***
Впрочем, сначала были звуки. Треск поленьев, скрип деревянного пола, знакомый голос, поющий знакомую песню... Были чувства – мягкое одеяло, окутывавшее его, согревающее и уютное, кровать, накрытая шкурой, чтобы удобнее лежать. Приятный аромат трав, перебивавшийся более стойким и сильным запахом рыбы. Покалывание на кончиках пальцев, слабость в конечностях, казалось, что любое движение будет для него смертельным. Но страх... Страха не существовало. Любопытство. Интерес. И в какой-то момент белоснежные ресницы затрепетали, веки задрожали, а затем эльф распахнул свои необычные глаза. Наполовину золотые, словно янтарь, пронизанный солнечными лучами, наполовину фиолетовые, будто аметист, наполненный сиянием луны. Он поморгал, зрачки то расширялись, то сужались, но, в конце концов, пелена спала, перед глазами, наконец, предстало то, что окружало его всё это время. Над ним была крыша то ли из соломы, то ли из множества тонких сухих веток, выложенных рядами. Несмотря на то, что материал казался ненадёжным и неустойчивым, от осадков он явно защищал – внутри было тепло и сухо, весело трещал огонь, но зато не было и запаха дыма. От конькового бруса шли четыре широких стропила из брёвен, на которых и строился каркас из тонких досок, крытых той самой соломой. Стойки, укреплённые подстропильными ногами, соединялись ещё одним брусом. На нём висели пучки каких-то трав, чеснока, сушёная рыба. Никакой отделки, никаких украшений, но что-то очаровательное, домашнее, атмосферное... И при этом прочное, суровое. Затем Аббаккио не без труда повернул голову сначала в одну сторону, потом в другую. Дощатые стены с круглыми стойками, утеплённые мхом, деревянная мебель, не слишком изящная, но простая и исполняющая своё назначения – стол, несколько лавок, полки, кровать. Вдали – две небольшие деревянные двери, ведущие в ещё две комнаты, по бокам – пара небольших окон, застеклённых непрозрачным стеклом, больше нужных для освещения. Впрочем, эту же функцию исполняли грубые металлические подсвечники на стойках – всего их было восемь – и широкий каменный очаг в центре комнаты. Как раз-таки там и трещали весело поленья, которые сейчас туда подкидывал незнакомец, чей голос Аббаккио так часто слышал в своём долгом сне. Не имея сил пошевелиться или издать хотя бы звук, снежный эльф продолжил изучать своего спасителя, который так удачно сидел прямо у огня, позволяя разглядеть каждую черту своего лица. Сохрани Аури-Эль... Перед ним был смуглый человеческий юноша, повидавший около двадцати зим, не больше. Явно привыкший жить своим физическим трудом, он был сложен довольно крепко, хоть и строен. Будь его рост равен росту самого Аббаккио, то неизвестный казался бы таким же худым. Сильные руки с широкими и мозолистыми ладонями, обветренные, местами покрасневшие – это уже след, оставленный холодными воздухом и водой. Сейчас незнакомец чистил рыбу, и эльф догадался: рыбак, оттого и смуглый – долго находится на свежем воздухе в любую погоду; то же самое объяснение и для состояния рук. Это был простой труженик, закалённый жизнью в суровой стране. Однако лицо обычному работнику не подходило. Немного обветренное, без каких-то аристократических черт, оно было по-своему очаровательным, будто бы излучало какой-то добрый, мягкий свет. Припухлые губы, прямой, слегка вздёрнутый нос, высокие скулы, но совсем не острые, их форма смягчалась округлёнными щеками, тоже немного пострадавшими от ветров. Но прекраснее всего были глаза – синие-синие, не слишком яркие, скорее, цвета морской глубины, впитавшей в себя мрак ночи. Этот холодный цвет казался теплее огня в очаге, потому что был наполнен добротой и милосердием, которые Аббаккио прежде видел в глазах своих учителей, прелатов в долине, очень и очень давно. Тепло, окутывающее этого человека, не омрачали даже волосы цвета воронова крыла, короткие и прямые, на макушке необычно заплетённые и падающие чёлкой на высокий лоб. Возможно, что тень и делала глаза темнее, приглушала таящийся в них свет, скрывала его и прятала, как и этот грубоватый, деревянный дом, не слишком большой и наверняка не слишком