Пережить можно все — даже самую страшную боль. Только тебе нужно что-то, что будет тебя отвлекать Чак Паланик
С волос чередой стекали капли, оставляя блестящие дорожки на щеках и шее. Находясь в теплой комнате, Ханджи тряслась от леденящих мурашек, бегающих по всему телу. Безуспешно пыталась унять дрожь в руках. Сердце ее бешено качало потоки крови, тупой болью отдающиеся в висках. Закрытая дверь пугала неизвестностью, прятавшейся за ней. Ей хотелось кинуться, дернуть ручку со всей силы так, чтобы вырвать старый замок с концами, но она сидела, словно закованная невидимыми цепями, изредка нервно покачиваясь, напряженно смотря на дверь, боясь потерять бдительность хоть на мгновение. Деревянные стены сужались, а потолок опускался — она клялась, что видела это. Вокруг яркие плакаты-календари и только один из них, самый новый, выпущен в год ее рождения. Черно-белая женщина на нем в красной кофте и с такими же красными губами знала намного больше. Она тонкой кистью подпирала точеный подбородок, указывая на до отказа забитый деревянный шкаф со стеклянными окошками в дверцах. Даты, месяца, годы перемешивались, путались на глазах, то выступая вперед, словно желая намекнуть на что-то, то снова отступая назад, теряясь навсегда. Какие-то даты выделены: 7 августа, 25 декабря, 18 мая, 31 декабря, 28 октября… Была какая-то система: что-то обведено в круг, что-то отмечено галочкой, что-то зачеркнуто. Некоторые даты повторялись из года в год, некоторые — упоминались единожды. Ханджи никогда не чувствовала паранойю сильнее: она действительно сидела и пыталась разгадать систему, которой, скорее всего, не существовало. У нее было время, была возможность залезть в каждый ящик. У нее, черт возьми, было официальное разрешение. Почему сейчас желание сделать это стало невыносимым? Особенно ее пугал стул, который перекашивало на левую сторону. Она не решилась отодвинуть его раньше, хотя и думала об этом. Вряд ли пол ровный, но дизайнерское решение сдвинуть единственный коврик под этот проклятый стул, наталкивало на определенные мысли. Ханджи вскочила с кровати. От зашкалившего сердцебиения тошнота подступала к горлу. Она и шага не успела сделать, как открылась дверь.10 часами ранее
На вокзале кроме них и работников из людей только безутешного вида существо неопределённого пола. По молчаливой договоренности к нему никто не подходил. Существо спало на скамейке в дальнем углу, иногда издавало нечленораздельные звуки, интонационно похожие на ругань или крики помощи. Ханджи держала рюкзак на коленях и бросала взгляд в этот угол, анализируя что-то известное ей одной. Впервые ее больная коммуникабельность могла быть на руку. Их позвали на зимние каникулы с однокурсниками снять дом. Возможно, только ее, но это абсолютно не важно, потому что она-то в конечном итоге позвала его, и всё сошлось. В любом случае, это лишь повод. Ривай не смог бы объяснить, что между ними происходило. Они даже схематично не поговорили после того, как он впервые ее поцеловал. И можно обвинять в этом нехватку времени, ведь и правда могли не пересекаться больше недели, но как-то привычней было копаться в себе. Ривай злился, потому что считал себя виноватым в том, что они застряли. Как назло, именно здесь. Напрягали не только догадки о том, сколько человек оставили здесь следы своего существования, и даже не месиво грязи от растаявшего снега на полу. У него голова болела от осознания близости этого места. Из новостей: послезавтра новый год, который они, вероятно, романтично вдвоем отпразднуют на вокзале. Ей он тем не менее озвучил другое: — Сказали, что завтра можем уехать, если дорогу наладят. Но охранник, у которого ты выпросила карту, по секрету сообщил, что никто ничего не наладит. — Мы всё еще можем уехать обратно? — Ханджи не выглядела расстроенной. Веселой она, безусловно, тоже не выглядела. А еще не выглядела обвиняющей его, но легче не становилось. — Завтра, по тем же билетам. — Значит спим здесь, — она убрала рюкзак на соседнее сиденье. Посмотрела по сторонам в поисках чего-то отдаленно напоминающего спальное место. Будто специально обделила вниманием их проснувшегося соседа. Крошечный вокзал, напоминающий обычное одноэтажное здание, состоял из трех помещений: зал ожидания, общий кабинет для всех работников и туалет. Серый выступал не просто доминирующим, практически единственным цветом в интерьере. Будто без него жизнь в поселке была недостаточно рутинной. Тепла хватало, чтобы если не снять, то хотя бы расстегнуть зимние куртки. Металлические сиденья, конечно, всё равно оставались ледяными. Хотелось выписать премию тому, кто додумался обставить ими весь вокзал. Три скрепленных между собой сиденья в ряд, разделенные твердой высокой ручкой, которая по необъяснимым причинам не опускалась, а ведь по логике должна. На нее же даже локоть положить невозможно, поэтому напрашивался вывод, что эта конструкция вовсе не преследовала целью удобство. — Компания у нас тем более тут такая интересная, — озвучила свои мысли Ханджи. Ривай не успел подумать о том, действительно ли ей казался этот человек интересным, или она говорила с сарказмом. Мужчина — теперь уже стало понятно, поднялся со своего места, залипая глазами в одну точку. Очень худой с почти черной кожей, покрытой язвами. Он был одет в растянутую кофту, слишком легкую для нынешней погоды. Настолько жуткий, что сложно отвернуться — внутри всё застывало. Огромные впавшие бледно-голубые глаза, напоминавшие взгляд самой смерти. Он резко посмотрел на них. — Зд… Не позволив Ханджи договорить, Ривай поднял ее на ноги и потянул к выходу. Процедив на ухо: «Быстро идем отсюда». — У тебя всё с башкой в порядке? — оказавшись на улице спросил он. — «Здравствуйте»? А чего рукой не помахала? — Я бы помахала, если бы не ты. Сам невоспитанный, и мне мешаешь. Нам с ним всю ночь сидеть, не очень-то хочется, чтобы он думал, что нам страшно. — Очкастая, он убьет тебя. В лучшем случае. Она неопределенно пожала плечами и отошла в сторону, вглядываясь в идеально чистое небо: — Кому суждено быть повешенным, тот не утонет. — И ты думаешь, что должна умереть от того, что какой-то алкаш пырнет тебя ножом на вокзале? — Он не алкаш, он обколотый, ты видел язвы? И никого он бы не тронул, ему два понедельника осталось в таком состоянии. — Очень рад, что ты осведомлена, — не смог бы ответить, что его раздражало больше: ее назидательный тон или необычные познания. Ривай потер виски в попытке запустить мыслительный процесс. Голова на свежем воздухе болела куда меньше. Обратно они не вернутся — это он решил точно. Там холодно, грязно, негде спать. Алкаш-наркоман даже если уйдет, может вернуться. А у Ханджи талант находить приключения на свою пятую точку. И еще, как выяснилось, судьба умереть заколотой. — Дай карту, — отрезал он и протянул к ней руку. Ривай для вида пробежался глазами по графическим обозначениям. Удивительно, сколько лет прошло, а они даже карту не перевыпустили. Он знал эту местность и уверен на девяносто процентов, что смог бы найти нужное место. Но с Ханджи ему хотелось бы быть уверенным на сто. Лучше на двести. — У моего дяди здесь дом, он в нем не живет, но иногда вынужденно ночует. Я бы не сказал, что близко, но можно дойти пешком. — Отлично, веди, — она воодушевилась и сделала несколько самоуверенных шагов вперед, пока Ривай не развернул ее в бок. Без объяснения направляясь в нужную сторону. Они прошли несколько десятков метров, прежде чем выйти к клочкам цивилизации. Деревянные домики, рассыпанные в хаотичном порядке, встречали их необъяснимым чувством уюта. Серый дым столбами поднимался от каждого. В окнах жизнь шла своим чередом. Легкую улыбку вызывали стекла, на которых с другой стороны детские пальчики теплом рисовали узоры. Глаза с непривычки резало от обилия блеска: на земле, ветках деревьев, да и везде, если честно, от густого снегопада. Снежинки прилипали, поэтому через некоторое время они и сами стали частью сверкающего белого изобилия. Ханджи не особо нравилась зима, она в целом не понимала, как можно выделять какое-то время года. Но вот, что ей нравилось — рассматривать не желающие таять ледяные кристаллы. В школе говорили, что каждая снежинка уникальна, и второй такой же просто не существует. Она не знала, насколько это правда, но идея интересная. Получается, те неповторимые рисунки, на которые она смотрела, больше никто никогда не сможет увидеть. Звучало немного грустно и очень волнующе. Идти по непротоптанной дороге, поднимающейся в гору, становилось тяжелее. Хруст снега смешивался с шумом поездов вдалеке и их дыханием. Морозный воздух заполнял легкие и оставлял покалывание на открытых участках кожи. Ривай не любил то, как он выглядел зимой. И без того