— У вас не найдётся средство для моего мужа? В последние месяцы ему не хватает сил для… выполнения супружеского долга, — несмотря на морщины, что паутиной оплетают лицо женщины, вспыхнувший на её щеках румянец всё равно заметен. Сонхва слушает гостью, ни звуком, ни жестом не выдавая своих мыслей и эмоций; Ёсан скучающим взглядом изучает её, опираясь бедром о стол — край мебели до боли врезается в бок — и лишь туже затягивая плед: вступившая в свои законные права осень наполняет холодом все помещения.
— Оно требуется Вам или Вашему супругу? — уточняет лекарь; женщина щурится недружелюбно и вскидывает горделиво голову.
— Что Вы хотите этим сказать?
— Ничего. К сожалению, прямо сейчас у меня нет готового настоя, — Сонхва умело подавляет разочарованный вздох, но Ёсан тем не менее его слышит. — Придётся подождать, пока я выделю экстракт. Приходите завтра. Добавляйте в еду, что готовите, больше укропа и порекомендуйте супругу не злоупотреблять горячительными напитками — вероятно, впоследствии вам и не понадобятся иные средства.
Не убеждённая, но не имеющая иного выбора, кроме как подчиниться, женщина хмуро кивает и, пробормотав благодарность, уходит. Ёсан следит за её тенью, заметной через окна хижины; Сонхва закрывает дверь на замок: вечер только начинает смещать день.
— Уж за пять десятков лет можно было нагуляться, — ворчит в пустоту лекарь. — При виде такого угрюмого лица никому сил не хватит, — добавляет он ядовито, следуя вглубь дома к кладовой, и Ёсан не сдерживает смешок.
Он лениво бредёт к обеденному столу, садится на скамью и опирается о гладкое дерево локтями — те безвольно разъезжаются в стороны, и юноша практически ложится на поверхность. Осень и зима неизменно вызывают у Ёсана хандру, вялость и душевную слабость; Сонхва давно заметил эту особенность за учеником и первое время пытался его приструнить — заканчивалось это лишь тем, что Ёсан уходил к себе и целыми днями спал, проявляя поразительное безразличие к книгам, людям и всему окружающему. Лекарь сменил тактику и перестал давить, позволяя слоняться часами без дела и не требуя многого, делая всё самостоятельно — из-за этого Ёсан чувствовал себя виноватым и периодически проявлял инициативу, предлагая свою помощь и выполняя несложные поручения. Так и сейчас: он ждёт, что Сонхва попросит его приготовить настой, но обманывается — наставник не произносит ни слова, уходя к лаборатории, расположенной рядом с его спальней. Ёсан расслабленно выдыхает и прислоняется щекой к прохладному столу, поправляя сползающий плед. Замёрзшие пальцы едва ли слушаются; юноша спешит спрятать руки под тканью и прислушивается к тихому перестукиванию глиняной посуды — Сонхва разминает стебли.
Заказы подобного рода, как только что прозвучавший, приходили так же часто, как на яды против грызунов, омолаживающие средства и обезболивающие, из чего Ёсан быстро сделал вывод, какие проблемы беспокоили горожан особенно сильно. По этой причине он неоднократно задумывался, не бросить ли ему обучение здесь — много ли счастья в лечении старых больных, что жалуются на всё подряд, — но тем не менее оставался. Во-первых, должность королевского лекаря, кою Ёсану предстоит занять после того, как недавно родившемуся принцу исполнится семь лет, звучит невероятно заманчиво и позволяет в определённом смысле влиять на ход истории — кто откажется от такого?
А во-вторых, Сонхва. Он не станет держать Ёсана, реши тот уйти — Ёсан знает, что играет не настолько важную роль в его планах, как Юнхо или Хонджун, — но именно из-за Сонхва ему и не хочется уходить. Не требуя ничего взамен, лекарь взял его себе в ученики: услышав его преисполненный ненависти вопль к небесам, забрал из прогнившей насквозь тюрьмы, в которой ютились разбойники и варвары, выпустил из тёмной, мрачной клетки, исцелил нанесённые юному магу раны, физические и душевные, подарил новую жизнь, оградив от угрозы скорой и бесславной гибели, буквально взяв под своё крыло. Ёсан не раз задавался вопросом, почему; не почему именно он — это ясно как день: Сонхва увидел в нём талант к волшебству, любопытство и тягу к знаниям. Но почему он внезапно проявил участие к чьей-то судьбе, к кому-то, с кем никак не был связан? Сонхва предпочитает ни во что не вмешиваться, за исключением тех случаев, когда на кону стоит его свобода; но Ёсан не имеет к ней никакого отношения. Возможно, дело заключается в возрасте — истинном возрасте — наставника; опираясь на историю и даты рождения представителей королевского рода, Ёсан смог примерно вычислить его, но не был уверен в своих расчётах: никто не знал точно, какова продолжительность жизни драконов, ибо или их всех убивали, или же убивали тех, кто пытался это выяснить. По его прикидкам Сонхва около двух сотен лет или даже больше; в переводе на человеческий возраст это равняется тридцати годам, и, если Ёсан прав, поступок наставника вполне логично объясняется отеческим инстинктом, внутренней необходимостью заботиться о ком-либо. Но почему тогда он не завёл обычную, человеческую семью? Из-за того, что рано или поздно он её бы всё равно покинул? Потому что пережил бы и жену, и детей, и даже внуков? Вряд ли это остановило бы Сонхва, вознамерься он обзавестись потомством среди людей; как показывала история, немногие руководствуются гласом разума — судьба Хонджуна яркий тому пример.
Ёсан понуро скребёт ногтем жилку дерева, пробегающую рядом с его лицом, вспоминая время, когда выхаживал Рыцаря Его Величества. Он искренне жалел обоих, и тогда, и после;
особенно после. Хонджун, казалось, родился заново, переборов, обманув смерть; но спустя год король объявил о своей свадьбе, и с тех пор словно сам воздух переменился. Рыцари, что приходили к лекарю, недоумённо обсуждали внезапную замкнутость и нелюдимость Хонджуна; Сан, по-прежнему заглядывавший за зельями для Уёна, с сожалением отмечал уныние и угрюмость, охватившие некогда жизнерадостного и оптимистичного воина. Эти отношения с самого начала не предвещали ничего хорошего, и Ёсан не понимает, почему Юнхо позволил всему случиться и почему всегда рациональный Хонджун поддался собственным желаниям. Людьми управляют эмоции и чувства, а вовсе не рассудок — вероятно, это и есть единственное объяснение как тем несчастьям, что юноше довелось наблюдать на своём коротком веку, так и удивительному решению Сонхва.
И всё же: Хонджун тогда не ответил на щекотливый вопрос, но Ёсану всё ещё интересно, кто в этой странной паре лидирует. Юнхо — монарх, и он выше Хонджуна; но вдруг ему на самом деле нравится подчиняться? Тем более Хонджун его явно сильнее физически. Наверное, стоило прокрасться в королевские покои и пронаблюдать; вот только не может же он каждую ночь бегать в замок под обманным предлогом?
— Вот именно, — раздаётся ехидно за спиной, и Ёсан подпрыгивает на месте от испуга, ударяясь подбородком о стол и сдавленно охая; Сонхва садится напротив. — А ещё я не был бы так уверен, что Юнхо проявит милосердие, обнаружив твоё незаконное присутствие в своей спальне.
— Хватит читать мои мысли, — ноет Ёсан обиженно.
— Они у тебя слишком громкие, когда ты погружаешься в рассуждения, — дружелюбно возражают ему. — Громче тебя думает только Его Величество.
— И о чём же он думает?
— Уж точно не о том, на что ты надеешься сейчас, — усмехается лекарь. — Поверь, ему хватает забот и волнений, занимающих его помимо стремления прелюбодействовать с кем бы то ни было.
Ёсан фыркает и обратно кладёт голову на стол, прижимаясь щекой к дереву и в полусне наблюдая, как Сонхва перебирает травы, отделяя листья от стеблей; совесть остервенело кусает за лопатки — нехотя выпрямившись, он подгребает неотсортированную кучу к себе.
— А Вам… доводилось… «прелюбодействовать с кем бы то ни было»? — осмеливается всё же озвучить он давно мучивший его вопрос и взирает исподлобья.
— Доводилось, — спокойно отвечает Сонхва. — Хотя удовольствия в том мало. Особенно процесс портит то обстоятельство, что он бесцелен в своей сути. Моё семя мертво для человека, — поясняет он, встречая замешательство на лице ученика, — так что возникновение плода от такого союза невозможно. А процесс без результата… — он пожимает плечами. — Люди часто отдают предпочтение безрезультатным действиям: власть без развития и прогресса, отношения без образования семьи, учение без стремления овладеть мастерством. Это понятно, но я не могу не осуждать их, когда мой собственный род вымирает, — он стряхивает прилипшие листья и вынимает новую порцию трав. — По той же причине я не склонен положительно воспринимать связь Его Величества с Первым Рыцарем, учитывая ещё и то, что страсти там бушуют весьма разрушительные.
— Зато ни им, ни Вам не нужно беспокоиться о… неудобных последствиях, — предполагает неловко Ёсан, и Сонхва снисходительно хмыкает.
— Последствия есть всегда. Ты прекрасно знаешь, что в данном брачном ритуале заключается огромная по своей силе магическая энергия, — напоминает он, крутя меж пальцев стебель растения. — И если её исказить, она способна нанести чудовищный урон. К сожалению, мне доводилось наблюдать это, — тише добавляет он, поджимая губы. Ёсан вскидывает бровь в ожидании продолжения, и Сонхва глубоко вздыхает. — С чего бы начать… В общем, если бы не ужасное стечение обстоятельств, я мог бы приходиться нынешнему королю… двоюродным дядей? Троюродным братом? Я не силён в человеческих кровных связях.
