Лучший вариант из возможных

— Я же говорил, что этим все закончится, — заметил он и лениво, очень чувственно потрогал Брока между ягодицами, погладил кончиками пальцев все еще мокрый, растянутый вход и осторожно, наблюдая за реакцией, толкнулся внутрь. — У тебя тут родинка, — зачем-то добавил он. — Прямо у самого… вот здесь, — он погладил рядом, очень близко к входу. — Крошечная. Стиву понравилось, когда я… — Баки, — Роджерс, вытершись, устроился рядом с Броком и вздохнул. — Это обязательно? — Давай подумаем, — Барнс, пошарив на тумбочке, прикурил две сигареты, одну из которых воткнул Броку в губы, когда тот перевернулся на спину. — Я вылизал оба ваших тела с головы до ног. Неоднократно. Свое я бы, наверное не стал, но у вас обоих я видел все. Вообще все. Было бы странно сделать вид, что это не так, согласись? — И чего теперь? — спросил Брок, чувствуя, что вырубится сейчас прямо тут. — Не то чтобы меня не устраивало… — он зевнул, и это было последним, что он запомнил — его несуперсолдатское тело не подписывалось не спать до полтретьего и после отличного секса еще умудряться поддерживать разговор. Поэтому утром, проснувшись под Барнсом, Брок сначала подумал, что его опять перекинуло, хотел уже намекнуть, что Барнс не в того тычет стояком, но едва очухавшись, понял, что его сознание на этот раз для разнообразия осталось на месте. Значит, Барнс не обознался. — Эй, — в подушку произнес Брок, зная, что тот услышит. — Это намек упирается мне в поясницу или конкретное предложение? — Трубка мира, — так же сонно ответил Барнс. — Пара затяжек, и, глядишь, наладится. — Нахрена тебе я? — после достаточно заметной паузы спросил Брок. — Для коллекции, — Барнс подгреб его еще ближе, заставив задохнуться от тяжести, и с намеком потерся членом о задницу. — Мне в тебе понравилось вчера. Давно никому не давал? — Ты что, не помнишь, на кого я был похож? У меня и не стояло толком года полтора. Притормози, эй! Барнс куснул его за плечо, но отпустил, вытянулся рядом, с ухмылкой уставившись на Брока. Растрепанным, заспанным и с отпечатком от подушки на небритой щеке он был даже милым. Не настолько милым, как Роджерс, конечно, но все-таки вполне ничего. — Вчера ты против не был, — Барнс лизнул Брока в шею и подул куда-то в ухо. Роджерсу такое нравилось? — Вчера меня спросить забыли. И о том, можно ли засунуть в задницу — в мою задницу! — член такого размера, и о том, не против ли я, что это твой член, а не Роджерса. — Я совал его не в тебя. — Тело было мое. Я снизу лет двадцать не был и не то чтобы очень скучал по пассивной роли. — Только сверху? — мурлыкнул Барнс, снова притягивая Брока к себе. — Какие-то принципы? — Неумение доверять, скорее, — Барнс был теплым, приятным на ощупь, и на фоне того, что у Брока ничего не болело, совсем ничего, даже задницу не саднило, это настраивало на позитивный лад. Осадочек с ночи, конечно, остался. Если бы это имело смысл, то Брок, подлечившись и перестав разваливаться на части, сразу же свалил бы и из страны, и от обоих неразлучников, которым он был как пятая нога собаке. С Роджерсом у Брока не было теперь и того призрачного шанса, который он уже проебал полтора года назад. С Барнсом… Ну хорош, конечно — у Брока девяносто процентов любовников, даже самых классных, в подметки ему не годились, — но принуждение он на дух не выносил, как и невозможность распоряжаться собственной задницей. — Мне не принципиально, — ответил Барнс, внимательно за Броком наблюдая. — Нам не соскочить, Брок. И чем раньше мы ляжем в нужном направлении, тем лучше. — Никогда не приходилось ложиться в койку по принуждению. — Я не принуждаю. Чисто эстетически ты неплох, но… — Слушай, ты тоже не Роджерс, окей? — Я не претендую. Давай так. Паритет. Пакт о ненападении. Мне феерически похуй, что ты там натворил