бледный, а от холода совсем белый, он наверняка сливался с каждым сугробом. Красные щеки тоже шарма не придавали. Слишком много одежды, не позволяющей двигаться в полную скорость. Он обернулся, чтобы поторопить Ханджи, шаги которой перестал слышать. Не удивился, увидев ее завороженно смотрящей на падающий снег. Почему ей так нравилось застревать на подобном? Снежинки, звезды, жучки, листочки, цветочки — ее привлекало всё, что только можно. Находила в этом что-то особенное, видела то, чего другие не замечали. Хоть убей, он не мог разделить подобного энтузиазма. Румянец у нее розовый, почти естественный. На Ханджи снег ложился хлопьями, оставаясь на ресницах и волосах в виде контрастных искорок. Не застывая, образовывая седую корку, как на нем. Он все равно считал, что теплые времена года идут ей больше. Но глаза у нее одинаково горели, что сейчас, когда она смотрела на снег, что осенью от листопада. От смеха горели так, пепел мог зажечься снова. У него пульс прекращался из-за нее. Зашкаливал в основном тоже из-за нее. Объективно красивой вряд ли ее можно назвать. Очаровательной — определенно. Цепляющей — без сомнений. Поэтому возле нее постоянно кто-то находился, что невероятно раздражало. Он не из тех, кто сам попался, это точно. В какой-то момент бесы в ее голове раскидали мусор по углам, провели открытое голосование и выбрали его жертвой. Теперь поставляют ее ему, как тот яд, который по началу оказывает эффект противоядия, на самом деле отравляя сильнее. — Не отставай, — предупредил Ривай, вытряхивая из головы странные ассоциации. Замер, когда почувствовал прилетевший в плечо снежок. Медленно набрал воздуха в грудь и громко выдохнул. Раз… Звонкий смех волнами отражался от всех сторон. Два… «Я и не думала, что попаду» — искренне обрадовалась Ханджи. Три… — Молись, очкастая, просто молись. Он зачерпнул горсть снега, медленно придавая ей в руках нужную форму. Ханджи смотрела в глаза, очень собой гордясь. Показательно стояла на месте. Она побежит влево — читал Ривай в каждом движении. Да ей и некуда больше. Как по команде, она кинулась в бок. Засмеялась громче от попадания в спину. Ривай догнал ее меньше, чем в три секунды. Обездвижил оба запястья, прижав друг к другу на груди. — Нет, ну, пожалуйста! — Ханджи не могла четко проговаривать предложения от недостатка воздуха. Ей было немного смешно, немного даже страшно и очень, очень интересно. — Всё же честно! Один раз я попала — один ты. У нас ничья. — Кто тебе, наивной, сказал, что я играю честно? — Ривай в одну уверенную подсечку уронил ее в снег. Позволив, правда, при этом схватиться и утянуть за собой. Ханджи почувствовала, как сдавило грудную клетку. Ривай просверлил бы в ней дыру взглядом, если бы был на это способен. В планах было заставить ее нервничать или извиниться. Но, когда она без шуток испугалась, беззвучно открыв рот и широко распахнув глаза, он сам чуть не умер. Она успела закрыть лицо, приложить ладонь к его затылку прежде, чем на них свалился большой кусок снега с веток, заставив скатиться с горы, поменявшись несколько раз местами. Ривай вытряхивал снег из капюшона еще добрых минут десять. По мнению Ханджи и по законам физики, сие действие было преувеличено. Всё, что не смогла вытряхнуть она, уже давно растаяло, распределилось по телу и перестало приносить заметный дискомфорт. Дорога довольно скоро резко сузилась. Деревья стали массивнее, дома встречались всё реже. Последние Ханджи видела с час назад, до того, как они преодолели преграду в виде узкого пространства между двумя заборами. Высокие макушки сплетались друг с другом в паутину над их головами, от этого здесь было заметно темнее. Если раньше тишину можно было назвать умиротворяющей, то теперь она вызывала физический, инстинктивный страх. Глаза подстраивались под темноту и иногда улавливали мелкие детали вроде движения веток или промелькнувшей тени. Кровь пульсировала в ушах. Единственным различимым звуком стало собственное дыхание и хруст под ногами. Ханджи порядком устала, замерзшие до костей ноги отказывались передвигаться. Ривая она вообще перестала слышать, что было странно, потому что сама дышала слишком громко. И, кроме как упрямо поддерживать свой организм, уже не была способна ни на разговоры, ни на анализ обстановки. Почти успела обрадоваться, когда за очередным безжизненным поворотом показалась горстка домов. Они выглядели совсем старыми, возможно, заброшенными: покосившиеся стены и лежащие, либо совсем отсутствующие заборы. Вероятно, кто-то тут всё же жил, потому что так сильно угнетающая тишина теперь уживалась с разнообразными наборами звуков, слышимыми даже при таком снегопаде. Разговоры, шепот, плачь, лай собак — она не могла разобрать. Одна волна накладывалась на другую, делая задачу идентификации совершенно невозможной. — Будь готова к тому, что этот дом не в лучшем состоянии, — не поворачиваясь, проговорил Ривай. В ответ Ханджи поспешно кивнула, только потом осознав, что он этого не видел. Они подошли к забору, который, на удивление, выглядел достаточно надежно. Ривай остановился и крайне хладнокровно сказал: — Если кто-то будет внутри, мы разворачиваемся и идем обратно без лишних вопросов. — Хорошо. Нет. Вообще не хорошо. Ханджи знала, что обратно она дойдет, если только он на руках ее потащит, и то, скорее всего, они замерзнут по дороге. Если цена кровати и тепла заключается в знакомстве с Аккерманской семьёй, то — пожалуйста. Не уверена, что в принципе существовала цена, которую она не была согласна сейчас заплатить. Татуировка, убийство, каннибализм — ничего из этого уже не казалось таким страшным, как то, что она уже черт знает сколько по времени не чувствовала пальцы на руках и ногах. Ханджи сделала вывод, что Ривай тоже замерз, когда он открывал металлический замок. Или сомнительную конструкцию, выполняющую роль замка. Он откручивал странную штуку, похожую на гайку, убирал руку, матерился, дышал на пальцы, чтобы их согреть, и продолжал снова. — Скажи честно, мы взламываем чужой дом? — по привычке натянуто улыбнулась она, снова думая о том, что спиной он этого, конечно, не мог видеть. Калитка открывалась тяжело с истошным скрипом, способным заглушить непрошеные мысли. Слой снега доходил до середины икры и значительно усложнял путь, хотя и намекал на то, что никто до них здесь не присутствовал продолжительное время. Они прошли сквозь пространство, обнесенное плоской крышей от забора. На земле лежала тонна припорошенных снегом непонятных инструментов и деталей. Ханджи переступила торчащую металлическую палку и вышла прямо к порогу дома. Тот был маленьким, очень старым. Хотя стены и крыша уверенно ровно стояли и совершенно не намекали на то, что их от смерти отделял легкий ветерок. Темно-зеленая, местами облупившаяся краска ярко контрастировала с зимним пейзажем. Имелось даже некое подобие крыльца, от которого влево уходила выложенная досками дорожка. Ривай молчал и, казалось, действовал на автомате. Умудрялся ловко маневрировать на участке, площадью максимум один квадратный метр, и даже рядом стоящая в растерянности Ханджи, о существовании которой он забыл, ни капли не мешала его удивительной мобильности. Он осторожно дернул ручку входной двери, убедившись, что дом заперт. Еще один хороший знак, хотя, зная Кенни, совсем не достоверный. Он сделал необъяснимый трюк, наступив ногой на металлическую перегородку, расположенную левее двери, и оказался до середины тела на козырьке. Что-то вскрыл или отодвинул, судя по звуку. Рывком спрыгнул оттуда и, посмотрев по сторонам, отряхнул позолоченный найденный ключ. Дверь оказалась надежней, чем изначально представлялась. Ему пришлось навалиться всем весом, чтобы она поддалась. Ханджи ощутила пробирающий до дрожи могильный холод, еще до того, как зашла внутрь. В нос резко ударили запахи сырости и плесени. Она с трудом приподняла онемевшую ногу, перешагивая через ненормально высокий порог. Действительно, будто спускалась в чью-то гробницу. Может, в собственную. — Стой здесь, — отрезал Ривай, а сам прошел вперёд сразу после того, как ударил ногами о порог, чтобы стряхнуть снег. Сделав пару шагов, он остановился и слишком серьезно посмотрел на Ханджи: — Ничего не трогай. Не раздевайся. Вообще не двигайся. Полумрак, окутывающий маленькое помещение, сужал его до совсем крошечного. На улице гораздо светлее, значит, до вечера еще было время, но Ханджи подумала, что обратно идти им не стоит в любом случае. Окно по правую сторону от нее располагалось ниже общепринятых стандартов, поэтому складывалось ощущение подсматривания за кем-то. Если бы с другой стороны стоял человек, нагнувшись, он смог бы увидеть всё, что происходило внутри. Ханджи едва сумела разобрать, что находилось