Ёсан застывает в изумлении, не понимая, должен ли он толковать сказанное как шутку; Сонхва не обращает внимание, дальше отделяя листья и бросая их в стоящую рядом миску.
— У прадеда ныне царствующего Его Величества была старшая сестра, — повествует он. — Странная леди, чрезмерно эмоциональная и избалованная — из-за частых истерик, что с нею случались, мне приходилось едва ли не ночевать в её покоях, так часто я посещал их и приносил туда лекарства, и её многочисленные поклонники провожали меня завистливыми взглядами, убеждённые, что лечил я объект их воздыханий не только настоями и эликсирами. Ну, в итоге чем-то таким всё и закончилось, — криво усмехается он. — Это к слову о том, насколько сильно влияние человеческих предрассудков на протекающую реальность. У меня не было намерения использовать магию для лечения девушки — в то время ещё действовал запрет на колдовство, а я с большим трудом добился благосклонности монарха и не намеревался её лишаться; но соитие, как я уже сказал, высвобождает большое количество энергии, которую я мог бы направить в верное русло и не попасть при этом под подозрение. К тому же, королевская особа давно уже бредила, что её способна излечить только любовь, и по каким-то мне до сих пор не ясным причинам была убеждена, что именно моя, — Сонхва хмурится, раздирая зелень. — Вероятно, потому что я был единственным, кто взирал на неё не с обожанием и вожделением, а скукой и усталостью. Не знаю, да и мне безразлично. Я дал ей, что она просила, устремив поток магии на её исцеление и заодно наивно рассчитывая, что после она оставит меня в покое… Что же, я был ещё очень молод и глуп, — с тенью неодобрения к прошлому себе. — Я любил её телом, но не сердцем, и по этой причине магия не только не помогла, но сделала лишь хуже, а когда спустя несколько месяцев стало известно, что принцесса вынашивает ребёнка, для меня настали совсем тёмные времена. Она кричала, плакала, обвиняла меня в распутности и жестокости, уверенная, что я воспользовался ею, её положением и слабостью, гнала прочь, билась в агонии и часто теряла сознание, из гордыни отказываясь принимать поддержку с моей стороны — её и без того слабое здоровье разрушилось окончательно, и последние полгода своей жизни она провела в постели. Она умерла почти сразу после родов, которые прошли весьма болезненно как для неё, так и для её близких, — он опускает руку в мешок с травами, но вынимает лишь несколько стеблей — что остались на дне. — Ребёнок родился мёртвым, — добавляет Сонхва, рассеянно ковыряя прожилки. — Сложно судить, послужило тому причиной поведение его матери или моя грубая ошибка, но в любом случае никому из них не пришлось более страдать, — завершает он, отдавая последние стебли ученику, что с ошарашенным видом всё это время отделял листья.
— И… что было потом? — уточняет Ёсан после долгой паузы.
— Её брат поверил в мою невиновность. Когда принцесса объявила, что отказывается пить приготовленные мной лекарства, во дворец от отчаяния пригласили болотную ведьму — та неплохо заработала, обещая излечить несчастную девушку, но после смерти подопечной очень быстро оказалась предана огню. Все решили, что её наговоры и колдовство убили и ребёнка, и принцессу. Я не стал спорить, — Сонхва подпирает голову; аккуратно собрав со стола голые ветви, Ёсан бросает их назад в мешок.
— И Вас даже не заподозрили? Учитывая Вашу с ней… тесную связь?
— Тесной она была всего единожды, и то не в стенах замка, — поправляет тот. — Если бы принцесса выжила и пришла к власти, меня бы казнили или отправили в изгнание, невзирая на заклятье, я не сомневаюсь; в некотором смысле нам всем повезло, что это не случилось.
— Не в стенах замка? — переспрашивает Ёсан, тушуясь; Сонхва кивает в направлении лаборатории.
— Она пришла ко мне поздно вечером и отказывалась уходить, причиняя неудобства; я отплатил тем же, опрокинув её на тот стол. Делить с нею постель мне совершенно не хотелось, так что почти сразу же, как всё закончилось, я дал ей отдышаться и вежливо выпроводил за дверь. В одном она была права: сердца у меня действительно нет, — меланхолично резюмирует он и грациозно потягивается, пряча заразительный зевок за ладонью; Ёсан в шоке оглядывается на указанный предмет интерьера, что теперь предстаёт перед ним в новом свете, пытаясь визуализировать услышанное. — Не окажешь своему учителю, что развлёк тебя грязной историей из своего богатого прошлого, маленькую услугу? — улыбается Сонхва. — Принеси, пожалуйста, воду и помой колбы, если не трудно.
— Д-да, конечно, — растерянно кивает Ёсан. — Собираетесь лечь спать?
— Прошло уже полторы недели, — кивает Сонхва, вставая из-за стола и подхватывая отсортированные компоненты. Для него время течёт куда медленнее, чем для людей, и потому физиологически сон требуется ему гораздо реже — что компенсируется длительностью отдыха: Ёсан как-то засёк, что солнце успевает дважды подняться из-за горизонта, прежде чем Сонхва наберётся сил. Благодаря этой особенности в своё время Хонджуну, пока он восстанавливался после болезни, без проблем отдали кровать ученика: сам юноша проводил ночи в пустовавшей постели наставника. Одно неудобство: она была слишком твёрдой, по степени мягкости напоминая голые скалы; но Ёсан не жаловался. Только если чуть-чуть, для приличия.
Плотнее закутавшись в плед, он нехотя слезает с нагретого места и подхватывает вёдра, выходя с ними на улицу: несколько прохожих здороваются с ним, прибегает соседская собака, радостно виляя хвостом — Ёсан ласково гладит её, треплет за уши и даёт лизнуть руки: несколько лет назад он нашёл её щенком, потерянную и брошенную, на окраине города, и с тех пор каждый день подкармливал, устроив той уютную тёплую берлогу в заброшенном сарае, общался с ней, а когда малышка подросла, отдал молодой семье, посчитав, что там животное будут любить и о нём заботиться. Так, к счастью, и получилось, но собака не забывала юношу, что её выходил, и обязательно приветствовала, если встречала по дороге, увлечённо делясь городскими новостями и провожая в тёмный час, зная, как Ёсана напрягает мрак.
От потока мыслей его отвлекает внезапное объятие; Ёсан едва не роняет всё в колодец, и холодная вода выплёскивается ему в ноги.
— Давно не виделись! — широко улыбается Уён, помогая поставить ведро на землю. — И ты один донесёшь это? — недоверчиво интересуется он. — Давай я возьму?
— Не стоит, — благодарит Ёсан, восстанавливая сердцебиение; Уён опускается на колено, позволяя стоящей рядом собаке обнюхать его и отвечая тем же — забавная картина. — Ты с охоты?
— Да, выходил размяться. Как Сонхва поживает?
— Неплохо, — Ёсан поднимает второе ведро; Уён тянется подсобить, но Ёсан мотает головой. — Сегодня поведал мне очередную удивительную историю касаемо королевской семьи. Как дела во дворце? — спрашивает вдруг он. — С тех пор, как родился Минги, Сонхва не спускает с него глаз, и я вынужден оставаться дома на случай, если кому-то понадобится лекарство.
Уён задумчиво мычит, зачёсывая волосы — всё же, в человеческой форме он очень красивый; вероятно, в трансформированной тоже, но Ёсан не разбирается в критериях волчьей привлекательности.
— С Его Величеством мы не пересекаемся, но поговаривают, они с Хонджуном серьёзно повздорили перед отъездом последнего, — он потирает кончик носа. — Не знаю, в чём причина, хотя догадываюсь. Хонджуна буквально разрывает на части в последнее время, — добавляет тоскливо. — Он будто воюет с самим собой. Сан рассказывал, он периодически с кем-то спорит во сне, обращается к кому-то. Это ведь не сумасшествие или горячка? — щурится он с подозрением.
— Если других симптомов нет, то вряд ли, — Ёсан перетаскивает ведро через край колодца. — Вероятно, он разговаривает с душами умерших: вполне ожидаемый побочный эффект после возвращения к жизни, — вздыхает он и поднимает свою ношу. — Я бы с радостью поболтал с тобой, но я кошмарно замёрз. Не обижайся.
— Беги, — хмыкает Уён. — Приходи на днях в гости, я приготовлю тебе что-нибудь вкусное.
— Непременно, — Ёсан набирает в грудь холодный воздух и размеренным шагом следует обратно к дому. Раньше для него было проблемой донести без использования магии даже одно ведро — теперь же он справляется с двумя сразу. Может, попросить Хонджуна научить его искусству сражений? Вдруг из него тоже получится хороший боец.