примечательный снаружи, хранил внутри согревающий очаг и тёплого, сердечного, спасающего жизни человека. Какое-то время поражённый эльф продолжал смотреть на Бруно, изредка моргая, но затем из его груди вырвался тихий стон. В тот же момент юноша поднял глаза на кровать и на миг оцепенел, глядя на очнувшегося Аббаккио, затем подскочил и почти что подлетел к нему. – Вы в порядке? Что случилось? Где-то болит? – голос подрагивал от беспокойства. Резко откинув одеяло в сторону, Буччеллати быстро оглядел эльфа с головы до ног, его внимательный взгляд останавливался на всех повязках, всех ранах, царапинах и повреждениях. В голове билась мысль: «Только бы не открылись, только бы не начинать всё с нуля».***
Аббаккио даже вздрогнул, когда незнакомый юноша вдруг подбежал к нему и начал говорить что-то на непонятном языке. Судя по интонации, это были какие-то вопросы, но о чём? Скорее всего, о самочувствии, возможно, человек решил, что ему стало больно или плохо? Точно эльф не знал, поэтому продолжал следить за поведением незнакомца. А тот вдруг сорвал с него одеяло и откинул его в сторону, это резкое движение заставило напрячься – мало ли, что мог внезапно удумать этот юноша. Но тот стал внимательно его разглядывать, останавливая взгляд на каждой перебинтованной ране, коих было немало. Аббаккио, неожиданно для себя, смутился от такого беспокойства, такого пристального наблюдения. От этого он почувствовал себя даже более уязвимым, чем в какой-либо битве. На бледных щеках даже выступил румянец, очень лёгкий, практически незаметный. Ему даже вдруг подумалось, что это волнение со стороны незнакомца выглядит... Трогательно? – Я в порядке... – его бархатный голос дрогнул лишь раз, всё от того же смущения, на миг Аббаккио даже опустил глаза, не понимая, что на него нашло, что происходит. Затем он вновь поднял их на незнакомца, уже более уверенно повторяя: – Я в порядке. И тут же эта уверенность ушла, когда Аббаккио заметил растерянность, непонимание в глазах человека. Тот его не понимал! Для него слова мужчины были такой же загадкой, как и для самого снежного эльфа слова этого незнакомого юноши.***
Бруно Буччеллати впервые в жизни столкнулся с тем, что не мог понять собеседника. От этого он почувствовал себя ужасно неловко и даже глупо. Впрочем (и за это юноша отвесил себе ещё один подзатыльник, укоряя себя в такой промашке), этого следовало ожидать – ведь никогда прежде за всю жизнь в Скайриме не встречал таких прекрасных существ, как этот загадочный незнакомец. Разумеется, он не из Скайрима! Разумеется, они говорят на разных языках. – Головой надо думать, Буччеллати, го-ло-вой, – устало выдохнул Бруно, обращаясь сам к себе, чувствуя, что начинает сгорать со стыда. Но тут же опомнился: раненый очнулся, ему, возможно, нужна помощь! Он наверняка в ещё большей растерянности, чем сам Бруно! – В... Всё в порядке! – осторожный шаг назад; юноша поднял руки в успокаивающем жесте. – Я не обижу... – медленно проговорил он очень спокойным и умиротворяющим голосом, затем, помогая себе жестами, попытался объяснить, что просто хочет осмотреть раны незнакомца и не причинит ему никакого вреда.***
Аббаккио к этому времени смог вернуть себе полное равнодушие и теперь спокойно наблюдал за человеком, который худо-бедно объяснял ему, что пытается сделать. Теперь эльф и сам не мог понять, почему так разволновался и смутился, ведь для этого не было никаких причин. Его благородно спасли, лечили какое-то время, причин для тревоги не было никаких. Поэтому мужчина благосклонно кивнул, расслабившись и ожидая дальнейших действий незнакомца.***