за стеклом: неопределенной формы пристройка, то ли относящаяся к этому дому, то ли просто находящаяся в доступной близости. Ее отделка резко отличалась — выглядела чуть новее. Рядом удачно расположилась огромная куча снега, закрывающая на треть часть пугающего таинственного леса. В темноте сложно что-то разглядеть. Куча на первый взгляд «хлама» не оставляла много свободного пространства. Большая часть вещей накрыта чем-то вроде брезента. Ханджи подошла к столу и пощупала ткань, растерев между пальцев. Тяжелый, плотный материал, предназначенный для защиты предметов от влаги. Ощущение, будто дом служил складом, а не жилым помещением. Хотя, стоящая в углу плита на десяток лет старше самой Ханджи, наталкивала на мысль, что эту комнату использовали, как кухню. Она отдернулась от испуга, встретившись со взглядом на стене. Еле удержала равновесие и приложила руку к сердцу, чтобы сдержать его в грудной клетке. Ее отражение предпочло не отставать и зеркально повторило каждое действие. — Окно, — неосознанно озвучила Ханджи своё заключение. — Внутри дома. Оглядевшись, она насчитала три двери и два окна. В маленькой комнате. Сложно сказать, сколько всего комнат в доме, но конкретно сюда можно попасть пятью разными способами. Нет, шестью. Она заметила отверстие под потолком, ведущее на чердак. Из глубины раздался металлический щелчок. Тишина разбавилась гудением включенных электроприборов. Пол протяжно скрипел и не давал ощущения фундамента. Будто он мог провалиться в любую минуту или медленно уйти вниз, вместе с тобой. Пройдя за Риваем, Ханджи оказалась в еще более темном помещении. Густая, смешанная с пылью, темнота завораживала. Оценить ее полный объем было невозможно. Хотя Ханджи успела подумать о том, каким обманчиво маленьким выглядел дом снаружи. Она удачно задержала внимание на печке, дождавшись громкого: «Иди сюда». Ривай стоял спиной к проходу, копошась в ящике комода. Та комната с окном во внутренней стене, без сомнений, была самой уютной. — Раньше было дохрена, — сам себе возмутился парень, — куда все делись? — Что случилось? Ривай не услышал ее и повернулся только из-за того, что счёл своё занятие бессмысленным. — У тебя есть спички? — он, наконец, обратился к Ханджи. Та отозвалась быстро, задав очевидный, но риторический вопрос: — Откуда? Его куртка и рюкзак лежали на маленьком диване, расположенном в дальнем углу. Сесть на него было нельзя, потому что спальное место упиралось в изголовье двуспальной кровати. Длина дивана подобрана почти идеально к изголовью, не уложились сантиметров в пятнадцать. Ривай вышел, закрыв за собой дверь. Видимо это нужно было расценить как что-то вроде: «Посиди здесь, не скучай». Ханджи села на кровать и поняла, что не встанет под угрозой расстрела. Холод продолжал окутывать тело, а усталость накрыла новой волной. Тяжелое желание отрубиться превращало мысли в тягучее месиво. Она принялась насильно разглядывать комнату, чтобы только занять себя и не уснуть. Здесь всё еще слишком холодно. Это единственное место в доме, которое она с уверенностью назвала бы жилым. Кровать, странно стоящий диван, шкафы, стол, какая-то хрень, торчащая из стены, призванная отопить комнату, когда зажгут печь. Стены увешаны всевозможными плакатами и, в большинстве своем, календарями. Изголовье кровати способно защитить спящего на диване от падения — предположила Ханджи. Вот только он маленький. В теории, если всю ночь спать в позе эмбриона, то должно быть даже неплохо. И девушка задумалась, сколько лет было Риваю, когда он находился здесь в последний раз. Ханджи не знала, сколько времени прошло с того момента, как она осталась одна. Ривай заходил один раз и дал ей выпить что-то адское, по запаху похожее на тридцать мертвых шлюх. На вкус примерно такое же. Она кашляла до слез. Почувствовала, как в груди что-то сжалось, когда поймала на себе сочувствующий взгляд. Горло продолжало гореть. Тело усиленно пыталось вырабатывать тепло. Дрожь была почти невыносимой, а зубы стучали до того громко, что по ощущениям скоро раскрошатся. Она изучила всё, что было доступно глазам, пробежалась по каждому предмету, каждой картине и даже заметила продольные царапины на полу, заслоненные ковром и окончательно прикрытые стулом. — Как успехи? — собрав волю в кулак, она вышла к Риваю. Пришлось с минуту постоять перед дверью, чтобы унять любезную помощь организма согреть ее, но даже так короткая фраза далась ей с огромным трудом. Буквы предательски норовили отделиться и выказать общее настроение. Ривай повернулся. Осмотрел ее с ног до головы, и от этого взгляда ей стало не по себе. Теперь точно нельзя было дрожать, потому что она не уверена, что дело будет в холоде. — Всё сырое, — заключил он. Возле его ноги на полу валялась горка спичек и уже пустой коробок. Валялась. Возле Ривая. — Даже не зажигаются? Он резко развернулся полубоком к ней, демонстративно чиркнул спичкой о коробок, снова выкинул и отвернулся. — Те, что зажигаются, не поджигают дрова. — Много осталось? Ривай сосредоточенно, в трансе, продолжал своё занятие. Игнорировал ее профессионально, как игнорируют маленьких слишком назойливых детей. Движения его казались незаконченными, рваными. Каждый мускул на непроницаемом лице был наряжен до того, что отчетливо стали видны желваки. — Я могу поискать? — предприняла еще одну попытку Ханджи. — Да. — Везде? — Делай, что хочешь, Ханджи, не спрашивай, — нервно выпалил он. Она замерла, нахмурившись. Собиралась уйти, но услышала более-менее привычную шуточную интонацию: — Очкастая, если найдешь труп… — Сделаю вид, что не заметила, — со смехом перебила его. Ривай смотрел на не свои руки. Пальцы, иголками проколотые, теряли чувствительность. Осталось четыре. Четыре спички до признания поражения. Надо было оставаться на вокзале. Зоэ умрет из-за его решения. Будет ли она проклинать его в свой последний час, когда смерть холодной рукой закроет ей глаза и прервет дыхание? Вряд ли, он же будет рядом и умрет плюс-минус в то же время. В академии про них сочинят красивую легенду с разными ответвлениями, где они вдвоем решили сбежать, сыграть свадьбу и затеряться в подполье. Или о том, как один из них, ну очевидно он, убил другого, а теперь бегает от полиции. А может еще что-то получше, там фантазия у людей работает. На предположения об их отношениях особенно бурно. Ривай и Ханджи как-то не сговариваясь пришли к тому, что будут пресекать эти вопросы на корню. Тем самым видимо вызывали их только сильнее. И только сукин сын Кенни будет припадочно смеяться, раздирая глотку, когда найдет их замерзшие сгнившие тела. Три спички до признания поражения. Ханджи создавала посторонний шум. Изредка спрашивала что-то и говорила каждый раз, когда проходила рядом. Ривай отвечал ей, но в основном кивал. Он не слышал ее слов — вместо них только фоновые звуки. Как играющее радио, к которому мозг постепенно привыкает и перестает воспринимать. Ривай отвлекся, не поймав куртку, которую Ханджи кинула в него. — Ботиночки еще тебе нашла на вырост, заберешь? — она вложила ему в руку детские ботинки. Меньше ширины ладони по размеру. Он брезгливо отшатнулся. — Положи на место, — аккуратно протянул обратно, боясь задеть лишний миллиметр. Почему-то начал отчаянно надеяться на то, что ребенок, которому принадлежала эта обувь, жив. И вовсе не его визг и плачь зазвенел в ушах. Две спички до признания поражения. Он обнаружил старые газеты, валявшиеся неподалеку, но и они не помогли. Зажигались сами, создавая едкий дым, от которого щипало глаза, и через слишком короткий промежуток времени обращались в пепел, не успев завлечь в увлекательный танец пламени обернутые ими сырые доски. Газеты он мучил не долго. Его будто ледяной водой окатило. Тишина. Сколько он уже ее не слышал? Сердце больно ударило о ребра. — Очкастая, ты где потерялась? В горле пересохло, голос стал хриплым, а вопрос прозвучал тише, чем планировалось. — Ханджи, ответь, не смешно. Он подскочил. Цвета стали ярче, предметы более резкими. Ривай слышал ветер за окном, проникающий со свистом в щели. Всё вокруг казалось невыносимо медленным, будто его собственные показатели увеличились втрое. Необъяснимая, всепоглощающая тревога заполнила до краёв. Вместе с ней захлестнула какая-то решительная злость. — Богом клянусь, если… Ривай осекся. Шаги. Дыхание за стеной. Дверь открылась с твердого пинка. Ханджи вошла и кинула под ноги охапку дров. — Где? — только и смог вытянуть Ривай. Она достала из кармана куртки не распакованный блок спичек, утерла лоб тыльной стороной ладони и протянула ему. — В бане. Всё сухое и там еще много, — Ханджи усмехнулась. — Здесь год можно жить с такими запасами. Полгода, если быть точнее. Если вдвоем. Где она, еще раз, это