С Хонджуном что-то происходит. Юнхо не может сказать, что именно: нездоровая бледность, вялость движений, потухший огонь на дне глаз — ему не доводилось прежде видеть его таким, и, хотя он несколько раз за день уточняет, всё ли в порядке, тот лишь кивает устало — врёт, но скорее небеса упадут на землю, чем он даст повод о себе беспокоиться. Юнхо ненавидит это, но понятия не имеет, как исправить.
— У тебя слабость, — замечает он, прикладывая ладонь к его лбу, когда они остаются одни. — Ты не заболел?
Хонджун улыбается вымученно и хочет отойти — пытается: Юнхо успевает поймать его за плечо; всегда стойкий рыцарь теряет сознание, обмякает в нежном объятии, наваливается всем весом, из последних сил борясь с накатывающим забвением и безысходно проигрывая. Юнхо боится выпустить его, озирается по сторонам в растерянности; думает окликнуть слуг, но тотчас решает, что не доверит никому своё главное сокровище — вцепляется крепче и подхватывает поникшее тело на руки.
— Позови лекаря, — бросает он застывшему слуге, что в изумлении взирает на открывшуюся картину. — Живее! — Юнхо повышает голос, и только после этого мальчишка срывается с места и стремглав мчится по коридору. Монарх чертыхается, взволнованно прижимая лишившегося воли Хонджуна к себе, и спешит к лестнице, намереваясь отнести друга в его покои и оставляя в волосах встревоженный поцелуй.
Когда рядом возникает нужная дверь, Юнхо пинает её — дерево не поддаётся, однако вскоре раздаётся шорох, щёлкает замок, и в проёме возникает фигура Сана — камергера рыцаря. Он медлит секунду и отскакивает в сторону; Юнхо заходит, ища кровать, и едва находит её: низкую, запрятанную в тёмном углу, меж оружейной стойкой и широким письменным столом.
— Что произошло, Ваше Величество?
— Хонджун упал в обморок, — пальцы скользят по влажному и холодному от пота лбу. — Я уже приказал привести лекаря. Найди, что положить ему под ноги.
Раздаётся торопливое: «Сию минуту», — и скрип старого шкафа; Юнхо расстёгивает туго затянутую сюркотту на неровно вздымающейся груди, проводит ладонью по впалой щеке и проступившей скуле. Глупец — подвергать себя такой опасности.
Смотав найденную одежду в ком, Сан бесцеремонно отталкивает монарха в сторону, не забыв попросить прощения из вежливости: подкладывает импровизированную подушку, ослабляет ремень на поясе — Юнхо отворачивается. От мрачных дум отвлекает приход лекаря: Сонхва — единственный, кто выглядит умиротворённо и невозмутимо в окружающем его хаосе; семенящий за спиной Ёсан с любопытством выглядывает из-за статной фигуры наставника. Присутствие короля здесь никого не удивляет, и тот хмурится: словно все знают что-то, что ему неизвестно.
— Он ел сегодня? Пил что-нибудь? — лекарь ловко нащупывает пульс.
— Вчера утром, — Юнхо молча давится воздухом, слыша ответ. Камергер перечисляет, что Хонджун ел на завтрак более суток назад; Сонхва задаёт несколько точных вопросов, благодаря коим становится известно, что у рыцаря совсем пропал аппетит, спал он плохо, мимоходом жаловался на тошноту и головокружение на протяжении последних дней, но упорно отказывался от отдыха.
— Отравление? — шепчет Ёсан.
— Кто? — собственный голос кажется Юнхо совершенно чужим и незнакомым.
— Мне нужно время, чтобы сказать наверняка, — строго отрезает Сонхва. — Ёсан, ты остаёшься со мной; остальных прошу освободить помещение. Ваше Величество, как только я выясню причину недомогания, я сообщу Вам обо всём лично или через моего ученика.
Юнхо обречённо подчиняется: бросая взгляд на беззащитно лежащего Хонджуна, он покидает комнату, отходя к окну, где раскинулось над острыми башнями пасмурное, устеленное плотными облаками небо; за спиной раздаются шаги Сана, что торопится к лестнице. Мысли проплывают мимо, путаются, дрожат отблесками бледного света на стекле: он верит в Сонхва, ведь тот не раз буквально возвращал людей с того света и уж с простым отравлением справится; однако страх потерять любимого человека — Юнхо жмурится. Он не должен думать об этом. Хонджуна вылечат, иначе и быть не может.
— Ваше Величество, посол ждёт Вас, — докладывают ему; Юнхо привычным жестом отпускает слугу. Нет ничего удивительного в том, что у него есть обязательства, которые он должен неукоснительно выполнять; Хонджун не обрадовался бы, узнав, что из-за него Юнхо всё бросил. Юный монарх вынуждает себя выпрямиться и широким шагом следует прочь, стремясь убежать от настигающего его беспощадного охотника — тревоги.
День тянется вечность — невыносимо; Юнхо едва ли слушает вассалов, он рассеян и забывчив, и Чонхо осторожно предлагает перенести назначенные встречи, выражая обеспокоенность его самочувствием — тот малодушно соглашается и, адресовав необходимые извинения гостям, отправляется на стену замка, игнорируя вопрос об ужине. Немыслимо предаваться чревоугодию, когда любимый человек находится на грани между жизнью и смертью.
Его одиночество нарушает лишь бойкий ветер, что порывами, подобно зловещей птице, предвестнику рока, налетает со спины, толкает к обрыву. Юнхо наблюдает за степенным движением безразличных серых облаков — позади раздаётся приглушённый кашель, призванный привлечь внимание. Он оборачивается: лекарь учтиво останавливается поодаль; спокойствие в его глазах внушает надежду.
— Что с ним? Кто это сделал? — в горле пересыхает.
— По вопросу за раз, Ваше Величество, — усмехается Сонхва, после чего меняется в лице — при виде хмуро сведённых бровей волнение камнем оседает в груди. — Состояние Хонджуна крайне нестабильно. Нам стоило раньше обеспокоиться, — он говорит размеренно, давая возможность осмыслить. — Буду откровенен: вероятность, что он выживет, мала. Сейчас его дух держится за тело благодаря силе воли, но долго так длиться не может.
— Но ведь у тебя есть противоядие? — резко накатывает слабость — Юнхо тяжело опирается о пожелтевший за годы камень.
— К сожалению, нет, — Сонхва убирает со лба волосы, что разгульный ветер перемешал беспорядочно. — Это не отравление. Отравление обычно проявляется довольно скоро, в течение суток, нередко нарушая сердечный ритм, если использовался яд; у Хонджуна с сердцем всё в порядке, а симптомы развивались в течение нескольких дней. Я тщательно расспросил его слуг, но Сан лично проверяет всю пищу, а искренняя преданность Хонджуну исключает его самого из списка подозреваемых. Это древнее заклинание на крови, отнимающее постепенно жизнь, — раскат грома доносится из-за горизонта; надвигается гроза. — Весьма сложное и требующее тщательной подготовки.
— Зачем? — в ужасе шепчет Юнхо. — Зачем кому-то убивать его?
— Полагаю, злоумышленник просто ошибся: убить хотели Вас.
Юнхо сжимает руку в кулак и ударяет ею о крепостную стену, борясь с охватывающими его эмоциями. Ни слёз, ни мольб, ни гнева; Сонхва безучастно смотрит, отнимая тем последние крупицы самообладания.
— Но ведь есть способ спасти его? — в прозвучавшем отчётливо слышимо эхо той, что обречена извечно умирать последней. Над полями, распластанными вдалеке, сверкает молния.
— Есть, — уклончиво отвечает лекарь, — но прежде я должен задать вопрос: не лучше ли дать Хонджуну отойти в мир иной? — он не успевает изложить мысль до конца — его яростно перебивают.
— Не лучше. Почему вдруг ты отказываешься помогать?
— Я не отказываюсь, — терпеливо поправляет он; новый порыв штормового ветра вынуждает его пошатнуться. — Я не удивлю Вас, если замечу, что Ваша связь с Хонджуном может плачевно отразиться на судьбе королевства. Мне глубоко безразлично, с кем Вы делите постель, но в моих интересах проследить, чтобы у Вас рано или поздно появился преемник; если для этого необходимо пожертвовать Хонджуном, я не буду колебаться, — Сонхва невозмутимо встречает испепеляющий взгляд. Пытаться сжечь
его — наивно.
— Только из благодарности за твою многолетнюю службу я прощаю тебе столь наглую грубость, — выплёвывает Юнхо; Сонхва пренебрежительно фыркает.
— Моя «многолетняя служба» не есть акт доброй воли, — сухое напоминание, — если Вы забыли. Ваш род отнял у меня свободу; мне ничто не мешает отнять у Вас любимого человека.
Юнхо отворачивается.
— И чего ты хочешь?
— Выполните свою часть договора, — молния рвёт потемневшее небо пополам; через несколько секунд раздаётся гулкий гром.
— Сначала Хонджун. После его спасения ты получишь, что было обещано. Это моё последнее слово.
Лекарь пристально рассматривает понурую фигуру, что ёжится от пришедшей с севера вместе с дождём свежести. Бесцветные тени омрачают и так несчастное выражение лица монарха горечью осознания неизбежного.
— Завтра на рассвете я отбуду в южные земли. По моим расчётам, там находится источник тёмной энергии, — уведомляет Сонхва. — Мы с моим учеником уже перенесли Хонджуна в наше жилище — Ёсан будет неусыпно следить за его состоянием. Он хорошо подготовлен.
