по дороге, на которой нет следа

Утром на речке тихо настолько, что звенит в ушах. Звенит не тишиной, звенит остатками сна, звенит холодом, но больше всего — вчерашними событиями. Событиями, которые были, которые должны были быть, но которым лучше бы никогда не случаться. Климу хотелось быть нужным, но не хотелось думать об этом чересчур много. Он спрятал воспоминания о поцелуе куда-то под корку, чтоб доставать их временами и греться собственным выдуманным теплом, но Кир выпотрошил все его мысли, расковырял его память и не оставил после себя ничего, кроме неопределённости и страха. Это было неожиданно почти в той же мере, насколько и обескураживающе, но это было тем, что происходило всегда. Это было тем, что оставляло вопросы, но что никогда не обсуждалось. Как мимолётные прикосновения к чужим волосам, как сигарета одна на двоих, как нарочно соприкасающиеся колени, дыхание в шею, поглаживания по щекам. Но Кир не хотел внушать страха. Кир не хотел оставлять в неведении или, тем более, в панике. Он просто напомнил о том, что для него важно. Так подсознательно надеялся Клим. Потому что Кир оставался таким, каким был прежде. Кир оставался таким же неразгаданным, неясным, таким же молчаливым и задумчивым. Он был прямолинейным и выдавал всё, что приходило в голову, но всегда замалчивал важные вещи. Всегда обдумывал важные вещи, и это занимало кучу времени. Но Кир был красивым. Сонным, растрёпанным, хмурым и замёрзшим, но по-настоящему красивым в алом зареве, отпечатывающимся в его глазах огненными бликами. Киру принадлежал рассвет, и Клим знал об этом. Знал, что не может отвести взгляд от чужой фигуры, знал, что смотрит чересчур пристально и чересчур тяжело, но также знал, что Кир не видит этого взгляда. Сейчас, когда он полностью погружен в собственные мысли и смотрит на взволнованную водную рябь так пристально, он его не видит. В голове у Кира точно не пожар, но в голове у Клима определённо Кир. Кир и никто больше. И иногда он позволяет себе такую роскошь, как напомнить о своём присутствии. Иногда он касается бедра Кира пальцами, потому что у него есть на это право: он был с ним с самого начала и продолжает быть. Кир смотрит на него с пониманием, но молчаливо, лишь слабо тянет уголки губ вверх, но Климу хватает этого для того, чтобы расслабленно прикрыть глаза. — Напомните, какого хрена мы притащились на речку в пять утра? — Денчик потирает плечи, оседает на песчаный берег и сонно зевает. У него тяжёлая затуманенная голова от хаотичных мыслей и недосыпа, а подсознание наматывает новые узлы, стоит ему хотя бы повернуться в ту сторону, где стоит Хитровский. Они это, к слову, не обсуждают. Они ничего не обсуждают. Денчик, конечно, пытается сделать вид, что спит, но его выдают извечные перекаты с боку на бок. Все дружно решают это проигнорировать. Хитровский уж точно не думает так много, как Денчик, но Денчик точно не думает так глубоко, как Хитровский. Они справляются с этим по-своему, но всё равно поглядывают в сторону друг друга, пока солнце медленно и лениво выглядывает из горизонта. В рассветных лучах лицо Стаса кажется ещё более уставшим, но лицо Денчика приобретает умиротворённость и смирение. Он подносит голову к небу, прикрывает глаза и почти утихомиривает головную боль. — Создавать воспоминания, — напоминает Илюха. Денчик кивает головой. Он, вроде, это уже слышал. Клим на Илюху внимательно смотрит. Ему даже казалось как-то, что они немного похожи, затем казалось, что ничем они не похожи — Илюха социальный и нарасхват почти, а Клим интроверт забитый. Но теперь-то он понял: Илюха одинокий, а у Клима, по крайней мере, есть Кир. Это выяснилось вчера, когда сразу же после того, как Кир докурил и зашёл, Клим сказал ему, что ещё немного постоит на воздухе. На место Кира пришёл Илюха, и всё почти повторилось заново. Илюха курил и лишь изредка улыбался, они особо не разговаривали, а нечастые фразы Клим произносил лишь для приличия. Одна такая повлекла за собой целый разговор. — Вожатым быть легко, пока рядом люди, вроде тебя, — и он не врал. Илюха мог разрулить любую ситуацию, мастерски находил подход к самым разным детям, разговаривал по душам и почти всегда был искренним. Илюха любил то, чем занимался, и детей любил. А дети любили его. — Тут все в отряде только и галдят о том, какой ты классный. — Ты классный, пока ты здесь. И нужен кому-то тоже, пока ты здесь, — он слабо улыбался, затягиваясь. — Всё по-другому, когда