всё нашла? Оставив его в полном недоумении, с чувством выполненного долга Ханджи снова ушла. Ривай знал каждый чертов угол этой дачи. Лично драил их до мозолей. Он мог окруженный десятком людей с закрытыми глазами выбраться отсюда по запаху. Пальцы невидимой нитью связаны были со спрятанными тайниками. Но он совершенно, абсолютно, безоговорочно не понимал, о какой бане она говорила. Это место он не считал домом, хотя провел здесь слишком много времени. Ни за что на свете не хотел бы считать. И вернулся сюда так просто. Всего лишь, чтобы Зоэ не мерзла на вокзале. Чтобы она была в безопасности в самом опасном месте в мире, которое только можно представить. Он устало потер виски и открыл блок, вынимая коробок спичек. Покрутил его в руках, не веря, что это происходило на самом деле. Каким идиотом надо было быть, чтобы разрешить ей ходить без присмотра по этому дому, заглядывать во все ящики, найти сучью баню, до сих пор не верится. Он слишком близко подпускал ее к себе. И это невыносимо страшно. До спазма в желудке и подступающего к горлу кома. Где-то на небе видимо все-таки существовал Бог, раз она ничего не нашла. Ханджи появилась рядом самым решительным образом. Ривай ощущал от нее бешеную энергетику. Он видел, что она тряслась от переполняющего куража. Вылила алкоголь, который он сам ранее достал, на старую выцветшую рубашку. Закинула ее в печь. Забрала у Ривая спички. Легкой рукой зажгла одну. Вторую. Третью. Кидала их, хотя внутри и так уже полыхнуло и грозилось выйти за затвор. Ривай с силой убрал ее запястье, выдохнул на спичку и закрыл дверцу. Не имело значения, сколько еще туда бросить: дрова или зажгутся и начнут отдавать тепло, или огонь только обожжёт их сверху, не подарив ничего кроме едкого запаха. — Либо я разожгу огонь, либо подниму этот дом на воздух, — прошипела Ханджи, выдергивая руку. — И оба варианта меня устраивают. Они замолчали, прислушиваясь к печи. Оба вздрогнули, когда послышался треск веток. Глаза Ханджи заискрились, и Ривай позволил себе улыбнуться уголками губ. Это было облегчение, которое вряд ли можно с чем-то сравнить. Конец эпопеи. Дом постепенно наполнялся теплом. Ривай доставал из шкафа стопку постельного белья. Впервые был рад пыли, немного скрывающей резкий соленый запах. Он замер, прислушиваясь к ощущениям внутри себя. Ему до боли захотелось отмыться от накатывающих воспоминаний. Поскольку такая возможность имелась, пренебрегать ей было глупо на его взгляд. Интересно, а рассаду старик не начал выращивать, солить огурцы, лепить пельмени? Наверное, ему пришлось провести здесь очень много времени, раз в доме достроили что-то столь необходимое. Или еще придется. Ханджи на идею растопить баню отреагировала непохожим на нее тихим смирением. Видимо от усталости. Облокотившись спиной о стол, она читала инструкцию на пачке макарон, и всё, что сделала — перевела на него взгляд. О, как ей хотелось сказать: «Делай, что хочешь. Не спрашивай». Жаль поздно пришло в голову. Счёт времени она потеряла, но может это и к лучшему. Ривай в какой-то момент вернулся и сел напротив, не нарушая тишину. Даже если бы у кого-то из них нашлись силы говорить, то вряд ли другой смог поддержать разговор. Хотя они оба предпочли бы слышать что-то на фоне, кроме звуков леса и щелкающего шума электричества. По крайней мере, возможно, стало бы чуть менее неловко. Она поднялась, отходя к плите. Воздух ножом можно было резать от непонятно откуда взявшегося напряжения. Но, стоит сказать, дышать стало легче, когда расстояние между ними увеличилось. — В общем, в физике было сказано, что кипение — это появление пузырьков, — прервала молчание Ханджи. — Пузырьки появились, так что… — Ты что, не можешь понять, кипит вода или нет? — Ривай грубо отодвинул ее от плиты и поднял крышку кастрюли. — Я поставила до того, как ты ушел. Замер на мгновение, сопоставляя состояние воды, собственный голод и примерное количество времени, которое ещё может понадобиться. — Кипит, — согласился он. Ужин, признаться, стоил того, чтобы разрешить Ханджи шастать здесь в одиночку. Не столько из-за вкуса, в котором он не был объективен, сколько из-за самого факта, что ей удалось им что-то придумать из еды. Ривай полагал, что Ханджи, вероятно, уже видела седьмой сон. Это и была главная причина отправить ее в баню первой — не заставлять ждать, пока он смыл бы с себя остатки этого дня. Дом воспоминаниями въедался в кожу, проникал в поры, оставлял на нем обманчиво сладкий, на самом деле гнилой запах. Даже тереть себя здешним мылом всё равно, что расписываться в принадлежности, причастности. Ханджи почему-то этот запах в себя не впитывала. Он пересекся с ней мельком, меньше минуты смотрел в лицо прежде, чем самому отправиться мыться. Чистая среди грязи, с вьющимися мокрыми волосами, покрытая мурашками, она выглядела необычно правильно. Именно здесь. Он вернулся в комнату. Задержался на пороге, внимательно изучая Ханджи. Мгновение назад она подскочила с кровати, не встала спокойно, а будто боялась не успеть. Сделать что? — Что стряслось? — слишком прямой вопрос, но Ривай не знал, как спросить по-другому. Теперь она точно не ответит. — По тебе соскучилась. Хотела составить компанию. Врала. Открыто, нагло смотря в глаза. Добивая улыбкой, похожей на оскал. Вот оскал бы, наверное, его и убедил, если бы он не прочитал в ее глазах неподдельный испуг, когда вошел. — Вали спать, — отрешенно сказал Ривай, потушив свечу. Он бы усмехнулся, если бы не было так грустно. Искренне верить, что ничего общего не имеешь с этим местом, но жить по его правилам. Когда имя, которое ты носишь, впервые прозвучало именно в этих стенах. По ночам не должно гореть ничего ярче свечи, иначе — привлекаешь внимание. Ханджи не двинулась с места. Ривай закатил глаза, догадываясь, во что это выльется. — В чем твоя проблема? — Я не хочу спать у стены. Приехали. — Придется, — настроения на подобный детский сад у него не было, поэтому бесцеремонно толкнул Ханджи в кровать. — Я готова сыграть в камень-ножницы-бумага за место с краю, — она поднялась на коленях. — Я не собираюсь ни во что играть. Ты двигаешься. — Почему я должна спать у стены? — Потому что кто-то должен быть у стены, — загибая пальцы начал он, сопровождая свои слова решительным движением вперед. — Потому что я почти не сплю ночью и, если решу куда-то пойти, то придется перелезать через тебя. Потому что, если кто-то сюда придёт, я должен быть ближе, чтобы иметь возможность что-то сделать. Твои аргументы? Она шумно выдохнула, собираясь с мыслями. — Я чувствую себя у стены, как в клетке. — Значит решено. — Да ничего не решено! От кого ты нас собрался защищать на краю? От серенького волчка? Ривай усмехнулся, прикидывая, насколько герой детских страшилок отлично ложился на того, кто реально мог заявиться сюда в любую секунду. Если до этого он начал раздражаться, то теперь ему стало больше смешно с ней спорить. — Ты наверняка его боишься. — Нет. — Бесстрашная что ли? — с усмешкой спросил он. Ханджи обиженно отвернулась, смиряясь со своим местом на кровати: — Представь себе. — Приму к сведению. Ривай отвернулся, последовав ее примеру. Он не чувствовал тепла от ее тела, не слышал дыхания, что говорило о достаточном расстоянии между их спинами. При удачном стечении обстоятельств, если Ханджи не будет ворочаться всю ночь, они даже смогут не касаться друг друга. Темнота уже была почти непроглядной, но воображение против воли дорисовывало знакомые детали. Из соседней комнаты слышался треск дров, за окном гулял шумный ветер, заметающий их следы. И вроде бы мокрый снег застучал по окнам, предметы увеличились, и он так четко увидел его силуэт… Кенни стоял, склонившись над кроватью, смотря сверху. Выражение лица практически полностью скрывалось под маской густой тьмы, но, казалось, что он, если это всё еще он, улыбался. Слегка наклонил голову, и, вроде бы, оскалил губы, обнажая передние зубы, словно пес, готовый вцепиться в долгожданное мясо. При этом совершенно не двигался, еще больше ассоциируясь с диким зверем, поджидающим добычу. Ривай не помнил, что сказал ему. Наверняка озвучил какой-то вопрос вроде: «Что ты делаешь?» или «Всё в порядке?». Что бы он не сказал, ответа все равно не последовало. Кенни лишь приложил палец ко рту, жестом показывая быть тише, и вышел из комнаты, предварительно махнув, зазывая за собой. Маленький мальчик, все еще напуганный, взял со спинки стула аккуратно сложенную кофту — ночью, после теплой постели, было достаточно холодно — и вышел из комнаты. Кенни нигде не было, и он уже успел испытать облегчение, как вдруг услышал хриплый едва слышимый голос, доносившийся с улицы: — Пошевеливайся, маленький крысеныш, твой любимый дядя хочет кое-что показать, — он