— Я отправлюсь с тобой, — отзывается Юнхо, но его останавливают изящно-нетерпеливым взмахом.
— Нет необходимости, повелитель. Позволю себе напомнить Вам о Ваших обязанностях: не стоит оставлять государство, тем более по такому поводу — это может негативно повлиять на Вашу репутацию. Извините мне мою грубость, — ехидно продолжает он, — но Вы будете мне мешать. Для Вас правильнее быть здесь, — Сонхва замолкает на секунду и примирительным тоном добавляет, — с Хонджуном. Этим Вы поможете ему бороться с недугом. Пусть он и без чувств, но присутствие близкого друга по-прежнему способен ощутить.
Юнхо чертыхается, с неохотой признавая чужую правоту.
— Возьми с собой любого из моих лучших воинов, чтобы он охранял тебя в пути, — предлагает он, но Сонхва кривит губы в ироничной улыбке.
— Вы шутите? Благодарю, мне достаточно компании Уёна.
— Уёна? Почему? — недоумевает Юнхо.
— Потому что сегодня растущая луна, и я полагаю прибыть на юг через неделю, — это ничего не объясняет, но монарх кивает послушно и оборачивается к горизонту, где ветер пригибает к земле кроны деревьев и поднимает клубы пыли над дорогами. Сонхва прощается демонстративно-вежливым поклоном; Юнхо рассматривает отрешённо собственную ладонь, хрупкие линии вен, проступающие сквозь кожу, по коим струится его кровь.
Уж лучше бы это был он, а не Хонджун.
Он отказывается от пищи и велит не беспокоить его; уходит в спальню, оседает тяжело на кровать, а после и вовсе падает на неё, утыкаясь носом в простыни, стягивая ткань в тесный кулак, отчаянно мечтая, чтобы Хонджун был здесь, с ним, а не на грани с потусторонним миром, во мраке, пустоте, пугающем одиночестве.
Он прерывается на короткий сон, забытьё, вызванное усталостью и предельной напряжённостью душевных сил; утром наблюдает, как Сан прощается с кем-то — судя по всему, Уёном, — целуя того напоследок и помогая взобраться на лошадь. Молодые люди обменивается несколькими словами; Сонхва, бесспорно, замечает фигуру за стеклом дворцовых окон — взмахивает поводьями, и кобыла трогается в путь. На лице Сана отчётливо проступает смятение; Уён смеётся, стараясь его приободрить.
В течение дня — отныне они кажутся бесконечными — Юнхо находит минуту, чтобы посетить дом травника. Ёсан встречает венценосную особу настороженно, но впускает внутрь и возвращается к столу, где разложены таро и огромная книга, испещрённая незнакомыми письменами. Хонджун обнаруживается в личной комнате юноши: лежащий без сознания, непривычно равнодушный и бледный. Юнхо берёт безвольную руку в свою, сжимает крепко, прикасается губами к костяшкам, стремясь мысленно донести до друга — где бы тот ни был, — что он рядом и не оставит его.
— Прости меня, — просит шёпотом обречённо; Хонджун остаётся нем. Юнхо подавляет рвущееся наружу отчаяние и, с сожалением кладя ладонь на грубую ткань, укрывающую низкую кровать, покидает помещение. Ёсан смотрит — через рёбра навылет; но тотчас опускает взор и продолжает тасовать колоду. Юнхо редко доводилось гадать на таро: Сонхва и без них поразительно точно предсказывал будущее, но предпочитал хранить молчание и не вмешиваться в естественный порядок вещей. Ёсан, угадывая намерение подошедшего короля, ловким жестом раскладывает стопку на поверхности стола. Юнхо выбирает карту — Тройка Мечей. Печальный рисунок пронзённого острыми лезвиями сердца вызывает фантомную боль в груди.
— Поступать по велению разума, — вспоминает он толкование аркана; Ёсан кивает, кладёт карту назад и вновь методично перемешивает — видно, это занятие его успокаивает. — Если бы у меня был кто-то, кому бы я мог доверять и с кем мог бы советоваться, — вздыхает Юнхо, потирая веки — мышцы ноют после безжалостно краткого сна.
— Встретьтесь с Саном, — рекомендует юноша. — Его и Уёна привёл во дворец Хонджун. Если им доверял он, Вы тоже можете на них рассчитывать, — поясняет, извлекая другую карту и рассматривая её, после чего принимается листать страницы манускрипта. На потрёпанной временем бумаге мелькают пентаграммы, концентрические фигуры, изображения фаз луны, письмена на нечеловеческих языках.
— Складывается впечатление, что все вокруг знают что-то, чего не знаю я, — хмурится Юнхо: это научные труды, посвящённые магии? Он с серьёзным опасением относится ко всему с ней связанному, ибо хорошо помнит, сколько горя та принесла его роду; но если магия поможет ему вернуть Хонджуна, спасти его из голодных когтей ненасытной смерти, он готов закрыть на это глаза. В конце концов, для членов его семьи не было тайной, что их предки отнюдь не брезговали колдовством для воплощения собственных, нередко не самых благочестивых целей — присутствие Сонхва было прямым тому доказательством.
— Равно как и мы не знаем очень многое из того, что известно Вам, — дружелюбно отзывается Ёсан. — Вы не знаете, как лечить болезни. Я не знаю, как управлять государством и вести войны, — он поднимает голову и неуверенно улыбается. — Сонхва и я находимся здесь, чтобы помогать; Вы тоже помогаете всем нам. Вы — часть мозаики, называемой «жизнью», и узор её довольно сложен. Без одного кусочка не будет всей картины: важен каждый из них, и малый, и большой.
Юнхо отмалчивается, и Ёсан, стушевавшись, углубляется в чтение; монарх бросает последний взгляд на погружённого в мёртвый сон Хонджуна и покидает дом, что насквозь пропах горькими травами, тревогой и страданием.
Под вечер к нему приводят Сана — камергер Первого Рыцаря сосредоточен и вежлив, хотя Юнхо отчётливо ощущает, что не является для него авторитетом. Тот честно, но недостаточно подробно и порой чрезмерно туманно отвечает на вопросы, где и как познакомился с Хонджуном и какие поручения для него выполняет. В его словах слышится неподдельная преданность — Юнхо не способен отринуть собственные сомнения, но старается верить чутью друга: коль Хонджун посвятил Сана во многие тайны, его можно считать надёжным. Юноша выражает готовность помочь, соглашается взять на себя роль советника, но от почётной должности учтиво отказывается: если рыцарь не поправится, Сан покинет замок и вернётся в родной город, в противном же случае в столь громком титуле нет необходимости — он предпочтёт остаться при своём покровителе.
Юнхо старается навещать Хонджуна ежедневно; Ёсан привыкает к его частым визитам и готовит успокаивающий чай — на вкус отвар гадкий, но то ли сказывается его действие, то ли мужество и спокойствие Сана, что отныне находится рядом и ненавязчиво поддерживает во всём, но Юнхо постепенно смиряется с ситуацией и отдаётся повседневным заботам: советуется с подданными, опрашивая их и выслушивая мнения, принимает у себя иностранных гостей, даже пытается восстановить отношения с далёкими родственниками, рассчитывая добиться их расположения и использовать связи, пусть и в далёком будущем. Говорят, ничто не длится вечно; но королевская кровь даётся на всю жизнь, и Юнхо внезапно понимает, что убежать от своих обязанностей всё равно не сможет. Если он хочет чего-то добиться, если хочет найти тех, кому может доверять, если хочет создать государство, где люди не будут больше решать вопросы посредством убийства друг друга, он должен непосредственно принять в этом участие, а не ждать, что всё случится само собой. Страна умирает, как и близкий ему человек, приходя в упадок; сейчас государство охраняет лишь былая слава, завоёванная его отцом с великим трудом. С момента восхождения на престол Юнхо находчиво и весьма талантливо избегал ответственности, отвергая жестокую реальность, и не обращал должное внимание на насущные вопросы, игнорируя протянутые к нему с просьбами о помощи руки: экономика на грани кризиса, соседние государства плетут интриги, намереваясь воздействовать на слабохарактерного юношу, занявшего трон, горожане страдают от набегов разбойников, а церковь отбирает у прихожан деньги. Не этого ждал от него отец; не это он должен показать Хонджуну, когда тот очнётся. Разумеется, за семь дней мир не изменишь; но Юнхо может стараться, прикладывать силы, чтобы стать лучше, как это сделал Хонджун, гордо носящий почётное звание Первого Рыцаря. Он остаётся допоздна в библиотеке, изучая историю, дабы вынести из её уроков полезное для себя, и неожиданно обретает в Чонхо интересного и умного собеседника; созывает совет, взвешивая поступившие предложения, коих оказывается немало, и обдумывая каждое; возвращается к боям, сражаясь с преданными ему воинами на тренировочных мечах, потому что привык быть расслабленным, полагая наивно, что Хонджун его защитит. Придворные с изумлением наблюдают перемену в монархе: снова по коридорам блуждают шепотки, что недуг, охвативший молодого рыцаря, неясным образом связан с необычным для коронованной особы поведением, но теперь Юнхо не улыбается и не смеётся — велит не тратить его время и не отвлекать. Окончательно из будней прислуги исчезают сюрпризы и шалости, что он продолжал оставлять до недавних пор — за считаные дни Юнхо превращается из не доросшего до королевского титула безалаберного принца в человека, охваченного идеей и стремящегося исправить собственные ошибки, совершённые по глупости.
