку тайком в метро среди толпы, университете под партой или на лестницах без людей. На балконе ни от кого прятаться было не нужно, а привычка осталась.
— Да ничего это не поменяет. Это же все еще ты. Людей ты явно не убивал, в конце концов.
— Помнишь, ты говорил, есть вещи, которые могут заставить тебя отвернуться?
— Я в любом случае сначала тебя выслушаю. Ты, вон, от каждой второй хуйни отворачиваешься, и ничего, живем как-то.
Марк улыбнулся, и в его взгляде все же промелькнула жизнь.