медленно тянул звуки, и по спине Ривая в очередной раз россыпью прошелся холодок. Идти к нему он боялся, был просто в ужасе, но перспектива вызвать гнев того, кто сейчас завладел рассудком его попечителя, пугала куда больше. Поэтому он медленно, на ватных ногах и с бешено колотившимся сердцем, вышел на улицу. Кенни стоял, освещаемый лишь скудным светом садового фонаря. — Давай же, подойди поближе, Ривай, — наигранно-ласковый до тошноты полушепот. Идти к нему не хотелось совершенно. Ривай шагнул на несколько сантиметров вперед и внезапно остановился. Он заметил: Кенни стоял босиком на снегу. Вряд ли, правда, того это волновало. С ним и раньше случались какие-то странные наваждения, и Ривай к ним уже почти привык. Но сегодня не обычный случай, потому что он никогда не был частью этих приступов. Кенни разговаривал с собой (или с кем-то еще), мог долго ходить взад-вперед или пялиться в одну точку, но в такие моменты он никогда не проявлял интереса к племяннику. Даже когда тот сам пытался проявить интерес к нему. Он словно уходил в свой другой мир, видел перед собой иную реальность, а потом все возвращалось «в норму». Последние несколько дней выдались трудными, и, видимо, сейчас происходила кульминация. — Не заставляй меня ждать. Тут та-ак скучно, а я давно не весели-ился, — он опять растягивал каждую гласную. Его волосы спали на лоб, но он не удосуживался их поправить. Все стоял и смотрел, гипнотизировал. Зрачки колебались в глазницах. Чем ближе подходил Ривай, тем шире расползалась оскалоулыбка. Когда между ними осталось чуть больше метра, он вдруг произнес: — Запомни, малец: худшее, что может сделать жертва — это проявить любопытство, — и резко подался вперед. Рефлексы сработали быстро, Ривай обернулся и бросился в противоположную сторону. Успел сделать лишь несколько шагов, и, запнувшись о железную палку, торчащую из земли, — сразу вспомнились слова Кенни о том, что ее надо убрать, пока кто-нибудь не напоролся — полетел на присыпанную снегом землю. Следом он почувствовал, как его схватили за ноги. Кенни с силой потянул его на себя, развернув лицом. Действовал адски хладнокровно. Однако маленькое барахтающееся тело начинало действовать на нервы. Точным движением он ударил его по голове. Не успокоился. Еще один удар. А он крепкий, зараза. Мужчина наносил увечья одно за другим, уже не останавливаясь лишь на одной части тела. Волосы окончательно закрыли обзор, но ненасытный монстр, гостивший внутри него, казалось, и не нуждался в визуальной составляющей. Лишь в диком зверском исполинском желании причинять боль. Оно охватило его, полностью завладев сознанием. Он долго спал. Долго выжидал. Долго не лакомился. Маленький Ривай уже давно не сопротивлялся. Он лежал, очень неумело балансируя между мирами. Боль отдавалась пульсирующими толчками, он чувствовал, как его тело на морозе пылало жаром. Лицо разбухло от ушибов, где-то уже запеклась кровь. Обида, непонимание, злость. Страх, что это конец. Вспыхнувший ярким заревом в сознании ужас, что жизни его осталось лишь считанные мгновения. Он вскрикнул. Нет, он, черт возьми, завопил. Заорал во всю глотку. Отчаянно надрывая связки. Как загнанный маленький зверек, приветствующий матушку-смерть. Проходящий обряд инициации. И существо насторожилось. Истошный рев с лязганьем ударил по перепонкам. И в эту секунду его замешательства, Кенни хватило сил вернуться. Мужчина медленно отпрянул. Ему требовалось немного времени, чтобы сообразить, что к чему. Пустые серые глаза встретились с измученными такими же серыми. Начинался легкий снегопад. Он почувствовал покалывание в голых ступнях и понял, что надо убираться с мороза. Все еще не произнося ни слова, Кенни помог племяннику встать. На удивление, Ривай смог сам держаться на ногах и дойти до дома. И это после того, как он почти всерьез решил, что умрет этой ночью. Ветхий, продуваемый всеми ветрами дом практически не держал тепло. Поэтому неудивительно, что, вернувшись в него, они не почувствовали заметной смены температур. Кенни затопил печь. Ривай вслушивался в трескающий забавный звук горящих поленьев, пока мужчина обрабатывал ему раны, некоторые из которых навсегда остались болезненными метками на теле. Оба не решались ничего сказать. А, может, слова теперь уже были лишними. Ривай терялся, не зная, на чем остановить взгляд. Боялся встретиться с глазами дяди и вновь там его не обнаружить. Боялся этих колеблющихся с бешеной скоростью долбаных зрачков, за которыми прятались демоны. Дикие твари, которых он боялся и потому, что иногда думал, что замечал их в самом себе. Кенни оказал услугу. Он взял Ривая за подбородок и, можно сказать, даже с некоторой нежностью развернул лицо, чтобы продолжить обрабатывать ушибы. Мальчик на секунду зажмурился. А следом уже наблюдал за медленно падающими пышными хлопьями снега, едва различимыми через окно. Успокаивало. Интересно, сколько они еще проведут на этой даче? Если снег будет идти всю ночь, уход отсюда может стать серьезной проблемой. Кажется, Ривай слышал утром, как человек механическим голосом вещал о грядущих заморозках по приемнику на кухне. Он не уверен, потому что теперь в его сознании между вчера и сегодня разрослась огромная пропасть. — Ложись спать, — отрешенно сказал Кенни, когда закончил. Он что, пошатнулся, когда выходил из комнаты? Ривай изо всех сил надеялся, что ему показалось. Лишь услышав глухой стук закрывшейся входной двери, он смог относительно расслабиться. Правда, ненадолго. Он лежал, почти полностью укрытый тяжелым пуховым одеялом, безнадежно пропахшем сыростью. Тело до сих пор ныло, и он старался не совершать лишних движений. Кто-то ходил под окном. Со свистом завывал ветер, проникая сквозь щели меж старыми досками. Шел снег, образуя белую пелену на стекле. Где-то далеко-далеко в глубине леса завыл волк, быстро завлекая сородичей в грустную, тоскливую мелодию. Ривай начал плавно тонуть, проваливаться с мягким шорохом в липкие объятия сна, как вдруг резко вскочил, содрогнувшись всем существом, услышав громкий режущий звук повалившегося металла. На этот раз, его никто не звал. Он выглянул в окно по собственному желанию, влекомый неизвестным наитием. Кенни с полной силой ударил в стену, разбивая костяшки в кровь. Он посмотрел в красное месиво на своей руке и будто успокоился. Пришел в себя. Провел рукой по грязным волосам, зачесывая их назад. И неожиданно снова ударил. Ярость, с которой тот наносил удары, не заставляла сомневаться в том, что на него снова нашло это странное наваждение. В руках у него блеснул нож. Мужчина за окном медленно, смакуя ощущение, провел лезвием по ладони. Он выдохнул, будто с облегчением, и продолжил самозабвенно истязать свою руку. Кровь быстро впитывалась в снег, образуя некий алый пьедестал, своеобразную границу безумия. Кто знает, что случится, если переступить ее. Риваю вот представилась возможность. Его захватило знакомое чувство страха, сжимающее все внутренние органы. Он прекратил дышать, а затем резко побежал к выходу. Метель безжалостно взревела, когда мальчик оказался на улице. Она почти подняла его над землёй с душераздирающим криком. Он пытался закричать тоже, но его совсем не было слышно. «Кенни, не надо…» — совсем сиплым голосом, с усилием выдавливая звуки из саднящего горла. Рука совсем рядом, жестко схватившая его. Почему же он не останавливался? Снег перед глазами вырисовывал фигуры. Белые так больно били по глазам, но и красные не приносили освобождения. — Когда-нибудь ты поймёшь меня, — говорил Кенни. Он держал племянника за шкирку, как котенка, и как же ему это нравилось. Ему до чертиков нравилось, как этот котенок дрожит всем телом, и совершенно не от того, что ему холодно. Здесь больше никого нет, иначе он выбрал бы другого. Ривай хорош для жертвы, но все же где-то глубоко гложило чувство вины. Хотя оно несравнимо с той эйфорией, которая накрывала с головой. Опьяненный собственной властью, он купался в ужасе, ныряя в него по самые гланды. Страх приносил Кенни невероятное удовольствие. Наслаждение. Вот, что было самым страшным в его действиях. Кенни не испытывал его, когда выполнял работу. Относился к чужим жизням с сухим цинизмом — зеркальным отражением того, что этот мир любовно создавал в нем. Когда же с ним случались эти приступы он, нет, существо внутри него, наслаждалось каждой долей секунды своей власти. Он сумасшедший. Слетевший с катушек псих, резавший людей за буханку хлеба. Безумие и есть Кенни, его гордое воплощение. Они шли по жизни рука об руку, танцуя танго, безнадежно влюбленные. — Не надо, — уже чётче взмолился ребенок, — я не хочу, чтобы ты умирал. Горячие слезы текли по щекам, быстро образовывая ледяную корку на морозе. Теперь каждая