Хонджун приходит в себя спустя неделю: очнувшись от беспробудного бреда, он пытается сесть, но ослабшие конечности не подчиняются, и он неуклюже валится на подушку. Он выглядывает в дверной проём: ему чудится, что предметы летают по комнате. Хонджун моргает, фокусируясь, прогоняя пелену сна, но метла по-прежнему самостоятельно подметает пол, тряпка окунается в таз с водой, вытирая пыль с полок, а Ёсан сидит в кресле и умиротворённо читает, не замечая творящееся вокруг. Впрочем, вскоре он отрывает глаза от книги; проходит мгновение, прежде чем он испуганно подскакивает с места — метла тотчас безжизненно стучит о доски, а тряпка понуро свисает с края. Хонджун озадаченно хмурится.
— Пейте, — подбегает Ёсан, придерживая отяжелевшую голову и поднося к иссушённым губам дурно пахнущую жидкость. Рыцарь морщится, отворачиваясь неосознанно; хочет спросить, но язык не слушается. Ёсан нетерпеливо фыркает, толкает глиняную чашу ко рту. — Это очень вкусно и полезно для Вашего здоровья, — убеждает он. Хонджун сдаётся и, перебарывая тошноту, покорно выпивает — немедленно жалея о содеянном.
— Ты обманул меня, — хрипло стонет он, с трудом проглатывая горькую смесь.
— Только наполовину, — замечает тот, убирая посуду в сторону. — Как Вы?
— Ужасно, — честно отвечает Хонджун, падая обратно и едва дыша — кажется, что лёгкие налиты свинцом и горят, будто само пламя желает уничтожить его, струясь по венам. — Где Сонхва?
— Отправился на юг, дабы разрушить источник заклятья, — Ёсан отходит, чтобы через минуту вернуться с травяным чаем, вынуждая выпить и его тоже.
— Заклятья?
— Я сам не всё понял, — признаётся он, — но по его словам Вы попали под действие древнего ритуала. Учитель упомянул, что он основан на крови, — он задумчиво чешет щёку, — но при этом заклинатель целился не в Вас, а в короля… Я до сих пор ума не приложу, как можно было ошибиться. Когда дело касается крови, всё очень точно, — хмурясь и вопросительно смотря на Хонджуна.
— Я не смыслю в магии, — устало бормочет тот. — Мне не приходилось заставлять предметы левитировать. Не бойся, — добавляет он с вялым смешком, — я никому не скажу. Всё равно не успею.
— Успеете, — Ёсан мгновенно спохватывается, — то есть, Вы поправитесь. Обязательно, — он колеблется: его ладонь застывает в воздухе над поникшей подобно плакучей иве рукой больного, не решаясь накрыть.
— Как Его Величество? — сипло интересуется Хонджун — сейчас каждый вдох для него является пыткой.
— Он старается навещать Вас ежедневно и постоянно спрашивает о Вашем самочувствии, — Ёсана посещает идея: он сдвигает портьеру, впуская в полумрак комнаты солнечные лучи, и принимается шептать; заклинание обращается в миниатюрного, сотканного из света дракона — магическое существо взлетает невесомо и, кружа под потолком, опускается на пальцы. Хонджун вздрагивает; настороженно рассматривает волшебного зверя, источающего мягкое тепло, и улыбается, когда тот, обнюхав запястье, бежит вверх, к плечу, взбираясь на одеяло и утыкаясь в его щёку — в потухших было зрачках робко плещется жизнь. — Сан тоже часто заходит, приносит еду. Он временно служит советником Его Величества, — добавляет юноша.
— Вот как? — сил не хватает даже на удивление. Дракон сворачивается клубком на проступающей ключице, прижимаясь к шее — через несколько подъёмов груди дыхание рыцаря выравнивается, а крылатый змей тускнеет. Ёсан с печалью наблюдает за созданием, что отдаёт свою энергию, бесстрашно прогоняя смерть. — Я не могу сдаться, — продолжает Хонджун, отвлекая. — Я должен защищать Юнхо. Быть рядом.
— Вам не о чем волноваться, — спешат заверить его. — У короля есть армия и сотни прекрасных воинов. С ним ничего не случится за то время, что Вы будете поправляться.
— Ты не понимаешь.
Я должен защищать его. Я, а не кто-то другой.
— Почему? — вырывается невольно; Ёсан тушуется, смущаясь собственной наглости. До него доходили сплетни, да и Сонхва однажды обмолвился, что рыцарь тесно связан с монархом: они выросли вместе, старый правитель заменил Хонджуну отца, и вполне естественно, что тот хотел отплатить не меньшим; но ответ обескураживает своей откровенностью и честностью.
— Я люблю его.
Очевидная истина; солнечный дракон взмахивает хвостом и исчезает бесследно — Хонджун делает ещё один глубокий вдох.
— Я не могу доверить защиту человека, которого люблю, кому-то ещё, особенно тому, кого я не знаю. Если мне суждено отдать за Юнхо жизнь, так тому и быть; но я намереваюсь оберегать его до конца своих дней, — он сжимает ладонь в кулак — мышцы слушаются плохо.
— То есть, вы правда... — Ёсан в который раз за день спотыкается; Хонджун с трудом удерживает на нём внимание. — Все эти слухи, они...
— Правда ли, что мы спим? — вымученно улыбается рыцарь; тот краснеет, кивая. — Иногда: возможность выпадает нечасто.
— Ох. Жаль, — глупо лепечет он, вызывая у больного кашляющий смешок. — А кто из вас... Ну...
— Оставлю это на твоё воображение, — фыркает Хонджун, закрывая глаза и затихая. Ёсан проверяет температуру, замечая, что та упала до опасно низкой; мчится за массивным фолиантом, листает торопливо жухлые страницы, надрывая их в спешке, и повторяет неустанно поддерживающее заклинание. Если Сонхва ничто не помешало в дороге, он должен был уже достичь цели и разрушить проклятие — Ёсан не подведёт его.
Он не перестаёт бормотать волшебные слова вплоть до самого вечера, даже когда селяне приходят к нему за травяными мазями и ядами против вредных грызунов; не привыкший к столь длительным нагрузкам, он практически проваливается в сон, но деликатное постукивание вырывает его из смутной полудрёмы. Он подскакивает с пола у кровати, трёт веки — Юнхо ждёт терпеливо, и в чертах лица его прослеживается затаённое сочувствие. Лучи закатного солнца вьюном проникают в комнату, теряются в радужке, придавая властителю облик призрака, вышедшего с того света; Сан за его спиной выглядит не лучше: вымотанный, усталый и озабоченный. Удивительно, как много может изменить отсутствие одного человека; но Ёсан спешит напомнить себе, что Хонджун не просто
кто-то.
— Добрый вечер, Ваше Величество, — он учтиво склоняет голову. Юнхо скользит взглядом по его щуплой фигуре; осматривает лежащего без сознания бледного рыцаря, явно желая спросить о его состоянии — но интересуется вежливо и жалко:
— Как ты?
Сан обходит их, приближаясь к постели; садится на край, берёт руку Хонджуна в свою, оглаживая запястье, стирая с высокого лба капли холодного пота.
— Всё в порядке, Вам не о чем беспокоиться, — Ёсан кивает уверенно. — Ему лучше, он идёт на поправку.
Сан вскидывает бровь; ученик травника с мольбой взирает на него, прося подыграть. Советник ничего не говорит, вновь отворачиваясь; Юнхо мычит глухо.
— Он скоро вернётся к нам, — добавляет юный маг, ощущая, как собственное сердце сжимается в груди. — Верьте в него. Он борется. Ради Вас, — на мгновение он утверждается во мнении, что его казнят за столь откровенную ложь — монарх смотрит неотрывно.
— Рассчитываю на тебя, — тот хлопает по хрупкому плечу. Сан останавливается в дверях, но ничего не произносит — выходит вслед за повелителем.
Ёсан не осмеливается предложить им чай.
Дни текут уныло и безрадостно: несколько горожан спрашивают о лекарствах, он смешивает зелья и сушит травы, с тревогой наблюдая за постепенно теряющим силы больным, читает магические тексты, не спит, боясь, что Хонджун прекратит свою одинокую борьбу против властительницы тьмы. Сан навещает его посреди ночи: приносит угощение, и молодые люди сидят на деревянном твёрдом полу, в безмолвии поглощая поздний ужин. Советник делится рассеянно последними событиями: до дворца дошла весть о полностью сгоревшей деревне на юге — не выжил никто, от селения остался лишь пепел, а в лесу нашли разорванные в клочья трупы. По спине бегут колючие мурашки; Сан хмурится и озвучивает вдруг, что переживает о своём друге, Уёне. Ёсан с опаской поглядывает в сторону подвала, где хранится множество атрибутов тёмной магии: он мог бы воспользоваться их помощью, но Сонхва сразу предупредил, что из сей затеи ничего не выйдет. «Это работает только с людьми и слабыми существами», — заметил он.
Ёсан без аппетита приканчивает ароматную курицу; бывший камергер Хонджуна пристально изучает видную через окно, стареющую, неестественно яркую луну, мелом очерчивающую грозные башни укрытого безвременным трауром замка. Вдалеке печально воет собака.
Наставник возвращается внезапно: стук копыт по мостовой слышится, когда приготовление кипящего раствора находится в самом разгаре — вызвавшийся помочь Сан следит за увядающим рыцарем. Сонхва спокойно ступает через порог, будто и не покидал дом надолго, и улыбается отечески подлетевшему ученику, что обнимает его крепко, утыкаясь носом в складки пропахшего смолистым дымом плаща. Уён появляется чуть погодя и тяжело валится на скамью; Сан садится рядом, целует в висок и не спрашивает о засохших пятнах крови на одежде — зато спрашивает Ёсан.