Вернувшись, он помогает Сонхва поставить воду нагреваться, а сам уходит мыть алхимические приборы и колбы: учитывая скорый неизбежный приход зимы, учитель предусмотрительно подготовил экстракты и настои от насморка, кашля и прочих малоприятных недугов. Ледяная вода остужает руки; Ёсан периодически дышит на них, пытаясь вернуть им чувствительность, и шмыгает носом, поглядывая на массивный письменный стол, на котором хранились все необходимые предметы. Получается, здесь всё произошло? Ёсан воровато озирается, представляя: вот девушка заходит в дом — Сонхва, должно быть, готовит очередное зелье для неё в этот момент; вот она приближается к нему, становится рядом, отвлекая — Сонхва умело сдерживает раздражение: отставляет ёмкости и спрашивает, отстанет ли она от него, если он даст ей то, о чём она просит. Девушка обещает оставить его в покое и берёт за локоть, предполагая увести в спальню — но Сонхва подтаскивает её к себе, зажимает между собой и мебелью, целует…
— Всё было не совсем так, — хитро возражают из-за спины — колба выскальзывает из замёрзших пальцев и с жалобным бульканьем погружается на дно. Чертыхнувшись, Ёсан закатывает ткань одежды и с содроганием погружает руку в ледяную воду. — И поцелуй — довольно личный жест, чтобы так просто им разбрасываться, — добавляет Сонхва, подпирая дверной косяк. — Не мне тебе объяснять, сколько в нём магической силы.
— Хонджун до сих пор не пришёл в себя, я помню, — язвит Ёсан. — Вы, кажется, спать собирались? Вот и идите, — гонит он, прикладывая тыльную сторону ладони к горящим от стыда щекам и продолжая отмывать стекло от остатков какой-то слизи. Наставник хохочет и оставляет его; выждав несколько минут, Ёсан возвращается к прерванному процессу: итак, подтаскивает к себе, зажимает,
не целует…
Воображение прознают глубоко зарытые, закопанные далеко воспоминания о скользких камнях, тяжёлых цепях, шершавой ткани, сминающей язык, и жгучей боли — Ёсан торопливо рассеивает их и поднимается с пола, сгребая чистые стекляшки и подходя к столу, раскладывая их для просушки. Ведомая то ли безжалостной гравитацией, то ли наклоном неровно стоящей мебели, колба укатывается прочь, и Ёсан не раздумывая ложится на стол, чтобы успеть поймать её — это ему удаётся, однако он не спешит выпрямиться, концентрируясь на ощущениях. Его рёбра царапают гладкую поверхность сквозь одежду; бёдра прижимаются к струганному дереву; плавный угол нахально упирается в пах. Интересно, тогда, в тот момент,
она чувствовала то же самое, что и он сейчас, или внимание её было поглощено чем-то иным?
— Хочешь узнать? — снова этот ехидный голос. Ёсан оборачивается: Сонхва наблюдает за ним, и в его поблёскивающих в полутьме глазах сверкает смешливое любопытство.
— А Вы покажете? — уклончиво отвечает он, разгибаясь: наставник всё равно прочтёт его мысли, так что нет толку отпираться.
— Если ты сам себя подготовишь, то почему нет, — Сонхва отходит к шкафу и проводит ногтями по стройному ряду ароматических масел. — Какой запах предпочитаешь?
Ёсан беспомощно открывает и закрывает рот, не веря в реальность происходящего.
— Что-нибудь нейтральное? Лаванда? — первое, что приходит на ум. Сонхва легко подхватывает перевязанную верёвкой колбу и вкладывает в его холодные руки. Ёсан смотрит на неё в ступоре: ведь он даже не знает,
к чему ему себя готовить.
— Я скажу, когда хватит, — отвечает с улыбкой Сонхва, возвращаясь к проёму и облокачиваясь; Ёсан вжимается в стол, рискуя нечаянно сдвинуть его с места. — Так что? — Сонхва вскидывает бровь. — Мне долго ждать? Я успею выспаться?
Закатив глаза, Ёсан неохотно стаскивает с себя тёплый плед; неуверенно капает на подушечку пальца масло, растирает меж указательным и большим — мягкий аромат стелется в воздухе, утешая. Собравшись с духом, Ёсан льёт ещё, неловко покрывая всё тонкой плёнкой, и, отказываясь смотреть на Сонхва, отвернувшись, ослабляет пояс штанов. Мысли тотчас наполняют гадкие образы — но их словно сдувает мощный порыв ветра, и Ёсан догадывается, что это наставник не позволяет раскрыться старым ранам. Он опускает ладонь, нащупывает вход — приказывает себе расслабиться и оглаживает подушечкой его границы, крупно вздрагивая от резкого контраста температур: его руки ещё не успели согреться после воды. Пути назад нет: задержав дыхание, он погружает щедро смазанный маслом палец внутрь, гонит прочь стыд, грозящий испепелить его сейчас, и прикрывает глаза, фокусируясь на собственных ощущениях, мнёт робко мышцы, давая себе возможность привыкнуть. Эхом он слышит, как Сонхва прикасается к его разуму, приободряя без слов, одним лишь намерением; Ёсан отвлечённо гадает, наблюдает ли тот за ним или бесшумно покинул, намереваясь вернуться позже.
— Наблюдаю, — отвечает Сонхва на незаданный вопрос. — Занимательная картина, — раззадоривает он.
— Если Вы сейчас же не замолчите, — он запинается, не зная, чем может пригрозить, и сдаётся, — я уйду к себе. И больше никогда не выйду из комнаты, — это звучит жалко; вместе с этими словами он проталкивает палец на ещё одну фалангу.
— Ты уверен?
— В том, что уйду, или в том, что не покину пределы комнаты? — важное уточнение.
— В том, что добровольно откажешься испытать то же, что в своё время довелось прочувствовать распластанной на этом столе леди, — дразнит Сонхва. — Представь — я знаю, у тебя хорошее воображение, — как я удерживаю твою талию; крепкую, властную хватку, не позволяющую вырваться; энергию, растекающуюся по…
— Ещё слово, и я Вас ударю, — клянётся Ёсан, обрывая его; внутрь помещаются уже два пальца.
— Для начала тебе придётся вытащить свою руку из… недр, в кои она успела погрузиться, — тактично замечает Сонхва; Ёсан взглядом поднимает со стола колбу и мечет её к источнику голоса. Звон разбитого стекла не следует, зато вместо него раздаётся комментарий. — Предлагаешь мне воспользоваться ею? Я бы не советовал, стекло довольно хрупкое. Могу достать свечи в качестве альтернативы: некоторым нравится вносить разнообразие посредством расплавленного воска. Хочешь попробовать?
Ёсан громко фыркает, не ведясь на провокацию; тихие шаги — Сонхва подходит, кладёт колбу обратно на стол и, опершись о край, костяшками прикасается к щеке ученика.
— Тебе понравится, — шёпотом обещает он, проводя по ярко выраженной линии челюсти; Ёсан мотает головой, продолжая растягивать себя внизу.
— Уже сомневаюсь, — воинственно заявляет он. — Не удивлюсь, если сестра Его Величества сама не захотела задерживаться после всего свершившегося, ибо осталась глубоко неудовлетворённой.
— Грубо, — Сонхва поджимает губы и ступает Ёсану за спину, вынуждая юношу нагнуться. — В таком случае я приложу все силы, чтобы удовлетворить тебя
достаточно глубоко. И да, — низко просит он, — постарайся ничего не разбить и не уронить.
Ёсан тяжело опирается о мебель, закованный в тиски, вынужденный слушать оглушительное биение собственного сердца; оголённые бёдра обдаёт прохладой — Сонхва освобождается от ненужного элемента одежды. Томящаяся влажная головка скользит вдоль отверстия — Ёсан сглатывает и сжимает руку в кулак. Сонхва оставляет догорать тёплый след на пояснице — пальцы давят мягко, хоть прикосновения и лишены нежности; член неспешно, но уверенно раздвигает стенки, и Ёсан одновременно расслабляется и задыхается. Чуточку неприятно, но только в первые мгновения — за послушание он награждается текучей истомой. Сонхва движется дальше; в жестах его отсутствует всякое волнение и торопливость, но ловится пугающая целеустремлённость. Перед взором — тёмные стены и прутья решётки; Ёсан ощущает прикосновение пальцев к шее за ухом, как они зарываются в пряди — Сонхва прогоняет его воспоминания. Юноша позволяет себе прогнуться — промеж лопаток что-то щёлкает, и на секунду он успевает испугаться, что кости порвут кожу, но в этот момент чужие бёдра прижимаются к его ягодицам, подталкивая вперёд, и напряжение Ёсана упирается в стол — он с удивлением отмечает, как член внутри него скользит, останавливается и вновь проникает.
Сонхва медленный, спокойный — это волшебным образом умиротворяет, Ёсан весь растворяется в этом плавном, размеренном ритме, и дискомфорт у него вызывает лишь собственное напряжение, что задевает несчастную мебель и отчаянно просит внимания. Он намеревается переместить ладонь туда, где она так нужна, но Сонхва не позволяет: наклоняется и обжигает дыханием кромку уха и изгиб шеи:
— Не нужно трогать себя, — мелодично тянет он, оглаживая талию и толкаясь внутрь чуть резче прежнего. — Тебе это совершенно не понадобится.
В довершение своих слов он накрывает сжатый до сих пор кулак, вынуждая расплести его, поднимаясь вверх и придерживая за плечо, увеличивая размах движений. Из горла вырывается неловкий стон; смущение вперемешку с возбуждением охватывают Ёсана — он прикрывает глаза и кусает губу. «Расслабься, — нашёптывает ему Сонхва, в то время как его член пронизывает дрожащее тело насквозь. — Мне нравится, как звучит твой голос. И не нужно прятать от меня свой разум, — усмехается он, улавливая не успевшее даже сформироваться у его ученика желание. — Я хочу слышать всё, что ты думаешь».