эмоция, отражающаяся на лице, приносила пронзающую насквозь боль. — Ривай, это для нашего же блага, — прозвучало сквозь свистящий ветер. Мальчика невольно передёрнуло от услышанного обращения. Мама всегда называла «Леви», куда нежнее. Кенни же решил, что со статусом опекуна он получил в придачу право придумать ему новое имя. — Я делаю это, или в следующий раз ты синяками не отделаешься, — с искренней жалостью проговорил Кенни. — Не хотелось бы мне убить тебя, веришь ты или нет. Ривай не понимал, что происходило и не мог успокоиться. Неожиданно всё вокруг замерло. Он опустился на землю. — У меня есть идея… Голос звучал так далеко. Хотя Ривай впервые смог посмотреть по сторонам без тряски. Очень четкая картина. Кенни совсем рядом, смотрел на него, не сдерживая ухмылки. — Порежь меня ты. — Ч-что.? — Давай, малец, отомсти за сегодня. Я это заслужил. Он с силой вложил в его руку нож, склизкий от крови. — Ривай, тебе понравится, только начни. Кенни взял руку племянника и провел ножом по себе, чуть выше запястья. Ласково, как учитель, заботливо объясняющий арифметику. Но нерадивый ученик отказывался самостоятельно решать примеры. Ривай и в правду был не прочь отомстить. Не только за сегодня. Он жил с Кенни не так давно, но тот уже успел вытворить много фокусов. Он ненавидел Кенни. И вместе с тем любил. Больной любовью, отравляющей его, и сколько еще времени пройдет, пока он не осознает ее ядовитости. — Не хочешь, чтобы я умирал?! Тогда сам сделай за меня. Докажи, что ты не грязная трусливая крыса, на которую сейчас очень похож, — он говорил все громче. Злился. Как наркоман без денег желающий получить дозу. И пустое молчание в ответ еще больше выводило из себя. — Давай же! Или я клянусь, паршивец, я отрежу себе пальцы! И тебе, раз ты не умеешь ими пользоваться. Кенни выхватил обратно нож и полоснул себя снова. Кровь брызнула на Ривая. Мальчик снова начал молить его перестать, захлебываясь собственным плачем, иногда задыхаясь от него. Кенни смеялся. Гоготал, как гиена. И продолжал проливать кровь. Он истерически звал: — Ривай! Присоединяйся пока не поздно! — Ривай! Сукин ты сын, возьми себя в руки и сделай, что должен! Вопль, маниакальный клич, ликующий призыв дьявола. Он проваливается через снег в саму преисподнюю. Где на троне сидит хозяин этих мест — старый добрый дядюшка Кенни, а под ногами у него кровавые реки и в руках гниющие конечности любимых жертв. И он все так же зовет его, именем, из его уст звучащим гадко, омерзительно, и у него кровь течет из ушей и раскалывается голова. И все исчезает, рушится, испаряется и расщепляется на атомы. И нет уже Кенни, нет преисподней, нет злополучной дачи, лишь голос, звенящий, оглушающий, вселяющий дикий ужас, что хочется выплюнуть легкие, лишь бы перестать вопить. — Ривай! — Ривай! — Ривай?! И голос стал уже смутно знакомый, гораздо громче, чем до этого. Не из-под толщи воды, а совсем рядом. — Да проснись же ты! Ривай широко распахнул глаза. Тёмное, спутанное сознание тяжелым балластом удерживало где-то в сумеречной зоне. Шумный, рваный вдох, словно это был его первый глоток воздуха за долгое время. Он вскочил на кровати. На лбу выступила испарина, а горло сдавило, будто он кричал. Сейчас же не мог сказать ни слова. Сидящая сверху Ханджи вскрикнула, совсем не готовая к такому бурному пробуждению. Успела уцепиться за плечо, спасаясь от непредвиденного падения. Ривай неосознанно подхватил ее за талию, помогая восстановить равновесие. Дыхание не спешило приходить в норму, но картина перед глазами, наконец, стала реальной. Тьма за окном непроглядная, комната утопала в черно-белом безмолвии. Он мог бы что-то разглядеть, угадать силуэты, но против воли застыл на месте. Пронзительный стеклянный взгляд не отпускал от себя. Он видел в ее глазах отражение своих. Видел, как за черной густой поволокой скрывалась буря. В ней — маленькая копия ада, в котором ему суждено гореть. Когда-нибудь она наиграется, черти в ее голове выберут день, также легко, как в своё время выбрали его, и споют ему поминальную. Веселым прокуренным голосом на первый взгляд красивую, но полную едкой иронии песню. Смирение, с которым Ривай это принял, пугало в большей степени. Они ночевали вместе и до этого. Но сегодняшняя ночь была другой. И не только потому, что Ханджи стала ближе ему, чем кто-либо. Ривай много чего осознал именно сегодня. Это страшно, очень страшно, но оставалось фактом — он ради неё был готов столкнуться с Кенни. Ханджи не просила и вряд ли даже ждала от него каких-то действий, а он сделал. Она нужна ему. Только она. Потому что только с ней он становился лучше, потому что только за неё действительно переживал. И она, будто в очередной раз, подтверждая, символически вырвала его из кошмара. — Ты как? — Ханджи несмело провела рукой по его щеке. Оставляя после себя лёгкое покалывание. Она смотрела настолько понимающе, будто не просто знала обо всех его чувствах, но и сама испытывала что-то подобное. Тот же внутренний, не озвученный страх и стойкое смирение. Ривай, честно говоря, ответа не знал. Горячее натянутое между ними давление ощущалось как никогда остро. Забыл обо всем кроме ее глаз, ее руки на его щеке, ее дыхании, так близко, что они дышали друг другом. Все стороннее растворилось кроме двоих, задержавшихся вместе на секунду над пропастью. Мысль, появившаяся в сознании, холодной водой окатила его, окончательно приводя в чувства. Слишком абсурдно, но до тупого очевидно. Она тряслась. Шумно пыталась унять закипающие чувства. Рука на его щеке была неузнаваемо ледяной и нетвердой. Глаза затуманены от переживаний. Не за него. — Хан, ты боишься? — предположение, которое нельзя было озвучивать. Игра не по правилам. Единственно возможным было бы сказать подобное с иронией, в шутку, насмешку. Но он сказал совсем по-другому — будто для него это важно. Ханджи прикусила губу и отвела взгляд. Ей, действительно, было страшно, потому и не спала. Она пыталась не думать, о том, сколько тесаков видела в ящиках, сколько заточек, стволов, лезвий. Убеждала себя, что на одежде в шкафах не могла быть кровь. Откуда было бы столько крови? Насколько страшные вещи происходили здесь? Жив ли дядя Ривая? И если да, то где находился? Каковы шансы, что некоторое время спустя именно её хладный труп полиция будет искать в районе леса? Она лежала несколько часов, борясь с желанием зажечь весь свет в этом проклятом доме и разбудить его просто от страха, чтобы посидел, поворчал рядом. Заметив, что Риваю снился кошмар, отвлеклась от этих мыслей. А затем подумала, что он находился в одном положении с ней. Даже в более уязвимом: она-то, по крайней мере, не спала. Ей хотелось быть рядом с ним, если ему нужно. И хотелось, чтобы он был рядом. Сформулировать свои чувства в предложение она не смогла бы, даже если бы захотела признаться Риваю. В бесконечном потоке мыслей сложно ухватить хоть какую-то полезную сейчас. Взаимное игнорирование вопросов друг друга создавало ощущаемую холодную стену между ними. Неловкость, страх, волнение смешивались в воздухе и создавали натянутую атмосферу. Внезапно за стеной раздался грохот. Они на автомате перевели взгляд в сторону окна, которое вело на кухню. Ханджи чувствовала, что начала задыхаться. От сильного сердцебиения в груди стало больно. Температура тела резко упала вниз. Она набрала воздуха, сколько смогла, в сократившиеся в несколько раз легкие, чтобы закричать, но Ривай ладонью закрыл ей рот. Сурово смотрел из-под бровей. Лишь серебро глаз выдавало испуг. Медленно, стараясь не создавать лишние звуки, он пересадил ее с себя на кровать. — Сиди здесь, — это даже шепотом можно назвать с трудом, скорее колебанием воздуха. Ривай бесшумно направился к выходу. Ханджи подскочила в ту же секунду. Повернула его к себе и несколько раз ударила пальцем по виску, с намеком на интеллектуальную несостоятельность парня. Остаться здесь одной — худший расклад, который она могла представить. Каждый шаг был просчитан — последнее, что им нужно, это злосчастный скрип половиц. Дом превратился в минное поле. Следующая секунда после того, как нога опускалась на пол, будто решала — жить им или умереть. Путь осложняла темнота, скрывающая раскиданные предметы, на которые то и дело была вероятность наступить. С улицы слышался лай собак и что-то похожее на заведенный двигатель. Преодолев небольшое пространство возле печки, они столкнулись с новым препятствием — необходимостью открыть дверь на кухню. Она закрывалась достаточно плотно, чтобы тепло не выходило, соответственно, попасть наружу без шума было невозможно. Прежде чем начать постепенно открывать ее, Ривай прильнул ухом к стеклянным вставкам. Тишина. Тут же нарушаемая противным скрипом, измеряемым воспаленным