— Разбойники, — коротко отвечает тот и фыркает эмоционально. — И куда король смотрит? Ах, ну да, — спохватывается он и красноречиво кивает в сторону комнаты. Сонхва щурится, всматриваясь издалека, и замешательство отражается на его бесподобно красивом лице.
Сан вскоре оставляет их, чтобы отвести изнурённых путешествием лошадей и передать радостную новость; Уён отправляется с ним, кутаясь в мантию и пряча бордовые разводы на ткани. За считаные часы всё становится на круги своя: Ёсан вновь выполняет поручения мастера, что привёз с собой множество трав, ингредиентов для лекарств и необычные, наглухо запечатанные колбы; на душе становится легче от одного его присутствия, а мелодичный, ласковый голос вселяет позабытую за дни разлуки уверенность. Поговорить удаётся лишь ближе к ночи: Сонхва заваривает настой из редких южных цветов, давая попробовать — Ёсан взволнованно рассказывает о состоянии Хонджуна, об изменениях в характере монарха и о занявшем должность советника Сане.
— Расслабься, — советует Сонхва, сдувая пар, идущий от чашки. — Хонджун скоро должен прийти в себя. Сейчас он собирается с силами, что у него отняли.
— Вы нашли, кто это сделал? — вопрошает тот, сжимая горячую посудину пальцами. Собеседник изгибает губы в подобии каменной ухмылки.
— Мы и не искали.
Сонхва уходит во дворец на рассвете; зевая, прогоняя дрёму после краткого сна и спотыкаясь о торчащие половицы, Ёсан бредёт через погружённые во мрак комнаты, с аппетитом поглощает свою порцию завтрака и замечает стройные ряды приготовленных за ночь зелий, растворов и настоек, от числа коих ломятся полки. Он рассматривает их, вспоминая названия и рецепты, нюхая, а некоторые пробуя на вкус; утренний свет рассыпается о мелкие частицы, искрясь и кружа в танце с пылью, всевозможные оттенки цветов переливаются бликами на стенах, прыгают по деревянному полу, мебели, забираются в щели. Ёсан болтает в руке бутыль, гадая о её содержимом, как его внимание привлекает подозрительная тишина и неподвижность Хонджуна.
Сонхва находится в зале для аудиенций, с Юнхо и Саном; все трое отвлекаются от беседы, когда массивные двери распахиваются, и охваченный паникой Ёсан влетает в помещение, пытаясь выдавить хоть слово, но вместо этого хрипя надрывно. Король поднимается, смутно догадываясь,
что могло вынудить его примчаться сюда; Сан мнёт вскрытое письмо, и только Сонхва неизменно сохраняет невозмутимость.
— Люди такие слабые, — с ноткой досады и высокомерия бормочет он; Юнхо стискивает кулак — словно намеревается ударить или задушить. Ёсану не приходится ничего озвучивать: Сонхва хлопает его по спине, зовя на выход, и он с трудом выпрямляется, отрывая взгляд от украшенного пола. Монарх медленно садится, весь растворяясь в воздухе, смотря вслед пристально-странно.
Запутанные, как змеи, коридоры, крутые и узкие лестницы — Ёсан едва поспевает за решительным шагом учителя, направляющегося к дому; в хижине тот минует гостиную, вступая в холодную комнату, сжимает запястье потерянного, одиноко лежащего Хонджуна. Извинения пеплом оседают в лёгких, не смея разорвать священный покой, и Ёсан подпирает молча косяк, боясь шелохнуться.
Кровать проминается под весом; лекарь кладёт ладони на мертвенно-бледное лицо и целует: мягко, напористо, долго. Сердце успевает отсчитать с десяток ударов, прежде чем он, наконец, отстраняется; на следующем ударе Хонджун заходится кашлем и резко садится — Сонхва помогает ему и придерживает за плечо, бесстрастно ожидая, когда рыцарь восстановит дыхание и перестанет испуганно озираться по сторонам — после чего ласково гладит по щеке и улыбается приветливо.
— Добро пожаловать обратно.
— Ты... что ты сделал? — утробное эхо, стенание заточённого в неволе духа осколками рассыпается по помещению.
— Вернул тебя к жизни, — Сонхва собирает подушечкой пальца поблёскивающую слюну с его губ. Хонджун моргает; догадывается о невысказанном и сдвигает хмуро брови.
— И… что ты требуешь взамен?
— Не требую, а прошу, — поправляет миролюбиво; приближается, заглядывая в глаза. — Отныне ты будешь оберегать меня и моих сородичей. И молись всем богам, которых знаешь, чтобы твой бесценный Юнхо не вздумал объявить нам войну — в противном случае я не завидую твоей участи, — добавляет он, проводя по взлохмаченным волосам — тащит ученика прочь и захлопывает дверь, оставляя рыцаря наедине с его потрясением.
— Разве, — Ёсан сглатывает ком в горле, — разве Вы не должны обменять его жизнь на чью-то? Дабы не нарушить баланс?
Лекарь вынимает из кармана пустую колбу — одну из тех, что привёз из путешествия. Ёсан тщательно изучает её, догадываясь,
что хранила в себе ёмкость.
— Сгоревшая деревня...
— Твоё любопытство тебя погубит, — сетует тот наигранно-недовольно; от беседы их отвлекает грохот из комнаты и дрожащий голос рыцаря, скандирующий изощрённые ругательства и требующий некоего «змеиного выродка» вернуться. Сонхва трёт переносицу; отправляет ученика назад во дворец, а сам, подхватывая со стола посудину потяжелее, идёт навстречу проклятьям. Ёсан мешкает, намереваясь проследить за дальнейшим развитием событий, но строгий взгляд побуждает его обернуться кругом и стрелой помчаться в замок.
Хонджун слаб, ему часто становится плохо, он нетвёрдо стоит на ногах и много спит; Сонхва терпеливо выхаживает его, сидит ночью рядом, оберегая от кошмаров, вновь настигающих охваченный страхом разум, даёт различные смеси, ускоряющие восстановление, а когда тот оказывается способен самостоятельно перемещаться, лично готовит ванну. Ёсан тоже помогает неустанно: повторяет лечащие заклинания, приносит еду, а также развлекает идущего на поправку рыцаря созданными с помощью магии крохотными существами: птицами из молотого кварца, зайцами из измельчённой травы, китами из снотворного зелья. Хонджун постепенно восстанавливается, хотя всё ещё рассеян и удручён; он отвлекает себя тем, что вспоминает боевые приёмы, поначалу теряя равновесие и нечаянно сметая со столов колбы и посуду — Сонхва хватает его за шкирку, как непослушного котёнка, и запирает в комнате. Того сия мелочь не останавливает: на рассвете Ёсан обнаруживает его, выполняющим физические упражнения, днём — тренирующимся с мечом, а вечером уже сам создаёт ему эфемерного противника, с которым Хонджун яростно борется — от Сонхва прилетает обоим.
Юнхо должен вернуться из поездки со дня на день, но пока его нет, в гости заглядывают Сан и Уён. Ёсан, не отучившись от привычки подсматривать, с удивлением замечает, что Уён не трогает гостеприимно предложенную хозяевами дома тарелку с мясом, отдавая предпочтение хлебу и крупам; Сан подробно рассказывает Хонджуну обо всех событиях, передаёт послания и приносит одежду. Разговор заходит о сожжённой деревне и погибших жителях — юноша напрягает слух, но столь неудачно вернувшийся к данному моменту Сонхва отвешивает бесцеремонному мальчишке подзатыльник и пинком выгоняет на улицу, вручая мешок с сушёными цветами и веля отнести его семье на окраине города.
У Хонджуна появляется множество неотложных дел: десятки вопросов, скопившихся за период его болезни, требуют срочного решения, некоторые планы находятся на грани краха — Сану приходилось служить королевским советником, и со всем одновременно справиться он не мог. Сутками напролёт Хонджун пишет письма, обсуждает проблемы с Уёном, выдаёт задания, остро нуждаясь в его помощи. Он жертвует столь необходимым ему отдыхом, чтобы навести порядок в собственной жизни, а свободные часы посвящает восстановлению навыков боя. Ёсан видит тщательно скрываемую тоску, что сквозит в каждом движении — рыцарь не может простить себя и клянёт на чём стоит свет за то, что подверг Юнхо опасности. Ёсан пытается утешить его, объяснить, что в произошедшем нет его вины, но остаётся неуслышанным — поздней ночью Хонджун, не сумев уснуть от гложущего его беспокойства, подбирает меч, с коим никогда не расстаётся, и уходит за стены замка, к тренировочной площадке, где за ним наблюдают лишь глухие звёзды и немые мишени. Он неспешно наносит удары по неуклюжим фигурам, неспособным убежать от него — так же, как он не способен скрыться от мыслей, что роятся в голове, буйствуют, шумят и грызутся, будто крысы, пока лезвие сотрясает очередную цель, и от изъедающих нутро сожалений. Хонджун знает, что тревога однажды минет и прежнее душевное равновесие вернётся; но не перестаёт гадать, через что им обоим с Юнхо пришлось пройти. Сам рыцарь столкнулся со смертью, с её цепкими дьявольскими когтями, желающими утащить в преисподнюю, и малодушно отдался, позволил объять и завладеть — когда должен был продолжать жить, должен был оставаться рядом, защищать, даже если это чертовски сложно. Что почувствовал Юнхо? Что подумал? На что отважился?