Получив беззвучное, но, без сомнения, согласие спасённого, Бруно приступил к осмотру. Осторожно приблизившись, он начал снимать повязки и осматривать скрытые под ними повреждения. Увиденное его обрадовало – почти все раны зажили, осталась лишь неглубокая царапина и небольшое покраснение на руке, где когда-то была опухоль. Можно сказать, что эльф легко отделался; никаких серьёзных последствий для здоровья, ещё несколько дней под наблюдением – и он полностью свободен, может идти, куда вздумается. Сердце Буччеллати от этой мысли кольнула иголочка досады. Опять появились все те мысли, которые до этого он заталкивал куда-то в дальние уголки своего сознания, чтобы не расстраиваться и не отвлекаться от заботы о раненом. Но теперь его ничто не отделяло от факта, причинявшего боль и погружавшего в отчаяние: скоро Бруно вновь останется один. Незнакомец исчезнет, растает, словно снежинка, внезапно упавшая на тёплую ладонь, и не останется ничего, кроме таких же хрупких воспоминаний, которые увянут, зачахнут с годами. За годы одиночества юноша и не думал, что может привязаться к кому-либо, что чьё-то присутствие станет ему так необходимо; но спустя несколько дней всё закончится. Он вновь будет одинок. Буччеллати так глубоко погрузился в эти грустные мысли, что не заметил, как завис, замер, не издавая ни звука и чуть сжимая чужое тонкое запястье, не слишком сильно, но всё же ощутимо. Юноша свёл чёрные брови, его обычная улыбка угасла, глаза будто бы потускнели. По привычке он закусил губу; из-за полного погружения в свои мысли почти не ощущал боли и всё сильнее сжимал зубы, пока вниз не покатилась капля крови, напоминавшая блеском драгоценный камень. Так Бруно задавливал печаль ещё с детства, когда ушла мать, когда погиб его отец... Когда он остался один.***
Аббаккио наблюдал за тем, как человек осторожно, не причиняя неудобства или дискомфорта, снимает бинты, внимательно изучает раны. Прикосновения тёплых рук, немного мозолистых, но таких осторожных пальцев никак его не тревожили. В этом было даже что-то приятное: эльф уже и не помнил, когда в последний раз кто-то касался его так аккуратно и бережно. Если это и было, то до захвата Забытой долины Преданными, а это было очень и очень давно. Но в какой-то момент незнакомец вдруг замер, сжимая его запястье. Опять же, это было не больно, чужое тепло приятно согревало, но сам факт странной неподвижности человека немного напрягал. Аббаккио повернулся и сам застыл, широко распахнув глаза. Незнакомец, казалось, вот-вот мог заплакать: эти прекрасные синие глаза, прежде наполненные светом и теплом, потухли и будто заледенели, и только где-то в самой их глубине читалось вполне осязаемое чувство. Боль. Мучительная, обжигающе холодная, сдавливающая и терзающая боль. И тут же странное поведение юноши стало понятно. Такой же взгляд Аббаккио видел в своём отражении после того, как остался совершенно один. После того, как все любимые, близкие и родные ему погибли в страшных муках от тех, кто когда-то был их сородичами. После того, как день за днём эльф не жил – выживал среди льда и снега, мечтая перемолвиться хоть одним словом с кем-то, кто понял бы его. Такой же пустой взгляд был у него, когда, казалось, даже его бог отвернулся от него. Но тогда у Аббаккио не сжималось так сердце, не пропадала способность дышать. Тогда он не был так потрясён собственным состоянием. Но это чувство в глазах другого, пусть и совсем незнакомого человека... Который был рядом с ним это долгое время, пел ему, заботился о нём... Это чувство ранило сильнее. И капля крови, пробежавшая по смуглому подбородку, показалась эльфу его собственной. Аббаккио осторожно высвободил руку лишь затем, чтобы сжать ею чужую, сплести свои тонкие бледные пальцы с загорелыми и мозолистыми. Другой рукой он так же осторожно, как и незнакомец когда-то, провёл по чужой щеке, аккуратно заправляя на удивление мягкие чёрные пряди за чужое ухо. Фиолетово-жёлтые глаза, полные тревоги и даже страха, встретились с пустыми синими... И те ожили, вновь заблестели, вновь наполнились чувствами.***
Бруно несколько раз моргнул, пытаясь осознать, что вдруг случилось. Затем до него дошло, что прекрасное лицо спасённого им эльфа находится прямо напротив и излучает беспокойство, а чужие руки так бережно и нежно касаются его. «Он волнуется за... Меня?» – простая мысль вдруг оглушила его, одним ударов уничтожив его страхи, опасения и печаль. Буччеллати почувствовал, что ярко краснеет; осознал, как глупо это выглядит – и покраснел сильнее. Затем робко улыбнулся, стирая свободной рукой каплю крови и произнёс: – Всё хорошо, – и Аббаккио его понял.