в своем прошлом — я и сам, скажем прямо, далек от эталона христианина. Это первое. Второе — мне бы хватило одного Стива. За глаза и за уши. Но если у нас тройка, то сама собой она не сложится, особенно если учесть упрямство Стива и твою привычку считать себя самым охуенным на свете. — Я не считаю. — Не заливай, Брок. Я мало тебя знаю, но сам когда-то играл в Мистера Охуенность, так что знакомые ужимки определяю влет. Ты привык быть лучшим. Выбирал любовников попроще, чтобы они смотрели тебе в рот. И только со Стивом прокололся, да и то не смог прожевать то, что хапнул. Хотя — я верю — было вкусно. Брок тоже мало знал Барнса, особенно Барнсом, вне модуса Зимнего Солдата, и поэтому он, честно говоря, не переставая офигевал от его рассудительности. Потому что если бы это Барнс пытался, заручившись поддержкой какой-то неведомой магической херни, отжать у Брока Роджерса — ладно, не всего Роджерса, а часть, — сам Брок бы реагировал агрессивнее. Он никогда не умел смиряться, вовремя унимать темперамент и, откровенно говоря, даже с обожженной мордой так и не научился. Гордость ебала мучительно. Брок терпеть не мог быть лишним, и обычно это кому-то приходилось подвинуться, уступая ему место. Так было всегда: в старшей школе, когда он был мелким, но самолюбивым, и брал кулаками там, где не помогало обаяние; в учебке, потому что представить себе не мог, что капралом станет кто-то кроме него, что он не окажется лучшим; позже, когда он ночами зубрил характеристики нового вооружения и каждую свободную минуту проводил на стрельбищах, беря упорством и настырностью там, где не хватало природных данных и таланта; и когда Пирс отбирал "особый отряд", он не мог остаться в стороне, влипнув в это дерьмо на долгие годы. Даже в Лагосе, разваливаясь на части, он все равно выгрызал себе место под солнцем, будто собирался жить и жить, упорно работал локтями, кулаками, если было надо — стрелял, иногда в упор, заводил связи и карабкался, карабкался вверх просто потому, что иначе не умел. И учиться не планировал. Сейчас же, в том самом пресловутом личном, он впервые в жизни хотел все бросить и свалить подальше, потому что Роджерса было не взять ни осадой, ни нахрапом. Даже если закопать Барнса, Роджерс не приблизится ни на дюйм. Брок никогда не станет для него ни единственным, ни лучшим. Стоит ли рыпаться? Обычно этот вопрос для Брока не стоял вообще: надо было сучить лапками до последнего, пока не сдохнешь, и даже тогда наверняка оставались варианты — не завалило же его Трискелионом. Во всяком случае, не намертво. — Ты будто задачку по теории относительности решаешь, — заметил внимательно наблюдавший за ним Барнс. — Мне казалось, ты из тех, кто берет, если дают, бежит, если бьют. Хотя вот с последним у тебя проблемы наверняка. У всех нас, на самом деле. У Стива, в общем-то, и с первым беда, думал, хоть с тобой легче будет. — Еще раз. Тебе-то что за интерес? — Мир во всем мире? — Барнс вдруг почти нежно убрал челку со лба Брока и едва заметно улыбнулся. — Мы в одной лодке. Поверь, у меня чуйка на такие вещи, тут нам не соскочить. — Терпеть не могу принудиловку. — Вся жизнь — она и есть. Иногда тебя имеют вроде как с разрешения и нежно, но далеко не всегда. В некоторых случаях, конечно, нужно напрячься, чтобы этого избежать, но мне кажется, это не о нынешней ситуации. У тебя на меня стоит, — Барнс изогнул бровь и с намеком прижался бедрами, давая понять, что Брок не одинок в этом. — Я видел у тебя все, и мне понравилось. Более того, когда я был тобой… знаешь, я понял, что вспыльчивость — это химия. У тебя в крови прямо коктейль гремучий, вообще не знаю, как ты такой псих живешь. — Я не псих. Я темпераментный, — поправил его Брок. — Проверим? — Барнс одним плавным движением оказался сверху и медленно, будто давая