Негромкий кашель отвлекает его — меч выпадает из дрогнувшей руки. Хонджун оборачивается резко, пошатываясь от усталости: в отблесках догорающего фонаря и тусклом лунном свете он различает высокий силуэт, что держит скомканную тяжёлую мантию, и с изумлением всматривается в ставшее незнакомым лицо. Это всё ещё Юнхо, но в то же время не он: черты огрубели, хотя мягкая округлость щёк по-прежнему радует взор; пухлые, красивые губы сжаты в тонкую линию и давно не искажались в беззаботной улыбке; тень залегает на высоком челе, складка меж бровей выделяется шрамом, а в глазах густой золой оседает печаль. Хонджун застывает, поражённый.
— Ты уже вернулся? — вырывается у него; Юнхо степенно опускает на землю свою ношу и подбирает выроненное оружие, изучая пристально витиеватые узоры на эфесе.
— Только что. Хотел проведать тебя перед сном, но Ёсан передал, чтобы я искал тебя здесь.
Хонджун не успевает ничего произнести — Юнхо взмахивает мечом и направляет себе в грудь, прижимая изголодавшееся по крови острие к расшитому золотом одеянию. Хонджун срывается с места — крепко сжимает остро заточенную сталь, что впивается ему в кожу.
— Что ты делаешь? — шепчет он в ужасе, вынуждая отвести лезвие в сторону; Юнхо шагает вперёд, сокращая расстояние, перехватывая кисть и нежно целуя костяшки.
— Если с тобой что-то случится, — едва различимо, согревая пальцы, — и тебя не будет рядом со мной, этим самым мечом я оборву собственную жизнь. Ты понял меня?
Хонджун вслушивается в размеренный, низкий голос и не узнаёт друга. Испытания, выпавшие на долю монарха, сильно изменили его: печать горя и утраты оставила след, превратив светлого юношу в жёсткого властителя. Хонджун обнимает его лицо, стремясь найти — не короля, но того, кто скрывается за этим титулом.
— Да, Юнхо. Я понял. Прости, — просит он, сглатывая непрошеные слёзы. — Прости, что подвёл. Прости. Я… Мне… — он задыхается; Юнхо крепко, тесно прижимает к груди, зарываясь носом в пропахшие лекарственными травами волосы. Хонджун боится, что всё окажется дурным сном; вцепляется в плотную ткань одежды, улавливая родной аромат тела, постепенно успокаиваясь — сердце, то самое, что должно безмолвствовать, стучит гулко, вопреки законам мироздания, так оглушительно, словно желая докричаться до безжалостных небес.
Минуты текут, теряясь в вечности; потрескивает пламя факела, вздрагивающего при порывах ночного ветра. Хонджун позволяет себе отстраниться.
— Ты, должно быть, устал с дороги, — он шмыгает носом, бесшумно опуская лезвие в ножны. — Тебе нужно отдохнуть.
— А ты составишь мне компанию? — застенчиво спрашивает Юнхо; Хонджун фыркает, не сдерживая смешок. — По правде говоря, я хотел… посоветоваться с тобой: одна мысль не даёт мне покоя, — он заключает небольшие ладони в свои, обвивая их прочно, оглаживая выступающие контуры запястий. — К тому же, мне не терпелось увидеть тебя. Я… Мне тебя не хватало, — в интонациях сквозит неподдельная боль; Хонджун вздрагивает, различая её. — Я так скучал. Так ждал. Приходил каждый день, в надежде услышать, что ты очнулся, что ты в порядке. Что ты вернулся ко мне.
— Прости, — взгляд падает под ноги, на изумрудную траву; Юнхо усмехается криво.
— Никогда, — отрицательно качает он головой и целует медленно, передавая бесконечную любовь, наполняющую его — Хонджун отвечает, ловя слетевшее с губ дыхание, не веря до сих пор, что способен дышать сам. Юнхо не произносит ничего: не упоминает о страхе и «потерять навсегда», не признаётся ни в чём, не рассказывает о тревогах и невыносимом одиночестве — оставляет тёплый поцелуй на открытом лбу, прислоняется своим, с хрупкой нежностью заглядывая в глаза, в коих ярко сверкают звёзды.
— О чём ты хотел посоветоваться? — Хонджуну не удаётся скрыть любопытство; Юнхо тушуется.
— Есть шалость, которую я намерен осуществить вместе с тобой, — осторожно начинает он; Хонджун вскидывает бровь.
— Опять хочешь куда-то сбежать? — предполагает он, встречая надломленную улыбку.
— Ты знаешь, это невозможно. Больше я не буду убегать. Я поклялся сделать королевство лучше. Для тебя, ради тебя.
— К слову об этом, — Хонджун аккуратно высвобождается. — Что
именно произошло с той деревней на юге? Уён поведал мне… — он останавливается. Ночная прохлада недобро колется льдом; Юнхо прочищает горло и смотрит серьёзно.
— Сонхва определил источник заклятья, — начинает он, — но у него не было времени выяснять, кто и с помощью каких средств — на кону стояла твоя жизнь. Я не мог рисковать. Я дал ему указание уничтожить всё и всех, если потребуется.
— Ты обменял десятки жизней ни в чём не повинных людей на мою, — не вопрос — утверждение.
— И ничуть не жалею, — Юнхо пожимает плечами. — Если понадобится, я пожертвую всеми. Коль мне дана власть, я использую её, дабы уберечь тебя.
Ветер шелестит в кронах деревьев, забирается под рубаху, щекочет кожу. По крайней мере, Юнхо честен — хорошо это или плохо? Как бы поступил Хонджун, будь на его месте?
— И… что же за шалость ты задумал? — он старается звучать непринуждённо, сменяя тему. Юнхо смущённо чешет щёку и в мгновение ока превращается в прежнего себя: простого, открытого, так искренне и непорочно влюблённого. Хонджун замечает его подрагивающие от волнения пальцы и, стремясь успокоить и поддержать, добавляет осторожно, вновь подступая ближе. — Я всегда с тобой. Могу ругаться, ворчать, высказывать недовольство, но я всегда на твоей стороне, — он старается не думать, что их ждёт, если однажды по трагичному стечению обстоятельств тот вознамерится истребить род Сонхва. Неприятное ощущение — что они лишь пешки в игре более сильных мира сего — вынуждает его поёжиться.
Юнхо опускает руку в карман, чтобы через секунду звякнуть нерешительно металлом в ночи. На раскрытой ладони лежат два серебряных кольца: тонких, аккуратных, без украшений и камней; в слабом свете дрожащего факела заметны изящные инициалы, выведенные кропотливо внутри —
их инициалы. Горло сжимается, перехватывая дыхание; с преисполненным надежды неверием и изумлением Хонджун поднимает глаза — Юнхо прикусывает губу и трепетно улыбается.
— Хонджун. Ты обручишься со мной? Тогда у нас будет что-то общее, сокровенное — помимо нашего детства и редких ночей. Никто не позволит мне жениться на тебе, но мне и не требуется ничьё дозволение. Родителей я уже никогда не спрошу; царственная луна — хранительница моих чувств к тебе — подарит нам благословение, а эти молодые люди, — широким жестом он обводит манекены, коротко усмехаясь, — станут нам свидетелями. Ты только представь, какую тайну мы будем скрывать буквально от всего мира! Что думаешь?
Хонджун не сразу собирается с духом, чтобы произнести хоть что-то.
— Я глубоко оскорблён, что ты вообще
спрашиваешь меня, — притворно возмущается он.
— Изначально я и не собирался, — Юнхо шутливо фыркает, — полагал просто поставить перед фактом, когда очнёшься, — он продолжает тише, — но… Я хочу услышать твой ответ. Видеть, как сияют твои глаза. Запомнить этот момент как самый ценный в моей жизни. Я боялся, что это может не случиться. Что ты уйдёшь.
Хонджун накрывает протянутую ладонь с кольцами своей.
— Я никуда не уйду, — шёпотом, но твёрдо. —
Да, Юнхо. Я согласен.
Металл приятно остужает кожу, облегая фалангу — Юнхо ласково целует костяшки, задевая гладкую поверхность кольца. Второе такое же плавно опускается на его палец — серебро дотрагивается до щеки, и Хонджун не сдерживает рвущуюся наружу, подобно птице из клетки, улыбку, которую терпеливо сцеловывают, смакуя и деля на двоих. Юнхо обнимает за талию, вкладывая всего себя в те прикосновения, коими щедро осыпает любимые губы — теперь совершенно точно зная, что Хонджун принадлежит ему, добровольно. Он напрочь забывает о сгорающих дотла лёгких — Хонджун стонет тихо с непосредственной, столь редкой для него страстью. Контраст, откровенность кружат голову; кольцо сверкает в полумраке, и неведомые доселе эмоции охватывают Юнхо.
— Следуя правилам, теперь мы должны предаться нашим чувствам? — бормочет он на ухо; Хонджун прижимается теснее, кончиком носа ведёт по открытой шее.
— А я всё гадал, зачем ты принёс церемониальную мантию, — усмехается, размыкая зубы и ощутимо, жадно кусая, задевая влажным языком. Юнхо сжимает облачённые в тугую ткань ягодицы; Хонджун подхватывает брошенное одеяние и тянет за собой: к низко склонившимся над травами ветвям деревьев, к оплетающим крохотный участок ровной земли корням, к окружившему его кустарнику, что поможет скрыться от взоров — то же самое место, что и несколько лет назад. Навевает воспоминания.