сознанием десятками децибел. Одна темнота сменилась другой. Повеяло холодом, так что непокрытые одеждой участки кожи стремительно покрывались роем мурашек, сопровождаемым короткими разрядами тонких иголок. Глаза давно привыкли к отсутствию света и быстро начали искать потенциальный источник опасности. И, если Ханджи могла лишь догадываться о нем, Ривай ожидал встретить конкретного человека. Явиться сюда в снегопад, за полночь, нужна серьезная причина. Настолько, что он вряд ли обрадуется лишним свидетелям, и уж точно не позволит им просто уйти. И еще повезет, если в конечном итоге они смогут выбраться отсюда. Чем, еще раз, там был плох вокзал? Пьяным наркошей, еле переставляющим конечности? Он уж явно опаснее серийного убийцы, которого Ривай видел возле двери. Он стоял и снова поджидал его. И ведь малец опять купился и сам к нему пришел. Плащ тяжелой тряпкой висел на нем от бордовой недавно пролитой крови. Запах дешевого табака, грязи и пороха. Знакомый до тошноты. Его улыбка. Улавливаемая шестым чувством, совсем не глазами. Он знал, что не один здесь. Животным чутьем ощущал присутствие. Преступники всегда возвращаются на место преступления. Психи идут туда, где есть возможность для проявления безумия. Кенни знал, что Ривай вернется домой. Принесет жертву, как извинение за то, что пытался отречься. Мужчина опустил руку в карман плаща, и Ривая ударило током. Ощутимая молния сверкнула, посылая импульсы в каждую клеточку тела. Он сам не понял, откуда выхватил нож, но замахнулся, приближаясь к дверному проходу. Быстрее, чем эта самая молния, оказался в точке назначения. Свет резанул по глазам, и Ривай замер с занесенной над абсолютно пустым пространством рукой. Чуть в стороне Ханджи, судя по выражению лица, пыталась прикинуть, как вызвать санитаров. Ей страшно было до подкашивающийся коленок, и она не знала из-за чего теперь. Слишком много нерешенных вопросов, до цивилизации самостоятельно она вряд ли доберется, Ривай ловит белку. Возможно из-за того алкоголя, что он ей притащил днем. Скорее всего из-за него. Ривай приложил ладонь ко лбу, глубоко вдохнул. — Я что-то перенервничал, — с горькой усмешкой признался он. Они почувствовали с разных концов комнаты, как одновременно обоим стало легче. Кто-то должен был, наверное, рассказать о своем состоянии, пусть и в форме внезапного откровения. — Кого ты там искал? — конечно, она понимала, кого. Но хотелось, наконец, услышать более-менее складный рассказ, а не самостоятельно собирать пазл из обрывков фраз и криков по ночам. — Серенького волчка. Несколько ударов молоточков о металлический барабан — грустная, расстроенная мелодия, прерывающаяся, едва начавшись — причина, по которой они здесь. На полу лежала старая детская музыкальная шкатулка, это она упала и привлекла внимание. Ханджи подняла ее, и звук снова продолжился. Почти сразу прекратился. Деревянный сундучок с половину ладони, на удивление, не был в пыли и паутине. Витиеватые узоры на крышке и лицевой стороне покрыты краской под позолоту. Заводной ключ был сломан, от него осталась только тонкая палочка с крошечным отверстием под винтик. Она попыталась прокрутить ее, но из-за размера пальцам сразу стало больно. Раздался скрипучий звук, но шкатулка, будто забавляясь, не спешила играть мелодию. Ханджи легонько ударила ногтем по боковой стенке, снова раздалась мелодия, которую сложно было узнать из-за того, как заедал механизм. Когда страх отошел на задний план, ощущения своего тела как-то неожиданно вернулись. В руки попало что-то интересное, и Ханджи нашла в этом способ забыться. Но вскоре холод окончательно проник под кожу, заставляя ежиться и стучать зубами. Ривай положил шкатулку на место и потянул Ханджи за собой раньше, чем в её голове появилась мысль починить механизм. Хотя, когда он отвлекся, чтобы выключить свет, она поставила себе галочку посмотреть, в чем проблема, если будет возможность. По пути сформировалась своеобразная игра в перегонки. Главный приз — быстрее добраться до теплой кровати. Достигли цели они почти одновременно. Ханджи, забыв все предрассудки по поводу места у стены, залезла под одеяло. Стало еще холоднее, ведь постель успела остыть. Она задрожала и обняла Ривая, чтобы получить каплю дополнительного тепла. Ханджи лежала на его груди, постепенно согреваясь. Ривай гладил ее по волосам, слегка перебирал прядки. За окном раздался хриплый, скорбный лай стаи собак. Мысли вновь вернулись к тому, что гложило его последние четыре месяца. Он привык показывать людям раздражение на любое действие в свою сторону, привык расставлять границы четко, ясно и без повторений. Даже ей, хоть эти границы и были шире, чем у других. Правда, не прилагал достаточных усилий, чтобы оттолкнуть, и объективно, признаваясь себе, если бы захотел, она больше к нему бы не подходила. Ханджи снова просто взяла и влезла к нему. Обняла, только лишь потому, что замерзла. Навалилась почти всем весом. Не думая о том, что он может ей что-то сказать или сделать. А он, собственно, не сказал и не сделал. Эти чувства, которые она осознанно и не очень вызывала в нем, были настолько непривычными, что казались совершенно неправильными и неприемлемыми. Но они были, и это факт. Правда, как с этим жить и как правильно реагировать, до сих пор было непонятно. Уязвимость перед ней пугала, вызывала желание оттолкнуть или как-то по-другому отгородиться. Он терял хладнокровие, жестокую рассудительность, стальную сдержанность. Воспитанному в неблагополучных условиях без этих качеств не выжить. Любые чувства, привязанность равнялись слабости. Так почему он чувствовал, что ему хватит сил убить каждого, кто хоть пальцем дотронется до нее? Этот день вымотал до изнеможения. Последние остатки сил было бы глупо тратить на самокопание. Попытки понять, что чувствовал он, что чувствовала она, насколько это правильно или нет, как с этим жить, что делать — всё это можно отложить на дальнюю полку. В данный момент он просто хотел быть здесь и сейчас, вместе с ней. Слышать, как дыхание у нее становилось ровнее. Хотя она все еще иногда подрагивала. Неосознанно подмечать любые изменения в состоянии. По телу развивался глубокий трепет от умиротворения, к которому они в итоге пришли, прожив целую жизнь нескольких людей за один день. Яснее, чем когда-либо, он понял, что она для него значила. Ханджи приподнялась на локте, собираясь отстраниться, но он рукой мягко придержал ее за затылок. Долго и вдумчиво смотрел на нее, словно в очередной раз убеждаясь, что не ошибся в своем заключении. Преисполненный нежностью к ней Ривай тихо и медленно произнес: — Ты — единственная, к кому я что-то чувствую… Фраза, скомканная и не очень верная, застыла на его губах, навеки отпечатываясь в сердцах обоих. Он не жалел о признании, оно было необходимо. Озвучить ей, чтобы понять самому. Чтобы, наконец, начать двигаться дальше. Он вложил в это определенный смысл, смогла ли она интерпретировать его без искажений? Почувствовала ли то, что чувствовал он, его бесконечную теплоту и нежность, обнаженную искренность, откровения, дозволенные этой ночью? Она поняла. Разобрала его неказистые перекошенные чувства. Словно одна в мире знала язык, на котором он говорил. Уловила все интонации, семантические подтексты, приняла сигнал, отражая обратно, поглотив часть излучения в себя. Она узнала, что важна для него, и теперь сама смогла бы открыть свое сердце. Ханджи плавно подалась вперед всем телом, прижимаясь к нему так, словно, если останется хоть миллиметр разделяющих их, то ничего не сработает. Мир рухнет, обломками закапывая все, к чему так долго шли. Только вместе был шанс спастись. Зарываясь руками в волосы, притянула к себе. Расстояние между ними сокращалось почти болезненно, электрическими импульсами отдавая в обоих. Это был первый раз, когда она сама поцеловала его. Долго, медленно. Время от времени отстраняясь и снова продолжая. Немного неловко, хотя, наверное, от этого еще ценнее. Ривай мог бы перехватить инициативу, отвечать настойчивей, но вместо этого дал ей возможность тоже показать, что она чувствовала. Заново и в тоже время, будто впервые, изучал сухие губы с мелкими трещинками. Большим пальцем невесомо гладил ее по щеке. Ощущал, как она рукой проводила по бритым волоскам возле шеи, и вызывала этим волнующую дрожь во всем теле. Грубая ткань простыней на контрасте была совсем неприятной, вынуждающей сильнее хотеть быть ближе друг к другу. Ривай не помнил себя, когда целовал ее шею, уголки губ, останавливался просто обнимая, вдыхал ее запах. Кровать противным скрипом отзывалась на каждое ее движение. Ривай продвинул ее чуть выше к себе, медленно опуская руку с поясницы. Касался ее открыто, не торопясь, силясь запомнить, вложить