Ёсан не подчиняется: закрывается от вторжения в сознание — хватит с Сонхва физического вторжения в его личное пространство. Он низко опускает лицо, стараясь совладать с эмоциями и охватившими его ощущениями, сталкиваясь впервые с большинством из них и убегая от старых, ужасающих и мрачных; гонит прочь детское желание, чтобы Сонхва прикасался к нему губами — он
знает, Сонхва не будет, хотя это, вероятно, помогло бы получить больше удовольствия от процесса. Немного гадко от осознания, что Сонхва не жаждет подарить ему тепло или ласку, не беспокоится, нравится ли Ёсану происходящее — всего лишь даёт то, о чём тот просил, безучастно, отстранённо; но и не делает больно, за что Ёсан уже благодарен.
— Упрямый ребёнок, — произносит вслух Сонхва, очевидно, натолкнувшись на защиту, ограждающую разум, и член выскальзывает из обнимающих его оков, срывая с уст наглеца изумлённый выдох. Тот вздрагивает от зябкого чувства пустоты, но отказывается сдаваться; пальцы Сонхва оставляют влажные следы на коже, устремляются к отверстию и решительно прокрадываются внутрь, растягивая, умело надавливая на чувствительное место — стон не удаётся сдержать, и Ёсан затылком ощущает усмешку Сонхва. — Я велел тебе расслабиться, — низко бормочет тот ему на ухо. — Велел не молчать и не прятать разум, — добавляет он угрожающе; Ёсан чувствует, как магия Сонхва ломает в нём сопротивление, сминая барьер, разбивая тот на мелкие осколки — он борется ещё какое-то время, скорее для приличия, нежели действительно надеясь одержать верх в этом неравном сражении. — Ты слышал меня? — свободная ладонь Сонхва ныряет к шее, подпирая челюсть и вынуждая поднять голову, надавливая на кадык. Ёсан с трудом сглатывает слюну.
— Да, — сипло отвечает он. Горячая головка упирается в его бедро, пока длинные пальцы ускоряются в нём, вынуждая крупно дрожать и сбивая сердце с ритма.
— Как много лжи, — наигранно-разочарованно вздыхает Сонхва, в отместку добавляя сразу два пальца и погружаясь ими дальше, резче — Ёсан жмурится, не выпуская наружу стон, стискивает зубы. — О чём я и говорю, — жалуется мучитель, — ты постоянно перечишь мне. Знаешь, а ведь я могу перестать, — внезапно замечает он, так же неожиданно высвобождая кисть — холод тотчас занимает освободившееся место, но Ёсан не обращает на него внимание, с опаской прислушиваясь к словам ментора — тот в свою очередь прижимается плотнее, проводит пальцами, что мгновением ранее терзали бедного юношу, по его губам, по-хозяйски вклиниваясь меж ними и короткими ногтями царапая язык; в нос ударяет запах лаванды. Ёсан выталкивает их наружу, прикусывает с силой, но не до такой степени, чтобы причинить вред — второй рукой Сонхва лишь крепче обхватывает его челюсть, размазывая вязкую слюну по губам и щеке, вновь спускаясь к ложбинке меж ягодиц и нахально-грубо проникая. — У тебя длинный язык, почти змеиный, — с ехидцей шепчет он. — Я бы нашёл ему куда лучшее применение, нежели бессмысленная ложь.
Ёсану плохо. Плохо от этих рук, вкрадчивых интонаций, картин, что рисует воспалённое воображение; в нём сталкиваются бушующая ярость, требующая Сонхва
немедленно прекратить пытку, и плаксивое желание всё бросить и забиться в тёмный угол, где он смог бы наконец прикоснуться к себе и достичь пика. Ещё немного, и он начнёт
умолять, наплевав на гордость — чего Сонхва, в принципе, и добивается. Ёсан содрогается, вспоминая, как умолял о пощаде своих надзирателей, но лихорадочно успокаивает себя, что они все уже давно мертвы.
— Неужели так сложно? — продолжает Сонхва, истязая хрупкое тело. — Так трудно попросить? — издевается он и обдаёт кромку уха огненным дыханием. — Всего два слова: «Пожалуйста, учитель».
Ёсан кусает губу.
— Пожалуйста, — начинает он тихо, после чего вдруг бросает вместе с испепеляющим взглядом, — Сонхва, заткнись.
Тот разражается задорным смехом; Ёсан пренебрежительно фыркает и выгибается — мышцы ноют от длительного бездействия.
— Хорошо, что насчёт следующего: я замолкаю, но ты позволяешь мне слышать тебя? — интересуется Сонхва, заправляя мокрую прядь, что прилипла к виску ученика. Тот ленится ворочать языком: нехотя соглашается, драматично прощаясь с остатками достоинства.
Наконец, милость сменяет гнев: подушечки пальцев очерчивают границы входа, ладонь ложится на ягодицу, оттягивая её, и член, не встречая сопротивления, устремляется вглубь, заполняя собой пространство; Ёсан позволяет себе шумно выдохнуть и подстраивается под заданный темп, всё ещё неторопливый — хотя он не станет возражать, прояви наставник чуть больше рвения. «Не спеши», — усмехается тот в его голове, заглушая все прочие шумы, затапливая разум собой, методично толкаясь и придерживая за поясницу. От усталости руки разъезжаются; Ёсан поочерёдно поднимает их, сгибая в локте и разминая затёкшие запястья, прижимает к горящим щекам — кровь стучит в ушах, как при отравлении наперстянкой. Теоретически; вряд ли он мог бы утверждать подобное, знай наверняка и будучи всё ещё живым.
Из водоворота мыслей и ощущений его выдёргивает требовательный стук в дверь; Ёсан морщится, вспоминая, заперт ли засов. «Как непредусмотрительно, — Сонхва цокает языком. — Или ты наоборот хотел, чтобы тебя обнаружили в таком положении?» Не будучи в силах ответить, юноша лишь мстительно сжимается, вызывая у наставника очередной приступ веселья.
— Тебе стоит пошевеливаться, — Сонхва наклоняется, проводя пальцем по его пересохшим губам — Ёсан клацает зубами, пытаясь укусить, но тот вовремя отстраняется. Прикрыв глаза, он рвано выдыхает — Сонхва ни на минуту не перестаёт двигаться в нём, наполняя низ туловища палящим жаром, — и зачитывает заклинание невидимости, ограждая их от чужих взоров. Заклинание требует подпитки на протяжении всего действия, и Ёсан сосредотачивается, стараясь не дать чарам разрушиться.
Скрип петель и прогнувшихся под весом половиц; неуверенная поступь и бряцание металла.
— Есть кто дома? — узнаётся голос Юнхо. — Сонхва? Ёсан?
«Какого лешего ему надо?» — чертыхается про себя юноша и затылком чувствует усмешку Сонхва, что, гад этакий, продолжает с размахом погружаться в него на всю длину. Шаги становятся громче; Юнхо пересекает комнату, растерянно осматривается; направляется к каморке, осторожно толкает дверь и, никого не обнаружив внутри, возвращается на середину зала. Ёсан
очень старается сохранять концентрацию и удерживать заклинание — и, судя по скользнувшему мимо них взгляду, у него получается.
Чего нельзя сказать о звуках: невидимость скрывает от глаз, но не от ушей. Член Сонхва касается чувствительной точки, и из горла вырывается сдавленный стон, смешанный с хрипом; Сонхва тотчас закрывает Ёсану рот, но уже поздно: сбитый с толку Юнхо оборачивается и хмурится озадаченно. Дышать становится труднее, трение внизу существенно отвлекает; на мгновение заклинание слабеет, мерцая — к счастью, Сонхва подхватывает его, дополняя своей энергией, и полотно невидимости вновь обволакивает их. Что же, Сонхва не настолько ужасен, чтобы компрометировать своего ученика подобным образом.
На лице Юнхо отражается изумление, словно он до сих пор не может понять, померещилось ему или он действительно видел то, что успел увидеть; Ёсан всей душой ненавидит сейчас буквально
всех.
— Что это за звук? — бормочет монарх себе под нос, уставившись на творящееся перед ним, но незримое для него непотребство в безуспешных попытках определить источник. «Прекрасно тебе знакомый», — раздаётся в мыслях Ёсана ироничный ответ наставника. Что-то скручивается в низу живота, когда он смотрит в глаза Юнхо, о чём тот даже не подозревает. Интересно, Хонджун встречал такой же взгляд, лёжа под ним? Если, разумеется, он был
под ним. Ёсан всё ещё не уверен. — Где их, чёрт подери, носит? — выплёвывает Юнхо, круто разворачиваясь и решительно покидая жилище; хлопок двери, несколько секунд, дабы выждать — Сонхва наконец отнимает ладонь, позволяя ученику радостно поймать ртом воздух и отпустить заклинание.
— Хороший мальчик, — хвалит он, хлопая по нежному полукружию; Ёсан стонет и тяжело опирается на предплечья, изнемогая от усталости: заклинание вытянуло из него почти все силы. Из-за смены положения головка проникающего в него члена принимается с особым усердием ласкать гладкие стенки, и Ёсан непроизвольно содрогается.
— Не называйте меня так, — просит он, прогибаясь: приятно.
— Почему? Мне казалось, тебе нравится, — Сонхва впивается пальцами в его ягодицы и раздвигает их, с удовлетворением наблюдая, как охотно колечко мышц заглатывает его член. — Ты больше не хочешь быть хорошим мальчиком для меня? — ехидно добавляет он, растягивая светлую кожу.