вокруг тебя много людей, много событий. И дети делают тебя особенным: доверяют, восхищаются. Здесь ты можешь быть особенным. Но когда смены заканчиваются, когда ты возвращаешься туда, не остаётся ничего. Там ты посредственность, там ты больше никому не нужен. Я люблю эту работу, и я люблю быть здесь. Но, наверное, потому, что я просто не хочу быть там. Клим не видит смысла создавать воспоминания, потому что потом они будут бить ещё больнее. Тёмными одинокими вечерами для Илюхи они станут самодельной петлёй на шее, но все они кажутся такими важными для него. Каждое событие кажется таким важным для него. Он смотрит на рассвет со слабой улыбкой, такой же, какую демонстрировал Илюхе вечером накануне, и всё понимает. Они отражаются в его глазах, скользят по его щекам, пока ветер слабо треплет воротник его зелёной футболки. Сама речка не кажется такой уж живописной, но то, как Илюха смотрит на неё, как зарывается пальцами в зелёную и влажную от росы траву, заставляет подумать, что красивее и важнее этого момента для него ничего не существует. Саня тоже это ненароком подмечает. Он смотрит на Илюху в открытую, но недолго. Отворачивается к реке, поднимает взгляд на солнце и выглядит отстранённо. Его силуэт прикрывают все остальные, вставшие в неровный ряд, но Илюха всё равно высматривает его, всего немного отклоняясь в сторону. Они ничего не обсуждают. Похоже, это общая фишка. Илюха знает больше, чем показывает, а Саня ничего не хочет знать в принципе. Ну, правда. Влюблённость в его случае точно до добра не доведёт, лучше этим не баловаться. — В фильмах это как-то поприятнее выглядит. Радость, счастье, красота вся вот эта вот, — подмечает Никитос. — А в реальности мне кажется, что у меня вся моя поганая жизнь перед глазами медленно проползает. — Ещё бы, — усмехается Илюха. — Мы же в России. У нас на рассвете надо только думы тяжёлые думать. Может, это тоже красота в каком-то смысле. — А мне нравится, — говорит Серый. Да, действительно. Природа, когда просыпается, свежая такая и нетронутая. Серому даже трава мокрая нравится, и как листва на деревьях шумит от ветра прохладного. Он потягивается, глаза сонно трёт, на руки за спиной опирается. — Мне нравится, что всё, ну, такое. Настоящее. Это же намного правдивее, чем в ваших фильмах. Вот вы что сейчас чувствуете? Мне лично кажется, что закрой я глаза, и вокруг вообще ничего, кроме бескрайнего поля и алого зарева, не останется. И хоть говёно на душе как-то, а умиротворяет. Ну, внатуре? — А мне кажется, что закрой я глаза, вырублюсь тут к херам прямо на мокрой траве. Тоже умиротворяет, — хмыкает Хитровский. Денчик уже посапывает неподалёку, обняв колени. — Но это хорошо, что мы выбрались. Это как точка какая-то, когда напряжение пика достигает, а ты его не выпускаешь, а только проглатываешь. И так всю жизнь. Но сейчас будто полегче. Кир сонно чиркает зажигалкой, пару раз промахивается. Клим помогает ему закурить, параллельно прикуривая и себе. Он знает, что Кир в таких ситуациях постоянно молчит. Во-первых, ему в сонную башку вряд ли вообще что-то членораздельное придёт, а во-вторых, высокие чувства, завуалированные грязными удручающими аллегориями постсоветского пространства, — это не для него. Чувства вообще не для него, когда рядом присутствует более одного человека, которые не Клим. — Про напряжение это ты точно сказанул, — посмеивается Никитос. — Сейчас, наверное, у каждого в башке свой хаос. Ну че, если разберёмся со временем, давайте этот момент действительной точкой отсчёта считать. Вот вам и воспоминание. — Хера сказанул, — просыпается Денчик, мямлит как-то неразборчиво. — Жаль, баллончика нет. Да и стен, в принципе, тоже. Сейчас бы вывели: «11 июля. Хаос обещал уйти». — «…Его позвали голоса на заре», — дополняет Хитровский. Денчик соглашается. — А чего, можно ножичком на дереве каком-нибудь нацарапать. Чем вам не деревенский вариант? — предлагает Серый. — Я тебе по ебалу потом нацарапаю, — Кир подаёт голос впервые за всё время. Серый сходу даёт заднюю. — А, ну да, забыл, что ты у нас тут ярый защитник природы. И вообще всего, на чьи акции и протесты тебя занесла нелёгкая. — А у тебя проблемы с этим какие? Хитровский устало вздыхает, Илюха едва ощутимо улыбается. Саня переводит на него прямой взгляд и подытоживает едва слышно, как будто говорит больше для себя, чем для Илюхи, но больше для Илюхи, чем для всех остальных: — Нельзя без хаоса. Нельзя. Неинтересно.