в мышечную память. Ханджи была невероятно горячей, хотя не так давно мерзла. Огонь разливался и по нему, задерживаясь внизу живота. Если бы он мог сделать так, чтобы она не дотрагивалась ни до чего, кроме него, то сделал бы. Ему представлялось кощунством, когда она нежной кожей задевала простынь и резко льнула обратно к нему. Он помог ей стянуть с себя футболку, когда она настойчиво огладила ему грудь, живот, плечи, выводя торопливые узоры. Не зная, где задержаться. — Я хочу тебя, — она опалила дыханием шею. Мир перед глазами закружился, выбивая воздух из легких. Ривай перевернул ее на спину, пригвоздив собой к кровати. Куда трезвее посмотрел на нее сверху вниз. Время, которое он собирался ей дать для осознания озвученного, Ханджи восприняла по-своему и завлекла его в нетерпеливый поцелуй. Ее поцелуи с привкусом соли, металла. Как инъекция в голову, сносящая крышу. После них оставался осадок горечи. Поэтому не хотелось останавливаться. Оттянул за волосы назад, знакомым движением углубляя поцелуй. Так правильно это было. Так необходимо. Они были близки к этому постоянно. Пугающе близки. Зоэ и бесила его всегда так открыто и в то же время тонко, что у него снаряды внутри взрывались. Иногда желание заткнуть ее становилось по силе физически невозможным. А раздражение от одного ее существования волнами разливалось по телу. Мазохизм, на который она самозабвенно его подсаживала. Раздевать ее было до трепета волнительно. Ханджи мягко подавалась вперед, помогая ему. Он касался губами каждого оголившегося участка, не до конца веря в происходящее. Только редкий треск дерева, доносящийся из соседней комнаты, ветер за окном, он и она. Завтра пусть хоть война, плевать, если сегодня они будут вместе. Воздух стал раскаленным настолько, что тело плавилось. Густая кровь вскипала внутри, отключая сознание. Детское желание обладать. Приручить солнце. И не делить ни с кем. Ее прочитать невозможно. Поэтому так хочется. Хочется до боли. До горечи на губах, которую пытаешься передать ей, чтобы она тоже почувствовала. Чтобы забрала хоть немного себе. Но становилось только хуже. Чем ближе к ней, тем глубже погрязаешь, тем яснее ощущаешь горечь. Она должна была чувствовать себя ещё больше в клетке, от того, что прижата к кровати. Но с ним складывалось другое впечатление, будто он не запирал, а отгораживал от всего. От шума за окном, скрипа, от собственных мыслей. Ривай рядом, как она хотела, и даже не ворчал. Пусть видела она его не слишком хорошо, зато чувствовала отлично. Ханджи терялась, хваталась за него, чтобы ощутить опору. От тяжести дыхание стало прерывистым. Ривай казался таким твердым, мраморным, ненастоящим. С почти белой кожей и четко очерченными мышцами, которые она то и дело чувствовала под пальцами. Ривай положил руку ей на живот. Кожа такая бархатная. Ласкал грудь и плавно опускался ниже, проводя языком по разгоряченной коже. На секунду отпрянул, чтобы посмотреть на нее. Он видел, как от каждого его прикосновения появляются мурашки, как глаза ее, слегка затуманенные, горят желанием и страстью, и что в них так четко читается… покорность? С новой силой прильнул к ней, с мыслью, что она полностью в его власти, и эта власть пьянила и приносила дикое удовольствие. Но она вдруг накинулась на него в неистовом поцелуе, до крови кусая губы, взъерошивая его волосы, чуть ли не выдергивая их. Жест одарил трепещущей дрожью, и он вдруг осознал, что у нее столько же власти над ним, а, может, и больше. Все его прикосновения обжигали, заставляли дрожать от желания. Он похоже тоже дрожал. И Ханджи знала, что это из-за неё. И от этого знания хотелось рассмеяться. Она никогда его таким не видела и даже не могла представить. — Моя, — выдохнул он ей на ухо после того, как оттянул зубами мочку. Страх потерять то, что в действительности тебе не принадлежало. Что-то в этом роде вырабатывал у него Кенни. Его не покидало чувство, что он ее правда украл. Ханджи наверняка не знала, что в полной мере это означало. При этом оказалась самым ценным, что когда-либо было в его в руках. Потому что отдавала больше, чем можно было представить. Потому что она горела рядом с ним. Заставляла чувствовать себя особенным. Заставляла делать что-то особенное. Ее нельзя было терять. Он не выдержит, если снова кого-то потеряет. Что-то в ней должно было помочь ему. Ее держало рядом нечто большее, чем простая человеческая жизнь. — Скажи ещё раз, — выгибаясь навстречу, попросила Ханджи. Он опустил руку между ними. Не самая удобная поза, учитывая, что ему пришлось приподняться, и даже так не особо понимать, что делает. Но любое движение уже распаляло, усиливая возбуждение. Судя по тому, как дрогнули у нее ноги, что-то он сделал правильно. Ханджи отвернулась, прикусила губы, заглушив какой-то ноющий звук. Открыла взгляду тонкую, до пульсации в висках манящую шею. Ривай уткнулся лбом ей в основание плеча, пытаясь взять себя под контроль. Она пахла терпкостью, чем-то глубоким, накрывающий. Родным до безумия. — Никому… Никому не отдам. Ривай посмотрел в упор, чувствовал кожей ее дыхание. Она пальцами провела по его губам, пытаясь понять, действительно ли он говорил, или это дорисовывало ее воображение. — Навсегда, — он коснулся ее указательного и среднего пальцев. Языком раздвинул их, по кругу обводя каждый. И одновременным движением раздвинул пальцы внутри нее. Звездопад, искры снега — вот теперь она действительно их видела. Сейчас, перед своими глазами. Ей сносило голову. Стоило Риваю повторить движение пальцев. Ломая руки, вцепилась в него. Вылетела из сознания, совсем потерявшись. Ривай впился в её губы в глубоком безумном поцелуе. Держал за голову, не позволяя отстраниться. Резко толкнулся в неё и, будто извиняясь, ласково погладил по бедру. Она промычала ему в губы. Водила руками по спине, ощущая подушечками пальцев, как перекатываются его напряжённые мышцы. Когда воздуха стало совсем не хватать, Ханджи оттянула ему волосы. Он нехотя прервал поцелуй и опустил руку с её затылка. Рвано дышала, и всё чаще между выдохами можно было услышать откровенные стоны. Ханджи нравилось, когда он её касался, и либо он абсолютно точно знал это, либо чувствовал интуитивно. Потому что складывалось впечатление, что он везде. На теле не было ни одного участка, который не горел бы сейчас из-за него. Где-то чувствительность уже совсем болезненная, сводящая с ума. Ривай считал себя достаточно сдержанным, но с ней всё всегда летело к чертям. Будто срывало предохранители, и он открывал в своей личности стороны, о которых раньше и не подозревал. Притягивал к себе, удивляясь, какая она хрупкая, податливая. Реагировала на каждое движение, каждое касание, уже не замечала, что ощутимо царапала ему спину. Он сегодня четко осознал, что заботился о ней, боялся за неё и боялся потерять её. И поэтому хотел быть нежнее, лучше, чем есть на самом деле. Поднялся вместе с ней, принимая сидячее положение. Она провела руками по его шее, плечам, надавливая на грудь, и опускаясь к прессу. Сглотнула и прикусила уже и без того искусанные губы. Двигаться начала мучительно медленно. Возникало желание выругаться и снова взять инициативу на себя. Ей либо сил не хватало, либо она того и добивалась. Ривай положил руки ей на бедра, помогая. Держалась за его плечи, найдя опору. И никогда в жизни она не чувствовала себя настолько в безопасности, как в его руках. Продолжала двигаться практически самостоятельно, увеличивая темп. Он гладил её талию, бедра, иногда надавливая сильнее, вынуждая Ханджи опуститься ниже или более резко, от чего её стоны переходили почти в крики. Запрокинула голову назад, притягивая его ещё ближе. Вцепилась в волосы, наверное, уже больно. Он, правда, никак не показывал. Хрипло выдыхал, почти рычал в унисон её дыханию. С тем, как она прижимала к себе, его поцелуи уже давно стали больше похожи на укусы. Кожа у нее бронзовая, а в таком освещении, будто блестела. Слишком нереально, чтобы быть правдой. Сознание уже периодически уплывало, и она совсем не справлялась с нахлынувшими эмоциями. Он запустил руку ей в волосы, наклоняя к себе. Так хотелось видеть ее сейчас. Ханджи уже на поцелуй-то не могла ответить, не прерываясь каждую секунду. Ее скоро накроет, Ривай чувствовал это, возможно, лучше ее самой. — Согрелась? — усмехнулся он. Она резко прижалась к нему, обнимая, забывшись на мгновение. Сжалась внутри сильнее, от чего Ривай громко выдохнул одновременно с ее протяжным стоном. Ей казалось, что её вытряхнуло бы из тела, если бы не он, сердце бешено колотилось, а сил не было ни на что. Ривай уже совсем нежно придерживал её, гладил по спине. — Почти сгорела, — еле слышно хрипло ответила Ханджи, чувствуя, как он невесомо касается губами ее лба.