— Для того, кто заставил меня удерживать заклинание невидимости, вминая в стол, хотя мог бы помочь с самого начала? — огрызается Ёсан, кашляя словами. — Да ни в жизнь, — обещает он, выпрямляясь и желая отстраниться, но Сонхва давит меж лопаток, препятствуя; Ёсан подчиняется, но Сонхва всё равно вынуждает его лечь грудью на поверхность и твёрдо прижимает к ней, удерживая за шею и впиваясь пальцами в тонкую кожу горла.
Ёсан скулой упирается в древесину, ёрзает и качает бёдрами, ища удобное для себя положение — его собственный член, оставшийся без внимания, при каждом толчке задевает край стола, и Ёсан, желая хоть как-то облегчить свою участь, сдвигает в его направлении руку, но Сонхва ловко перехватывает её и заводит ему за спину, стискивая хрупкое запястье.
— Я не разрешал, — хмыкает он, возобновляя прежний быстрый темп. В повисшей тишине слышатся голоса с улицы, лай собак и цокот копыт по мостовым; Ёсан фокусируется на мягких влажных шлепках, что раздаются каждый раз, когда бёдра Сонхва ударяются о его ягодицы, смотрит на стоящие вблизи от его лица колбы, на то, как качается в такт разноцветная жидкость в них — что же, это
не помогает. Он скромно постанывает, приободряя Сонхва, поощряя к большему; в голову закрадывается идея сочинить заклинание, что помогло бы ему вдоволь насладиться происходящим, раз уж наставник так жестоко обходится с ним, но тот рассеивает её, не давая ей завершиться, и сильнее вдавливает Ёсана в стол.
Ёсан шевелится, скулит, кусает губы, жмурится до белых пятен перед глазами — Сонхва усиливает хватку, словно стремясь задушить непокорного ученика, однако чутко наблюдает за ним и, поймав момент, отпускает: Ёсан захлёбывается воздухом и крупно содрогается, едва ли не теряя сознание от нахлынувшей подобно штормовой волне неги. Толчки, коими его собственный член извергает семя, избавляясь от напряжения, и коими его щедро одаряет Сонхва, продолжая агрессивно двигаться внутри, возвращают юношу на землю спустя долгие секунды; он запоздало-растерянно стонет, горло саднит, в уголках глаз застыли капельки слёз, конечности ноют, а ещё он вновь замечает царящий в помещении холод.
Набухший член в томящем ожидании трётся о расслабленные стенки, согревая своим тяжёлым присутствием; Сонхва внезапно замедляется, практически выходит из него и резко погружается на всю длину — Ёсан наверняка потерял бы равновесие, если бы не лежал распластанным на поверхности несчастной мебели. Стоящие рядом стеклянные колбы стучатся друг о друга и позвякивают жалобно каждый раз, когда Сонхва повторяет сей ритуал; Ёсан чувствует, как член пульсирует в нём, как жидкость растекается внутри, слышит громкий выдох — то ли наставника, то ли свой собственный.
Он покорно ждёт, когда Сонхва отстранится — вздрагивает, ибо вытекшая вслед за покинувшим его тело органом вязкость остужает распалённую кожу; тихо воет, разгибаясь наконец: ноги не держат от усталости, разъезжаясь в придачу из-за смешавшейся под ступнями с маслом спермы — Сонхва придерживает, помогая осесть на пол. Ёсан смежает веки и прижимается виском к стенке стола — ненароком именно туда, где остались следы его собственного прегрешения, но сейчас плевать. Он восстанавливает дыхание и сердцебиение; Сонхва подхватывает свою одежду, накрывает ученика его отложенным заранее в сторону пледом — скользит взглядом и оставляет одного. Ёсан укутывается в мягкий ворс; вскоре раздаётся звук выливаемой воды: ах, да, ванна. Он бы тоже не отказался: творящийся внизу беспредел сводит с ума. Ёсан подбирает пальцами растёкшиеся по его бёдрам полоски белёсой жидкости, рассматривает, изучая консистенцию — внезапно ему вспоминается старая книга, полная чудаковатых рецептов и заговоров: там упоминалось зелье, основным компонентом которого было семя дракона. Тогда юноша решил, что автор шутит: кто в здравом уме полезет к крылатым ящерам, ещё и в их брачный сезон? Однако если предположить, что драконы могут обращаться в людей — тогда это имеет смысл.
Собравшись с остатками сил, он поднимается, приводит себя в порядок — или его подобие — и подбирает со стола чистые колбы; плотнее замотавшись в ткань, бредёт в свою комнату, долго ищет пыльный манускрипт и ещё дольше перелистывает жухлые страницы в поисках инструкции. Когда он находит нужный раздел, брови его ползут вверх — витиеватая надпись гордо гласит: Эликсир Вечной Молодости. Впрочем, ниже следует мелкая приписка: вечная жизнь не гарантируется, равно как и на состояние здоровья зелье никакого влияния не оказывает, зато позволяет прекрасно выглядеть независимо от возраста. Вздохнув, Ёсан подхватывает книгу и отправляется к шкафам с ингредиентами.
Поглощённый приготовлением компонентов, он не замечает времени: солнце садится, погружая жилище в полумрак, разговоры на улице стихают; Ёсан машинально зажигает свечи, чтобы видеть записи, и греет над их огнём окоченевшие руки, после чего принимается толочь травы, периодически проверяя доходящий медленно до кипения раствор.
— Что ты делаешь? — раздаётся позади, и Ёсан едва не роняет от неожиданности ступку: на лице Сонхва читается любопытство, смягчённое извечной холодностью и внешним равнодушием. Сам наставник кажется куда свежее после ванны, а распушившиеся волосы придают ему будто бы даже милый, добрый облик;
ну, да, конечно.
— Пробую старый рецепт. Раз уж мне предоставилась такая возможность, — бормочет он, прикрывая запястьем зевок и возвращаясь к измельчению листьев. Компоненты будут отделяться долго, и лечь получится не раньше полуночи.
Сонхва с интересом читает; слыша его задорный смех, Ёсан поднимает глаза.
— После всего, что с тобой случилось из-за неё? Вечная красота? — качает тот головой. — Все, кто гонится за нею, определённо не встречали тех, кто с годами становился не только старше и мудрее, но и прекраснее, — замечает он.
— Вам легко говорить, — ворчит Ёсан.
— Если бы тебе удалось создать этот эликсир, — игнорирует Сонхва упрёк, — ты стал бы богаче всех королей мира. Или же погиб, не успев даже увидеть результаты своих трудов, — хмыкает он. — На твоё счастье, как я уже говорил, моё человеческое семя мертво, ибо эта форма — временная оболочка и не более. Сожги эту чушь, — он ленивым движением захлопывает манускрипт — пламя стоящих рядом свечей трепещет в потоках воздуха. — Готов поклясться, сочинитель никогда в жизни не видел никого из нас и уж тем более понятия не имеет о магических свойствах наших тел.
Ёсан замирает — хмурится и с раздражением бросает инструменты на стол. Разочарование и досада пронизывают каждую его частичку; он убеждает себя, что должен довести эксперимент до конца, отсутствие результата — тоже результат, но он так
устал за день, что предел его мечтаний сейчас — мягкая кровать и крепкий сон. Жёсткая кровать тоже подойдёт, если честно.
— Ты всё ещё можешь продать это за большие деньги какому-нибудь недалёкого ума вельможе, — шутливо шепчут на ухо и зовут вкрадчиво. — Иди сюда, я дам тебе кое-что.
— Что, вечную молодость? — Ёсан пренебрежительно фыркает.
— Она тебе ни к чему, — Сонхва вынуждает его развернуться и зажимает между собой и столом — по телу пробегает волна мелкой дрожи. — Поверь, ты будешь с каждым годом становиться только краше, — произносит он, пальцами обнимая его подбородок, вынуждая Ёсана поднять голову и смотря будто бы на него и в то же время сквозь — однако вскоре смаргивая наваждение и фокусируясь на нём. — Я подарю тебе нечто большее, чем красота.
Неторопливым поцелуем он сминает разомкнутые от удивления губы. Ёсан мычит испуганно, не имея возможности сбежать; вцепляется в поисках иллюзорной опоры в руку — чувствует влажный язык в собственном рту и подаётся вперёд, льнёт ближе. Вместе с дыханием Сонхва в его тело словно перетекает само пламя: огонь согревает горло, мягко обжигает лёгкие, разливается вязкой лавой по крови, наполняя энергией и жизнью. Ёсан осмеливается открыть глаза: веки Сонхва полуприкрыты, но даже так заметны вытянутые по-змеиному зрачки и заполнившая всё доступное ей пространство радужка, светящаяся неярко и переливающаяся насыщенными оттенками медно-рыжего, хищно-жёлтого. Сонхва ловит направленный на него взгляд и медленно отстраняется: создаётся впечатление, словно на него молча взирает дракон; Ёсан глубоко вдыхает, и воздух теперь кажется колючим, разреженным, как в горах, где юноша никогда не был.
Ладонь Сонхва лениво переползает на шею, ногтями задевая линию челюсти; не разрывая зрительный контакт, не встречая сопротивления, он вновь накрывает мягкие губы, аккуратно прикусывает нижнюю, проводит по ней языком. Ёсан шарит вслепую по столу, спихивает в сторону книгу и инструменты; убеждаясь, что более ничто не мешает, садится на край и, ногами обвивая талию наставника, подталкивает его к себе, требовательно тянет за одежду на груди, вызывая беззлобную усмешку, и возобновляет поцелуй. Это приятно; позволяя Сонхва вести, отдаваясь в его власть, он осмеливается осторожно нырнуть в чертоги его разума, где с удивлением сталкивается с его мыслями, такими открытыми сейчас, хотя по-прежнему непонятными — большинство из них на незнакомом змеином наречии, а широта образов неизбежно вызывает головную боль. Дабы не оказаться пойманным на месте преступления, он спешит вернуться в реальность, как его внимание приковывает одна: человеческая. Ёсан рассматривает её, и сердце пропускает удар: Сонхва сожалеет. Совсем немного, едва ощутимо, так по-человечески беззащитно — сожалеет, что не способен любить, ведь сердце у него давным-давно отняли.