Мягкая, плотная мантия стелется на манер покрывала; в отдалении — тяжёлые ножны и украшенная золотыми нитями одежда. Хонджун развязывает тугой пояс; Юнхо становится пред ним на колени, очерчивает ладонями линии бёдер, цепляется за одежду, стягивая её вниз, помогая освободиться от ненужного — ткань ложится на траву, а сам он, вызывая у обладателя робкую улыбку, прикасается скулой к обнажённому органу — тому, что неоднократно и так искусно терзал беспомощное тело, даруя блаженство. Хонджун обнимает член рукой, проводит им по щеке и губам — Юнхо раскрывает рот, позволяя коротко скользнуть внутрь, выталкивает языком, чтобы пройтись им же по всей длине, медленно, изучая каждый дюйм. Хонджун зарывается в королевские пряди, то ли дабы приласкать венценосного юношу, то ли требуя большего; Юнхо усмехается, оставляет поцелуй тлеть на коже и послушно возвращается к головке, прижимается к ней, впускает во влажную тесноту рта. Он двигается неторопливо, самозабвенно, позволяет нежному напряжению упереться в горло и смачивает обильно слюной; Хонджун наслаждается заданным ритмом, но, желая сэкономить силы для грядущего, нехотя отстраняется, дабы прижаться к губам, что секундами ранее баловали его, своими. Он находит ёмкость со смазкой, предусмотрительно захваченную монархом, и помогает нанести её; Юнхо безмолвно просит приподняться, придерживая за ягодицы, и бесцеремонно скользит по ямке меж ними внутрь, так целеустремлённо и решительно, что дыхание перехватывает на миг. Он подушечкой исследует границы узкого входа, вторгается в его пределы и покидает тотчас, теплом согревает, позволяя привыкнуть; палец погружается на фалангу, затем, чуть позже — на две, пока не проникает полностью, а костяшки не прижимаются плотно к коже. Хонджун осыпает мягкими и неторопливыми поцелуями лицо методичного повелителя, касается лба, век, носа, губ. На последних он останавливается надолго, как по своей вине, так и благодаря Юнхо, что после каждого поцелуя тянется за новым, словно ему их не хватает, как заплутавшему в пустыне путнику — воды; впрочем, Хонджун совершенно не против: переплетает языки, сладострастно стонет, когда Юнхо добавляет второй палец. Ощущать их движение в себе приятно — Хонджун едва ли может вообразить, что ждёт его дальше, но не намерен торопить события. Вниз, по изгибу шеи — он прикусывает её, зубы сжимая, оставляя яркие отметины — имеет право, ибо Юнхо
его, принадлежит ему, отныне и впредь, и Хонджун впервые испытывает столь пламенную алчность, которая, пожалуй, испугала бы его раньше, но не теперь. Он цепляется взглядом за сверкнувшее серебром кольцо; льнёт ближе и обнимает Юнхо, продолжая насаживаться на его длинные, завораживающие красотой пальцы. На мгновение видится странным, даже неправильным всё это: он должен был умереть, погибнуть, а его тело — онеметь, приобрести замогильную хладность; но он по-прежнему здесь, дышит шумно, а сердце колотится настолько быстро и гулко в груди, что не остаётся никаких сомнений: он жив. Он жив и любит Юнхо, что сейчас — немыслимо — касается его нутра плавно, провоцируя лёгкую дрожь; ещё немного, и Хонджун всецело окажется в его власти — впрочем, он
уже, давно и бесповоротно.
Он подаётся бёдрами вперёд и задевает напряжённый член Юнхо своим; опускает ладонь на возбуждение и трётся о находящееся рядом, требующее внимания тоже, сминает их, лаская поочерёдно — пальцы, что до сего момента настойчиво растягивали его и чьё число в нём незаметно успело увеличиться, в отместку толкаются глубже, забывая о первоначальной задаче, и Хонджун не сдерживает улыбку. Сочтя сие за намёк, он опрокидывает Юнхо на спину, тесно нависает над ним; тяжёлый член упирается в оголённый живот, очерчивает пламенную линию, когда Хонджун чуть покачивается, пренебрегая чужим терпением. Юнхо рычит недовольно, вплетается в отросшие за недели разлуки пряди, заставляя опуститься ниже, целуя требовательно — повелевая. Хонджун подчиняется: обхватывает его член, приподнимается на коленях; Юнхо мнёт ягодицы, раздвигает, помогая облегчить задачу, и короткими ногтями царапает в ожидании. Головка на мгновение встречается с горячей, влажной от смазки кожей, после чего погружается в приятную и столь желанную тесноту; не успевает она миновать её границы, как Хонджун опускается решительно — Юнхо эхом слышит собственный стон, а тело прошибает волна неги.
Хонджун опирается о его грудь; быстрый темп, что он задаёт, сбивает с толку, путает, но вскоре юноша затихает, принимаясь двигаться плавно, тягуче — головка норовит выскользнуть из ласкающих её оков, но преодолевает искушение, упрямо и степенно проникая чрез не успевшие привыкнуть мышцы всё дальше. Хонджун даже в таком положении не отказывает себе в удовольствии подразнить, процессом руководит беззастенчиво-нагло, на что Юнхо усмехается, стискивает крепко худую талию, вынуждая насаживаться сильнее: он не намерен мириться с дерзостью и неповиновением. Угол меняется, а движения приобретают стеснённую скромность — Хонджун нагибается, нависает влюблённой тенью, пальцами гладит пухлые губы. Юнхо стремится поцеловать, тёплыми прикосновениями согревая напряжённый живот, широкую спину, но Хонджун вновь хитрит: прижимается к челюсти, имя шёпотом развязным выстанывает на ухо, тазом ведя в сторону, отчего томящаяся головка трётся о стенки многозначительно — Юнхо закатывает глаза: невыносимый. Давит на поясницу, опуская ниже; Хонджун следует указанию, сжимается вокруг пронизывающего его члена, внимая приглушённому рыку, кончиком языка проводит по разомкнутым жадно устам; тот не выдерживает, за плечи грубо тянет, целует остервенело. Кружится голова, в висках стучит кровь вместе с мыслью совершить переворот государственного масштаба — опрокинуть рядом и выразить красноречиво своё недовольство, не покидая пределов земли обетованной, — но Юнхо останавливает себя, намереваясь сделать это позже и довольствуясь пока тем, что терзает бесстыдно любимые губы.
Хонджун отстраняется и устанавливает чрезмерно быстрый темп — ненадолго; Юнхо впивается в его бёдра до алеющих в полутьме отметин, ртом прохладный ночной воздух хватая. Постепенно всё замедляется, но сердце бьётся сильно и гулко; Хонджун прогибается в спине, опирается на ноги Юнхо позади, что позволяет ему опускаться на заполняющий его член резче, а Юнхо — лицезреть само действо во всей его неприличной красе. Лунный свет струится вдоль черт стройного, ещё слишком худого после болезни тела, оттеняя рельефные мышцы и проступившие вены; покоившаяся на крепком бедре Хонджуна ладонь перемещается к его промежности, накрывает пылающую жаром твёрдость, что с готовностью отзывается на прикосновение. Юнхо зовёт жестом — Хонджун позволяет длинным пальцам проникнуть в его рот, языком досконально исследует каждую фалангу. От слюны становится влажно, мокро; когда её оказывается достаточно, Юнхо туго обнимает член Хонджуна рукой — металл кольца контрастирует с распалённой кожей.
Орган пульсирует громко, упираясь в ласкающую его ладонь — движения становятся небрежными и размашистыми, помогая достичь пика. Хонджун сбивается с ритма, ускоряясь и постанывая неслышно, склоняясь низко, ловя тёмный взгляд и губу кусая; через несколько мгновений его тело прошибает дрожь, а эстетичные пальцы, что настойчиво терзают сгусток возбуждения, марает белёсая жидкость. Хонджун утыкается лбом в плечо Юнхо, содрогается крупно; его набухший член продолжает толчками извергать сперму, что стекает по вздымающейся неровно королевской груди к горлу и скачущему кадыку, оплетая вязкой паутиной.
Воцаряется тишина — Хонджун обмякает, восстанавливая силы и дыхание; Юнхо терпеливо гладит его спину, следует вдоль линии позвоночника, в изящном прогибе застывшего, спускается к ягодицам, сминает фигурные полукружия плотнее друг к другу. Когда утомлённый юноша подаётся назад, на предплечья опираясь, член, что по-прежнему находится в нём, погружается дальше, напоминая о своём ненавязчивом присутствии; Хонджун ведёт языком по ямке меж возвышающихся строго ключиц, собирая живительную влагу и смешивая её со слюной; наносит неаккуратно на пухлые губы Юнхо и прижимается к ним своими — те соскальзывают; он сталкивает густые капли языком ему в рот и вновь припадает, углубляя поцелуй, делая откровенным, развязным.
Головка высвобождается из охватывавшей её тесноты и жмётся жалобно, просясь обратно, но Хонджун остаётся глух к её мольбам, сползая в сторону устало, упираясь в расстеленную на земле мягкую мантию локтями, поднимая выше таз; Юнхо становится на колени — растёкшаяся сперма струится по коже, остужая жар, и он наносит её на член вместе со смазкой. Его руки блуждают по оголённым бёдрам, вынуждают развести ноги шире; подушечки бережно касаются упругого колечка мышц, надавливают, массируют, легко устремляются вглубь. Он приникает к нему губами, обводит языком, скользит внутрь, щедро слюной смачивая, перед тем, как членом прижаться упруго; входит свободно и легко, нарочито неспешно. Хонджун вздрагивает, подаётся навстречу, позволяя углубить до основания — Юнхо отстраняется, покидая его тело, вознамерившись воздать за перенесённые страдания по справедливости; кажется, Хонджун догадывается, что его ждёт, ибо прячет улыбку и покорно прислоняется плечами и виском к плотной ткани, буквально отдавая себя во власть охваченного романтично-мстительным настроением монарха.