передумать, наклонился к Броку, собираясь, видимо, заняться миром во всем мире прямо сейчас. — Что по этому поводу думает Роджерс? — Стив умеет игнорировать личное до последнего, поверь, я в курсе как никто. Советую тебе быть с ним настойчивее. — Еще настойчивее? Без меня ты бы… — Не продолжай, — предупредил Барнс. — Просто не надо. Мне и в голову не приходило, что Стив по мужикам. Особенно после прекрасной капрала Картер. — У Роджерса был роман с одной из основателей ЩИТа? — Роман — это громко сказано, — ухмыльнулся Барнс. — Дамочка была яркой, бойкой, а Стив неопытным. У него не было ни единого шанса. Как и с тобой, — Барнс провел пальцем по губам Брока и, похоже, даже не думал выпускать из-под себя потенциального любовника. Или они уже любовники? — Давай я тебе отсосу? — предложил он вдруг. — Обещаю даже быть нежным, хотя ты, похоже, любишь пожестче. — Я по-разному люблю. — Так что? — Я не дурак от такого отказываться. Но в задницу не дам. Сегодня — точно. — Я не собирался, честно, — почти прошептал Барнс Броку в губы, — и грубым быть не хотел. Ночью. Сорвался, прости. Хочешь поцелую? — Куда? — Прямо туда. — Барнс, если ты меня туда поцелуешь, боюсь, все закончится тем же, чем и ночью, и сидеть я смогу только на подушке и то боком. Ты огромный. Тебе не говорили, что совать такое в живую задницу, в которой лет двадцать не было ничего толще двух пальцев, — нарушение прав человека? — Подашь на меня в Гаагский суд? Или удовлетворишься местью? — Удовлетворюсь местью, — поддавшись странному желанию, Брок пропустил между пальцами длинные, удивительно гладкие, тяжелые волосы Барнса и потянул его к себе, сокращая и без того мизерное расстояние между их губами до нуля. Целовался Барнс как бог. Не то чтобы Брок часто целовался с богом, конечно, но вынужден был признать, что давно не получал такого удовольствия просто от засовывания языка в чужой рот. Весь Барнс ощущался как выигранный приз в лотерее, в которой ты даже не принимал участия. Неожиданно пришла мысль, что ему повезло — по сути, повезло всем троим, — что Барнс оказался таким приспособленцем, незлобивым и готовым “лежать в направлении мечты” без нудных и скорее всего бесполезных выяснений, почему случилось как случилось, что делать и кто виноват. Когда его мягкие губы коснулись шеи, Броку почти удалось забыть, что он оказался в постели не просто с нравящимся ему мужиком, а практически с любовником любовника, с которым позарез нужно наладить контакт, пусть минимальный, чтобы хоть немного разрулить ситуацию с основным предметом интереса. Чтобы получить такую возможность. Потому что давно, с юности, все сексуальные контакты у Брока сводились к траху с минимальным количеством предварительных нежностей — с чужими он терпеть этого не мог, да и редко кто нравился достаточно сильно, чтобы дойти с ним до собственной постели, а не до туалета или койки в ближайшем отеле; своих же, таких, чтобы с общими интересами, неторопливыми завтраками и прочим личным, у него не было как раз с той самой юности. Барнс в какой-то мере был своим (ближе некуда, ага) и оказался привлекательным именно в той степени, чтобы хотелось ему позволить все эти вылизывания шеи, покусывания сосков и щекотания волосами. Барнс был красивым. Раньше Брок этого не замечал: от Зимнего Солдата у него яйца поджимались, а во время всех этих перекидок туда-сюда, мельканий и прочей суеты он как-то не видел Баки Барнса. Теперь же этот самый Баки Барнс собирался ему отсосать. Странность ситуации давно перешла все разумные пределы, а потому все, что оставалось — расслабиться и получать удовольствие. До Роджерса, до всей этой ебалы с обменом телами, до "Озарения", где-нибудь в уютном клубе по интересам Брок точно обратил бы на Барнса внимание. Его, по сути, достаточно сложно было не заметить, и