Ёсан одёргивает себя — тихо стонет, тем самым образом отвлекая, и выхватывает чужую мысль, крадёт, пряча в своих запутанных чертогах и наконец покидая просторы его разума. Сонхва или действительно ничего не замечает, или же ему безразлично — продолжает напористо терзать податливые губы, обвивает за пояс, буквально вливая пламя в душу Ёсана; тот в свою очередь задумывается, мешает ли этому слюна, ведь она, по идее, должна гасить часть огня, а в данный момент её скопилось на языке в изобилии. На том самом языке, которому Сонхва обещал найти лучшее применение. Интригует, если честно. Когда-нибудь Ёсан перестанет так много думать, но явно не в этой жизни.
Он остаётся бодрствовать почти до рассвета, мучаясь с зельем; усмехнувшись настойчивости ученика, Сонхва оставляет поцелуй на его лбу и уходит спать. Отчаянно зевая, Ёсан переливает получившуюся смесь в колбу и запечатывает её, решая подписать уже на следующий день — ставит ёмкость на нижнюю полку и выливает к отходам ненужные остатки. Ночной холод пронизывает до костей; убрав за собой и восстановив идеальный порядок, что наставник неуклонно поддерживает в доме, Ёсан наконец достигает собственной комнаты — но стоит ему коснуться одеяла, как пальцы сковывает лёд. Юноша замирает в растерянности, борясь с детским желанием захныкать и одновременно гадая, как ему согреть свою постель, не спалив её ненароком и не околев самому; чешет в затылке, подхватывает ткань, позволяя ей обдать кожу морозом, и опасливо вторгается в соседнюю спальню. Сонхва дремлет, подобрав под себя ноги — словно пытаясь занять как можно меньше места, хотя в его позе угадывается привычка животных сворачиваться клубком. Ёсан подкрадывается к кровати и осторожно кладёт одеяло, пододвигая к тёплому телу по частям — чтобы не разбудить резкой сменой температуры. Справившись с мудрёной задачей, он осмеливается сесть на простыни, а чуть погодя и вовсе ложится на них, подкладывая под голову руку — утром он свою конечность, скорее всего, чувствовать не будет. Спиной он улавливает размеренное дыхание; прикрыв глаза, создаёт и оставляет висеть в воздухе маленький шар света, призванный разгонять тьму: беспроглядный мрак неизбежно провоцирует у него приступы паники.
Он наблюдает за трепетом искр, переливами цветов, дрожащими тенями; достаёт из памяти сворованную мысль и изучает её, разворачивает, перебирает её невесомые нити. Насколько ему известно, у Сонхва вырвали сердце, чем обрекли существо на долгие скитания между жизнью и смертью, забрав бьющийся орган в качестве залога; но означало ли это, что он больше не способен любить? Ведь у него ещё осталась его душа. Если, конечно, предположить, что эта материя в принципе реальна.
— Ты слишком громко думаешь, — едва разборчиво доносится сзади; Ёсан торопливо прячет сокровище в закромах собственного разума.
— Простите, — извиняется он, съёживаясь. Шелест ткани; Сонхва выпрямляется, переворачивается на другой бок — просовывает руку под голову Ёсана, вынуждая того расположиться у него на плече, и утыкается носом в макушку, замирая в полуобъятии, обратно погружаясь в сон и согревая нерадивого ученика своим теплом.
Ёсан надеется, что не обратится к утру в горстку пепла.
Эпилог
— Ёсан, Ёсан! Что это?
Маг устало трёт ноющие глаза и лениво оборачивается: Минги пихает ему в лицо заметно потускневшую колбу.
— Где ты это нашёл? — хмурится он, гадая, что в ней находится, и удивляясь, что та не подписана; он с опаской вскрывает её и осторожно нюхает.
— На нижней полке, — Минги указывает в сторону томящегося в тени угла шкафа и обращает любопытный взор широко раскрытых детских глаз на лекаря. Тот отрешённо мычит, как внезапно его озаряет: он вспоминает, как тщательно разделял компоненты, как Сонхва смеялся над ним, говоря, что это бессмысленно, а ещё он вспоминает, как читал заклинание невидимости, пока…
— Кхм, — отвлекает он сам себя и закупоривает колбу. — И зачем ты туда полез? — вопрошает он, стараясь звучать строго и надеясь, что румянец на его щеках не особливо заметен в свете огней. Минги, судя по всему, вовсе не волнует чьё-либо смущение: он испуганно шмыгает носом, лихорадочно сочиняя себе оправдание. Ёсан громким вздохом освобождает его от сей тягостной необходимости. — Это экстракт вечной молодости.
— Правда? — лицо Минги озаряет восторг, и он трепетно принимает переданную ему обратно стеклянную ёмкость. — Так вот почему ты такой красивый! — восклицает он; Ёсан улыбается.
— Если бы. Он не действует.
— На себе проверял? — хитро сверкает глазами ребёнок, и Ёсан притворно задыхается от возмущения.
— И чему тебя Хонджун учит? — ворчит он, отсылая принца, и возвращается к чтению, однако сознание его отказывается воспринимать начертанные символы: он перелистывает впустую страницы, рассеянно размышляя. Когда Минги исполнилось семь, наложенное на Сонхва заклятье наконец спало, и дракон получил возможность вернуться домой, прекратить своё служение королевскому роду. После всего случившегося Юнхо не стал прощаться с ним — передал через Хонджуна, что благодарит лекаря за его труды, желает ему счастья и надеется больше никогда не встретиться с ним вновь. Первого Рыцаря же в свою очередь одолевали противоречивые чувства; хотя, вероятно, дело было вовсе не в Сонхва — Ёсану кажется, он понимает, что творится в душе смелого воина. Они оба избрали себе тех, до кого не могли дотянуться; только если Хонджун связал себя с монархом, то юный маг и вовсе замахнулся на представителя древних крылатых существ, что едва ли мог ответить ему взаимностью — но, в отличие от, опять же, Хонджуна, не страдал. Да, ему случалось тосковать и грустить, но он с самого начала осознавал, что его привязанность к Сонхва вынуждена будет со временем угаснуть, да и он никогда не сможет дать ему то, чего тот ищет. На мгновение Ёсан представляет, как выглядели бы отпрыски от союза дракона и человека — это если допустить, что он способен вынести что-то подобное физически, — но тотчас вздрагивает, хлопает себя по щекам, возвращая в реальность, и утыкается в книгу.
Он правда соболезнует Хонджуну. Они не товарищи, но с тех пор, как Ёсану довелось выхаживать его и буквально отбирать из загребущих лап чёрной смерти, он испытывает к нему определённую симпатию, не выходящую за рамки обычного дружелюбия, а трагичная история бесконечно влюблённого, но вынужденного скрывать это рыцаря и вовсе вызывает ноющее чувство в груди. Он знает, что Хонджун не нуждается ни в сочувствии, ни в жалости — более того, пообещает голову снести, если заподозрит неладное, — поэтому Ёсан молчит и только старается поддержать по мере сил. Хонджун заслуживает лучшего, чем всё то, что он имеет на данный момент — хоть то и был полностью его выбор, от начала до конца, исключая, разве что, его рождение.
Ёсан меланхолично теребит уголок страницы, когда его отвлекает скрип петель; он вскидывает голову — Сан улыбается и приветливо машет, закрывая за собой дверь и проходя внутрь.
— Ты за зельем для Уёна? — уточняет Ёсан и, ленясь подняться со стула, на котором так уютно примостился, кивает в сторону тёмного угла. — Третья полка сверху. Только будь внимателен: не споткнись о посетителя.
— Посетителя? — вскидывает Сан бровь.
— Кто там? — Минги отрывается от изучения манускрипта по чёрной магии — Ёсан благодарит богов, что тот слишком мал и ничего не понимает ещё, хотя колдовские записи действительно уже пора бы спрятать.
— Минги! — радостно восклицает Сан, опускаясь на одно колено и разводя широко руки.
— Сан-и! — узнаёт тот и стремглав несётся в раскрытые объятия, крепко прижимаясь к груди — Сан тихо смеётся и поднимает ребёнка в воздух. Ёсан с едва ощутимой печалью наблюдает за ними, гоня прочь сожаления и повторяя себе, что
точно не готов высиживать яйца с драконятами — даже теоретически. Хорошо, что Сонхва очень далеко и больше не подслушивает его.
— Снова мешаешь королевскому лекарю работать? — шутливо интересуется Сан, поправляя сбившуюся одежду принца и ласково трепля за волосы; Минги обиженно дует губы.
— Он мне не мешает, — вступается Ёсан. — Сидит тихо, находит вещи, о которых я сам уже забыл. А будет мешать, я позову Хонджуна, — хмыкает он, многозначительно смотря на насупившегося ребёнка.
— К слову о нём, — Сан поднимается и следует к шкафу за зельем, — скорее всего, Первый Рыцарь почтит тебя своим присутствием в ближайшее время. Тренировка бойцов прошла плохо, и он не в духе, — Сан оставляет на полке мешочек с монетами — оплатой за труд; Ёсан кивает, благодаря как за деньги, так и за предупреждение.