Юнхо проникает в него на жалкий дюйм, тотчас выходя и через секунду вторгаясь; Хонджун ждёт, но в определённый момент сжимается, оказывая наглое сопротивление — головку встречает приветливая узость, и Юнхо грубо толкается дальше. Он сминает пальцами мягкие ягодицы, наблюдая удовлетворённо, как член властно движется в расширившемся отверстии, края коего поблёскивают в темноте; они голодно обхватывают его, подобострастно и жадно заглатывая при каждом толчке, следуя вдоль проступивших вен, не желая выпускать. Темп становится быстрее, сохраняя томную плавность; придерживая Хонджуна за талию, Юнхо ненароком вспоминает, как сам ранее лежал под ним, как комкал простыни, мечась в агонии, отчаянно вожделея стать ещё ближе. За последнее время многое изменилось, в том числе — они оба, и в их отношениях появилось нечто, чего не было раньше; сейчас всё иначе. Где-то на грани сознания хранится мысль, что он мог потерять Хонджуна безвозвратно, отчего действия его теперь приобретают новый смысл: запредельная нежность, призывающая одаривать любимого теплом и лаской, перемежается с глухой яростью, проистекающей из бессилия перед неизбежным. Юнхо плохо понимает, как эти чувства уживаются в нём, но он сделает всё, чтобы не причинить Хонджуну боль — или, по крайней мере, смягчить её, ибо от всего оградить не способен.
Он проводит по спине, наклоняясь вперёд, отчего член упирается в стенки; Хонджун издаёт слабый стон и кусает губу.
— Ты притихший, — замечает негромко Юнхо.
— Тебе и так известно всё, что я могу сказать, — голос звучит хрипло. — Я в порядке, — добавляет Хонджун, прочищая горло, приподнимаясь на локтях, но вскоре вновь опадая. Юнхо переходит к более размеренным движениям, проникая целенаправленно глубже; держа ладонь на пояснице, второй он спускается к оставшемуся без внимания органу и принимается ласкать его — Хонджун вздыхает шумно, цепляется за расположенные вблизи ветви кустарника, ломает их, прогибается живописно, борясь с накатывающей истомой; мышцы ритмично, туго сжимаются вокруг объятого ими члена — головку обволакивает горячая сперма, отчего тот принимается скользить совсем плавно, белая жидкость следует за толчками, мажется по всей длине. Юнхо проникает до основания, впиваясь в талию Хонджуна и прижимаясь теснее, изливаясь в него, крупно дрожа. Сердце стучит в груди и висках, как сумасшедшее; когда, наконец, ему хватает сил, чтобы покинуть тело Хонджуна, исторгшееся семя стекает по истерзанным его руками бёдрам — испытывая укол вины, Юнхо оставляет на тех лёгкие поцелуи и оглаживает пальцами края расслабленного входа. Он сминает его губами, в жесте извинения и благодарности, после чего тянется к рухнувшему наземь Хонджуну — тот отвечает устало, но с не меньшим пылом, собирая языком капли смешавшейся спермы. Юнхо помогает ему опуститься и тяжело ложится рядом; Хонджун убирает мокрую чёлку с его лба, смотрит в глаза, где отражается немая Луна — ему не требуется речь, дабы озвучить свои чувства, но Юнхо понимает каждое невысказанное слово: улыбается, кладёт ладонь на лицо, отмечая сверкающее в ночи серебро, и снова завлекает в мягкий, глубокий поцелуй.
В дом лекаря Хонджун возвращается к рассвету — после того, как провожает Юнхо до его покоев и помогает подготовить постель, в кою его затаскивают невзирая на сопротивление; бодрствующий Сонхва ехидно и ёмко отзывается о столь позднем приходе рыцаря — Ёсана будит звон разбитого стекла и брань, подозрительно похожая на ту, что ему доводилось слышать от родителей, беззлобно ссорившихся по ерунде. Сонно потирая веки, он выглядывает в гостиную — Хонджун демонстративно фыркает на замечание травника об удивительном переизбытке энергии, сгребает вещи в охапку и шумно хлопает дверью. Сонхва театрально разыгрывает огорчение и замечает взъерошенного, засыпающего прямо у стенки ученика.
— Доброе утро, — приветствует он. — Твоя комната, наконец, свободна.
Ёсан бормочет что-то нечленораздельное; огибает разбросанные по полу осколки и утыкается носом в плечо. Сонхва легко обнимает его, прижимаясь щекой к макушке, и гладит ласково.
— У нас ещё много работы, — напоминает он, мелодично растягивая гласные. — А тебе предстоит убрать весь этот бардак, что учтиво нам оставил любовник Его Величества.
Юноша только глубже зарывается носом в ключицу; Сонхва низко смеётся и прикасается губами к виску.
Десять лет спустя
По шумным, сумрачным, подсвеченным факелами коридорам семенят многочисленные слуги, встревоженные грядущим отъездом королевской четы; погружённый в размышления, Хонджун не замечает их, следуя в сторону картинной галереи — лишь там он сбрасывает пелену задумчивости и замедляет шаг. Высокие стены украшают огромные холсты со строгими, надменными физиономиями и безразличными ухмылками. Хонджун останавливается поодаль у семейного портрета: старый монарх, двое сыновей, из коих в живых остался один; по соседству — нежная, ласковая жена. Недвижный силуэт перед картиной оборачивается, заслышав шаги за спиной. Хонджун преклоняет голову.
— Ваше Высочество.
— Я же неоднократно просил тебя, — звонкий детский голос эхом отдаётся от сводов зала, — зови меня просто Минги.
— Как прикажете, просто-Минги, — покоряется Хонджун и вяло улыбается, когда принц выразительно закатывает глаза. — Её Величество искала Вас. Она хочет убедиться, что Вы подготовились к путешествию.
Минги ноет, демонстрируя свою усталость настойчивостью матери. Хонджун подходит ближе, рассматривая мягкие черты Юнхо. Он запечатлён радостным, беспечным — незадолго до гибели брата, за несколько лет до смерти отца, за многие годы до…
— Вы очень похожи, — замечает вдруг Минги; Хонджун вскидывает бровь, и юноша поясняет, — у тебя острый нос, как у бабушки. Если бы я не знал тебя, я был бы уверен, что ты мой дядя.
— Полагаю, нам всем повезло, что это не так, — бормочет Хонджун рассеянно, но Минги его не слушает.
— Это ведь символ нашей семьи, — он жестом указывает на изображённый на поясе прошлого короля клинок: сложные узоры змеями оплетают рукоять, формируя фамильный герб. — Удивительно, что он отдал его тебе, а не моему отцу.
— Ваш дедушка был великолепным воином; он лично приложил усилия, дабы воспитать из меня Первого Рыцаря, и нет ничего странного в том, что он передал мне свой меч, а вместе с тем — свою волю, — отвечает Хонджун, невольно вспоминая детство, часы, проведённые в изнурительных боях и драках; прогоняя наваждение, он кладёт ладонь на плечо принца, вынуждая отойти от картины.
— Я хочу быть как ты, — признаётся Минги, задирая голову, чтобы поймать чужой взгляд, — или как дедушка. Хочу стать великим воином, а не учить правила этикета или бесполезные танцы, — фыркает он. Хонджун прячет смешок.
— Он был известен своими манерами, что передалось и Вашему отцу. Чего нельзя сказать о Вас, — шутливо добавляет он, — коль Её Величество вынуждена так долго Вас ожидать. Уже поздно, — кивок в сторону выхода, — завтра вставать на рассвете.
— Почему ты сам до сих пор не спишь? — интересуется Минги, удаляясь из галереи.
— Мне предстоит проводить моего друга: сегодня ночью он вновь отбудет из города и вернётся очень нескоро, — Хонджун останавливается у лестницы, ведущей вниз. Глаза принца загораются.
— Тайные заговоры? — шепчет он заинтригованно. Рыцарь хмыкает неоднозначно.
— Даже если бы это было правдой, я бы всё равно не посвятил Вас, Ваше Любопытное Высочество. Ступайте к матушке, пока она не подняла на ноги весь дворец.
Минги обиженно дуется; Хонджун оставляет ненавязчивый поцелуй в его волосах и спускается на первый этаж. Тени дьяволами танцуют на стенах, протягивая к покидающему замок быстрым шагом юноше длинные лапы с острыми когтями, зазывая назад, туда, где он должен был быть.
Ночь плотно окутывает улицы и дома. Хонджун устремляет взор к небу: башни копьями впиваются в тёмное полотно, раскинувшееся над грешной землёй; строгие стены с узкими окнами, подсвеченные огнями, грозно нависают над распластанным у подножия холма городом. Неприступная крепость; рыцарь отворачивается, прогоняя из груди чувство, что ему более в ней нет места. Слишком холодно, слишком обманчиво, слишком чуждо.