металлическая рука была далеко не первой в списке особых примет. Барнс был классным. Смазливым до той почти неприличной степени, которая на самой грани со слащавостью, но все еще не она. Потому что не может кто-то настолько мощный казаться слащавым, даже имея блядские вечно влажные губки бантиком, не менее блядскую ямочку на подбородке и глаза, опушенные неприлично длинными ресницами. Господи, какой у него был рот! В отсутствии рвотного рефлекса Брок на своей шкуре убедился еще с Роджерсом, но теперь не понимал, как Роджерс мог их перепутать — не иначе как по незнанке. Потому что если Брок давился от жадности, то Барнс был дразняще-нежным, настолько офигенным, что Броку стало даже немного жаль, что тот любит не его. Что, по сути, ни Барнсу, ни Роджерсу он не нужен совсем, и если бы не странная магия, то у Брока не было бы ни единого шанса. Ни единого. Никогда. Но сейчас Барнс медленно вел своими блядскими губами по члену, будто процесс доставлял ему огромное удовольствие — а может, так и было, — и Броку легко было представить, что все случилось само собой. Их трое, и пусть каждый из них никогда не будет в состоянии любить двоих оставшихся одинаково, но они ощущают друг к другу приязнь. И хотят сделать приятно. Барнс точно хотел. И у него выходило. Броку было в кайф пропускать его длинные тяжелые волосы между пальцами, поглаживать колючие щеки и растянутые вокруг члена губы. Если Роджерса хотелось подмять под себя и выдрать, заставить стонать, каждое мгновение помнить, с кем он, довести до невменяемости и хоть ненадолго ощутить принадлежность, заявить права, стать единственным хоть на несколько ослепительных секунд удовольствия, то с Барнсом таких проблем не было — тот точно знал, где он, с кем и почему тут оказался. И от этого, ото всей щедрой аккуратности, от нежности, с которой он вылизывал Брока — совершенно точно зная, что это именно он, — было по-настоящему круто. Крышесносно. Брок стонал, не замечая этого, до предела разводя ноги, даже не пытаясь ни направить Барнса, ни удержать его за затылок — тот будто чувствовал, как Броку сейчас нужно. Сладкая податливость его рта, прикосновения языка, чувствительно обводившего головку, вид самого Барнса, с затуманенным взглядом и покрасневшими губами, как бы намекали, что долгим удовольствие не будет, но тут Барнс выпустил его член, медленно провел языком от корня до головки и навис сверху. Поцеловал глубоко и мокро, навалился горячей тяжестью. — Хочу тебя, — прошептал Барнс, и Брок не заметил, как оказался на боку. — Ч-ш-ш, я не буду. Не внутрь. Полежи так, господи, ты такой горячий, чувствительный. Он завозился сзади, а потом со стоном толкнулся между бедер, ткнувшись своим немаленьким членом Броку за яйцами. — Вот так, хорошо, — как в бреду шептал он, обнимая Брока со спины, — сожми меня, сожми крепче, Брок. Барнс коснулся губами где-то за ухом, потом шеи, и, коротко постанывая, толкался между бедер, как какой-то озабоченный подросток. Когда он погладил соски, а потом и ощутимо сжал их, Брок со стоном прогнулся в пояснице, будто и вправду принимая его, впуская в себя. От аккуратных, но мощных толчков, от горячих стонов, от прикосновения прохладной и твердой руки Барнса, придерживающей за бедро, Брока тоже повело. Наконец-то дурацкие мысли исчезли из головы, и он с наслаждением подставил плечо под чувствительные покусывания. И когда Барнс перевернул его на живот, навалившись сверху, прихватив зубами за загривок, и задвигал бедрами, будто правда трахал его — жадно, с наслаждением, — Брок был готов кончить прямо так. Стонущим в подушку, сжимающим бедра и выгибающим спину от желания потереться членом о что-то хоть немного тверже матраса. Он был на самой грани, когда после короткого головокружения обнаружил себя не менее возбужденным, но на кухне.