— По мне, так он стабильно не в духе с момента королевской свадьбы, — бормочет, перелистывая страницу; Сан с тенью осуждения взирает на него, но не отвечает — улыбается Минги, целуя в лоб на прощание, и покидает их. Ёсан продолжает задумчиво потирать подушечками пальцев бумагу: вспоминает празднество по случаю женитьбы Юнхо, задаётся вопросом о самочувствии Уёна, удивляется терпению и жизнерадостности Сана — мысли плавно сменяют друг друга, сплетаясь в бесконечную нить; она легко рвётся, когда юношу вновь отвлекают.
— Ёсан, Ёсан! Это чтобы смотреть в будущее? — дрожащим от предвкушения голосом спрашивает Минги, волоча в руках мутный кусок стекла. Ёсан с изумлением откладывает записи и забирает артефакт.
— Ох. Здесь трещина. Его нельзя использовать, — разочарованно произносит он, ногтем ковыряя глубокую выбоину.
— Почему у тебя половина предметов не работает или сломана? — ноет принц.
— Потому что предыдущим хозяевам долгое время приходилось прятать их, дабы при обыске не нашли, — спокойно поясняет Ёсан, удерживая стеклянный шар кончиками пальцев и устремляя в его центр внимательный взгляд — молча читая заклинание. Из-за трещины энергия может исказиться и даже ударить его самого, но он предупредительно ставит незримый барьер.
— Я всё ещё не понимаю, — растерянно хлопает ресницами Минги, притихая и с благоговением наблюдая в ожидании волшебства. Помутнение внутри шара медленно растворяется; Ёсан шипит, когда его ударяет молнией, но завершает заклинание — туман рассеивается окончательно.
— Долгое время люди боялись магии, — вздыхает он, кладя шар на ладонь и проводя второй по его гладкой поверхности, — преследовали колдунов, сжигали ведьм, уничтожали ценные рукописи и свитки, разоряли целые библиотеки. Магия обладает огромной силой, которую далеко не каждый способен понять, и ещё меньше — впитать; при неверном использовании она разрушает. Убивает, — он ритмично постукивает подушечками по стеклу; внутри шара возникает мерцание, что постепенно формируется в картинку. — Убивает не только носителей или жертв тёмных заклятий, но и даже их ни в чём не повинных близких.
Минги неуверенно подходит ближе и широко раскрытыми глазами следит за происходящим внутри шара. Он видит небольшую деревню, маленького мальчика — примерно его возраста — что радостно бегает по траве, улыбается солнечным лучам, держит за руку взрослых — родителей, скорее всего; деревня разрастается, мальчик растёт, приобретая знакомые черты; он творит заклинания, помогая достать упавшие в колодец вещи, собирает цветы и играет с соседскими собаками, понимая их язык, зажигает свечи щелчком пальцев и помогает селянам, используя свой дар во благо. Картинка резко сменяется: ржавый металл, горящие дома, лужи крови, в которых отражается пламя; невыразительное лицо пронзённой мечом матери и обезглавленное тело отца. Сопротивляющегося юношу волокут во тьму, в рот пихают грязный кусок ткани, на руках и ногах десятки синяков, щёки исполосованы следами от слёз, губы и бровь разбиты.
Ёсан моргает и резко взмахивает кистью: быстро сменяющие друг друга изображения накладываются, не позволяя что-либо чётко выделить и разобрать; в ушах далёким эхом стоят собственные крики и мольбы. Мрак сгущается, и в нём едва можно различить худую фигуру, запрокинувшую голову к покрытому плесенью потолку: юноша яростно, с ненавистью шепчет что-то, хватает кривой осколок и острым краем раздирает себе кожу на шее; снова туман, но уже другой, похожий на стоящую в воздухе пыль — из него грациозно ступает высокий статный силуэт, и его тень, отбрасываемая дрожащими факелами, расстилается по неровному камню, напоминая дракона.
Ёсан проводит ладонью над шаром, и изображение меркнет, растекаясь по краям.
— Ваше появление на свет тоже отмечено магией, — говорит он, вырывая собеседника из пучины кошмарных образов; Минги переводит на него взгляд, но новая череда картинок оттягивает его внимание на себя. Он видит деда — его портрет мальчик помнит наизусть; видит лежащую в постели бабушку, измученную и бледную; видит человека, держащегося холодно, что разговаривает с королём, напоминая о чём-то явно неприятном — тот хмурится, отказываясь смотреть на собеседника. Изображение сменяется: человек забирает у бедной женщины младенца, отдаёт кормилицам; прикасается ко лбу ребёнка, и на мгновение его глаза вспыхивают жёлтым.
Старый Король подзывает к себе юного Хонджуна; Юнхо, ещё подросток — Минги чрезвычайно странно и вместе с тем любопытно видеть своего отца таким, — с трепетом наблюдает, стоя подле монарха, а рядом с ним замирает старший брат, которого принц узнаёт тоже лишь благодаря семейному портрету. Хонджун преклоняет колено; король снимает с пояса ножны и передаёт их ему — Хонджун отшатывается в изумлении, старший принц восклицает непонимающе, но Юнхо останавливает его, хватая за плечо. Король продолжает говорить; Хонджун неуверенно кивает, принимая оружие, у него заметно дрожат руки — старый монарх тепло улыбается, с отеческой лаской проводя по его волосам, и порывисто обнимает рыцаря.
— Мы не выбираем, где и кем родимся, чем будем обладать с самого начала, — тихо произносит Ёсан, оглаживая шар — картинка исчезает, и стекло приобретает привычную взору прозрачность. — Но мы выбираем свой дальнейший путь. Более и менее, — после небольшой паузы завершает он.
В комнате повисает потрясённая тишина; Минги озадачен и напуган, и Ёсан вздыхает: выпрямляется и выдавливает из себя улыбку.
— Хотите проследить за кем-нибудь из дворца? — предлагает он. — Будущее нам лучше через сей расколотый артефакт не пытаться узнать, а вот настоящее он вполне продемонстрирует. Надеюсь, мы не увидим ничего непристойного, — хмыкает он, и Минги смущённо хихикает в кулак, наконец избавляясь от тянущей на сердце тоски.
— М… Что делает сейчас моя мама? — спрашивает он, подыгрывая; Ёсан кивает — краски и оттенки переливаются внутри шара, демонстрируя Королеву, беседующую с фрейлиной, что помогает разобрать высокую причёску.
— Ваше Высочество почти полностью в мать, — отмечает лекарь. — У Вас её глаза и острые черты.
— Зато ростом я буду в отца! — твёрдо заявляет Минги, подпрыгивая на месте от нетерпения. — Давай теперь его посмотрим?
Невесомое движение пальцев — коридор замка, блеск кольчуги, золотые нити монаршего одеяния. Юнхо удерживает Хонджуна — тот вырывается, хмурясь, но всё же позволяет развернуть лицом к себе и не отталкивает большие ладони, что накрыли скулы тёплым прикосновением. Ёсан напрягается, готовый в любую секунду оборвать заклинание — но всё, кажется, обходится: Юнхо просто говорит рыцарю что-то, и тот угрюмо кивает, уставившись в пол. Минги набирает в грудь воздух, чтобы назвать следующего претендента, за чьим бытом он намеревается подсмотреть, как Юнхо вынуждает Хонджуна поднять голову и прижимается к его губам — Ёсан мысленно чертыхается; Первый Рыцарь медлит мгновение, но всё же отпихивает от себя короля, несколько грубо — скользит по нему взглядом и, развернувшись, уходит.
— Эм, — подаёт голос Минги, пока лекарь рассеивает картинку, — почему папа поцеловал Хонджуна?
Ёсан открывает рот, собираясь предложить у него самого и спросить, но вовремя соображает, что им обоим не поздоровится, если Минги действительно последует его совету. Он
точно не хочет оказаться тем, кто будет объяснять разъярённому воину, откуда сын Юнхо осведомлён об интрижке отца.
— Потому что он его друг, — уклончиво произносит он, тщательно взвешивая каждое слово. — Иногда друзья целуют друг друга. В качестве поддержки.
— Как мама целует меня, если я ушибусь или расстроюсь? — доверчиво уточняет Минги.
— Именно. Вероятно, Хонджун был чем-то очень расстроен, и Его Величество стремился поддержать его.
— Или же Хонджун ушибся ртом, — морщится Минги, накрывая ладошкой собственные губы. — Больно, должно быть.
Ёсан кашляет, пряча тем самым смешок, и кряхтя поднимается — в спине что-то щёлкает, ибо он долгое время сидел скрюченным на стуле в неудобной позе.
— Полагаю, Вас скоро начнут искать, — произносит он, аккуратно кладя стеклянный шар в миску, дабы тот не укатился, — так что рекомендую убрать за собой всё, что Вы соизволили вытащить на свет, обратно по местам, чтобы не причинять неудобства доброму лекарю, что дружелюбно приютил прогуливающего лекции Его Высочество у себя, — подмигивает он; Минги снова хихикает и резво убегает в каморку, откуда ранее вынес магический артефакт. Предполагая приход гостей, Ёсан щелчком пальцев зажигает огонь и ставит чайник, готовя успокаивающий отвар — Первому Рыцарю пригодится, судя по всему. С улицы доносится скрип телег и разговоры горожан; колокола отбивают вечерний час, лают собаки. Ёсан выглядывает в окно и поправляет сползающий с плеча плед: осень в самом разгаре, вечера становятся всё холоднее — вероятно, уже на следующей неделе пойдёт снег.