Накинув капюшон плаща, Хонджун пересекает пустые мощёные закоулки, минуя рыжие отблески факелов и обходя стражу. Каменная твердыня остаётся позади, а широкие дороги сменяются неровными тропками; мокрая, выросшая за лето трава ластится к икрам, гладит по бёдрам. Звёзды мерцают зловеще, наблюдая, а полная луна, как и прежде, безмолвствует. Высокие, статные деревья окружают поляну, сторожа густой лес; Хонджун ступает осторожно, пригибаясь, отводя в сторону колючие прутья, пальцами рассеянно повторяя линии на эфесе оружия.
Знакомые голоса журчат, переговариваясь негромко; под ступнёй хрустит отломанная ветвь — хищные жёлтые глаза обращаются к нарушителю спокойствия, ощерившиеся губы демонстрируют крупные клыки, но их обладатель различает рыцаря и остаётся неподвижен. Хонджун выходит из мрака, скользит взглядом — Уён смущённо натягивает капюшон ниже, но ткани не удаётся спрятать вытянутое по-волчьи лицо, густую шерсть и опасный блеск в зауженных зрачках. По земле стелется неестественно огромная, крылатая тень, собираясь у ног расслабленного, излучающего неизменно привычную невозмутимость Сонхва, намекая на истинную сущность, заключённую в смертном теле; похорошевший за минувшие годы Ёсан — первый красавец в королевстве — приветствует подошедшего вежливым кивком, и Сан следует его примеру.
— Я уж решил, ты не захотел меня видеть, — тёплая усмешка разрывает стылую тишину. — Как поживает Его Величество?
— Благодарю, все в добром здравии, — неохотно отвечает Хонджун, с подозрением относясь к бывшему лекарю. Ему неуютно: они собрались здесь, словно замышляя недоброе, хотя каждый явился по своим собственным причинам, независимо друг от друга. Во рту пересыхает; он поправляет нервно плащ.
— Что-то случилось? — осмеливается спросить Сан, внимательный и чуткий.
— Наш храбрый воин вновь тешит себя мыслями о побеге, — произносит вместо него Сонхва, смотря неотрывно, буквально пронизывая насквозь, будто кинжалом. — А ведь я предупреждал, что ваши с беспечным монархом отношения не приведут ни к чему хорошему.
— Твой совет несколько запоздал, — раздаётся неожиданно низко, срываясь на рык — Уёну трудно выговаривать слова. Сан берёт его за ладонь, чрезмерно крупную, шершавую, скорее походящую на лапу зверя.
— Всё в порядке, — заверяет Хонджун, выступая вперёд. — Он не раз пытался остановить меня, но я сам не захотел слушать.
— Вы намереваетесь покинуть нас? — с сомнением уточняет Ёсан. Выглядящий слишком красиво для простолюдина, он кажется призраком или лесным духом — Хонджун не был бы изумлён, узнай, что это действительно так.
— Я не против, — бубнит Уён. — Здесь трудно скрываться.
— Не жалуйся, — одёргивает его Сан. — Ёсан великодушно тратит на тебя несчётное количество времени, чтобы помочь сохранить человеческий облик. Без него мы бы долго не продержались при дворе.
— Не стоит, — откликается упомянутый, но его торопливо перебивают.
— О том я и говорю, — втолковывает Уён, — что мы могли бы уехать куда-нибудь подальше от города и жить безмятежно, не опасаясь, что меня убьют. Как Сонхва, — добавляет он.
— Тем не менее, меня всё равно обнаружили и заставили служить семи поколениям королевского рода, — парирует тот. — Твоя гибель едва не спутала мне карты, — улыбается он, взирая на Хонджуна — рыцарь неуверенно пожимает плечами. — В любом случае я не советую никому из вас покидать замок. За его стенами вас двоих поджидает скорая гибель, а что касается тебя — очевидно, что Юнхо бросит все силы на твои поиски и сделает всё, чтобы вернуть, даже если это разрушит его семейные узы и повергнет страну в хаос. Юнхо хороший
человек, — замечает Сонхва, — но не правитель. Ты когда-нибудь задумывался, почему люди — и нелюди — идут за тобой, а не за ним?
Он выжидает паузу, в течение коей Хонджун предпочитает молчать; ветер шумит в листве деревьев. Уён настораживается и принюхивается.
— А если это является для тебя недостаточно весомым аргументом, — продолжает Сонхва, — то предлагаю узнать мнение юноши, что прячется в кустах, — его губы изгибаются в усмешке; все трое круто оборачиваются — недовольно кряхтя и сдирая прилипшие к одежде влажные листья, из зарослей выбирается Минги. Уён скалится и бесшумно отходит в тень.
— Как много ты слышал? — вырывается у Хонджуна, хмурящегося недовольно.
— Недостаточно, — утешает Сонхва. — Он потерял тебя в лесу и случайно набрёл на нас. Ваше Высочество, — издевательски тянет он, — Вы не поможете мне переубедить рыцаря Его Величества остаться?
— Ты хочешь уйти? — вскидывается Минги; Хонджун чертыхается.
— Это не так, — врёт он, но Минги его не слушает: хватает за манжету и в лицо с надеждой заглядывает.
— Ты же не уедешь никуда, правда? — спрашивает он; детский голос дрожит от волнения. — Пожалуйста. Не оставляй меня, — просит он шёпотом. Хонджун сглатывает ком в горле; опускается на колено и нежно гладит по щеке — принц обнимает за шею порывисто, и Хонджун чувствует удары испуганного сердца в хрупкой груди ребёнка. Родного. Минги — сын Юнхо, но Хонджун любит его как своего: играет, обучает фехтованию, выводит за пределы города и сочиняет оправдания для учителей, когда тот прогуливает занятия — пусть непременно и отчитывает лично после. Серебряное кольцо поблёскивает в мёртвом свете луны; Хонджун опускает веки.
— Сколь недолговечно всё, созданное людьми, — словно прочитав его мысли, изрекает Сонхва, бесстрастно наблюдая. — Если бы человечество хоть немного задумывалось о будущем, оно избежало бы стольких разочарований.
— Мог бы помочь, — отзывается Хонджун, выпрямившись — Минги не отходит далеко, плечом касаясь.
— Я это и сделал. Когда родился ты; когда не позволил нынешнему правителю сойти с ума от горя из-за твоего безвременного ухода. Помимо того, я отдал вам моего ученика, — Ёсан вздрагивает, не отвлекаясь от чтения скрывающего внешность Уёна заклинания.
— Ты руководствовался отнюдь не добрыми побуждениями, — возражает рыцарь.
— И именно благодаря этому ты стоишь сейчас здесь, а не представляешь из себя одни помутневшие кости, — Сонхва ступает ближе, возвышаясь над ним необозримой горой; его речь звучит низко. — Точный расчёт даёт намного больше, нежели добродетель и бескорыстие. Если хочешь спасти Юнхо, вспомни о моих словах.
Сочтя разговор оконченным, он отходит к поляне — поднимается шторм, ударяясь о скрюченные ветви и играя жуткую мелодию на листьях. В мгновение ока юноша преображается: Хонджун успевает лишь моргнуть — на месте статного, вечно молодого Сонхва оказывается дракон с сияющими ярко во тьме мудрыми глазами и застывшей хитрой полуулыбкой, обнажающей алую пасть. Чешуя переливается в лунном свете, отражая звёзды и рассеивая мелкие отражения по кронам и стволам деревьев, превращая мрачный лес в сказочный сад; хвост изгибается, стелясь по земле, приминая стебли. Минги выдыхает изумлённо, не веря увиденному, охваченный трепетом; змей наклоняется к Хонджуну, осторожно прислоняясь к его лбу своим, колючим и широким.
«
Береги себя, храбрый рыцарь», — привычно-насмешливо звучит в голове; он задерживает взгляд на застенчивом Ёсане и разворачивает крылья. Хонджун крепко сжимает ладонь Минги в своей — порыв ветра вынуждает их пошатнуться. Травы склоняются низко, полы плаща взлетают — дракон степенно отрывается от земли, взмывает в небо и, описав дугу, вскоре растворяется в ночи.
— Ты тоже, — шёпотом запоздало вслед; Хонджун помогает Минги вернуть отвисшую челюсть на место. — Пойдёмте, я отведу Вас в замок. Ваши родители, должно быть, с ума сходят от беспокойства.
Как выясняется, с ума никто не сходит: Юнхо добродушно смеётся, полагая, что его сын вновь прятался в покоях Хонджуна, не желая готовиться к отъезду, или требовал реванш за прошлый, с позором проигранный поединок. Он отсылает Минги к матери и, когда юркая фигура исчезает за поворотом, оборачивается: прикасается ласково к волосам, высвобождая запутавшийся в прядях лист, взирая с любовью и нежностью, разрывая на части душу — сам того не ведая. Хонджун знает, что Юнхо не даст королеве повода усомниться в его верности — хотя иногда Хонджуну очень этого хочется.
Именно поэтому он, вяло сопротивляясь, позволит запереть себя следующей ночью за массивными дверями огромной спальни: будет отвечать на жадные поцелуи, невыносимо сильно скучая по мягким губам; будет стонать на ухо, игнорируя боль, пронизывающую тело, ибо после королевской свадьбы Хонджун поклялся не ввергать Юнхо во искушение — вот только сам является им для монарха; будет отдаваться так страстно и так открыто, ненавидя себя за слабость и молча кляня мужеложцем — луна, невольный свидетель его терзаний, сочувственно огладит скулы и подсветит в полумраке висящее на шее обнажённого Юнхо серебряное кольцо, кое тот не снимет до конца своих дней — даже после того, как сочтёт возлюбленного предателем.
~ The End? ~