Засыпав в чайник листья и накрыв посудину крышкой, он уходит к дальнему столу проверить выделение экстракта: колба наполнилась на две трети; Ёсан с сомнением давит на дерево костяшками: долго.
Раздаётся стук в дверь; лекарь щёлкает замком, впуская внутрь морозный воздух и Хонджуна, пришедшего в сопровождении Чонхо. С последним Ёсан успевает учтиво поздороваться; рыцарь же решительно пересекает порог и останавливается посередине комнаты.
— Принц у тебя? — недовольно интересуется он, озираясь. — Его Негодное Высочество вновь прогуляли занятия по этикету.
— И Вам доброго вечера, — уловив в собственном голосе интонации Сонхва, Ёсан спешит прочистить горло. — Мне было передано, что лекции сегодня отменили из-за простуды мастера, — невинно добавляет он. — Его Высочество в кладовой.
Хонджун устремляется к указанному помещению; Ёсан предлагает Чонхо чай, но тот вежливо отказывается. Рыцарь вскоре возвращается к ним, глубоко вздыхая — то ли из-за мыслей, то ли из-за кольчуги. Он облачён лишь в часть своего полного обмундирования, но даже так выглядит внушительно и грозно, а украшенный росписью металл лишний раз подчёркивает его физическую силу, облегая невысокую, но крепкую фигуру — Ёсану редко доводилось видеть Хонджуна таким, но сейчас он бессовестно любуется, будучи солидарным с выбором короля: в конце концов, кто в здравом уме пренебрежёт подобным обществом.
— Не злись, — виновато просит Минги, выходя следом из комнаты и неся кипу книг.
— Я не злюсь, но я разочарован, — Хонджун резко тормозит, отчего принц едва не налетает на него. — Мне бы не хотелось, чтобы Вы повторяли ошибки своего отца.
Минги опускает голову, и в дрожащем пламени свечей заметно, как он стискивает зубы, чтобы не заплакать; Чонхо притворяется, что рассматривает алхимический прибор, расположенный неподалёку. Ёсан прикусывает язык, веля себе не вмешиваться, но уже через секунду выдвигается вперёд и забирает у принца тяжёлую ношу.
— Если Вы разочарованы Его Величеством, обрушивайте на него свой гнев, а не на его сына, — осекает он, параллельно вспоминая, где книги лежали раньше, и расставляя их. Он не видит, но ощущает на себе тяжёлый взгляд; заталкивает рукопись меж стройных рядов её бумажных братьев и сестёр и оборачивается: прикрыв глаза, Хонджун трёт переносицу, и на лице его мелькает тень сожаления.
— Прости, — Минги приближается к нему и осторожно берёт за свободные пальцы; Хонджун отнимает руку от лица. — Я не хотел тебя расстраивать. Тебе всё ещё больно? — участливо спрашивает он, жестом прося опуститься — рыцарь непонимающе вскидывает бровь, но следует приказу, становясь на одно колено. Минги неумело обнимает маленькими ладонями его щёки и порывисто-невинно прижимается к губам, тотчас отстраняясь — Ёсан прячет улыбку в мягком ворсе пледа, наблюдая за ошарашенным Хонджуном и не менее удивлённым Чонхо, что тотчас принимает безучастный вид, будто ничего не произошло. — Надеюсь, тебе скоро станет лучше. Я постараюсь больше не прогуливать, — обещает принц, неловко гладя Хонджуна по волосам. Тот не сразу приходит в себя.
— Рассчитываю на Ваше благоразумие, — смущённо бормочет он, поднимаясь. — Ступайте во дворец, Её Величество искала Вас, — он звучит устало. — Сейчас же, — строго добавляет, замечая, что Минги собирается возразить — тот вздрагивает и, торопливо попрощавшись с Ёсаном, бежит на выход: Чонхо приветствует принца лёгким поклоном и удаляется вместе с ним, заботливо кладя руку на спину мальчика.
— Заранее соболезную Вашим будущим детям: из Вас выйдет суровый родитель, — вырывается у Ёсана — достойный ученик своего учителя; он предлагает угостить гостя чаем — тот кивком соглашается, и лекарь направляется к шкафу с кухонной утварью.
— Тогда нам всем тем более повезло, что им не суждено появиться, — хмуро отвечает Хонджун, опускаясь на скамью — кольчуга мелодично бряцает, а меч понуро ударяется о древесину. — Решил читать мне нравоучения вместо своего наставника? К слову, как у него дела?
— Не слишком хорошо, — Ёсан наполняет чашку ароматным настоем, отставляет чайник и, отдав гостю напиток, садится напротив. — Мне доставляет огромное удовольствие видеть, как драконьи самки находят его странным и отказывают ему раз за разом, опасаясь, что его… необычное мировоззрение передастся потомству, — Хонджун хмыкает, делая глоток и заметно расслабляясь. — При всей его напыщенности и, казалось бы, мудрости, он ничего не смыслит в отношениях, даже среди сородичей. Знай я его хуже, я бы ему сочувствовал, — юный волшебник пожимает плечами.
— Живя десятилетиями с людьми, поневоле заражаешься их сомнениями и глупостью, — бормочет Хонджун. — Порой мне кажется, я всё ещё слышу его голос, — тихо признаётся он, в смятении отводя глаза. — Не могу понять, галлюцинации это или часть него самого осталась во мне.
— В Вас действительно сохранилась часть его души, ведь он использовал свою магию, чтобы вернуть Вас к жизни.
— И превратить меня в марионетку, — фыркает Хонджун. — Уж лучше бы он дал мне умереть. Избавил бы Королевство от многих возможных проблем, а меня — от необходимости видеть всё это, — он с раздражением машет в сторону замка и сжимает стакан, отпивая. — А теперь я вынужден волочить бесцельное существование изо дня в день в ожидании, когда он соизволит забрать меня к себе.
— Во-первых, то было не его решение, — мягко, но уверенно возражает Ёсан, накрывая чужую ладонь своей. — Вдохнуть в Вас жизнь просил Его Величество. А во-вторых, подарив Вам время, они подарили Вам Минги — ведь его воспитываете Вы, Вы ему как второй отец. Не самый плохой дар, не правда ли? — робко уточняет он. Хонджун медленно высвобождает руку.
— Правда, — нехотя отвечает он. — По крайней мере я могу передать ему часть своих знаний и навыков, и тогда в нём останется хоть что-то от тех, к кому он не имеет никакого отношения, — завершает он, одним глотком допивая остатки чая, и лениво поднимается, машинально оглаживая узор на эфесе меча. — К сожалению, мне пора. Спасибо, — благодарит он нерешительно, и губы его искажает грустная улыбка. — Передавай Сонхва «пламенный» привет при случае?
— Обязательно, — с готовностью отзывается Ёсан, вставая вслед за рыцарем, прощаясь с ним и закрывая дверь на засов. В очередной раз за вечер он гонит прочь навязчивое чувство одиночества; направляется в свою комнату и лезет под кровать, вытаскивая потрёпанный холщовый мешок: в нём хранятся вещи, что он готов в любой момент схватить и забрать с собой, если однажды придётся опять бежать и скрываться. С ткани взметается облаком пыль; Ёсан стряхивает её и погружает в сумку кисть, на ощупь исследуя — вынимая наружу исцарапанный осколок. Он изучает его, вспоминая, как крепко сжимал в ладони, как острие вонзалось в кожу; намеревается выбросить, ведь уже давно не нуждается в нём, но в последнее мгновение передумывает и кидает обратно, затягивая шнур на мешке — никогда не знаешь, как обернётся жизнь и с чем придётся столкнуться.
Пнув сокровища обратно под кровать, он возвращается в зал; наливает себе чашку чая, отпивает, вдыхая нежный запах, и, подойдя к столу, вновь берёт расколотый шар, принимаясь сосредоточенно творить заклинание. Надо будет вместе с приветом Хонджуна не забыть передать Сонхва свою просьбу: чтобы предупредил заранее, как соберётся ублажать драконью самку — Ёсан не откажется стать первым, кто получит семя дракона и всё же приготовит эликсир вечной молодости.
Заклинание чернеет, трещит и взрывается; юноша вздрагивает и роняет шар: тот раскалывается на две части, что методично покачиваются на полу, и волшебные искры взвиваются в воздух вместе с серым туманом. Ёсан с опаской нагибается, всматриваясь — на границах осколков десятками отражений расплываются образы.
Хмуро-отрешённый Хонджун, освещённый огнями тронного зала, склоняющий голову — на макушку ему водружают тяжёлую корону, и драгоценные камни ярко сияют в полумраке; поодаль лежит пронзённый королевским мечом Уён, обращённый в огромного волка.
Дрожащий от холода Юнхо, упрямо пробирающийся сквозь снежный буран, спотыкающийся, падающий в сугробы — и не имеющий сил подняться. Метель в считаные минуты скрывает его под белой пеленой.
Сан, застывший неподвижно, держащий за руки два бездыханных тела — Ёсан успевает заметить одинаковые кольца на окоченевших пальцах, когда силуэт Сана очерчивает контрастно белым поток магии, и юноша замертво валится наземь.
Маг резко схлопывает ладони — стекло со звоном разлетается на сотни мелких частей, и помещение наполняет настороженная тишина. Он медлит, разглядывая уже окончательно бесполезный мусор, рассыпавшийся по всей комнате; вздыхает и уходит за метлой — хватит с него заклинаний на сегодня.
[26.11.2021 — 30.11.2021]
